- -
- 100%
- +
Вадим Кляйн встал из-за стола и подошел к окну. Отсюда, с шестого этажа, открывался неплохой вид. “Пока”, – подумалось с грустью. Под окнами, почти вплотную, закладывали новый больничный корпус. Скосив взгляд, Вадим понаблюдал минуту за мужиками в касках, ворошившими внизу ржавую арматуру. Пора. Часы с дарственной надписью на циферблате подгоняли его со стены: обход, обход. В дверь кабинета уже стучали знакомым нервным стуком.
– Я иду, – откликнулся Вадим устало и тут же осекся: дверь распахнулась.
Адина, старшая медсестра, без церемоний ввалилась, волоча за собой еще кого-то.
– Девочки, познакомьтесь с заведующим. Доктор Кляйн, это мои новые студентки – Галит и Клара. Доктор Кляйн, это невыносимо, ваша доктор Чудски позволяет себе слишком много, Ирис снова плакала. Если она не извинится, я пожалуюсь главной, я обращусь в профсоюз медсестер. Девочки, запомните хорошенько, мы с врачами делаем общее дело, но мы никому здесь не прислуживаем. Правда, доктор Кляйн?
– Безусловно, Адина, – как можно более сухо и бесстрастно, старательно глядя прямо в глаза старшей, ответил Вадим.
– Отлично, я зайду после обхода и мы обсудим ситуацию.
Адина гордо удалилась, увлекая за собой “девочек”. Одна из них на мгновение обернулась и Вадим наконец рассмотрел её лицо.
“Весна – сезон романтики для нормального большинства, биологически обреченного на размножение.
Кляйн испытывал томление с наступлением осени – чувство особенно острое от предвидения скоротечности новой связи, увядающей и замерзающей, бесплодной и от того разрушительной. Весной же его всякий раз настигала хандра, многократно истолкованная врачами как гиповитаминоз и безуспешно леченная первыми огурцами, редисом и болезненными уколами ниже пояса.”
Сон не приходил. Испробовав поочередно левый бок и спину, Вадим решился и осторожно повернулся на правый – лицом к жене. В темноте спальни привычные его глаза рассмотрели знакомый, безмятежный во сне профиль. Поколебавшись, он встал и на цыпочках ушел в салон, скрючился под пледом на скользком кожаном диване и зажмурился, делая еще одну попытку. В ушах немедленно зазвучало утреннее: “ваша доктор Чудски”.
“Ерунда, просто показалось. Ну же, засыпай”.
Клара Гербст смотрела на него спокойно и внимательно; взгляд, длившийся утром пару секунд, остановился на его лице, словно нашел для себя что-то удобное, подходящее для неспешного раздумья. Теперь он мог ответить на этот взгляд, не ограниченный ничем, – ни временем, ни робостью, ни приличием. “Гербст это, верно, осень – Der Herbst”.
Сердце сделало затяжную паузу, в точности как утром. Вадим отбросил плед и сел.
Нет, не выходит. Он полез в бар за пузатой бутылкой с надписью XO – “крестики-нолики”, сделал большой глоток и остановился: карие осенние глаза все еще глядели на него с раздумьем, словно решали что-то.
Завибрировал телефон. Вадим ответил – даже с облегчением.
– Доктор Кляйн, вы нам нужны – срочный случай, – низкий голос Чудской, всегда его волнующий, вне зависимости от обстоятельств, сейчас почему-то смутил.
– Насколько срочный?
– Очень, очень срочный… экстренный… неотложный.
– Хорошо, выезжаю.
Вадим посидел немного, обдумывая происходящее. Жена в спальне заворочалась и затихла. На часах два ночи. Выбирать, собственно, не из чего…
В приемном происходило обычное: нарочито шумные парамедики вкатывали и перекладывали, охрипшие регистраторши стучали по клавиатурам, вяло сновали в своих кроксах сестры, стажеры дежуранты сонно полулежали на роликовых стульях, безучастные ко всему.
“Всенощное бдение” это следовало проскочить побыстрее – меньше всего ему хотелось сейчас встретить больничных знакомцев. Вадим втянул голову в плечи и гулко зашагал по длинному коридору, увешанному вперемежку Шагалом и Кандинским.
