Боже, храни Камчатку. Повести

Вместо предисловия

«Мы выбрали сами

на север,

на запад, на юг,

на восток.

Мы жизнь расписали

на серые, длинные ленты дорог.

Они нас манили,

вели за собой,

как испытанный друг

от встречи до встречи,

от встречи до встречи,

от разлук до разлук!»

Геологи умеют ценить содержание. Каждую пробу они хотят видеть богатой. Геологи понимают толк в красках. Попробуйте сквозь вспышки интерференции увидеть под микроскопом нужные минералы. Геологи – до мозга костей мечтатели, вечные искатели несбывшейся удачи. Геологи – как перелётные птицы. Каждую весну их тянет в поле. Это необъяснимый зов работы. Также как каждую осень их манит в уют: расслабиться и оторваться по полной. Геологи много пишут. Так уж повелось – не держать же в себе все впечатления.

Не знаю, что окрылило меня и заставило стать геологом. Сибирские просторы? Томская школа? Превосходные преподаватели Томского политехнического института? Жажда новизны? Восхождения на самые высокие вершины Памира? Вниз хождения в глубь самых знаковых пещер Сибири и Кавказа? Изнурительные походы по вулканам Камчатки или череда похождений по студенческим общежитиям города Томска, где я, как отец-основатель спелеологического клуба «Аида» – вечно влюблённый, вещал о походах, горах и пещерах благодарной первокурсной аудитории.

В студенчестве меня все звали Гриня. Чего греха таить? Я учился в перерывах между походами, песнями и лесными кострами. Меня два раза исключали из института. Первый раз, когда в ноябре мы вернулись из похода по вулканам Камчатки. К моему изумлению, я увидел приказ о своём отчислении. Я недоумевал. Разве это справедливо? После стольких скитаний студентов-мытарей по неведомой Ойкумене, вместо триумфальной встречи нас берут и так запросто выгоняют вон из института! Я тогда влетел в кабинет замдекана Геологоразведочного факультета ТПИ, с вопросительно-восклицательным воплем:

– За что?

– Как за что? За опоздание на учёбу. Учиться надо, Гриня Камчатский, а не вулканы покорять! – улыбаясь, промолвил он. – Пиши объяснительную. В следующий раз шутить не буду. Благодари своего покровителя профессора Черепнина.

Заведующий кафедры геологии и разведки руд редких и радиоактивных элементов, профессор Владимир Константинович Черепнин был действительно наш бог. Его изречение «лучше недобдеть, чем перебдеть» передавалось студентами из поколения в поколение. Он был строг, настойчив, принципиален. Как скульптор, он лепил из нас «мозговитых» геологов-практиков. Он любил нас самозабвенно. Никогда не сдавал, всегда защищая своих безалаберных редкачей «до последнего патрона».

Второй раз меня отчислили за неучастие в ремонте учебного корпуса №10. В 1971 году я вернулся с восхождения на гору Белуха, самой высокой точки Сибири. Но не успел я скинуть рюкзак с плеча, как мне сообщили, что на десятом корпусе красуется огромный красный плакат, на котором белыми буквами выведена моя фамилия с лозунгом «Григорий – разгильдяй и прогульщик! Таким у нас не место!» Это был конец. Потому что такие плакаты писались по указанию комитета комсомола.

Но меня опять спас профессор В. К. Черепнин: как потом выяснялось, он ходил к проректору и ректору ТПИ и просил дать мне ещё один, последний шанс. И я отделался очередным выговором.

Я очень благодарен нашим преподавателям и наставникам. Они, как могли, помогали нам: вытягивали в сессии, оберегали от бед, незримо формируя из нас геологов. Их знания и дух впитывались по каплям в наши неугомонные мозги и души. Никто не знает, но многие наши туристические походы финансировал профессор К. В. Радугин. А сколько сил и времени отдали нам Г. А. Иванкин, А. И. Баженов, С. С. Ильинок, А. В. Аксарин и др., которые, не щадя здоровья, до глубокой ночи вдалбливали в нас свои знания!

Но самое главное: мы не состоялись бы как настоящие геологи, если бы в нашей жизни отсутствовал город Томск. Я скажу больше. Над городом Томск существует незримая аура. Здесь все излучает какую-то духовную энергетику. И люди стойкие, чувствительные – всё чувствуют достаточно остро. Здесь даже трава шелестит и колышется иначе, как-то мягко и призывно. Лес ярче. Листва зеленее. Цветы пахучее. Деревянные дома теплее. Снег искрится как-то особенно. Небо пронзительно глубокое и чистое. Песни звучат звонче и душевнее. Женщины – сердечнее, нежнее, красивее. Томск для меня как Оптина пустынь для православного. И если раньше Томск прозвали Сибирскими Афинами, то сейчас я бы его назвал студенческим Иерусалимом.

