Голос – больше половины любви

Куда ехать дальше, Вигго понятия не имел.

– Водитель белого «Ленд Ровера» AR 44017, остановитесь, – раздалось в мегафон.

Фоссен проигнорировал предупреждение и, въезжая в Драммен, попытался запутать полицию. Однако услышал во второй раз:

– Водитель белого «Ленд Ровера» AR 44017, срочно остановитесь!

– Ага! Конечно! – вздрагивая, вскрикнул Вигго, проезжая на красный свет, едва не наехав на сонного невинного пешехода. Вой полицейский сирены, сродни резкому крику голодных чаек, парящих над морем, усугублял тревогу и страх беглеца быть схваченным. Как назло, почти на всех улицах крошечных городков, по которым перемещался Вигго, было многолюдно и шумно. Горожане, идущие на смену, останавливались, раскрывая рты, видя погоню, точно как в американских боевиках.

Когда Вигго убегал в сторону озера Крюдерен, полицейский патруль непрерывно призывал остановиться, сообщая в мегафон, что все возможные дороги в околице перекрыты и ему не уйти. Вигго понимал, что его автомобиль уже успел засветиться на камерах наблюдения не один раз, его лицо они также записали. То есть полиция уже давно его пробила по всем базам данных, она знает, как он выглядит, а это значит, что ему не уклониться от ответственности и максимум через полчаса его арестуют. Но страх всё равно гнал его вперёд. Его лицо вспыхнуло красным, как сигнал очередного светофора. Он попытался скрыться в Конгсберге или бог знает где. Под ладонью ощущал мокрый от пота руль. Скоро он всё потеряет.

Тем временем полиция Тенсберга, Ларвика и Саннефьорда получила указания заблокировать все главные улицы, ведущие к паромной переправе.

– Сволочь! – чертыхнулся Вигго, видя, как на лобовое стекло начали падать крупные капли дождя. Погода враз испортилась – что было типично для Норвегии. Отвлекаясь на включение дворников и разведку обстановки в зеркале заднего вида, он слишком поздно понял, что въехал на частную дорогу, в конце которой был тупик. Вигго резко затормозил, отстегнул ремень безопасности и выскочил из машины, планируя скрыться в ближайшем лесу.

Он успел пробежать с пару километров и затеряться в густых деревьях. Дождь усилился. Его свитер и тело под ним изрядно промокли. Хлещущие по лицу потоки, скользкая трава и размякшая земля под ногами заставили Вигго сбавить темп.

Молодой, быстро бегающий мужчина в форме, воспользовавшись неудобным моментом для Вигго и удобным моментом для себя, незаметно нагнал нарушителя закона, сбил его с ног и попытался завести ему руки за спину, а следом надеть на беглеца наручники, но получил сначала локтем в живот, а потом позже смачно кулаком по носу.

Наказание за нападение на полицейского, увеличивающее срок лишения свободы, Вигго уже не тревожило. Он не собирался капитулировать и признавать конец. На холодных тонких и белых, как мрамор, пальцах он почувствовал что-то тёплое. Красное. Кровь. Резко выпрямился, собираясь полноценно избить блюстителя порядка и помчаться дальше, однако кто-то сильно и больно сзади ударил его по ногам.

Вигго упал, прекращая какие-либо агрессивные действия. Через десять секунд его, лежащего лицом в вязкой грязи, в промокших насквозь кожаных туфлях, оседлал и арестовал второй полицейский.

Глава 5. Больница

Голубое небо ясного воскресного дня июля. Воздух казался горячим и солёным. Всё вокруг было живым, зелёным, ещё зеленее, чем прошлым летом.

Софи бежала босиком по белому песку вдоль безлюдного берега моря, под плеск волн, на гребнях которых шипела белая пена. Ей хотелось одержать верх в игре наперегонки у той, кого она любила больше всего на свете, – Эммы – загорелой неугомонной девчушки в белом льняном платье. Та заливалась заразительным хохотом, то и дело оглядываясь через плечо. Софи представляла, как в который раз утирает нос маленькой занозе, доказывая, кто здесь непобедимый чемпион. Конечно, после каждого проигрыша Эмма не то что ныла – она устраивала истерику, а Софи приходилось виновато и долго оправдываться перед родителями, почему у младшей сестры красные опухшие глаза и икота.

