- -
- 100%
- +
– Красивая барышня, – снова услышала я голос мужчины, державшего моё фото, и посмотрела сверху. Это была фотокарточка, отосланная мною моей гимназической подруге Кларе в Екатеринодар, в ответ на её первое письмо оттуда. Да, на этой фотографии я была женой штабс-капитана Лебедева и уже знала, что стану мамой. Это была счастливая пора. Я сфотографировалась для Клары в своей любимой белой тальме, отделанной голубым сутажем и дорогой шляпе от мадам Давидович. На фото не видно её глубокого синего цвета и изящной птички с колосками в бархатных складках шляпы…
Ещё не было Великой войны и всех грядущих бед и потрясений, а моё личное горе и потрясение спряталось на глубине души. Клара знала, что мне пришлось пережить, и всегда была со мной особенно внимательна и добра. У меня в классе были и другие подруги, но только Кларе я призналась, что люблю мальчика. Нам всем исполнилось по 15, я уже расцветала, а Клара выглядела толстой домашней девочкой. Николай Ерёмин был выше меня, стройный, кареглазый, начитанный и великодушный. Мы гуляли втроём, но Клара всегда чувствовала тот момент, когда нужно оставить нас и никогда не была в тягость. Коля читал наизусть стихи, остроумно подбирая их к текущему моменту, но некоторые он писал отдельно для меня в тетрадку. В 17 лет мне уже обжигали сердце его записочки, из рукава его пальто в мою ладонь съезжал букетик фиалок, а наше дыхание иногда так сближалось, что вот-вот могло превратиться в долгий поцелуй.
Необъяснимо злой и бессмысленный поступок дрянного мальчишки-реалиста убил мою первую любовь.
Никто не подозревал, что прекрасный химический класс во втором реальном училище тайно использовался для составления взрывчатых смесей. Несколько реалистов, начитавшись подпольных газет, сделали бомбу. Её кинул на проспекте в жандармского ротмистра ровесник Коли. Офицер был тяжело ранен, а двое невинных прохожих убиты. Весь город был взбудоражен, толпы сочувствующих явились на похороны… Колю хоронили в закрытом гробу. Говорят, осколок сдвинул ему лицо. Я не смогла подойти к гробу и словно в тумане видела только мадам Ерёмину, которую поддерживали с обеих сторон. Её голова под черной вуалью была запрокинута и виднелся лишь подбородок и открытый рот в беззвучном стоне или крике. Меня держала Клара и не покидала все тяжелые последующие дни.
А тайные фанатики остались, потому что даже после ареста нескольких реалистов и учителей, в актовом зале училища кто-то выколол глаза на большом портрете государя-императора…
В 1906 году моя жизнь изменилась: я вышла замуж за Сергея Лебедева. А ещё через год я узнала счастье материнства, бог послал нам Верочку. Доченька росла веселой, здоровой и была моей главной радостью, так как муж днями пропадал на службе. В пятилетнем возрасте в ней вдруг открылся талант. На рождественской ёлке в офицерском собрании после стишков и песенок, исполненных детьми старшего возраста, наша кроха неожиданно тоже вышла в круг. Сильным и чистым голоском, какой не обнаруживала дома, она запела детскую песенку про Христа-младенца, гуляющего в розовом саду. Все были поражены верностью мелодии и серебристым голосом Верочки. Эту песню она знала от няни, но дома дочь её ни разу не пела.
А вскоре случилась ещё одна радость. В полк прибыл Лев Пояркин, старый товарищ мужа по военному училищу. Он был холост, и Сергей сразу пригласил его к нам на воскресные обеды. Это были чудесные дни. Часто после обеда Сергей брал гитару и Верочка, я и Лев пели любимые песни. Лучше всего получались у Верочки и Льва на два голоса «Колокольчики мои, цветики степные» и «Ехали на тройке с бубенцами». Я, хоть и не обладала сильным голосом, но в тесном кругу отваживалась петь свою любимую «Уж вечер..», а Сергей и Лев, сделав суровые лица, баритонами затягивали «Хас-Булат удалой». Конечно, в нашем любительском кружке именно Верочка выделялась красивым голоском и верным музыкальным слухом. Общее единодушное решение было в будущем брать Верочке уроки по вокалу у профессиональной певицы.
Начавшаяся через полтора года германская война всё изменила. Полк мужа отбыл на фронт, а мы с волнением ждали его писем. Сергей сначала писал регулярно, потом с большими перерывами. Я хранила все письма мужа, и когда становилось слишком тоскливо, мы с дочкой садились их перечитывать. Через месяц, как Верочке исполнилось 10 лет, от мужа пришло последнее письмо. Оно было написано карандашом, на листе какой-то конторской книги. Он сообщал, что вынужденно снял офицерские погоны, но остается верным присяге. Просил нас беречь себя, не считать его трусом, надеяться на нашу встречу. Мы восприняли обещание встречи буквально. Верочка выпросила папино письмо себе, обернуло его шелковым платком, чтобы не затерлось, и носила в кармане платья.