А наши студенческие общежития геологов – Усова, 13А и Пироговка, 18 – как две пристани на обочине Млечного пути. Вот почему в наши годы на лестницах этих зданий собирались многочисленные сборища студентов – петь песни. Наши песни. О том, как «люди идут по свету», как «лето уходит на юг», какая «сырая тяжесть в сапогах», и что «я иду-иду-иду и путь держу на север», и какая незабываемая «Кодарская осень», а также «Баксанская осень», и как «трещит Сахалинский мороз», и как дует «ветреный Баргузин», и что «ты геолог, словно ветер на закате, на рассвете, тоже ходишь, что-то ищешь по планете».

Песни, как молитвы в храме, соединяли и наполняли нас. В них высвечивались наши желания, обострялись чувства. И томил, звал куда-то в несбыточное, вечный горн наших беспокойных генов, доставшийся нам от первопроходцев Сибири и Русской Америки.

Душа от песен рвалась любить, мечтать, странствовать, жить в дебрях, во льдах, на кручах, в океанах.

Вот почему после окончания института я выбрал море – палубную жизнь морского геолога. Нет, это не крик души. Во всём виновата песня, которая вдруг развернула меня в сторону просоленного простора морских миль: «Лишь оставь ты мне горы, да моря-океаны, и к жизни бродячей ты меня не ревнуй!» Я представлял себе горы, сияющие вдали заснеженных берегов и огромные индиго-синие просторы штормового моря, омывающего грозные скалы.

Каждое поле – это отметина на душе: восторг от очередной твоей геологической карты, труд, друзья, сказочная красота природы и новая страница в виде открытия или производственного отчёта. И в памяти всплывают поля: первое золото Камчатки и кипящие от лосося реки. Алые контрастные закаты, мёртвый посёлок Кихчик на берегу Охотского моря, лесотундра заросшая белыми грибами, и мои письма друзьям с золотым песком в конверте.

Или кромка льда в Баренцевом море со стойбищами моржей и тюленей и наши первые аномалии над будущими крупными газоконденсатными месторождениями на шельфе Сахалина.

И ночное оледенение судна, когда несмотря на морскую качку и болезнь, с ног сшибающий ветер, все выходили рубить и откалывать лёд с мачт и бортов корабля, чтобы судно не кувыркнулось в море вблизи Новой Земли.

Или самое яркое поле в Уссурийской тайге, когда меня, молодого специалиста, с отрядом забросили в верховья реки Ван-чин. И в первую же ночь у нас тигры разорвали и съели всех наших собак. Деликатес у них оказался собачий. А потом нас кошмарили весенние пожары. Горела сухая тайга. И мы окапывали очаги пожарищ, чтобы не сгореть. И здесь же была построена моя первая автодорога от трассы до нашего участка – тогда я шёл впереди, делая зарубки на деревьях, а за мной шли два бульдозера и крушили деревья. А я затаптывал одинокие цветы женьшеня, не зная, что иду по золоту. Нитка дороги через горные ущелья и перевалы соединила нас с Большой Землёй. Где Уссурийская тайга бессовестно обнималась с Японским морем.

А как ярко в полнеба сияет закат над морем Лаптева и тужились тяжёлые волны, ломая торосы льда в бескрайнем Чукотском море.

Вы знаете, что чувствует геолог, когда над ним на 360 градусов сияет небосвод звёздного неба в пустыне Кызыл-кум? А ты лежишь на песке и устало загадываешь желания, провожая засыпающим взглядом бесконечный звёздный ливень. И слушаешь, как шуршат, извиваясь в мёртвых барханах, вблизи твоей головы ядовитые змеи. И там же вспоминаются глаза, полные слез у косули-джейрана во время ночной охоты, когда автомобиль с включёнными фарами догоняет по такыру усталую косулю, она останавливается и, повернувшись навстречу горящим фарам, обречённо бредёт, прощаясь с жизнью – вся в слезах, прямо на выстрелы охотников. После участия в убийстве этой косули я никогда не брал с собой в маршруты ружье.

