Антология Ужаса. Часть 11-15

Поворот Не Туда

Тяжесть рабочего дня – это не просто физическое утомление. Это тягучее, въедливое чувство, пропитывающее каждую клетку тела, каждый нерв. Пыль цеха, пропитанная едким запахом машинного масла и металла, казалось, оседала даже на внутренних органах, а монотонный гул станков, сопровождавший меня долгие часы, эхом отдавался в висках. Единственным моим желанием, пульсирующим как последний огонек надежды, было добраться до дома. До моей тихой гавани, где этот въевшийся аромат сменится запахом свежеиспеченного хлеба моей жены, а монотонный гул – нежным шепотом вечерних новостей.

Привычная дорога, испещренная шрамами времени и небрежного ремонта, для меня была скорее другом, чем просто маршрутом. Ее каждый поворот, каждую выбоину я знал наизусть. Она была предсказуема, надежна, спасительным туннелем, ведущим в мой мир. Но сегодня, когда мои фары прорезали сгущающиеся сумерки, этот друг обернулся врагом.

Наглухо перекрытый участок. Груда щебня, сияющая под искусственным светом прожекторов, громоздкие, рычащие машины, чьи ковши казались хищными зубами, вгрызающимися в асфальт. И, в центре этого хаоса, фигура рабочего. Его руки, скрещенные на груди, словно каменные, выражали полную безапелляционность. Его взгляд, скрытый под козырьком каски, казался непроницаемым.

“Извините, сэр, дорога перекрыта. Временно”, – его голос, гулкий, усиленный эхом бетонных стен, прорезал вечерний воздух, звуча как холодный, безличный приговор. – “Вам придется вернуться чуть назад и повернуть направо. Там объезд. Обычная практика в таких случаях”.

“Чуть назад… направо”. Простые, будничные слова, которые должны были лишь слегка удлинить мой путь, добавить несколько лишних минут к моей долгой дороге домой. Без тени подозрения, с легкой досадой, присущей любому, чьи планы нарушены, я выполнил инструкцию. Мой верный старенький седан послушно исполнил мой поворот, и я углубился в неизвестность, предвкушая, как скоро снова окажусь на знакомом, родном асфальте.

Но дорога, в которую я свернул, становилась все более чужой. Исчезли привычные приметы, которые служили мне путеводными звездами: облупившиеся заборы, чьи ржавые узоры рассказывали свои истории, редкие, уютные домики с теплыми огоньками в окнах, вечно спешащие навстречу, но дружелюбные машины. Вместо них – бесконечные, идеально ровные полосы асфальта, словно зеркало, отражающее мрачное небо. А по обеим сторонам – идеально ровные ряды зданий. Высоких, солидных, с фасадами из темного камня, с окнами, зияющими как пустые, черные глазницы. Я попал в город.

Город, который не просто выглядел заброшенным, он был пуст. Абсолютно, мертвенно пуст. Я вглядывался в каждую витрину, пытаясь уловить хоть какое-то движение, хоть тень человека, но тщетно. Мое сердце сжималось от необъяснимого страха. Улицы, широкие и безлюдные, напоминали декорации к грандиозному, но так и не снятому фильму-катастрофе. Мой автомобиль, единственный живой звук, царапающий тишину, казался кричащим анахронизмом, неуместным на этом кладбище цивилизации.

Попытки проехать сквозь этот немой, пустой лабиринт оказались бессмысленны. Каждый раз, когда я думал, что пробиваюсь к выезду, когда слабая искра надежды уже вспыхивала в груди, я оказывался на той же самой улице, перед теми же самыми безликими зданиями. Замкнутый круг, зловещая петля, затягивающаяся с каждым пройденным километром. Я ехал покругу. Чувство беспомощности начало медленно, но верно подкрадываться, холодными, скользкими пальцами сжимая горло.

Я остановил машину, дрожащими руками пытаясь вытащить мобильный телефон. Экран вспыхнул, но привычных полосок оператора не появилось. Ни единой. Словно весь мир, из которого я так отчаянно стремился вернуться, просто растворился, испарился, оставив меня в этой призрачной, застывшей копии реальности.

И тут, вдали, среди безмолвных строений, я увидел ее. Женщина. Сгорбленная, погруженная в свое горе, роющаяся в переполненном мусорном баке. О, как я возликовал, увидев хоть какое-то проявление жизни, хоть какой-то признак того, что я не единственный разумный обитатель этого мира! Я выскочил из машины, спотыкаясь на ровном асфальте, и бросился к ней, словно утопающий, хватающийся за соломинку.

