Порох и яд

Глава 3. Утро в Тарбле

Ги Робер с угрюмым видом сидел на перевёрнутой бочке и грыз подсолнечные семечки. Шкурки он сплёвывал прямо в воду, и хмуро наблюдал, как они льнут к потемневшим опорам пристани. Два десятка аркебузиров – в большинстве своём уже немолодые, закалённые в боях ветераны – грузили последнее длинное каноэ, укладывая между банками бочонки и тюки. Две других лодки ушли часом раньше и должны были ждать у первого островка на озере. Иногда кто-нибудь из солдат оглядывался на Робера, но, помедлив, возвращался к работе. Заговорить со своим сержантом ни один не решался.

Три дюжины бойцов составляли альферу, и сейчас из этих трёх дюжин у Ги – по документам – осталось только шестнадцать. На практике же сержант Робер имел в своём распоряжении девять человек, но даже не это раздражало его до крайности, а то, что капитан велел ему остаться. Четыре альферы – тэнья, дюжина дюжин. Четыре тэньи – рота. Д'Озье, чертей ему в печёнки, торговался с королевским курьером, как барышник за лошадь, но в итоге, ворча и ругаясь, уступил тому шестьдесят семь человек. Включая двух сержантов. А Робера – оставил. И теперь Ги с такой яростью разжёвывал семечки, словно каждую звали Шарль.

– Готовы к выходу, сержант, – решился нарушить скорбное бдение Мишель, коренастый, с низко повязанным под широкополой шляпой красным платком – так, чтобы закрывать место, где когда-то было левое ухо. Он прослужил с Ги больше двадцати лет, и потому остальные надеялись, что уж на Мишеля-то Робер не сорвётся. И правда, тяжело вздохнув, Ги высыпал остаток семечек с ладони обратно в мешочек, затянул завязки и сунул мешочек в карман потёртого камзола. Потом ещё раз напоследок смачно сплюнул в озеро и соскочил с бочки.

– Доброй дороги, – он хлопнул по плечу старого товарища и прошёл до края пристани. Аркебузиры уже рассаживались и готовили вёсла. Мишель спрыгнул в каноэ и встал у руля. Ги, навалившись на высокую корму, оттолкнул лодку, и та плавно заскользила по озёрной глади.

– Удачи, сержант! – решился кто-то напоследок.

– Удачи, бандиты. Постарайтесь вернуться живыми.

Робер постоял немного, глядя, как каноэ под дружными взмахами вёсел быстро набирает ход, ускользая в редкий стелющийся над водой туман. Им предстояло пять дней плавания и волоков через озёрную систему Гран-Ленн, а затем ещё дней десять форсированного марша. Королевские курьеры добирались в пограничье за неделю, но для этого они почти сутками напролёт не покидали седла и регулярно меняли лошадей на постоялых дворах, а через озёра пролетали на лёгоньких одноместных каноэ.

Такие судёнышки из-за малой осадки без проблем преодолевали перекаты и пороги, заступавшие путь большим лодкам, и к тому же курьеры плыли вниз по течению объединяющих Гран-Ленн рек. Как раз один из этих курьеров и принёс в Заозёрье новости о разгорающейся гражданской войне, и из здешних гарнизонов – если верить всё тому же курьеру – призывали ветеранов, помочь королю Генриху, законному наследнику короля Гвидо. Так что вверх по Гран-Ленн в этот раз отправлялась целая флотилия, что, конечно, снижало риск для каноэ быть пойманными где-нибудь на переходе сетенами. Зато серьёзно повышало риск, что лесные племена, прослышав про уменьшившиеся гарнизоны, не упустят шанс устроить рейд на Заозёрье.

Ги служил на границе уже пятнадцать лет, с тех пор, как король Гвидо заложил на северных берегах Гран-Ленн первые фактории. Тогда же, с переводом Шалонской роты в только что основанный Тарбле, он получил повышение до сержанта. С тех пор Робер успел привыкнуть к Заозёрью и даже полюбить его. В здешних бескрайних лесах сам воздух, казалось, был иным, и колонисты поначалу стремились в новый край толпами. Десять акров земли и пять лет без налогов – сказочное предложение, но заверенное королевской печатью и висящее на всех площадях страны.

Однако потом выяснилось, что к десяти акрам прилагались болотная лихорадка и стрелы сетенов, дикие звери и даже кое-что похуже медведей, волков и туров. Ги мог бы немало порассказать на этот счёт – про шагавшие сквозь чащу деревья, разрывавшие на куски всадника вместе с лошадью. Про кошмарные порождения ночи, являвшиеся к неосторожно разожжённым кострам, и оставлявшие вокруг них к утру только трупы с обезумевшими от ужаса лицами. Про голоса и огоньки над топями.

