Порох и яд

В итоге дождь заодно избавил людей от мучившей их жажды, но зато количество закоченевших тел, уставившихся невидящими глазами в низкое серое небо, стало увеличиваться. Сверху на сбившихся в кучу пленных, пытающихся хотя бы немного согреться, бесстрастно смотрели пушки замка. Сержант, командовавший караулами – по обеим сторонам рва неспешно прохаживались по двое пикинёры – недвусмысленно дал понять, что при попытке бегства или нападении на стражу артиллеристы немедленно откроют огонь.

Впрочем, самые горячие головы это не остудило, и какой-то подмастерье из последних пригнанных солдатами повстанцев, всё-таки попытался бежать. Он и ещё четверо, вооружившись камнями, ночью выбрались из рва и напали на патруль. В итоге оскалившиеся головы всех пятерых теперь украшали ряд аккуратно выстроенных по краю рва пик, а сержант – в назидание остальным и в отместку за двух раненых пикинёров – вывел и расстрелял прямо у этих самых пик ещё двадцать человек. После такой демонстрации последствий бежать, а тем более нападать на стражу, никто не рисковал.

Филипп прекрасно понимал, что жив вовсе не по великодушию короля. Среди сидящих во рву ходили перешёптывания о том, что Генрих Шестой поклялся расправиться со всеми, кто принял сторону его матери в разгорающейся войне. Ещё говорили, будто король заявил, что для предателей и мародёров смерть – чересчур лёгкое наказание. И Шаброль, слушая, как чавкает грязь под сапогами бредущих над его головой патрульных, прикидывал, что именно ему выпадет. Вариантов было много, один хуже другого: галеры, рудники или Заозёрье.

Посиневшие губы студента скривила усмешка: забавно, это ведь именно вдовствующая королева Беатрис впервые ввела принудительные наборы. Кто-то из её министров подсчитал, что кормить заключённых накладно, даже если они днями напролёт надрываются в шахтах. Галерный флот после смерти короля Гвидо сократили (знак доброй воли к Карпии, где сейчас сидел на троне двоюродный брат королевы) – так что сажать на вёсла арестантов стало попросту некуда. И тут то ли тот же самый министр, то ли другой, не менее щедрый на выдумки, предложил пополнять из тюрем гарнизоны Заозёрья.

Это – как посчитали при дворе – решало разом несколько проблем. Во-первых, больше не требовалось загонять в солдаты крестьян, теряя рабочие руки на полях. Во-вторых, отпадала необходимость заботиться о пропитании осуждённых. Содержание, которое получали полки в Заозёрье, в народе справедливо считалось ещё более скудным, чем тюремные харчи. Однако колонистам даровалась полная свобода в охоте и возделывании земли, чем они (как считали в столице – с радостью, а на деле – от неимения альтернатив) активно пользовались. Таким образом, вопрос довольствия становился целиком и полностью проблемой уже гарнизонных командиров, а не королевских министров.

В-третьих, осуждённые постоянно оставались под присмотром сослуживцев, которые в случае бегства и поимки попросту вешали дезертиров на первом же удобном для этого дереве. К тому же выбраться из чащоб в одиночку, миновав все порты на озёрах и реках Гран-Ленн, и не попавшись при этом в руки солдат или сетенов, было практически нереально. Впрочем, шанс получить помилование – для этого требовалось отбыть положенные двадцать лет или совершить подвиг – выглядел не менее призрачным.

Шаброль, в последний раз бывший в храме ещё до того, как отправиться на учёбу в столицу, горячо и даже искренне взмолился про себя: «Трое, не оставьте! Не дайте подохнуть тут! И не дайте попасть в Заозёрье!». В этот миг дождь кончился – внезапно и разом, словно кто-то наверху, выжимая выстиранное бельё, наконец-то закончил свою работу. Налетел ветер, разметал по небу досуха растратившие себя тучи, и спустя полчаса нежаркое осеннее солнце, наконец, осветило каменные стены замка и мокрых людей во рву. Даже пикинёры прекратили расхаживать туда-сюда: стоя в своих длинных плащах, откинув капюшоны, они щурились на солнышко и радовались перемене погоды.