Сёстры Хаген, как и все нормальные дети, спорили, соперничали, но обязательно мирились, банально забывая о причине вздора. С примитивными песнями и наивным звонким смехом они всегда мчались домой на мамины вкуснейшие булочки с ягодами и корицей. Сёстры наливали себе по стакану холодной воды, стаскивали горячую выпечку с противней и отправлялись в сад мешать занятому отцу.

Софи отвлеклась от своих мыслей, когда попутный поднявшийся ветер, будто подбадривая, толкнул её в спину. Она старалась мчаться на всех парусах. Ещё совсем немного – и ей удастся коснуться пухленьких белых пальчиков сестры, а потом, показывая малявке язык, обогнать её.

В самый сладкий момент, когда Софи почти удалось сравняться с сестрой, что-то невидимое оттолкнуло её назад. Их, неразлучных, будто пытались разъединить. Эмма, ничего не замечая, неслась вперёд.

Софи, больше испуганная, чем удивлённая, внезапно остановилась. Она ничего не понимала: Эмма же была так близко, а теперь так далеко.

– Эмма! – кричала она вслед сестре, но та её не слышала. – Эмма, погоди!

Лёгкий летний ветер трепал белые кудри Эммы. Увлечённая азартом игры, она лишь скандировала:

– Не догонишь! Не догонишь!

Софи передохнула и снова сорвалась с места. Ей казалось, что чем быстрее она бежала, тем дальше ускользала сестра. Как назло, в ногах Софи появилась дикая усталость, изнеможённые ступни тяжело погружались в песок, заставляли сбавить скорость. Эмма превращалась в крошечную точку на горизонте. Она будто по-настоящему убегала от Софи, чего прежде никогда не делала. От этого старшей сестре стало страшно.

– Эмма! – Софи закричала громче. – Вернись! Я скажу родителям, что ты не слушаешься! – грозилась она.

Тяжело дыша и держась за правый бок, она на ходу продолжала звать сестру, но та словно растворилась в воздухе, исчезла.

Софи мотала головой в разные стороны, искала Эмму глазами.

– Что же мне делать? – спрашивала она себя. – Если Эмма не вернётся со мной, что я скажу маме с папой?

И тут её будто обдало ледяной водой. Она остановилась, закрыла лицо руками и, представляя наказание, рухнула на песок.

– Вернись! Умоляю! – то и дело повторяла Софи, плача. – Ты победила!

Она сидела и не знала, сколько прошло времени, а когда убрала руки от заплаканного лица, Эмма стояла в десяти шагах от неё как ни в чём не бывало. Её милое мечтательное детское личико сияло. Девчонка, вздёрнув носик, засмеялась.

– Что ты только что сказала? – спросила она.

– Ты выиграла, земляничка. Я проиграла. Эмма, пожалуйста, больше так не делай. Ты знаешь, как я за тебя перепугалась?

– Прости.

– Ты представляешь, что бы случилось с мамой и папой, узнай они, что тебя нет?

Эмма резко оборвала улыбку и посерьёзнела. На какое-то мгновение младшая сестра превратилась из весёлого маленького человечка в строгого взрослого, того, кого Софи совсем не знала.

– Меня нет.

– Как это тебя нет, если ты стоишь передо мной? Значит, ты есть.

– Меня нет, Софи, и больше никогда не будет.

– Что за глупости?

– Это не глупости.

– Земляничка…

– Софи, ты должна смириться с тем, что меня нет. Ты выжила, а я умерла. Сегодня мы с тобой играли в последний раз.

– Нет… Нет…

– Прости, мне нужно бежать.

Софи встала, вытрусила песок из платья и, вытирая ладошками мокрые от слёз глаза, спросила:

– А что, если мы побежим вместе? Мы же так всегда делали?

Эмма задрала голову и прищурилась, глядя на низкое солнце:

– Не сейчас. Ещё не время.

– Не уходи, пожалуйста!

– Я тебя люблю, – успела сказать Эмма, растворяясь в воздухе.

Софи будто пронзило током. Возможно, это был разряд дефибриллятора – врачи пытались запустить её сердце, вернуть с того света.