Да, Робер мог. И рассказывал всякий раз, когда в его альфере появлялось пополнение. Но со временем это стало происходить всё реже и реже, колонистов становилось всё меньше и меньше. Ни меха, ни слухи о найденном в сетенских ручьях золоте, уже не манили людей так, как прежде. Те, кто уцелел спустя все проведённые в Заозёрье годы, и сами давным-давно познакомились с мрачной стороной здешних бесконечных лесов. Ну а новоприбывшие редко верили старожилам на слово – пока не становилось поздно.

Единственное, что ещё влекло выходцев с побережья на запад, это смола мёртвых деревьев асиль. Сетены называли их асиль-шун и почитали как святыни, а пришельцы – грабили без зазрения совести. Асиль-шун представляли собой огромные пни, в обхват двух-трёх взрослых мужчин, и всегда обломанные где-то в десяти-пятнадцати метрах над землёй. Встречались они нечасто, а после опустошения скопившихся внутри запасов смолы – чёрной и горькой, растворявшейся только в самом крепком бренди – становились бесполезны для собирателей. И те шли дальше, всё глубже в чащобы, пропадая и погибая, а если повезёт – возвращаясь с драгоценной добычей. Кое-кто из колонистов рассказывал со слов сетенов, будто деревья асиль со временем вновь заполняются смолой, но для этого нужны годы и годы. Лично Ги ни разу не видел, чтобы опустошённое дерево вновь стало полным.

Асиль заживлял любые раны, был способен поднять на ноги едва живого, а в сочетании с выпивкой прочищал мозги и заряжал такой бодростью, что солдат мог шагать несколько дней напролёт, не чувствуя усталости. Правда, при постоянном употреблении чёрными становились уже зубы любителя смолы, и на смену бодрости года через три приходили дряхлость и немощь. Так что старожилы Заозёрья прибегали к асилю только в крайнем случае, и сетены, по слухам, поступали точно так же. Зато в Дрё, в трёх восточных портах – Аверроне, Ларибаре и Гизе – богатые бездельники развлекались «смоляным стаканчиком» без удержу. Они готовы были щедро платить за свои прихоти, а потому каждый год всё новые и новые собиратели смолы появлялись в лесной глуши.

Ги шагал по прибрежной улице, хлюпая по грязи сапогами и сунув большие пальцы за широкий кожаный пояс. Возле одной из пристаней четверо колонистов возились у рыбацкого каноэ, так сильно накренившегося на правый борт, что вода едва не перехлёстывала через него. Робер остановился и с интересом понаблюдал, как рыбаки, пыхтя и кряхтя, отцепили от борта привязанного к лодке здоровенного сома – тот был размером чуть больше самого каноэ – и, бредя по грудь в воде, потащили на берег.

– Триединый в помощь! – поприветствовал их сержант.

– И тебя не оставит! – отозвался старший.

– Вот это здоровяк, Базиль.

– И не говори. Та самая сволочь, что сожрала Пьера, – Базиль с трудом приподнял над водой голову с широко распахнутой пастью. В голове торчал глубоко всаженный гарпун, а рядом виднелось обломанное древко ещё одного. – Вон, видел? Это его Пьер подцепил на прошлой неделе, да промахнулся, а тот стащил бедолагу в воду и закусил им.

– Может, как выпотрошим, найдём внутри что осталось. Хоть пряжки от ботинок, – предположил второй рыбак.

– Невеликое утешение жене. Но лучше, чем ничего, – Базиль выбрался на берег, одной рукой вытащил из ножен на поясе нож, другой снял прицепленный на боку моток верёвки. Поковырял ножом за жаберной крышкой и сунул туда конец верёвки, потом сам чуть не по пояс залез в пасть мёртвого сома и, повозившись, продел верёвку через вторые жабры. Рыбак, говоривший про пряжки, перехватил конец и быстро потащил его вверх по пологому склону, к Роберу и стоящему рядом вороту. Базиль, отдуваясь, поднимался следом, разматывая свой моток.

– Тебе закоптить, Ги? – поинтересовался он, накручивая оставшийся свободный конец верёвки на ворот. Второй рыбак проделывал то же самое с другой стороны.

– Конечно. Возьму кантар.

– Не лопнешь? – усмехнулся Базиль, но, увидев мрачный взгляд сержанта, вмиг посерьёзнел. – Ну, кантар так кантар. Ты сегодня заглянешь в «Голубку»?

– Вряд ли, – Робер почесал шею под бородой, подумав, что пора, пожалуй, заглянуть к цирюльнику. – Сегодня смена дозора на посту Старого Оже. Мой черёд.