И одно из последних полей, подаренных мне судьбой, были джунгли Индии в штате Мизорам. Когда синева утренних отрогов Гималаев тонула в тумане влажного воздуха после первого тропического ливня. Когда утром в джунглях тебя встречают несметное количество птиц, бабочек, жуков, москитов, наполняя день музыкой. Хищники, змеи и ящерицы спали. Насекомые буйствовали. Обезьяны драли на верёвках нашу одежду. А у повара индуса варились кофе и завтрак. Где-то внизу нас ждали уже джипы, чтобы везти на маршруты. И хотелось невольно воскликнуть:

– Хорошо-то как! Господи! Мне кажется, что природа одушевлена! Что она своей красотой, воздухом, звуками, запахами, солнцем входит в тебя, и ты становишься её живой клеткой. Тебе хочется говорить с ней, вдыхать, глотать, чувствовать, жить. Она проникает в тебя, и твоя душа наполняется благодарностью и счастьем. И я был благодарен судьбе, что она сделала меня геологом.

Часть 1

Память вырывает из прошлого мгновения. И всплывают в сознании прожитые геологические годы, наполненные героической симфонией твоей жизни. Где ты был не последней скрипкой! И я часто вспоминаю берег Западной Камчатки. Вечер. В полнеба полыхающий закат над Охотским морем. Мы сидим с промывальщиками в заброшенном доме без стен. Пьём солоноватый чай с красной икрой без сухарей и хлеба. А сзади нас, на скамейке, пьедесталом возвышались пять бутылок из-под шампанского – под горлышко наполненные тяжёлым титано-магнетитовом шлихом с золотом.

– Хорошо-то как, Господи! – выдохнул из себя Анзор по кличке Богомол.

Высокий промывальщик с плоским, без единой морщинки, заумным лбом, с азиатским лицом и с горбатым носом. Он походил на большую горбушу с накаченными «плавниками рук». Глаза его постоянно слезились из-за травмы зрачков на литейном заводе. Поэтому он всегда ехидно щурился и смотрел на всех свысока, словно закройщик ателье на пустые вешалки.

Он был родом из Таджикистана, из горного аула Ляхш. После службы в Советской армии Анзор несколько лет слонялся по России. Во многих регионах поработал. У него неожиданно проявилась способность промывальщика проб. Он мыл пробы безукоризненно, без потерь шлиха, что очень ценилось у золотарей – старателей и поисковиков. Анзор был асом промывки и за свой божественный дар получил кликуху Богомол.

– Красота! – вымолвил Сеня по кличке Рыжий.

И море всхлипнуло в ответ и запел взбудораженный прибой. В глазах промывальщиков загорелись всполохи заката.

Сеня отличался открытым лицом с рыжими дугами бровей, бесхитростной улыбкой и волевым подбородком. Казалось, что внутри него борются за существование два человека – задорный клоун и дерзкий дрессировщик. Рыжего Сеню геологи подобрали в аэропорту. Он опоздал на вертолёт нефтяников. И с нетерпением ждал очередной рейс на буровую скважину. Семён был родом из Партизанска. Отец его был шахтёром. Вся династия Сениных родителей была шахтёрская. Но его не тянуло в забой, Сенина душа жаждала странствовать, путешествовать. И он уехал с геологами. В аэропорту Семён бомжевал вместе с собакой Кузей, болтался без дела и денег. Просился ко всем на любую работу. Сеня был крепким, коренастым, улыбчивым, разговорчивым парнем, сучанской породы. Он мне напоминал Морозку, уроженца города Сучан из повести «Разгром» писателя Александра Фадеева. Веснушки на его лице всегда добродушно светились. Да и сам он был как зажигательная петарда. Он остервенело рвался к работе, чтобы не огорчать пенсионеров родителей – не сидеть у них на шее. Семён с готовностью согласился поработать маршрутным рабочем в поле. Его ребяческий задор с весёлым смехом и доброй шуткой, словно живой элексир, поднимал настроение. Копая шурфы он прикрикивал:

– Лезешь глубже – будешь дальше! На хрена мене баян – на работе я смутьян! Я, копая, укопался – пообедал, обо-рался!

Над ним смеялись, а он ещё больше балагурил и всех веселил. Семён Тёркин был душой нашего отряда. У ног Сени всё время лежала преданная собака Кузя и ловила любые пожелания его глаз.

– Помилуйте! Это про нас! Наша жизнь догорает красиво! Пусто и восторженно! – уныло воскликнул Колян, который, как монах, сидел лицом к морю и покачивался в такт порывов ветра.

Колян был влюблён в жизнь и в свою невесту Галю. Он спешно собрался жениться. Ему было всего 25 лет. Он демобилизовался из армии. Невеста Галя ждала его возвращения.