В пустом лифте он равнодушно посмотрел на бледного человека в зеркале, пригладил рукой волосы и вскоре вышел в тихий холл шестого этажа. Перед дверью с новенькой табличкой “Доктор Кляйн” остановился и внимательно посмотрел по сторонам: ни души. Отпер ключом и шагнул в темноту, остро пахнущую знакомыми духами.
“Любовь, Кляйн, похожа на вирусную инфекцию, согласись. Вот, к примеру, ты – пока здоров. Ты смотришь на чихающего соседа со смесью удивления, жалости и немного брезгливо. Ты уверен – с тобой такого не случится. Ну да, ты ведь переболел в прошлом. Ты закален, Кляйн, твой иммунный цинизм крепче стали. Просто ты еще не знаешь, что уже влип – ты лишь вдохнул, но этот штамм вот-вот тебя свалит”.
Раннее утро. Вадим так и не заснул. Он сидит у приоткрытого окна, вдыхая недолгую влажную свежесть. Со стройки внизу доносятся смешки и обрывки арабской речи – в жарких странах работать начинают рано. В коридоре зашуршала тряпка, два раза ткнулась в его дверь и убралась. Вадим смотрит на диван в углу, где совсем недавно два человека – что? Что, собственно, они там делали? Он ясно видит их с Чудской со стороны: их заученные техничные движения напоминают ему сеанс реанимации.
Пара опытных тертых людей – слаженная команда. Они синхронны и неутомимы, они следуют протоколу. Вот только замечают ли, что оживляемый не оживает? Да и был ли он жив в самом начале?
Порывшись в стенном шкафу, Вадим достал потертую сумку со сменой белья, бритвой и всем прочим для такого случая. Выскользнул из кабинета и спустился вниз пешком – хотелось размять ноги. В длинный больничный переход вбегали утренние люди – еще одна бессонная ночь закончилась.
В кафетерии пока никого. Высокий парень за стойкой – “Джи” на бейджике – шагнул навстречу.
– Доброе утро, док. Как обычно?
– Нет, Джи, сегодня тройной.
– Трудная выдалась ночка, док?
– Вроде того.
Ссыпал в эспрессо сахар, размешал. Блаженно обжегся первым глотком.
– То что надо, Джи. Увидимся вскоре – не выключай машину.
Кляйн вышел из кафетерия и тут же споткнулся – по коридору навстречу шла Гербст.
Говорят, униформа идет всем. “Враньё”, – сказал Кляйн вслух.
– Вы это мне, доктор?
– Нет, это просто слово. То есть, доброе утро, Клара.
– Доброе утро, доктор Кляйн.
И она просто пошла дальше, в своей ангельской накрахмаленной униформе. Не оглядываясь, даже не сбившись с шага. Он проводил её взглядом до поворота, не шевелясь, обжигая пальцы забытым кофе.
“У мужчины, Кляйн, есть два главных врага: любовь без секса и секс без любви”.
– Смотрите, кто нас почтил. Какими судьбами?
Юра Демидов, старый хирургический дружок, прыгал на одной ноге, натягивая зеленые операционные штаны. Широкий Демидовский торс напрочь перегораживал проход вошедшему в блок Кляйну.
– Здорово, мясник.
– Целый завотделением, боже ж ты мой…
– ИО, Юр, ИО. Грустный ослик Ио.
– Да ладно тебе, скромник, иди к папочке.
Обнялись, обхлопав спины: могучую хирургическую и сутулую терапевтическую.
Демидов придирчиво рассмотрел приятеля, поцокал языком.
– Кляйн, я тебе друг, но истина такова: выглядишь ты еще более помятым, чем обычно.
Вадим невесело усмехнулся, вспомнив давешний диван.
– Мяли, Юра, старательно.
– Ты к нам как – поработать руками или языком почесать?
– Я за этим, – Вадим махнул рукой в сторону душевых. – Грехи смыть.
– Кляйн, сколько можно тебя учить – жир с грехами смывают в других местах. Приходи в зал, сделаю из тебя человека.
Вадим уже вошел в душевую, откликнулся из-за занавески:
– Поздно, Юр, из меня человека делать.
