Засада для чемпиона

Вот это, конечно, проблемка.

По позвоночнику прокатывается ток от воспоминаний о вчерашней встречи.

Срочно решать, Нат!

Этот взгляд, эти руки, его запах. Что-то горячо любимое, но давно забытое. Такое, что до дрожи в слабых коленях. До сбившегося дыхания и полнейшего отупения. Вик изменился. Возмужал и набрал массу, как будто став шире в плечах. На теле парня стало в разы больше татуировок, а вокруг глаз – лучиков-морщинок. Гладковыбритые щеки теперь покрывает щетина, а так обожаемые мною раньше длинные кудряшки его волос, теперь только небольшими завитками торчат на самой макушке. Виски у него бритые. На лице пара новых, почти незаметных, шрамов. А в глазах сталь. Особенно странные реакции в моем теле вызывает последний пункт…

Я неловко ерзаю на постели. Плотнее кутаюсь в одеяло. До самых ушей.

Вик посуровел. Вчера на меня смотрел не двадцатипятилетний парень, полный амбиций, а взрослый мужчина, достигший в своей профессиональной карьере всех самых значимых высот. Ладно, почти всех. Если Яндекс не врет (да, я вчера позорно вбила имя бывшего в поисковик, не спрашивайте!), то олимпийского золота Виктор в руках еще не держал. В остальном же к тридцати двум годам у парня за плечами два Кубка Стэнли, один из которых они взяли с моим братом вместе, играя за «Дьяволов Нью-Джерси». В тот же сезон Вик получил и свое первое звание MVP8. Два золота Чемпионата мира, где этот фартовый засранец тоже умудрился стать самым ценным игроком турнира! А в прошлом сезоне и его нынешний столичный клуб в КХЛ9 взял Кубок Гагарина10. Черкасов достиг почти всего, о чем когда-либо мечтал, к своим тридцать с хвостиком. Хотя оно и понятно. До скольки лет, в среднем, играют мужчины в хоккей? Тридцать семь? Сорок? Пожалуй, по сравнению с его достижениями – мои и правда выглядят как глупое виляние задницей… И это так дерьмово – чувствовать свою ничтожность!

Еще раз от души буркнув что-то нечленораздельное, оглядываюсь. Солнце потихоньку выходит из-за хмурых снежных туч, понемногу разгоняя полумрак гостевой спальни в нейтрально-бежевых тонах. Вчера как-то было не до гляделок по сторонам, а сегодня вижу, что в комнате царит полнейший минимализм. Из мебели только кресло, небольшой журнальный столик и кровать. Последняя, правда, гигантских размеров. На такой и двоим можно потеряться, а уж спать одной – и подавно краев не видно. Оформлено все сдержанно, но стильно. Обстановкой явно занимались профессионалы. На стене плазма, на окнах плотные, в тон стенам, шторы, которые я забыла перед сном зашторить. А за окном утопающая в снегу утренняя Москва с ее бесконечными пробками и ритмом находящегося в постоянном движении мегаполиса. Красиво, современно, но шумно и суматошно. Я больше по духовному. По эстетике. Если в столице девяносто процентов – практичные трудоголики, то Рим – это свободные художники. Именно поэтому последние два года он был моим домом. Меня завораживало плавное течение жизни этого города. Наверное, я буду скучать по своей уютной квартирке на пятом этаже…

Мой телефон на прикроватной тумбе оживает входящим вызовом, отвлекая от мыслей об Италии. Веселая мелодия звонка, с перезвоном рождественских колокольчиков, разрезает тишину спальни, в это утро странно контрастируя с моим далеко не веселым настроением. Я тянусь к тумбе, бросая взгляд на дисплей. Закатываю глаза.

– Матве-е-ей, – тяну с шипением, – ну заче-е-е-ем?

На экране настойчиво пляшет «мама».