Палату номер сто двенадцать, куда перевели Софи после реанимации, заливал яркий дневной свет, но она его не видела. В один из последних тёплых деньков в Осло девушка, лежавшая на белой простыне широкой больничной кровати, крепко спала, до колен укрытая тонким одеялом. Она не торопилась просыпаться. Её лицо казалось неестественно измученным, каким-то одиноким, почти безжизненным, будто кто-то или что-то вытянуло из него все краски и эмоции. Ничего не излучающее лицо. Если бы в тот момент в палату вошёл посетитель, он увидел бы портрет прекрасной незнакомки: изящный, правильной формы овал лица, тонкие черты, высокий чистый лоб, на котором даже успела разгладиться одинокая глубокая морщинка, аккуратный рот с не очень тонкими, но и не слишком пухлыми, тесно сомкнутыми губами, милые вытянутые, словно у эльфийки, уши. Длинные белые волосы разметались по подушке. Софи напоминала спящую красавицу из сказки, окружённую садом: вазы с роскошными букетами занимали место на прикроватной тумбочке и подоконнике, наполняя палату тонким ароматом цветов.

В палате находились родители Софи. Мать – Астрид, высокая, худощавая шестидесятилетняя женщина с седеющими волосами, недавно похоронившая младшую дочь, – сидела на жёстком стуле у койки старшей. Её пальцы осторожно касались тёплой ладони Софи, словно она боялась, что прикосновение разрушит хрупкую связь с дочерью.

– Милая, не уходи, – шептала она. – Не покидай нас.

Отец – Роальд – мерил взад-вперёд палату. В какой-то момент он краем глаза заметил, что Астрид снова плачет. Он остановился, коснулся её плеча и молча протянул носовой платок. Астрид взяла его дрожащей рукой, прижала к глазам, но внезапно её жилистое тело под тонкой водолазкой вздрогнуло. Она зарыдала так громко, что звук заполнил всю палату, казалось, он вибрирует в воздухе. Ей было невыносимо больно. Хотелось исчезнуть, зарыться лицом в кусочек ткани и спрятаться хотя бы на миг от этого кошмара. Она бы отдала душу дьяволу ради спасения Софи. Без раздумий легла бы в гроб вместо Эммы, лишь бы дочь снова жила.

Роальд тяжело вздохнул, глядя на супругу, и опять принялся ходить по палате, подавляя внутри себя приступ бурлящей ярости. Он из-под земли достанет подонка, разрушившего их семью. Добьётся максимального срока, сделает всё возможное, чтобы эта тварь сгнила за решёткой. Он бросит всю свою силу и власть на месть за своих девочек.

Время тянулось мучительно долго. Роальд то и дело смотрел на часы, чувствуя, как терпение иссякает. Ему казалось, что ещё немного – и он разнесёт в пух и прах больничный корпус, если перед ним не появится самопровозглашённый бог в белом халате и не скажет, что с его дочерью. Наконец за его спиной открылась белоснежная дверь. В палату вошла старшая медсестра – невысокая полноватая молодая женщина.

– Главный врач ждёт вас в своём кабинете, – тихо сообщила она.

Астрид с усилием поднялась со стула. Она шла по извилистому, как кишка, коридору, опустив голову, глядя на гладкий серый пол. Впереди медленно двигался её муж, а рядом суетился медперсонал в белых халатах. Эти люди казались Астрид ангелами – то ли жизни, то ли смерти. Вокруг бродили пациенты, похожие на безликие тени, но разбитой изнутри женщине до них не было никакого дела. Медсестра довела их до кабинета доктора Исаксена и, не сказав ни слова, ушла.

Роальд вошёл первым, Астрид последовала за ним и аккуратно закрыла за собой дверь.

Главный врач больницы – доктор Харальд Исаксен – темноволосый голубоглазый мужчина лет пятидесяти с бледной, почти прозрачной кожей жестом пригласил родителей Софи сесть. Он утопал в высоком чёрном кресле на колёсиках, а солнечные лучи, пробравшиеся сквозь поднятые жалюзи, создавали над его головой бело-золотой нимб, будто у апостола.

Исаксен сидел, сплетя пальцы и опершись локтями о массивный письменный стол. Он прочистил горло и с интеллигентной бергенской картавостью заговорил:

– Простите, что заставил вас ждать. Мне вновь пришлось разговаривать с полицией по поводу… – он замялся, подбирая слова.

– По поводу тела нашей младшей дочери, – жёстко закончил за него Роальд, стиснув кулаки.

– Да… Примите мои искренние соболезнования, – Исаксен опустил глаза. Он снял очки и устало провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть напряжение. Когда он снова посмотрел на родителей Софи, то увидел перед собой не просто мать пациентки, а сломленную женщину, балансирующую на грани истерики. Ему пришлось сделать усилие, чтобы переключиться на главное. – Итак, – мягко продолжил он, – я хотел бы сообщить, что состояние Софи стабилизировалось.