Прошло почти полгода, от Сергея больше не было вестей. Германская война превратилась в междоусобную, газеты писали страшное. В городе появлялось всё больше беженцев, я с тоской и болью смотрела на их детей. Безумие, охватившее взрослый мир, забирало будущее у детей и молодежи, у моей подраставшей певицы Веры Сергеевны Лебедевой. Поздней осенью фронт вдруг изогнулся в нашу сторону. Знающие говорили, что прибыла свежая часть для подкрепления, что оборону города возглавил полковник Пояркин, что красную чуму не пропустят.
Ноги сами понесли меня к гостинице «Националь», где разместился объединенный штаб обороны. Несмотря на слякоть и пронизывающий ветер, я два дня прохаживалась неподалеку. На третий я увидела Пояркина, сбегающего по ступеням.
– Господин полковник! Лев Иванович! – кинулась я издали. К счастью, он услышал и обернулся. Разговор занял не больше двух минут, полковника ждали офицеры в автомобиле. Лев Иванович ничего не знал о судьбе мужа, быстро уточнил, где мы живем, пообещал заглянуть в гости, позаботиться о нас в случае опасности. Конечно, к нам он так и не приехал. Но я была безмерно благодарна ему, когда однажды к дому подкатила коляска с ездовым. Солдат крикнул, что нас забирают в обоз, надо быстро собраться. До города порой доносился гул артиллерии, кое-кто из соседей уже пустился в бегство. Я быстро увязала теплые вещи, взяла припасенные сухари, мешочек пшена. Первые километры мы проехали в начале обоза, но потом к колонне добавились раненые и мы уступили коляску им, переместившись в середину, на подводы.
Обоз торопливо катил по шоссе между редкими деревьями. Верочка сидела передо мной, облокотясь на узлы. Вдруг резкий гром разорвал воздух и взметнул перед нами черную стену земли. Словно жгучее копье вонзилось в меня, а Вера, описав дугу рукой в белой муфте, упала с телеги. Тут же второй взрыв накрыл нас.
– От Степановской бьют! Красные справа! На обочину, живо! Дорогу! – такие крики неслись со всех сторон вперемешку с грохотом и ржаньем лошадей. Я ничего не видела, меня тащили за руки и ноги, на лицо наползала горячая волна…
……………………………………………………………………………………
Я очнулась лежащей на боку. В половину лица вцепилась липкая масса. Ледяная тяжесть наполняла и сковывала тело, не позволяя шевельнуться. Свободным глазом я увидела прямо перед собой заляпанную грязью фигуру, приникшую к земле. Что-то странное было в её позе, слишком обмякшей, так не лежат живые… Неожиданно за этой темной фигурой я разглядела неподвижный кусочек белого мехового круга. Что это? Капор Веры? Ты ЗДЕСЬ, моя доченька?! Изо всех сил я расширяла глаз, всматриваясь в белый полукруг. ДЕРЖИСЬ, МОЯ ДЕВОЧКА!!! ЗА НАМИ ВЕРНУТЬСЯ, НАС ДОСТАВЯТ К ДОКТОРУ! МЫ НЕ СТАНЕМ ЗЕМЛЕЙ У ДОРОГИ!!! С нарастающим ужасом глядела я на белый ободок капора, словно превратившийся в нимб. Мне казалось, что дочь слышит мой голос, а не этот непонятный, слабый хрип…
…………………………………………………………………………………….
– А ну, эту обшарь! – меня рывком повернули и я увидела серое небо и дальние голые верхушки деревьев. – А-а-а, черт! – протянул раздраженно чей-то голос, и тут же небесная высота стремительно ринулась ко мне.
……………………………………………………………………………………
Я словно висела в тумане, но где-то надо мной разговаривали двое:
– У меня три фотографии ателье «Рембрантъ»…
– Зачем мне? Я собираю только до четырнадцатого года, эти не датированы.
– Нет, ты глянь, тут интересная цепочка. Вот эта, я думаю, самая старая. На обратной стороне ещё нет никакого бланка, на лицевой только «Ателье «Рембрантъ» и «негативы сохраняются», картонка дешевая, тоненькая…
А у этой уже и основа солидная и бланк появился. На лицевой – виньетка «В.А.Смирнов» и то же «Ателье «Рембрантъ» – уже серебром. Думаю, это второе фото по хронологии. И адрес появился на бланке: ул. Торговая в доме братьев Тарасовых.
– А почему думаешь, что второе?
– Ты сначала низ бланка рассмотри: тут, в лучах – «Ателье фотографии и светописи дает уроки для господ фотографов-любителей. Плата умеренная». Рядом – «Фотографъ-художникъ В. А. Смирнов. Принимаю портреты на увеличение».
– Ну и что это доказывает?
– А теперь третье фото смотри: бланк какой богатый стал! Тут уже и щит с короной, и надпись в венке «Удостоенъ всемилостивейшей Его Императорскаго Величества НАГРАДЫ», а адрес какой! «Улица Торговая в собственном доме, у пересадки трамвая»! Процветал фотограф Смирнов, хорошие года ещё были. Эту барышню отношу до четырнадцатого года.