Коля совсем не походил на супермужчину. Худой, стройный, жилистый, сумрачный, не уверенный в себе, он напоминал грустного Пьеро, влюблённого в Мальвину из театра Карабаса Барабаса. Но его глаза всегда светились задумчивыми глубокими лагунами печали и завораживали собеседников. Он не ходил, а беспрестанно бегал к геологам, таская промывальщикам пробы, доказывая всему миру, что он влюблён, полезен и старателен. Видно было, как он тоскует и мается, переживая разлуку с Галей. Вечерами он даже долго бродил вдоль моря и время от времени смахивал со щёк внезапные слезы. Тоска по невесте изводила его. Он очень страдал. Ему казалось, что какая-то неведомая зловещая сила вцепилась в него и терзает его душу. Колян не мог спать. Ночами вскакивал и долго сидел у палатки, ожидая небесную весточку от Гали. Но в ответ только ветер шептал ему ласковые слова, да солнце нежно гладило его по голове, как когда-то мама, когда он печалился, словно прощаясь с ним навсегда.

– Все мы здесь сдохнем! Мокрые, вонючие, обессиленные. Без хлеба и зрелищ! Ради чего все это? Ради денег? Так я их пропью за неделю, – мрачно добавил возрастной промывальщик Хмырь.

В его стальных глазах бесшабашно суетилось море. Он сжимал алюминиевою кружку с чаем и смотрел на всех, словно вокруг него собрались сокамерники. Хмырь был бывший зек. Его лоб был изрезан морщинами, свидетелями его жёсткой жизни. Глаза потухли, но в них светился стальной цвет задушенной надежды. Угрюмый подбородок походил на битый кирпич. Щетиной заросли щеки. А его вид напоминал римского гладиатора. Он давно безнадёжно убил в себе доброту, святость и надежду. Судьба была безжалостна к нему. Он проклинал себя за неуживчивый, злой характер. За упертость мыслей, за склонность к склокам, за поганое качество применять по пьянке силу. Он ненавидел людей. Они были все для него «хлебальниками» жизни, хлебающие свой ежедневный суп и не к чему не годные, особенно здесь – среди сильных мужиков с отбитыми мозгами и кулаками.

– Деньги – это навоз! Сегодня нет, а завтра воз! Наша жизнь подобна ходу солнца на небе. Мы родились, когда солнце взошло, арык журчал. Утро – это детство, счастья свет. Полдень – солнце в зените. Это наша зрелость. Вечер – пожилые годы. Сумрак и прохлада во всем. И, наконец, закат – окончание. Итог твоего хождения по мукам, – выпалил Богомол залпом и замер от удивления сказанному, словно смущаясь своей заумности.

– Я думаю, что надо оценивать себя по своим делам. Итог нашей жизни – это вот эти бутылки с золотом, наполненные нашим трудовым потом. Все остальное – это бульба. Кому с хреном, кому со сметаной. Ешь – не хочу! – и Сеня нежно погладил наполненные шлихом бутылки. Словно перед ним красовалась прелести сочной девушки.

Солнце расслабленно разливалось по всему небу. Его оранжевое дыхание проникало в нас, словно молитва.

Как все взаимосвязано в жизни. И я понимал, что мне не нужна другая судьба, другая профессия, кроме той, которую мне подарили Бог, Томск и Россия.

Часть 2

– Егор! Отзовись. Тебя радист на связь с конторой вызывает.

– Бегу! Кому я на ночь понадобился. Что им там не спится?

Я вбежал в неказистый дом без крыши, накрытый брезентовым пологом. В доме-палатке было тепло и пахло солёной рыбой. За обшарканным столом сидел наш радист Алик и по громкой связи с кем-то разговаривал.

– Так точно, Леонид Борисович. Все передам. Не волнуйтесь! Выполним. Куда мы денемся! Егор, ответь главному геологу.

Радист протянул мне микрофон.

– Добрый вечер, Леонид Борисович! Егор слушает! Что там стряслось?

– Егор! Вы на пороге открытия! Мы сегодня получили результаты анализов ваших проб. Поздравляю! Все присланные пробы доказывают наличие в отложениях золота. Надо только оконтурить золотоносные осадки и постараться предварительно подсчитать запасы. Расширьте зону поисков. А рабочие пусть не халтурят. Копают шурфы строго по проекту. Количество шурфов надо увеличить. Расширьте контуры участка. И следите за качественным опробованием выработок.