– У тебя же людей почти не осталось, – опешил рыбак. В городке, где все друг про друга всё знали, новость об уходе части гарнизона разлетелась быстро.

– Кого это волнует? И потом, я отлынивать не собираюсь.

– Может, капитан даст тебе тех, кто остался без сержантов?

– Может. А может, свинья соловьём запоёт.

– Брось, – Базиль нерешительно улыбнулся, – д'Озье совсем неплох.

Ги презрительно хмыкнул, но возражать не стал. Несмотря на обиду, сержант прекрасно понимал, что старшина рыбаков прав, и что Шалонской роте очень повезло с командиром. Были в Заозёрье и такие части, которые по стечению обстоятельств, в виду запутанных интриг, махинаций или откровенных взяток, попали в руки куда менее умелые, чем у Шарля д'Озье. А то и вовсе к военному делу не приспособленные. В подобных случаях оставалось одно из двух: либо «гражданские» капитаны, оказавшись людьми здравомыслящими, перепоручали все заботы своим более опытным лейтенантам и сержантам. Либо, в бесконечной глупости уверовав в собственные полководческие таланты, гибли где-нибудь в чаще – и это бы ещё ладно – но заодно губили и вверенных им солдат.

Понаблюдав, как рыбаки с трудом тащат воротом из воды сомовью тушу, Робер пошёл дальше. Улочка, петляя, взбегала на скалистый выступ над озером, занятый фортом. У Тарбле была и внешняя стена – двойной частокол из подогнанных друг к другу толстенных дубовых брёвен, обмазанных глиной, чтобы их нельзя было с ходу поджечь – но форт был выстроен из камня, и именно здесь располагалась артиллерия. Со своего мыса укрепление могло обстреливать всю прилегающую к городу территорию – по ту сторону частокола на расстоянии двух полётов ядра были подчистую сведены деревья и кустарники.

Четвёрка часовых в воротах отсалютовала Ги, и тот на ходу отсалютовал в ответ, вскидывая сжатую в кулак правую руку к левому плечу. Настроение не улучшилось, хотя идея Базиля о том, что теперь альферы могут переформировать, и Роберу действительно достанутся «ничейные» люди, заставила мозг сержанта переключиться на привычные практичные вопросы. Кого дадут, если дадут? Среди оставшихся имелись и толковые ребята, и полные неумёхи. С капитана д'Озье станется поручить Ги всех новобранцев – мол, делись опытом, обучай, а лучшее учение – в бою, а у Старого Оже что ни дозор, то какое-нибудь происшествие.

Робер только-только пересёк плац, когда на башенке комендантского дома ударил колокол. Сержант невольно замер: даже спустя столько лет он машинально весь подбирался и готовился, что после первого удара последует второй, а за ним – третий, означавший сетенов. Такое случалось не раз и, конечно, ещё не раз случится. Однако теперь колокол ударил лишь единожды и умолк: один удар означал общее построение. Ги развернулся и неспешно пошёл к центру «речной» стороны квадратного плаца – туда, где было место второй альферы третьей тэньи. Из казарм, расположенных по периметру двора, уже выбегали бойцы.

Робер привычным движением проверил пояс: тесак в деревянных, обтянутых чёрной кожей ножнах – у бедра; широкий кинжал-чинкуэда подвешен сзади. Аркебуза сержанта сейчас спокойно дожидалась хозяина в оружейной стойке в казарме: капитан Шарль не был педантом, и построение в полной выкладке, совмещённое со смотром, проводил только раз в неделю, по воскресеньям. За сапогом у Ги были ещё ножны с узким и длинным ножом, а в походе он к тому же добавлял на пояс лёгкий топорик на длинной рукояти – такими пользовались сетены. Лет сто тому назад лесные племена ещё делали своё оружие из камня, но к тому времени, когда в лесах появились тарнские колонисты, здешние племена уже перешли на бронзу. Тарнцы, в свою очередь, позаимствовали у соседей форму топорика, очень удобного и в быту, и в бою.

Слева от сержанта уже выстраивались девять оставшихся у него бойцов. Робер пытался подсчитать наличный состав – которого вечно было меньше, чем полагалось по штату – и прикидывал, как капитан собирается перераспределить людей. По всему выходило, что при любом распределении будет плохо: в роте сейчас имелось чуть больше трёх сотен аркебузиров.

– Солдаты! – д'Озье, появившийся на крыльце комендантского дома, окинул взглядом плац. Люди подтянулись и замерли, уставившись перед собой. – Вольно, солдаты!

Строй чуть расслабился. Головы повернулись к командиру.