“Простите! Помогите!” – мой голос, искаженный отчаянием, вырвался из груди. – “Где я? Что происходит?”

Она не отреагировала. Ее движения были медленными, механическими. Словно она была марионеткой, дергаемой невидимыми нитями. Я попытался схватить ее за плечо, чтобы привлечь ее внимание, чтобы заставить ее посмотреть на меня. Но моя рука… моя рука прошла сквозь нее. Словно сквозь дым. Сквозь тень. Сквозь призрак.

Я отшатнулся, сердце бешено колотилось в груди, заглушая все остальные звуки. Оглядевшись, я застыл в абсолютном ужасе. Город, до этого казавшийся пустым, теперь был наполнен людьми. Сотни, тысячи. Они шли по улицам, сидели в кафе, смеялись, разговаривали. Они были живыми. Но они меня не видели. Не слышали. Я был невидимкой, призраком в этом мире призраков. Мой крик, вырвавшийся из глубины отчаяния, был настолько пронзительным, настолько полным ужаса, что, казалось, мог бы расколоть стекло, но он остался без ответа, утонув в беззвучной симфонии этого мира.

Резкий, судорожный вздох. Грудь тяжело вздымалась, легкие горели, словно после долгого пребывания под водой. Я резко поднял голову. Яркий, режущий глаза свет. Я в своей машине. Я уснул. Какой странный, пугающий, до жути реалистичный сон.

Я выбрался из машины, пытаясь встряхнуть головой, прогнать остатки липкого, тягучего сна. Свежий, но какой-то мертвый, безжизненный воздух города обволакивал меня. Я огляделся. Пустые улицы, безликие, молчаливые здания. Это не сон. Я все еще здесь.

Снова телефон. Надежда, такая хрупкая, такая эфемерная, но такая живучая, заставила меня снова взглянуть на экран. Экран вспыхнул. Сети по-прежнему не было. Ни единой полоски. Словно этот город был изолирован от всего мира, заброшен в какую-то временную аномалию, где законы физики и реальности не действовали.

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые, тревожные тона. Тени начали удлиняться, сливаясь друг с другом, делая пустые улицы еще более зловещими, еще более угрожающими. Наступала ночь. Я стоял у своей машины, чувствуя, как холод пробирается под одежду, несмотря на летнее тепло, которое, казалось, тоже не хотело проникать в это царство вечной тишины. Что делать? Куда идти? Выхода нет. Я заперт.

Внезапно, вдали, среди монотонной линии горизонта, мерцающие огни. Фары. Они приближались. Надежда, которая уже почти угасла, начала разгораться с новой, ослепительной силой. Я начал махать рукой, отчаянно, из последних сил, словно от этого зависела моя жизнь. И фары остановились.

Из автомобиля, блестящего под светом фар, вышел мужчина. Высокий, худощавый, с проницательным взглядом, в котором, казалось, таилась древняя мудрость. “Аннот”, – представился он, протягивая руку.

“Я Стюарт”, – ответил я, его рукопожатие было крепким. – “Где я? Почему я не могу выбраться?”

Аннот взглянул на меня с легкой, почти незаметной грустью, словно опытный врач, сообщающий пациенту нерадостную весть. “Это город, который давно оставлен. Люди часто путаются здесь, особенно в сумерках. Дорога закольцована, и если не знаешь, то не поймешь. Когда будете выезжать, нужно свернуть налево, по узкой дороге, которая почти незаметна”.

Он предложил мне сесть в свою машину. “Я тоже еду домой. По тому же пути. Вам просто нужно следовать за мной. Я помогу вам выбраться”.

Надежда, эта коварная спутница, снова вернулась, забравшись в самые укромные уголки моей души. Узкая дорога. Поворот налево. Это должно было быть решением. Это был мой шанс. Я сел в свою машину, чувствуя, как в груди разливается тепло, словно я уже стоял на пороге своего дома, и поехал за Аннотом. Мы свернули. Действительно, за густыми, огромными кустарниками, словно скрытая от посторонних глаз, таилась узкая, почти незаметная тропа.