– Вас понял!

– И все силы бросьте на выполнение геологического задания. Золото – это похвально! Но от нас страна ждёт комплексного решения. Нужны также скопления других цветных и драгоценных металлов. Природные условия у нас схожи с богатыми россыпями Аляски. Увеличьте количество маршрутов в районах побережья и на близлежащих площадях. Фиксируйте каждое проявление металлов в обнажениях и шлихах. Я верю в вас, мальчики! Конец связи!

Комната наполнилась тишиной, лишь осипший треск помех включённой рации прерывал её спокойное состояние.

– Час от часу не легче! Мы что – двужильные? Люди устали. Питание дрянь! Все мокрые до трусов. А нам увеличивают и увеличивают объёмы работ, – воскликнул я угрюмо. – Сдохнем в маршруте. И что дальше?

– «Держись геолог! Крепись геолог! Ты солнца и ветра брат!»

– Издеваешься!

– Сочувствую!

В открытый проем двери врывалось жёлто-зелёное море прибрежной тундры, разрываемое холодящем душем, охрипшего прибоя.

Часть 3

Я вышел из дома и побрёл в сторону палатки, где жили геологи. Под ногами сновали какие-то насекомые. Над головой нудно ныли бессчётные полчища комаров.

Геологи отдыхали, развалясь на самодельных нарах, застеленных хвойным лапником на спальных мешках. Вид у них был удручающий, словно они пересекли пешком Северо-Ледовитый океан. Верхняя одежда висела на верёвках и походила на застиранные мокрые гимнастические кальсоны. Обувь сохла на воткнутых в землю сучковатых палках. В палатке пахло потом и мокрой одеждой. Спёртый воздух в палатке давил на психику и настроение.

– Привет, мужики! Что-то тут у вас не русским духом пахнет.

– Привет! Привет! Сил нет заняться благоустройством. Ждём ужина. После того, как набьём утробу, проветрим наше бунгало – за всех ответил Ваня Глаголев, выпускник Томского политехнического института.

Это было его первое поле. И он держался изо всех сил. Вован, так его прозвали работяги, родился в потомственной семье шахтёра Кузбасса. Детство и юность у него прошли в Междуреченске. Стройный, спортивный, выносливый, с целеустремленным подбородком, с росчерком строгих бровей на лице, с ярким броским взглядом голубых глаз и с железной хваткой победителя. Если он устал, значит в маршруте было действительно трудно.

Кумиром у Вани была мама. Её забота, любовь, благородство, выносливость и сила передались ему. А ей от прадедов, прошедших через горнило Отечественной войны. Он очень скучал по своим родителям. По их квартирке в обычной хрущёвке. По улице, пропитанной угольной пылью. По кошке Масяне. По Маше – лестничной соседке на этаже. Они были знакомы с детства. Вмести ходили в школу. И как-то незаметно к ним подкралась любовь. И они приняли её с восторгом и благодарностью. Ему часто снился их зелёный палисадник у дома. Рядом близко разгорячённое лицо Маши и её желанные приоткрытые губы, полные любви. Но Маша не приняла его выбор скитальца-кочевника. И даже перед отъездом поколотила в сердцах его грудь. Обозвав его предателем, выскочкой и чёрствым. И Ваня в маршрутах, как Сизиф, носил на душе этот камень непонимания…

– Какие планы у нас на жизнь и работу? Меня уже тошнит от этой погоды и сырости Камчатки. Надо отдохнуть. Силы на исходе! – обратился ко мне более возрастной геолог Сергей Поспелов.

Он дремал на своей кушетке, вытянув жилистые варикозные ноги. Свет падал на его мозолистые ступни – они блаженно отдыхали.

Он был уже зрелый геолог 35 лет, прошагавший и переживший не один полевой сезон. Вид его был отрешённым и усталым. Глаза потускнели, щёки впали. Рот недовольно сжимал во рту помятую сигарету «Родопи». На голове царствовала, золотясь, загорелая залысина. Его мучила, болезненно внедряясь в мозг, убогая и постоянная мысль, что он потерялся в этой жизни, скитаясь по партиям. Что годы уходят мимо, как силуэты. И всё обжигающее, мерзкое, пустое – остаётся камнем на сердце. Он не ощущал чувство победы. Идеалы его рушились, как карточный домик.