Роальд и Астрид облегчённо вздохнули.

– Но остаётся тяжёлым.

Он вернул очки на переносицу, а Роальд, сжав подлокотники кресла, едва сдерживал злость и тревогу.

– Доктор, отойдите от шаблонных фраз. Нам нужна правда. Вся.

Исаксен наклонился вперёд:

– Хорошо. Да. Хорошо. Мы ввели вашу дочь в искусственную кому и подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких: самостоятельно дышать она не может. При поступлении у Софи была зафиксирована тяжёлая черепно-мозговая травма: закрытый перелом височной и лобной костей, ушиб головного мозга третьей степени, диффузное аксональное повреждение. В её голове скопилось около шестидесяти миллилитров крови, которая давит на мозг, вызывая эпидуральную гематому и обширное субарахноидальное кровоизлияние.

Астрид вцепилась пальцами в подлокотник кресла, а Роальд побледнел как полотно.

– Гематома… это очень опасно? – прошептала Астрид.

– Да, – кивнул доктор. – Она сдавливает мозговые структуры, из-за чего уже начался отёк. Гематома перекрывает кровоснабжение в нескольких зонах: в частности, страдают зрительная кора, двигательный центр и область Вернике, отвечающая за понимание речи.

– Я ничего не понимаю, – выдохнул Роальд, опуская голову.

Доктор молча выдвинул ящик стола, достал папку с медицинскими заключениями и выложил перед родителями стопку документов.

– На данный момент у Софи диагностировано: амавроз, то есть полная корковая слепота из-за ишемии затылочной доли, параплегия нижних конечностей вследствие повреждения пирамидных путей, сенсомоторная афазия – она не сможет говорить и понимать речь, посттравматическая энцефалопатия, амнезия ретроградного типа – частичная потеря памяти о событиях до аварии, гипоксически-ишемическое поражение мозга лёгкой степени, периферическая полинейропатия – нарушение проводимости нервов в конечностях.

Астрид зажала рот рукой, чтобы не закричать.

– Если мы не удалим гематому в ближайшие часы, – продолжил Исаксен, – это приведёт к грыже мозга, дислокации стволовых структур и остановке дыхания. Без операции летальный исход – вопрос времени.

– Операция… она даст ей шанс? – хрипло спросил Роальд.

– Краниотомия уменьшит внутричерепное давление и позволит нам частично восстановить кровоток. Это даст Софи шанс выжить. Но последствия травмы, скорее всего, останутся. Возможно, она никогда не вернётся к прежней жизни. Потребуется долгая реабилитация: физиотерапия, работа с неврологами, логопедами, окулистами. И даже тогда… мы не можем гарантировать полного восстановления.

В кабинете повисла тяжёлое, вязкое молчание.

– Нам нужно ваше решение, – мягко, но твёрдо сказал Исаксен, скрестив пальцы.

Губы Роальда округлились. Он хотел что-то ответить, но молча застыл, глядя на главврача.

– Я спросил вас: какова вероятность… – наконец выдавил он, с трудом ворочая пересохшим языком.

Доктор Исаксен долго, внимательно смотрел на него поверх очков, прежде чем принять решение ответить.

– Я не могу назвать точную цифру, – сказал он, поправляя оправу. – Каждый случай уникален. Но, по нашему опыту, у таких пациентов шанс выжить после успешной операции – около семидесяти пяти процентов.

– Семьдесят пять… – Роальд вскочил с места, грудь резко вздымалась, дыхание сбилось. – Это значит, что двадцать пять процентов – на то, что она…

Он шагнул к двери, но Исаксен не дрогнул.

– В последний раз, когда Софи приходила в сознание, она не могла вспомнить ни кто она, ни как её зовут, – голос врача стал жёстким, как холодный металл. – Вы ведь понимаете, Хаген, что она может не вспомнить и вас? Да, мы не можем гарантировать, что она проснётся после наркоза. Но намеренно не оказывать помощь, заставить человека мучиться – это бесчеловечно. Гематома сама не исчезнет. Чего вы хотите? Ждать повторной остановки сердца или того, что пациентка задохнётся?

Роальд ловил ртом воздух, словно его затянуло под воду.

– Вы только что сказали, что не знаете, умрёт ли моя дочь на операционном столе… О чём тогда вообще можно говорить, доктор Исаксен?