Я был так поглощен облегчением, так сосредоточен на том, чтобы не потерять из виду машину Аннота, что почти не заметил, как что-то огромное, врезалось сбоку в мою машину. Резкий, леденящий душу скрежет металла, чудовищный удар, и мир перевернулся. Машину занесло, она взмыла в воздух, словно игрушка, и с оглушительным грохотом упала на бок. Я потерял сознание, унесенный в бездну темноты.

Открыв глаза, я почувствовал резкую, пульсирующую боль. Железные браслеты сжимали мои запястья и лодыжки, надежно закрепляя меня на чем-то твердом и холодном. Руки и ноги были зафиксированы, не давая совершить ни малейшего движения. Над головой горел яркий, стерильный свет, словно софит. Вокруг стояли два человека в белых халатах, их лица были скрыты масками.

“Что… что со мной произошло?” – прохрипел я, пытаясь сфокусировать зрение, понять, где я нахожусь. Голос звучал чужим, слабым.

Один из них, тот, что стоял ближе ко мне, повернулся к другому. Его голос был ровным, безэмоциональным. “Наркоз, похоже, плохо справился. Его больше не осталось”.

Он развернулся ко мне и подошёл. И тут я его узнал. Человек в белом халате, тот, чьи глаза были видны над маской, был Аннот. Его глаза, которые казались мне такими добрыми и спасительными, теперь смотрели с пугающей, ледяной отстраненностью.

“Стюарт, тебе не повезло оказаться в это время в этом месте”, – сказал он, и в его голосе не было ни капли сожаления, лишь деловая сухость. – “Но мне нужны деньги. Очень нужны. Так что придется тебя разобрать на кусочки. Не волнуйся, это быстро”.

Паника, которую я испытал в пустом городе, казалась детской игрой в сравнении с тем животным, первобытным ужасом, который охватил меня сейчас. Я начал барахтаться, дергаться, кричать, но мое тело, скованное стальными ремнями, отказывалось подчиняться. Я был заперт, беспомощный перед надвигающейся угрозой.

“Брэди, помоги”, – спокойно произнес Аннот, обращаясь к второму человеку, который до этого стоял в тени, молчаливый и массивный. – “Утихомирь его. Он слишком сильно дергается”.

Брэди, мужчина внушительных размеров, с тупым, безразличным взглядом, подошел ко мне, держа в руке тяжелый, стальной молоток. Он не сказал ни слова. И начал избивать меня. Каждый удар пронзал мое тело, вырывая из меня остатки сил, впечатывая в сознание новую волну боли. Я смотрел на него, не в силах ничего сделать, чувствуя, как мир медленно, но верно погружается в лишенную всяких ощущений темноту.

Обессиленный, я наблюдал, как Аннот и Брэди приступили к своей жуткой, бесчеловечной работе. Холодные, блестящие инструменты, рассекающие мою плоть. Органы, вытаскиваемые один за другим. Я чувствовал каждый момент, каждую резкую боль, каждый отнимающий жизнь вдох, хотя дышать становилось все труднее. Мои последние мысли были о том, как это всё глупо. Всю жизнь стремиться к своей мечте, преодолевать себя и других, а закочнить на столе у каких-то недоумков-мясников. Свет над головой начал меркнуть, унося с собой мое сознание, оставляя лишь предсмертную агонию и ощущение надвигающейся бесконечной, леденящей душу пустоты, в которую я погружался.

Леденящая Мелодия Лета

Лето обрушилось на город знойной пеленой, сжимая асфальт до состояния раскаленной сковороды. Для девятилетней Лори и двенадцатилетнего Фабиана это означало одно: отъезд. Не в пионерский лагерь, с его звонкими криками и запахом костра, а в место куда более дремучее и, как им казалось, забытое временем. Загородный дом их бабушки Аннабель, старинный, как сам город, и такой же пыльный, стоял в нескольких часах езды от цивилизации, окруженный нестрижеными лугами и лесом, который в сумерках казался бездонным черным морем.

Мать, Сюзан, с той самой деловитой, но немного рассеянной улыбкой, что всегда предвещала их “приключения”, усадила их в машину. “Я буду навещать вас, как только смогу,” – обещала она, но в её глазах мелькнула усталость, которую дети, как всегда, проигнорировали, занятые предвкушением. Предвкушением чего-то нового, пусть и немного пугающего.