Сержант, появившийся на краю рва, окинул пленников благодушным взглядом доброго пастыря. После всех пополнений, которые поступили из Дрё и окрестностей за время боёв, даже с вычетом умерших или вот-вот готовых умереть из-за ран и болезней, здесь слабо копошились почти восемь сотен человеческих существ. Теперь эта масса замерла, на командира стражников смотрели измождённые лица и усталые глаза, в которых не осталось места ни страху, ни злости.

– Милостью Его Величества Генриха Шестого, – прокричал сержант, – вы все получаете прощение. Вместо того, чтобы отправить каждого на виселицу, как вы того заслуживаете, король решил даровать вам шанс на новую жизнь и исправление.

«Всё-таки Пуща», – подумал Филипп, и скривился, рассматривая голубые кусочки вымытого дождём неба. У богов явно было своеобразное чувство юмора.

* * *

– Я уже говорил, что мне скучно?

– Две минуты назад.

– В самом деле? – огромный змей с деланным удивлением взглянул на покрытые затейливой резьбой часы с кукушкой, висевшие на стене напротив. Словно издеваясь над ним, жестяная птичка выскочила из-за дверец и трижды прощебетала, отмеряя новый час.

– И? – герцог нетерпеливо помахал зажатым в пальцах пером.

– Бунтовщик, – вздохнул его собеседник, кончиком хвоста ловко перекидывая со своего стола на стол хозяина очередной листок. Де Тартас макнул перо в чернильницу и алым вывел под текстом присяги: «Виновен». Подписался, отложил лист в сторону и выжидающе посмотрел на фамильяра.

– Ах, да! – змей будто только вспомнил, зачем он здесь. Вытянул из стопки следующий листок, коснулся языком пятнышка крови на месте подписи. Задумался и выдал:

– Лоялист.

Листок перекочевал на стол к герцогу, получил пометку: «Невиновен» и переместился в другую стопку. Бумаги в ней было значительно меньше.

Присягу жители Дрё принесли накануне, на главной площади столицы, в окружении обгорелых остовов домов. С раннего утра несколько десятков королевских секретарей – их временно набрали преимущественно из офицеров и унтер-офицеров верных Генриху полков – заносили на бумагу подробные данные о явившихся к присяге: имя и фамилию, род занятий и адрес, список членов семьи и стоимость потерянного во время смуты имущества. После чего следовали короткая дежурная фраза про верность королю и отечеству, укол иголкой в подушечку большого пальца и размазывание крови под аккуратными чернильными строчками.

В глазах горожан процедура «присяги кровью» выглядела торжественно и имела некий оттенок сакральности. Примерно так же видели её секретари, дежурившие на площади солдаты, чиновники и даже сам король. Хотя последний наверняка понимал, что за пожеланием герцога получить присягу именно в письменном виде, и непременно с подписью кровью, кроется нечто большее. Впрочем, про Зимних Братьев ходило много слухов, да и самому сеньору де Клермон приписывали содержание личной шпионской сети на всей территории Тарна. Так что Генрих предпочёл не вдаваться в детали, а просто принял как данность обещание Рене отделить лояльных жителей Дрё от бунтовщиков.

– Какая бездарная трата времени! – посетовал змей, беря очередной лист и вертя им в воздухе. – И ради этого стоило соглашаться на такой высокий пост?

– Его величество дорожит своей репутацией, – дипломатично заметил первый министр.

– Ты же понимаешь, что теперь он с большой вероятностью войдёт в историю как Генрих Жестокий. Или Генрих Кровавый. Или…

– Достаточно.

– Король, который сжёг столицу, – словно прикидывая, как это звучит, проговорил змей, и облизнул очередную кровавую метку. – Между прочим, это можно считать своего рода достижением. Его батюшка, как мне помнится, был вынужден дважды брать Дрё штурмом, а ведь погляди-ка, всё равно остался Гвидо Добрым. Наш славный Анри просто не с того начал.

Герцог неодобрительно покосился на фамильяра, но тот, проигнорировав взгляд хозяина, небрежно перекинул ему листок:

– Бунтовщик. Я к чему веду – про то, как горел Дрё, народ не забудет. Но такое ведь можно подать по-разному.