Исаксен медленно снял очки, протёр их белоснежной салфеткой, будто пытаясь стереть с себя груз ответственности. Затем вернул их на место и заговорил так тихо, что голос едва вибрировал в воздухе:

– Она может умереть. Есть такая вероятность. Но мы не допустим этого. Мы лечим её. Боремся за её жизнь, – он выпрямился в кресле и добавил: – Если Софи перенесёт операцию, то с высокой долей вероятности сможет ходить, говорить, восстановить память. Если нет… я не знаю, смогу ли продолжать работать. Но я прошу вас, сядьте.

Роальд опустился в кресло, его лоб блестел от пота. Ему стало одновременно жарко и холодно.

– Я понимаю вас… – шепнул Исаксен, слегка смягчившись.

– Пожалуйста… Помогите ей, – голос Роальда сорвался, и он опустил голову, сжав руками подлокотники. Он чувствовал, как седые волосы на затылке встали дыбом. Взглянул на Астрид: та умоляюще смотрела то на него, то на доктора.

– Мы сделаем всё ради жизни вашей дочери, – сказал Исаксен.

От этой избитой, до боли стандартной фразы у Роальда опустились плечи. Он верил и не верил доктору одновременно. Он вообще никому не верил. Полагался только на цифры, науку, чуть-чуть – на Господа Бога и каплю – на внутренний голос, который подсказывал: врач, сидящий перед ним, далеко не дурак. Можно попробовать ему довериться. Стоит рискнуть ради самого дорогого в жизни. Ради их девочки.

Роальд стиснул зубы. Он ненавидел врачей. Слишком личная боль. Ещё помнил, как чуть не потерял жену и дочь, когда роды пошли не так. И теперь эта боль резала его изнутри раскалённым лезвием.

– Мы согласны на операцию, – глухо сказал он.

Исаксен кивнул. В его глазах впервые за долгие годы практики мелькнула настоящая, пронзительная жалость. В кабинете раздался настойчивый звонок внутреннего телефона, но врач не спешил отвечать.

– Мы можем ещё раз пойти к ней? – спросила Астрид.

– Конечно. Я провожу вас.

Они втроём шли по бесконечному коридору, среди медиков в белых халатах и теней пациентов, витающих, словно призраки.

– У вас есть дети, доктор? – вдруг спросила Астрид.

Исаксен удивлённо взглянул на неё поверх очков.

– Простите?

Она повторила вопрос, когда врач сунул руки в карманы халата.

– Нет, биологических детей у меня нет, – сказал он, сдержанно улыбнувшись. – Я слишком много учился, чтобы положить свою жизнь на алтарь спасения других. Чужих детей – маленьких и взрослых.

Он отвернулся и ускорил шаг.

Астрид стиснула руку мужа, и они пошли дальше, сквозь стерильную тишину больничного коридора – в палату сто двенадцать, где их девочка лежала без движения, будто застыв между жизнью и смертью.

Глава 6. Под арестом

Судный день для Вигго начался в тот момент, когда его заставили смотреть через окно полицейской машины на Греннлан – район, больше похожий на отдельное государство с неопрятными, мрачными улицами. Обшарпанные фасады домов, запах мочи, марихуаны и гнили. На неблагополучных лицах людей, напоминающих зомби, не было и следа интереса к существованию.

Здесь бродили мигранты, безработные норвежцы с уровнем дохода, опустившимся ниже всякого предела, и наркоманы, для которых реабилитация давно перестала быть выходом. Падшие женщины, высматривающие хоть каких-то мужчин с деньгами. Единственными островками порядка в этом месте – участке, примыкающему к центру Осло, который проходили или проезжали не из удовольствия, а из необходимости, – оставалось управление полиции, тюрьма и мелкие социальные учреждения по типу Красного Креста, безуспешно пытающиеся работать с максимально уязвимыми слоями населения.

Вигго привезли в один из тюремных блоков на Экебергвайен – клоаку, где из отбросов общества, находящихся под следствием или осуждённых за тяжкие преступления, пытались создать неопасных, преодолевших свои проблемы и интегрированных в здоровое общество личностей.

В приёмной, где регистрировали заключённых, к нему отнеслись без особого энтузиазма. Приняли повестку, изъяли удостоверение личности, водительские права и телефон. Наручные часы и золотую цепочку разрешили оставить. Ему полагался пакет предметов первой необходимости и мобильный телефон с ограниченным и контролируемым доступом для связи с адвокатом, семьёй и друзьями, если таковы остались.