Дом встретил их приглушенной тишиной, нарушаемой лишь тиканьем массивных часов в холле, чьи маятники отсчитывали время с неохотой, словно не желая приближать момент расставания. Воздух был пропитан ароматом старой древесины, пыли и чего-то неуловимо горького, похожего на забытые духи. Комнаты, высокие и просторные, казались пустыми, несмотря на обилие мебели, покрытой чехлами, словно застывшие в ожидании. Тени здесь были гуще, чем обычные тени, и ложились на стены причудливыми, неправильными узорами, словно дышали.

“Ну вот, дорогие мои, ваше летнее царство,” – произнесла Аннабель, её голос звучал немного глухо в просторном холле. Она была женщиной внушительной, с благородными чертами лица, но глаза её, несмотря на доброту, были полны какой-то вечной меланхолии, словно она смотрела сквозь стены, на что-то, недоступное взгляду. – “Ваши комнаты здесь. А там,” – она махнула рукой в сторону темного коридора, – “чердак. Там много старых вещей. Может быть, найдете для себя что-то интересное.”

Лори, как всегда, первой устремилась в неизвестность, её маленькие ножки семенили по скрипучему паркету. Фабиан, с присущей ему подростковой небрежностью, последовал за ней, пытаясь сохранить вид равнодушия, хотя и его любопытство было пробуждено. Им казалось, что этот дом таит в себе секреты, которые они, возможно, смогут разгадать. Лето обещало быть не только длинным, но и, как шептала тревожная мысль, полным неожиданностей.

Чердак встретил их прохладой и запахом, который Лори сразу же определила как “пыльный сон”. Лучи солнца, пробиваясь сквозь единственное, затянутое паутиной оконце под самой крышей, выхватывали из полумрака клубы танцующей пыли. Каждый шаг по пыльным половицам сопровождался скрипом, словно сам дом стонал под тяжестью лет. Воздух был густым, неподвижным, и казалось, что время здесь остановилось, застыв где-то между прошлым и вечностью.

Фабиан, как всегда, шёл впереди, ведомый своей неуёмной жаждой исследования. Он расчищал себе путь среди старых, покрытых вековой пылью вещей: забытых чемоданов, истертых кресел, стопок пожелтевших газет, чьи заголовки давно потеряли всякий смысл. Лори, держась за подолы его рубашки, шла следом, её глаза жадно впитывали каждую деталь этого мрачного, но манящего мира. Ей казалось, что каждая вещь здесь хранит свою историю, свой невысказанный секрет.

Их путь привёл их к массивной, почерневшей от времени деревянной ларе. Её петли были покрыты ржавчиной, а замок давно потерялся, оставив лишь рваное отверстие. Фабиан с усилием распахнул крышку, и изнутри пахнуло ещё более концентрированным ароматом старости, смешанным с чем-то едва уловимым, цветочным, но увядшим.

Внутри, поверх вороха старой ткани, лежали её сокровища. Пожелтевшие от времени фотографии, где незнакомые люди с серьёзными лицами смотрели на них из другого века. Старинное платье, сшитое из ткани, похожей на паутину, вышитое бисером, который потерял свой блеск. И среди всего этого – она. Музыкальная шкатулка.

Лори сразу же почувствовала к ней особое притяжение. Она была небольшая, из темного, резного дерева, с инкрустацией из перламутра, чьи переливы в скупом свете казались таинственными. На крышке, словно вырезанные из самого дерева, были изображены две фигурки – маленькая девочка, играющая с куклой, и рядом, словно наблюдающая, но тоже ещё ребёнок, другая фигурка, чуть старше. Узоры были сложными, витиеватыми, и казалось, что они живут своей жизнью, если приглядеться.

“Ого,” – выдохнул Фабиан, его скептицизм на мгновение испарился. – “Вот это находка.”

Лори, не дожидаясь его, осторожно взяла шкатулку в руки. Дерево было прохладным и гладким, несмотря на пыль. Ей хотелось повернуть ключ, чтобы услышать её мелодию, но она почувствовала, что делать это нужно с уважением, словно прикасаясь к чему-то живому.

“Это, наверное, было очень важно для кого-то,” – тихо сказала она, больше себе, чем брату. – “Давай покажем бабушке.”

Фабиан кивнул, чувствуя, как волна любопытства, смешанного с лёгким трепетом, охватывает его. Чердак, который казался просто складом старья, внезапно стал местом, где хранятся тайны, ведущие вглубь семейной истории. И эта маленькая шкатулка, казалось, была ключом к ним.