– Чем мы и занимаемся, – подтвердил де Тартас, откладывая перо и медленно поворачивая влево-вправо голову, чтобы размять шею, затёкшую от долгого сидения над бумагами.

– Просвети?

– Бунтовщики отбудут в Заозёрье. С конфискацией большей части имущества, которое попадёт в королевскую казну и будет продано с торгов. Казна же на вырученные средства профинансирует восстановление домов лоялистов.

– Неплохо, – оценил змей. – Но я подразумевал что-нибудь более эпичное, а не мелочные расчёты лавочников.

– Например?

– Ну, скажем, в провинциях пойдёт слух о том, как бунтовщики подожгли Дрё, чтобы под шумок разграбить дома тех, кто остался верен королю. И как лоялисты вместе с королевскими солдатами доблестно сражались с огнём и поджигателями разом.

– В такую сказку никто не поверит, – усмехнулся герцог. – Да и свидетелей слишком много.

– Не скажи, – его собеседник ответил не менее широкой усмешкой, продемонстрировав внушительные зубы. – Если позволишь, я отлучусь на несколько дней. И тогда даже ссыльные из Дрё засомневаются, что же они на самом деле видели, да и видели ли вообще.

– Ладно, – Рене снова взялся за перо. – Но сначала мы закончим с присягнувшими, – он поймал страдальческий взгляд фамильяра и развёл руками. – Король хочет знать, на кого он может положиться.

– На тебя и меня.

– Негусто.

– Конечно. Но честно, согласись? – змей задумчиво подпёр кончиком хвоста нижнюю челюсть. – Ты ведь понимаешь, что любой из этих бедолаг, которые теперь лежат по правую руку от тебя, вполне мог оказаться и слева, в списках на выселение? Просто им повезло немного больше. А если бы королева-мать подсуетилась договориться с большими бастионами, или того лучше – заранее поставить туда своих людей, всё и вовсе могло обернуться совершенно иначе.

– Будем надеяться, что она и дальше проявит такую же недальновидность и нерасторопность.

– Надежда, как известно, умирает последней, – проворчал фамильяр, снова берясь за листки.

* * *

Арро, небольшой городок на севере Грайанских Марок – или, как определяли его местоположение коренные жители, «у внутренней границы» – мирно спал. По его стенам расхаживали часовые, на перекрёстках горели жаровни, в свете которых время от времени появлялись патрули. Большинство горожан пребывали в приятном неведении относительно событий в королевстве вообще и в столице в частности, и даже всеведущие слуги бургомистра давно смаковали третий сон. Правда, для этого их ужин сдобрили некоей «приправой»: в эту ночь в большом зале на втором этаже дома бургомистра происходила встреча, видеть участников которой не полагалось никому из посторонних.

Помимо самого хозяина – перепуганного настолько, что при каждом обращении к нему он в ответ начинал заикаться – в помещении присутствовало всего пять человек. Во главе стола, гордо выпрямившись в кресле с высокой спинкой, сидела женщина с отливавшими тёмной медью волосами. Вдовствующей королеве Беатрис шёл тридцать седьмой год, и она всё ещё оставалась хороша собой. Родив первенца в семнадцать, она и сейчас вполне могла сойти за старшую сестру собственного сына, в этот самый час ворочавшегося без сна в лучшей спальне замка Клермон. Правда, в красивом лице королевы-матери ощущалась какая-то резкость, затаённая угроза. То ли в изломе бровей, то ли в высоких скулах и тонких губах, очень редко изгибавшихся в ироничной усмешке, и почти никогда – в улыбке. То ли в глазах: у зрачка прозрачно-зеленоватых, а к краю радужки превращавшихся в гранитно-серые.

Холодный и бесстрастный взгляд этих глаз смущал и тревожил, потому что по нему совершенно невозможно было понять, что думает королева; взгляд её не менялся ни при изъявлении благодарности, ни при вынесении смертного приговора. Сейчас Беатрис рассматривала сидящего вторым по правую руку от неё мужчину, который на время доклада поднялся на ноги. Тот не снял стальную кирасу и не сменил запылённого жёлтого камзола, будто желая продемонстрировать, с каким рвением добирался в Арро. Впрочем, этот участник совещания нашёл время умыться с дороги, а затем и тщательно расчесать волосы, бороду и усы, щедро тронутые сединой. Мужчина говорил спокойно и гладко, хотя его внимательные тёмные глаза время от времени уклонялись от королевского взгляда и принимались изучать какую-то точку чуть выше левого плеча женщины.