Камера, в которую его проводил надзиратель, оказалась на удивление тихой и светлой, насколько это возможно в месте лишения свободы. Белоснежные стены словно призывали начать всё с чистого листа, но на деле они выглядели скорее стерильно, чем обнадёживающе. Обстановка была в стиле минимализма: письменный стол, деревянный стул, книжные полки на стене, односпальная полуторная кровать-койка с белыми подушками и лёгким одеялом. В углу висел небольшой плазменный телевизор. За узкой белой дверью находилась крохотная ванная комната с душем, унитазом, умывальником и квадратным зеркалом.

Решётка на окне и железная дверь, закрывшаяся за спиной Вигго, через неделю стали осязаемыми символами изоляции. Сколько времени ему, человеку, не приспособленному к подобным условиям, предстоит провести в этом месте, ожидая суда, никто не сказал. Оставалось лишь ждать и надеяться, что нанятый адвокат вытащит его отсюда как можно быстрее – до того, как он окончательно потеряет себя и постареет.

Фоссен зашёл в ванную, отвинтил кран с горячей водой, налил немного мыла в ладонь и, пытаясь сосредоточиться на том, что привело его сюда, принялся мыть руки по локоть. Зажмурился. Множество воспоминаний размылось, исчезло. Он не помнил ни подробностей аварии, ни погони, ни избиения полицейского, ни задержания. Помнил только слова следователя о том, что ему может грозить до двадцати одного года тюрьмы. Как будто он был террористом.

«Двадцать один год. За что? Что просто был мудаком?» Открыв глаза, он уставился в зеркало. На него смотрел мужчина, который когда-то был хирургом-офтальмологом, а теперь стал никем – отбросом, запертым в клетке, чьё единственное развлечение отныне – слушать стук чужих шагов по бетонному полу.

Закрутив кран, вытер руки чистым полотенцем, размышляя, что тюремный запах будет преследовать его до конца дней.

Вышел из ванной и принялся мерить шагами камеру, остановившись возле книжной полки. «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского и «Долгий путь к свободе» Нельсона Манделы.

– Как символично. Утешают и поддерживают как могут.

Он скользнул пальцем по корешку книги русского классика, но так и не открыл её. Ещё в школе говорили, что в русской литературе слишком много страданий.

Время тянулось невыносимо медленно. Тусклые лучи прожекторов тюрьмы Ила, едва разгонявшие ночную тьму, падали на стены камеры, будто пытались оставить на них свои жалкие следы. Свет был холодным, словно сама смерть. Он разрезал темноту, отбрасывая на лицо жёсткие, почти животные тени. Вигго лежал на койке, будто в ожидании чего-то. Полностью одетый, с маской безразличия на лице, как если бы даже собственная боль больше не стоила того, чтобы её чувствовать. Широко открытые глаза глядели в потолок, но не видели его. Они смотрели в трещины, которые становились для него всем – замкнутым миром, без попытки что-либо изменить. В этих трещинах, казалось, была вся его личная агония. Его ад.

Шаги. Тяжёлые, медленные. Они раздались за стенами, эхом прокатившись по бесконечному коридору. Звук был сдавленным, как если бы кто-то нарочно наступал на пяту, создавая этот протяжный, намеренно зловещий резонанс. Вигго почувствовал, как воздух в камере изменился, как будто с каждым шагом приближался не просто человек, а нечто другое.

Шаги остановились. Металлическая дверь с характерным скрежетом отворилась, и на пороге появилась тень.

Мужчина среднего роста, с седеющими висками, хотя его возраст едва перевалил за сорок. Его волосы, аккуратно зачёсанные назад, с редкими вкраплениями седины, контрастировали с неестественной молодостью его лица. Оно было пустым – только холод. Синие глаза за очками от Тома Форда, с такой тонкой оправой, что они могли бы быть частью его кожи, казались безжизненными, как две ямы в земле, только что выкопанные для кого-то, кто не вернётся.

Незнакомец вошёл в камеру с абсолютной уверенностью. Это была не просто физическая уверенность, а тотальный контроль, будто эта камера, этот мир были его собственностью. Он склонил голову в сторону, оценивая Вигго. Как патологоанатом, исследующий мёртвое тело. У Вигго вдруг возникло ощущение, что этот человек видит не его, а нечто большее – его беспомощность, его конец. И в этом взгляде не было ни осуждения, ни жалости. Лишь холодный интерес к тому, как медленно распадётся ещё один человек.