Но он ещё находил в себе энергию, чтобы сражаться за каждую свою идею, мысль и результат – спорить, драться, искать, доказывать. Но силы из него вытекали ежедневно – по окончании каждого маршрута. И идея слабела вместе с нахлынувшей усталостью. Сергей понимал, что он сейчас уже совсем другой – он походил на загнавшего себя воина Филиппида – первого марафонца, принесшего весть о победе афинян над персами. Годы и силы иссякали. Усталость накапливалась, застревая в сосудах сердца. А Сергей ничего цельного не совершил: ни подвига, ни сногсшибательного открытия, ни прогноза новых запасов недр.

Сергей работал старшим геологом. Ему не надо было ничего объяснять. Он сам участвовал в составлении проекта. Сергея мучила совесть, что он слабеет, а дома его ждала любимая жена и оболтус сын, привыкшие к его долгим отъездам на полевые работы. С его возвращением – семья оживала. Он тянул всех. Жену Аню – бухгалтера в затрапезной конторе, студента Вову – вечного троечника, престарелых родителей на материке. Аня ждала его с нетерпением, так как мечтала о курорте на юге с золотыми пляжами, а он мечтал о золотых залежах Дальнего Востока. Сергей безнадёжно обещал Ане сказочный отдых. Но каждый раз возвращался в конце октября, когда уже на улицах летели белые мухи снега. И вечный укор заждавшейся жены звучал, как выстрел в сердце.

– Явился – не запылился!

– Извини, милая! Но у меня на первом месте другая женщина – геология, а потом несравненная моя жена. Влюблён я в вас окаянных! Терпи!

Над морем вдруг громко закурлыкали чайки. Ветер вдувал в распахнутое пространство палатки птичий галдёж на грани восторга, а запах прибрежной полевицы проветривал горло и заглушали бытовую затхлость воздуха в палатке. Беспокойный базар чаек свидетельствовал, что по близлежащей реке пошла красная рыба на нерест.

– По рации разговаривал с Борей – нашим главным геологом. Поздравил нас с открытием залежи россыпного золота. Предлагает месторождение оконтурить. И попросил нас продолжить поиски других металлов. Наше управление бредит прибрежно-морскими скоплениями редких и драгоценных металлов, приводя пример богатые россыпи Аляски.

– Здорово! Надо только на охоту сбегать. Рыба пошла, зверь к реке придёт лакомится.

– Никуда ходить не надо. Руки чешутся – стреляй куропаток. Еды нам хватает. Я запрещаю без разрешения одному бродить по тундре. Здесь все крупные звери включены в Красную книгу. Могут быть неприятности с егерями.

Любителем охоты провозгласил себя геолог Эрик Бойцов. Он приехал к нам из Сибири. Из небольшого посёлка Тея. Там он провёл детство, окончил школу и поступил в Иркутский государственный университет. С отличием защитил дипломный проект и распределился в нашу экспедицию. Охотой он увлекался с детства. Отец брал его на охоту с малолетства. Ему нравилось быть суперменом, твёрдой походкой ходить в сапогах, чеканя каждый шаг, сжимая охотничью винтовку и приводя в восторг местных молодых девушек. Эрик имел гордый, смелый, независимый вид – без страха и упрёка. Его отточенный профиль арийца мог украшать чеканные монеты любого государства. В его сердце звучал атакующий звук горна. Он готов был штурмовать самый неприступный гранит науки. Эрик был крупный, сильный, целеустремленный парень с отточенным лицом, прямым взглядом, стройным видом и непоколебимыми нервами. Ему надо было в кино сниматься в роли суперагента, а он, как простой смертный парень нудно мерил шагами маршрутные километры. Но он верил, что удача ему улыбнётся, в следующий полевой сезон его назначат начальником многоцелевой геологической партии. Старики – тёртые перцы геологии уходили, а на их место рвались молодые супермены и выскочки без мозгов.

– Значит так. Диспозиция на завтра такая! Вован с Богомолом идут обследовать водораздел близлежащих рек. Сергей с Сеней картируют северный участок. Я с Коляном исследую южный участок. Всем необходимо двигаться по намеченным проектным профилям. Особое внимание обращать на выходы и останцы коренных пород и разрывающие водоразделы ручьи. Точки опробования через 50—80 метров. Тщательно опробуйте выявленные разломы. Первичное шлихование проб выполнять дотошно и тщательно до магнетитовой фракции. Обязательно фиксировать касситерит, платину, магнетит, ильменит, циркон, а при их повышенном содержании локально увеличьте количество точек опробования. Эрик и Хмырь остаются на базе и продолжают осуществлять промывку проб на промывочной машине. Всем всё понятно? Тогда пошли ужинать.