Хелена Романовна вообще не из тех женщин, что быстро сдаются. А если мама звонит мне в восемь утра по московскому времени, значит, она уже в курсе, что я не в Италии. Потому что в Риме сейчас всего шесть. И, чтобы вы понимали, она никогда не набирает мне так рано!

В последнее время матушка вообще редко о себе напоминает. А все потому, что каждый наш разговор непременно заканчивается ссорой, в которой я – неблагодарная дочь, а она – святая женщина, вынужденная терпеть мои капризы. Мне двадцать шесть лет. Уже семь лет, как я обеспечиваю себя сама! Но это не мешает мне порой чувствовать себя пятнадцатилетним глупым подростком, нуждающимся в одобрении матери.

Сделав глубокий вдох, я отвечаю на вызов, нарочито бодро бросая в трубку:

– Доброе раннее, ма!

– Почему ты мне вчера не позвонила и ничего не рассказала, Натали? – с ходу идет в атаку родительница, проигнорировав элементарные правила вежливости.

– Не хотела тебя тревожить лишний раз, – не остается мне ничего, кроме как начать оправдываться.

– Где ты?

– Я думаю, что ты знаешь, где, раз звонишь. Наверняка стукач-братец тебе уже сдал все явки и пароли.

– Хвала богам, что хоть у одного из вас хватило на это мозгов! – я закатываю глаза. – Натали, вот скажи мне: у тебя что, дома нет? – продолжает рычать в трубку мама.

– Е-есть…

– Ты что, нищенка? Брошенка? Сирота? Почему вместо того, чтобы приехать к родителям, ты останавливаешься у какого-то незнакомого нам парня? Да еще и ни слова нам с отцом об этом не сказав?

– Он не незнакомый. Это хороший приятель Матвея, – и по совместительству мой бывший, но вам с папой этого знать необязательно. – Или ты не доверяешь собственному сыну? – пускаю в ход козырь, зная, что Мот мамин «любимчик».

– Сыну-то я как раз доверяю. А вот тебе не очень. Для тебя же найти приключения на свою пятую точку – как сходить за хлебом в супермаркет. А Матвей за тысячи километров от тебя и он не сможет прискакать тебе на выручку по первому же зову.

– Мам, прекрати! Хватит уже считать меня беспомощной и безмозглой куклой! Напомнить тебе, что я с девятнадцати лет жила одна? И вполне успешно, кстати, – пыхчу, – до вчерашнего вечера, – добавляю нехотя.

– Смотря что считать успехом.

– Мама!

– Что «мама», Натали? Я говорила тебе уже, и не раз, что тот путь, по которому ты выбрала идти, – это путь в никуда. Да, сейчас у тебя есть красота. На сколько еще лет ты продержишься в числе востребованных моделей? Пять? Шесть? А дальше?

– А дальше жизнь покажет.

– Кукиш она тебе покажет, дорогая моя.

– Не начинай, пожалуйста.

– На данный момент у тебя нет ни семьи, ни карьеры, ни стабильности, ни-че-го. Заработала – промотала. Заработала – промотала. Живешь в каком-то собственном сказочном мире. А о будущем кто будет думать?

А о моем разбитом сердце никто не хочет подумать? О том, что мне бы сейчас чуть-чуть ласки, заботы и тепла, а не бесконечные нравоучения! В этом вся мама. Практичная и строгая, несгибаемая. Иногда мне кажется, что от айсберга исходит больше тепла, чем от этой женщины. И как папу угораздило в нее влюбиться в свое время? Хотя нет. Будем честны, такая снежная королева Хелена Романовна только со мной. Женщина из семьи потомственных аристократов, которая убеждена, что зарабатывать не жизнь, крутясь перед камерой, недостойно леди, что модельный бизнес – удел низшего класса, к коему я, типа, не отношусь. Вот только мы живем в прогрессивное время. Двадцать первый век на дворе! Ау! Люди в космос вовсю летают, а моя мать до сих пор верит в это дурацкое классовое разделение.