Спустившись с чердака, окутанные призрачной пылью и ощущением тайны, дети направились к Аннабель. Она сидела в гостиной, в глубоком кресле, затянутом бархатом, с книгой в руках, но её взгляд был направлен куда-то вдаль, сквозь высокие окна, туда, где солнце начинало клониться к закату, окрашивая небо в тревожные оттенки оранжевого и фиолетового.

“Бабушка,” – позвала Лори, её голос был робким, но полным ожидания. – “Мы нашли кое-что на чердаке.”

Аннабель медленно повернула голову, её взгляд, словно вынырнув из далеких раздумий, сфокусировался на внучке. В руках Лори, словно драгоценная реликвия, покоилась темная, резная шкатулка. На мгновение в глазах Аннабель мелькнула искорка удивления, а затем – сложная смесь ностальгии и чего-то ещё, чего дети не могли понять.

“Ох,” – протянула она, её голос смягчился, словно она прикоснулась к чему-то хрупкому. – “Это… это же шкатулка моей мамы, Сильвии. Я и забыла про неё.”

Она взяла шкатулку, её пальцы, покрытые сеточкой морщин, осторожно коснулись резного дерева. “Моя мама, Сильвия. Она очень любила эту мелодию,” – прошептала Аннабель, её взгляд снова устремился вдаль. – “Она всегда проигрывала её, когда… когда ей было грустно. Или когда хотела о чём-то подумать.”

Аннабель не стала вдаваться в подробности. Её рассказ был краток, словно она старалась не касаться болезненных воспоминаний. Сильвия, прабабушка детей, предстала перед ними как фигура из туманного прошлого – женщина, любившая музыку и, видимо, склонная к меланхолии.

“Можешь взять её, Лори,” – сказала Аннабель, протягивая шкатулку обратно. – “Слушай. Только осторожно. Не открывай её слишком резко.”

Лори, с трепетом, но и с детской настойчивостью, снова взяла шкатулку. Её сердце билось быстрее. Она чувствовала, что это не просто старая игрушка, а ключ к чему-то очень важному.

Вечером, когда Сюзан уже уехала, оставив их на попечение бабушки, Лори и Фабиан устроились в своей комнате. Комната была большая, с окнами, выходящими на темнеющий сад. Аннабель, уложив их, напоследок поцеловала в лоб, прошептав: “Спокойной ночи, мои хорошие. Спите крепко.”

Лори, прежде чем заснуть, решила послушать мелодию. Она осторожно повернула маленький ключ на боку шкатулки. Раздался тихий щелчок, и затем полилась музыка. Мелодия была удивительной – нежная, но с пронзительными, тонкими нотами, которые вызывали странное чувство, похожее на лёгкую грусть, смешанную с предвкушением. Она была убаюкивающей, но в её звуках таилось что-то тревожное, что-то, что вызывало дрожь.

Фабиан, лежавший рядом, тоже слушал. Он не хотел признаваться, но эта музыка проникала куда-то глубоко, вызывая странные образы в его сознании – образы, которые он не мог расшифровать, но которые ощущались как предзнаменование.

“Она красивая,” – прошептала Лори, её веки уже начинали тяжелеть.

“Да,” – отозвался Фабиан, но в его голосе звучала нотка настороженности. – “Но какая-то… печальная.”

Мелодия продолжала звучать, наполняя комнату, словно окутывая их мягким, но зловещим одеялом. И в этот момент, среди её убаюкивающих переливов, им обоим показалось, что они слышат слабый, едва различимый шепот. Как будто кто-то очень тихий, кто-то очень старый, произнес что-то, что растворилось в музыке, прежде чем успело оформиться в слово.

Ночь раскинула над домом свое чернильное покрывало, плотное и непроницаемое. Единственным светом, пробивающимся сквозь плотные шторы, было призрачное сияние луны, которое ложилось на пол комнаты Лори и Фабиана неровными, дрожащими пятнами. Они лежали в своих кроватях, оба погруженные в беспокойный сон, порожденный не только дневной усталостью, но и едва уловимой тревогой, что поселилась в воздухе после обнаружения шкатулки.

Именно тогда, когда тишина казалась самой глубокой, когда даже старые часы в холле, казалось, затаили дыхание, раздался он. Шорох. Тихий, осторожный, словно кто-то двигался по чердаку, стараясь не производить шума. Это был не скрип половицы под тяжестью ветра, не шорох мыши за стеной. Это были шаги. Тяжелые, но выверенные, словно кто-то обходил периметр, проверяя, не оставил ли чего-то недосмотренного.