– К концу недели у меня будет семь полностью укомплектованных и вооружённых полков, – он сделал короткую паузу, в которую неожиданно вмешались с другой стороны стола.

– Ополченцев, – иронично заметил собеседник, сидевший по левую руку от королевы. Голубоглазый блондин не старше тридцати, в синем – под цвет глаз – камзоле, с белоснежным отложным воротником по карпианской моде, он сидел, небрежно откинувшись на спинку стула и явно чувствуя своё превосходство над остальными участниками встречи. На груди мужчины, поверх синего бархата, поблёскивала украшенная алмазами восьмиконечная звезда на массивной золотой цепи.

Седобородый, зло покосившись на него, уточнил:

– Плюс мой личный пехотный полк и эскадрон моих улан, – он снова посмотрел на королеву. – По первому слову вашего величества мы выступим…

– Мы благодарны вам, граф, – Беатрис жестом остановила докладчика, и тот, бросив на блондина ещё один неприязненный взгляд, сел. – Но сейчас ваше выступление только навредило бы делу. Фра Себастьян? – женщина чуть кивнула сидевшему рядом с блондином человеку в одеянии Зимних Братьев. Этот мужчина, самый старший из собравшихся, с гладко выбритым лицом аскета и глубоко посаженными серыми глазами, склонил голову, благодаря королеву-мать за право слова, и заявил низким басом:

– Из Заозёрья идут ветераны короля Гвидо. Нашим противникам удалось собрать в тамошних гарнизонах четыре полных полка. Максимум через два дня они будут в Эрбуре.

– Мы можем перехватить их на выходе в Большое Медвежье озеро, – не выдержал седобородый. – Несколько хорошо пристрелянных пушек…

– Граф Ло! – Беатрис не повысила голоса, но мужчина тут же умолк и принялся внимательно изучать столешницу перед собой.

– Нет необходимости тратить зря порох, – равнодушным тоном заметил фра Себастьян. – Всё можно устроить куда тише и надёжнее. Что же касается тех, кто оказался сослан из Дрё в Заозёрье…

Седобородый с трудом сдержался, чтобы не добавить какую-то ремарку. Однако Зимний Брат благосклонно кивнул ему:

– Безусловно, вы могли бы присоединить их к полкам, которые набираете сейчас. Но какой толк от запуганных, больных и изнурённых дорогой людей? К тому же Заозёрье всё равно нуждается в колонистах.

Блондин хмыкнул. Граф Ло быстро взглянул на королеву-мать, а затем перевёл взгляд на сидевшего рядом с ним, справа от Беатрис, юношу лет семнадцати. Волосы тёмной меди он унаследовал от матери, а вот насмешливый, искрящийся весельем взгляд янтарных глаз – от отца. Карл, второй сын Гвидо и брат Генриха, не имел ничего против того, чтобы управление государством целиком отошло в руки вдовствующей королевы, если только ему самому предоставят полную свободу развлекать себя охотами, картами и любовными похождениями. Принц с полным равнодушием воспринял слова фра Себастьяна о жителях Дрё, которых сейчас гнали в Эрбур – главный порт Большого Медвежьего озера и отправную точку для всех колонистов, следующих в Заозёрье. Граф, помрачнев, снова уставился на столешницу.

– Позже будет время подумать о помиловании и возвращении, – подвела итог королева. – Что же до солдат, то мы дадим им шанс выбрать правильную сторону.

– Справиться с четырьмя опытными полками на суше будет куда сложнее, чем утопить их вместе с каноэ в реке, – заметил Ло отстранённо.

– Этого не потребуется, – пообещала королева, и фра Себастьян кивнул, подтверждая её слова. – Кроме того, даже если все они каким-то чудом окажутся в Дрё, королю, – граф мысленно отметил, что Беатрис избегает слова «сын», – это никак не поможет. Сегодня на рассвете армия Карпии перейдёт южную границу.