– Хорошо, а какое будущее ты хочешь для меня, мама? Будущее офисного планктона, работающего с восьми до пяти, дергающегося от хронического невроза и пресмыкающегося перед начальником-самодуром? Вот такое будущее? Прости, но я жить хочу, а не выживать.

– Ты могла бы сама стать начальницей в фирме отца. И ты это знаешь!

– Прям папа взял и устроил меня к себе начальницей.

– Не все сразу. И я его в этом поддерживаю. Твой отец тоже начинал с самых низов. Если бы ты сейчас устроилась к нему в холдинг на рядовую должность, то к тридцати пяти годам у тебя была бы возможность прекрасного карьерного роста. Кстати говоря, у Александра на фирме снова открыта вакансия делопроизводителя.

А-а, вон оно что.

С моих губ слетает смешок.

Делопроизводитель? Секретутка? Серьезно?

– Знаешь, я думаю все случившееся с твоим итальянцем – это сама судьба, – продолжает ма. – Она дает тебе возможность встать на путь исправления…

– Господи, ты так говоришь, как будто я уже почти сторчалась, честное слово! А я просто люблю фотографироваться. Это не преступление, мам. Как ты не можешь этого понять?

– Ты уже пофотографировалась «для себя». Пора подумать о чем-то более серьезном и основательном. Ты могла бы… – я зло выпускаю воздух из носа и мысленно отключаюсь, не имея никакого желания слушать что бы «я могла». Хочется, матушка, выговориться? Окей. Но я уже устала слушать одно и то же по кругу.

Замотавшись в одеяло, я сползаю с кровати и выхожу из комнаты. Плотно прижав телефон к уху, позволяю всем маминым нравоучениям в одно ухо влетать, а из другого благополучно вылетать.

Волоча одеяло по полу, топаю на кухню. Наливаю себе в стакан воды. Осушаю. Под монотонный раздраженный стрекот матери в трубке – осматриваюсь. И здесь у Черкасова все строго по полочкам. Ничего лишнего и неуместного: мраморный кухонный островок, барная стойка, дорогая хромированная техника и холодильник. Дергаю дверцу, едва не роняя телефон, где Хелена Романовна продолжает распыляться, перейдя к той стадии, где я заканчиваю свою жизнь никому не нужной в вонючей сточной канаве. Хихикаю нервно, возвращая телефон к уху, как раз в тот момент, когда мама спрашивает менторским тоном:

– Я сказала что-то смешное?

– Нет-нет, прошу, продолжай!

Мама фыркает:

– Очевидно, ты совсем меня не слушаешь, Натали.

– Очевидно. Ма, – говорю примирительно, вздыхая, – слушай, я не хочу с тобой ругаться. Правда! Но я сейчас не в том состоянии, чтобы все это выслушивать. Мне больно сделали. Мне сердце разбили. У меня планы на праздники были. А вчера все рухнуло, понимаешь? Ты могла бы хотя бы сейчас на меня не давить! Это же как добивать лежачего – низко и подло.

Хелена Романовна замолкает. А ее слова звучат значительно мягче, когда она спрашивает:

– Почему ты не прилетела к нам с отцом?

– Вот как раз поэтому. Мне нужно время. Я хочу побыть одна.

– Но, Натали…

– Я обязательно прилечу к вам в гости на новогодних каникулах. А сейчас дай мне, пожалуйста, эту двухнедельную отсрочку. А потом можешь продолжать с энтузиазмом напоминать мне, какая я плохая дочь.

– Ты совсем не плохая дочь, Нат!

– А у меня после твоих слов складывается обратное впечатление.

– Ты просто сбилась с верного пути. Такое бывает.

А-а-ар! Пристрелите меня новогодней хлопушкой!

– Прости, мам. Перезвоню тебе позже, – бросаю я в трубку и отключаюсь, окончательно разозлившись.