Лори проснулась первой. Её маленькое сердце забилось часто-часто, словно испуганная птица в клетке. Она замерла, прислушиваясь, стараясь понять, не показалось ли ей. Шаги прекратились. Тишина вернулась, но теперь она казалась более зловещей, наполненной скрытым присутствием.

“Фабиан?” – прошептала она, её голос дрожал.

Фабиан открыл глаза. Его лицо, освещенное лунным светом, было напряжено. Он тоже слышал. Или ему показалось? Он всегда старался быть рациональным, списывать странности на старый дом, на ветер, на игру воображения. Но эти шаги… Они звучали слишком отчетливо.

“Что?” – ответил он, его голос был низким, почти беззвучным.

“Ты слышал?” – не унималась Лори.

Фабиан помолчал, прислушиваясь. Тишина. Только скрип дома, который теперь казался привычным, фоновым шумом. “Слышал,” – признался он, наконец. – “Может, это… животное? Белка какая-нибудь. Или птица.”

“На чердаке?” – возразила Лори, её голос был полон сомнения. – “Так тихо?”

“Дома старые,” – попытался убедить он, но сам не верил своим словам. – “Они издают всякие звуки. Не обращай внимания.”

Но она уже не могла не обращать внимания. Эти шаги, тихие, но настойчивые, пробудили в ней что-то, что она не могла объяснить. Это был не просто страх перед неизвестностью, а ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Кто-то, кто находится очень близко, но при этом недоступен.

Шаги не повторились. Ночь прошла в напряженном ожидании, в перерывах между снами, которые приносили странные, размытые образы – тени, танцующие в углах, и ощущение, будто кто-то тихонько наблюдает за ними из темноты. Утром, когда первые лучи солнца робко заглянули в комнату, они оба сделали вид, что ничего не произошло. Но в глубине их детского сознания зародилось зерно сомнения, которое обещало прорасти тревожными всходами. Чердак, со своими сокровищами, теперь казался не просто местом для игр, а территорией, которую кто-то ещё населял.

День, последовавший за ночью шагов, тянулся бесконечно. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь пыльные окна, казалось, лишь подчеркивал мрачность дома, делая тени ещё более густыми. Лори и Фабиан старались держаться вместе, их обычная детская бравада сменилась тихой настороженностью. Они по-прежнему исследовали дом, но теперь каждый скрип, каждый шорох заставлял их вздрагивать.

После обеда, когда Аннабель дремала в своем кресле, а Сюзан, находясь в городе, не могла их контролировать, Лори снова взяла в руки музыкальную шкатулку. Её манил этот предмет, словно он обещал ответить на вопросы, которые начали зарождаться в её голове. Она села на пол своей комнаты, рядом с окном, и осторожно повернула ключ.

Мелодия полилась, всё та же, знакомая, но теперь в ней слышалось что-то более отчетливое, более настойчивое. Красивая, но печальная, она окутывала комнату, словно мягкое, но удушливое покрывало. Лори закрыла глаза, позволяя музыке унести её.

И тогда она услышала его. Шепот.

Он был едва уловимым, как дыхание ветра, скользящее сквозь щели в стенах. Поначалу он смешивался с мелодией, сливался с её нотами, делая их звучание странным, многоголосым. Лори замерла, прислушиваясь. Это было не просто эхо или случайный звук. Это были слова. Или, скорее, обрывки слов.

“…где… здесь…” – прошелестел голос, такой тихий, что казалось, он исходит не извне, а изнутри самой шкатулки, из самого дерева.

Лори широко распахнула глаза. Она осторожно наклонилась к шкатулке, словно пытаясь уловить звук.

“…холодно…” – прошептал другой голос, более высокий, детский, но звучащий так, будто он исходит из очень далекого и очень старого места.

Её сердце заколотилось. Это не мог быть просто звук. Это были голоса. Они были призрачными, но они были.

“Кто вы?” – выдохнула Лори, но её голос прозвучал слишком громко, и шепот тут же оборвался. Музыка продолжала играть, но теперь она казалась ей менее убаюкивающей, более тревожной.

Фабиан, услышав её тихий, испуганный возглас, вошел в комнату.

“Что случилось?” – спросил он, заметив её бледное лицо.