…Я будто описала головокружительный кувырок в воздухе и снова небесная синева распахнулась надо мной. Незнакомое мужское лицо заинтересовано приблизилось ко мне:
– Да, действительно – история сложилась! Барышня, значит, из лучшей поры этого ателье… Забираю твоего Смирнова!
Большой конверт плавно прочертил небо, и белый лист бумаги бережно опустился на моё лицо.
4. ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ. ТАТЬЯНА ДМИТРИЕВНА
Город был невелик, небогат, поэтому новая мода на возвращение улицам исторических названий была местным властям не по карману. Глаз цепляли старые таблички на углах: ул. К. Либкнехта, ул. Розы Люксембург, Клары Цеткин, Маркса, Энгельса…
Старые памятники тоже не убирались. Только бронзовый Ленин сильно потемнел, а по серому каменному Калинину ползли тёмно- зелёные лишайники, которые никто не счищал. Обе статуи почти терялись в тени сквериков, в которых стояли. «Маскируются, чтобы не снесли…» – шутили горожане.
Вдоль чистых, почти безлюдных улиц запросто росли огромные кусты смородины, крыжовника и сирени. Скромные одноэтажные домики чередовались с особнячками с наивно-толстыми колоннами. По патриархальной традиции столетние здания доверчиво смотрели на улицу рядами окон. Если же череду фасадов прерывал глухой забор – значит, старый дом пал, а на его месте возник современный особняк, отгородившийся от мира согласно понятиям уже нашего века.
Но слава богу, окошек на улицах пока было больше, чем высоких слепых оград. И присмотревшись к ним, прохожий замечал провинциальную своеобразную моду. Окна, будто соревнуясь друг с другом, блистали стёклами, свежим нарядным тюлем, а белые подоконники непременно украшали разнообразные цветы в горшках, или же на них были любовно рассажены игрушки. Куклы и мягкие зверушки указывали на девочек в доме, машинки и роботы—трансформеры свидетельствовали о сыновьях. Когда в продаже появилась мелкая садовая пластика, простодушные горожане выставили на свои белейшие подоконники гипсовых гномов в колпаках, каменных улиток, смешных целующихся лягушек. Эти мини—выставки в окнах делали прогулки по старым кварталам ещё милее и приятнее.
В современной части города улицы были шире и оживлённее, но дома более безликие: стандартные пяти- и девятиэтажки. Однако обе части города роднило большое количество скверов и бульварчиков, притом что существовал ещё и Городской сад. Горожане любили проводить в нём выходные: волейбольная площадка, шахматный павильон и бильярдная заполнялись игроками и зрителями, в детском городке гуляли семьи, а дальнюю аллею облюбовали антиквары и коллекционеры.
Почему-то эта аллея притягивала не только местных коллекционеров, в иные выходные приезжали даже из областного центра. Профессиональные торговцы антиквариатом, рядовые собиратели и праздношатающиеся зеваки составляли порой довольно внушительную толпу.
На майские праздники аллея также была густо заполнена. Разговоры журчали самые разнообразные.
– Эта книжка вышла всего в пятьсот экземпляров, в начале девяностых, – говорила интеллигентного вида дама, беря со складного столика толстую брошюру, – её написал наш краевед Виталий Бородин, светлая ему память!
– И издал за свой счёт, – подхватил благообразный старик, хозяин столика, – мне подарил десять штук, мы с ним были одноклассники. Эту, без автографа, могу продать Вам!
– Возьму с удовольствием, для своих студенток, а у меня уже есть. Вы тоже занимаетесь краеведением?
– О, нет! Я проработал много лет хранителем фарфора в Павловске, а сюда вернулся, когда вышел на пенсию. Могу на ощупь определить ручную надглазурную роспись, если надо.
– Ну, старого фарфора у меня нет, спасибо. А вот с образцами старой одежды – просто беда! Где взять?! Я преподаю в нашем педагогическом колледже, мы с девочками готовим спектакль – экскурсию. Про историю нашего города… Очень нужны винтажные вещи, чтобы костюмы сделать!
– Это, сударыня, вряд ли здесь найдёте! – развел руками старик.
– Знаю, но пришла на всякий случай… Зато книжку Бородина нашла!
Невысокий худощавый юноша с растрёпанными тёмными волосами, падавшими ему на глаза, неожиданно вступил в разговор:
– У нас дома есть спорки, – застенчиво и негромко сказал он, отрываясь от созерцания значков на соседнем столике.
– Спорки? Что это такое? – тут же повернулась к нему преподавательница педколледжа.
– Распоротая одежда, старинная… – так же тихо, смущаясь, произнес юноша, – моя бабка была портниха…
– На ловца и зверь бежит! – удивился старик, а преподавательница, не веря своей удаче, схватила парня под локоток и забросала вопросами:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Орфография и стилистика надписей взята с подлинных фотографий начала ХХ века.