Завтра перезвоню.

Или через неделю.

А может и через две!

Ты не плохая дочь, Нат…

Прижимаю телефон к груди, запрокидывая голову.

Если я дочь не плохая, так может, я тогда человек никакой? Как по-другому можно объяснить полнейшее отсутствие близких людей в моей жизни? Ведь, кроме Мота, меня как будто и не понимает никто! Родители вечно мною недовольны. Друзей нет. Жених – лопнул, как мыльный пузырь. Даже мой неожиданный сосед Вик, и тот был бы рад еще лет семь меня не видеть.

Хотя я полагала, что за давностью лет обида от нашего расставания сгладится в сердце парня. Я ведь ничего не сделала! Просто выбрала себя и свою мечту. Разве это преступление? Мне казалось, что мы просто, ну… дурачимся? Тогда. Наш роман вспыхнул неожиданно. Закрутился ярко. Мне хватило месяца, чтобы понять – я тону в этом парне. В его энергии. Его мечтах. Пропадаю в его улыбке. Дурею от его несгибаемого оптимизма. Рядом с ним мне было так уютно и тепло. Только рядом с Виктором я чувствовала себя фарфоровой куколкой за прочным бронестеклом. Куколкой, на которую можно глазеть, но руками трогать – ни в коем случае. Потому что его! Только с ним я впервые, на какие-то мгновения, допустила мысль о том, что, возможно, моей мечтой всегда была далеко не карьера…

Но это были глупые ванильные мгновения, ведь мы оба понимали, что в концовке этот роман ни к чему не приведет! Понимали же?

Я воровато бросаю взгляд на дверь хозяйской спальни. Искушение зайти в святая святых Черкасова – просто бешеное! Мои ноги несет в ту сторону, словно магнитами притягивая. И только замерев на пороге, схватившись за ручку двери я, опомнившись, отступаю.

Тогда мы расстались плохо, но сейчас, может, мама права? Это шанс все исправить хотя бы здесь? Мы могли бы попробовать стать друзьями. Почему нет? Наладить отношения с бывшим – звучит как что-то фантастическое. Согласна. Но когда еще, если не в канун нового года, случаться чудесам?

Решено.

Я не буду съезжать, я буду реконструировать сожженные мосты!

Решительно схватившись за собственную идею налаживания отношений с Черкасовым, я принимаю душ, наскоро съедаю яблоко (единственное, что было съедобного в холодильнике спортсмена) и, влив в себя кружку горького кофе, отправляюсь по магазинам. Благо, Вик не забыл оставить мне дубликат ключей на ключнице у входа.

Мой план – под кодовым названием «подружись с бывшим» – был предельно прост: навести дома порядок и приготовить вкусный ужин, за которым мы могли бы мирно и по-дружески обсудить некоторые нюансы нашего будущего соседства. Ведь, как говорят умудренные опытом кумушки, путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Не уверена, конечно, что эта тактика сработает с помешанным на своем питании спортсменом, но попытка не пытка. Верно? А еще поговаривают, что женщины априори мудрее мужчин. Следовательно? Нужно крыть карту с обидой Виктора картой моей женской мудрости. По-моему, идеально!

Вооружившись кредиткой, хорошим настроением и изрядной долей оптимизма, как ребенок, радуясь хлопьям снега, укрывающим город белым пушистым одеялом, я топаю покорять ближайший к дому торговый центр. Однако там, в первом же бутике с новогодними украшениями, все идет не по плану. Разумная часть Натали прекрасно помнила вчерашний непрозрачный намек Черкасова на то, что никакого праздничного хлама дома он не потерпит. Но вот незадача – маленькая девочка Нат, живущая глубоко внутри, предпочла об этом забыть. От блеска мишуры и перелива гирлянд глаза этой девочки разбежались, а мозг, недолго трепыхавшись, дезертировал, предоставив сердцу полную свободу действий.