– Король призвал наших товарищей, и этот приказ священен. Мы все принесли присягу.

Ги подумалось, что кое-кто из стоящих сейчас в каре присягал королеве Беатрис, но никак не королю Гвидо или королю Генриху. Следом мелькнула мысль, что в начинающейся заварухе обязательно найдутся те, кто посчитает сторону королевы-материи более справедливой – или просто более выгодной – а своё присутствие в Заозёрье – нежелательным. Робер быстро обежал взглядом выстроившиеся шеренги, словно хотел распознать потенциальных дезертиров.

– Да, нам придётся нелегко, – капитан принялся расхаживать туда-сюда по крыльцу. – Но нам обещали пополнения.

– Твою ж мать… – явственно проворчал кто-то в ряду справа, из третьей альферы. – Принудительный набор…

– Однако до тех пор придётся справляться своими силами. Поэтому я принял решение о перераспределении личного состава, – тут Шарль сделал паузу и недобро, из-под нахмуренных бровей, оглядел своих аркебузиров. – Я не жду, что всем понравятся переводы. Но ничего другого у меня для вас нет. Ренье!

Секретарь роты выступил вперёд и принялся зачитывать имена и фамилии, перемежая их выкриками:

– Первая тэнья, первая альфера! Первая тэнья, вторая альфера!

Ги бесстрастно выслушал приговор. Капитан поступил так, как только и мог бы поступить толковый командир на его месте: поделил солдат поровну между четырнадцатью оставшимися сержантами. Лейтенанты сохранили свои тэньи, но во второй и третьей осталось только по три альферы. Зато каждый сержант получил под своё начало двадцать два аркебузира, что можно было считать невероятным везением. Семь «нераспределённых» были оставлены при капитане как резерв.

На этом хорошие новости заканчивались. Плохих было сразу две, и Робер принял их всё с тем же видом фаталиста. Первая заключалась в том, что под командование Ги перевели Марселя Коломба и Клода Ильбера. Коломб, детина в добрых два метра ростом и способный поднять на плечах телёнка, являл собой образчик невероятной трусости. В солдаты он попал по одному из редких принудительных наборов, которые порой устраивала в своё регентство королева Беатрис, и, прослужив шесть лет, остался всё таким же бесполезным увальнем. Большую часть времени он проводил в нарядах по кухне, или на конюшне, ухаживая за пятью «казёнными» лошадьми и двумя – принадлежащими лично капитану.

Ильбер тоже был «дитя набора», но на этом их сходство исчерпывалось. Уроженец Гизе, он промышлял воровством в портовых кварталах, а при случае не гнушался и убийствами. Клода уже вели на эшафот, когда королевской милостью – или глупостью, тут уж с чьей стороны смотреть – всю приговоренную братию палач с рук на руки передал рекрутеру. Бывший вор и убийца прослужил семь лет, и остался последним из тех, кому «посчастливилось» сменить эшафот на Заозёрье. Среднего роста, тощий и жилистый, Ильбер был известным далеко по округе задирой, а ещё большим охотником до женского пола. Из всей роты он по какой-то неведомой причине уважал – даже боготворил – только капитана, и многих удивлял тот факт, что Клод ни разу не попытался дезертировать, либо даже уйти к сетенам. Такие случаи, хоть и редко, но случались в пограничье.

Теперь Роберу предстояло возиться сразу с ними обоими, и он мысленно в который раз за утро пожелал капитану д'Озье хотя бы несварения желудка за такие «подарочки». Тем более что до перераспределения Коломб и Ильбер числились в разных альферах, и, таким образом, с каждым нянчился персональный сержант. Секретарь же, закончив с чтением списков, перешёл к назначениям дозоров, и тут Ги подстерегала другая, хоть и предсказанная, плохая новость.

– Сержант Робер и вторая альфера третьей тэньи отбывают на пост Старого Оже. Час на подготовку!

Глава 4. Король, который сжёг Дрё

Мелкий дождь моросил вторые сутки кряду, и Филипп Шаброль, кутаясь в изрядно подранный камзол, стучал зубами от холода. Впрочем, дождь хотя бы немного уменьшил окружавшую бывшего студента вонь. Во рву, куда его пинками загнали доставившие очередную партию пленных драгуны, к тому моменту уже набилось человек триста, и этот каменистый распадок у стен замка Сен-Берг стал повстанцам разом и постелью, и туалетом, и кладбищем. Правда, барон Антр всё-таки позаботился о том, чтобы дважды в день снабжать вверенных его присмотру пленников жидкой капустной похлёбкой, и – тоже дважды в день – выдавать им по кружке воды.