Демидов, поглядывая на часы, снова поцокал языком.
– Извини. Трубы зовут… фаллопиевы. Давай, Кляйн, выбери день, помойся – постоишь на плановых, крючки подержишь – ручками. Тряхнешь стариной. Заодно и поговорим, а?
– Беги, Демидов, беги.
– Вот тебе, Кляйн, позавтракай, как человек. Небось, опять кислотой залился спозаранку…
Вадим долго стоит под ледяным душем, постепенно теряя чувства времени и пространства. Бледная его кожа пылает. Он снова торчит в дверях кафетерия и смотрит на себя ангельскими глазами: нелепый седеющий человек в измятой одежде, с несвежим лицом. Его кожа пылает от стыда.
Колючие струи уносят в сток под ногами что-то большее, чем просто вода.
“Я изменился”, – с удивлением понимает он.
В раздевалке на скамье рядом с его одеждой лежат два ярко-желтых банана. Завтрак от Демидова. Впервые за сутки Вадим смеется, сначала про себя, потом громче и громче.
Из двери операционной высовывается чья-то недовольная голова.
“Всё, я уже всё, я в порядке”, – машет успокаивающе Вадим и смахивает слезы.
Одежду свою сует комом в корзину для мусора, наспех проверив карманы.
Как прежде Демидов, одевается в зеленое, поверху – старомодный длиннополый халат;
во всей больнице, кажется, только он такие и носит.
“Задумывался ли ты, Кляйн, о странностях русского языка? Как переплетены и извилисты бывают его корни?
К примеру, измена и перемена.
Мне кажется, впервые изменяет ищущий перемен, но вот повторно, Кляйн, изменяет изменившийся”.
День влюбленного мужчины начинается рано. Спросите об этом Вадима Кляйна.
Уже четвертое утро подряд он смотрит в потолок спальни, не уверенный в том, спал ли вообще. Похоже, его мозг не нуждается больше в сне – так же, как его тело не нуждается больше в пище. Вадим Кляйн стал легок и собран. С раннего утра до глубокой ночи он непрерывно выполняет множество сложных действий, истинная цель которых известна только ему. Доктор Кляйн первым приходит в отделение и занимает позицию у сестринского поста в коридоре. Конечно, он изучает записи дежурных врачей, он интересуется состоянием вновь поступивших. Но к моменту, когда Клара входит в отделение, Вадим уже давно готов. Он не имеет права на промах, ведь сегодня именно это мгновение будет прокручиваться в его мозгу бесчисленное множество раз: первое явление Клары Гербст. За ним следовали первые слова Клары Гербст, и слова эти были: “Доброе утро, доктор Кляйн”. Однажды он даже удостоился легкой улыбки Клары Гербст, унесенной им в кабинет и заключенной там в видимую лишь ему тонкую оправу фантазии.
Дни его по-прежнему переполнялись заботами, но теперь каждый шаг, жест, каждая консультация и даже запись подчинялись еще одной скрытой логике – они направляли Вадима именно в то место, где вероятность “случайно” встретить Клару была наибольшей.
“Ты хотел сильных эмоций, Кляйн? Поздравляю – ты их получил”.
Обход. Чудская докладывает пациента. Вадим, не отрываясь, смотрит на эту ухоженную уверенную в себе женщину, слушает голос, который столько раз побуждал его уходить в ночь. Голос – низкий, с едва уловимой хрипотцой – всё тот же, быть может, он даже стал чуть опаснее; любовь к Кларе не сделала его глухим, нет – просто молчание Гербст звучит для него теперь громче песен этой сирены.
Три дня назад он вызывал Чудскую к себе. Та вошла, села напротив, посмотрела на него чуть иронично, как всегда.
– Я понадобилась тебе так скоро, Вадимчик?
Он пропустил мимо ушей “Вадимчика” и тихо спросил:
– Скажи, Лена, что ты во мне нашла?
Чудская рассмотрела его очень внимательно и чуть удивленно – их отношения не предполагали бесед по душам.
– Что-то случилось?
– Возможно.
– Кляйн, не валяй дурня, ты всё знаешь сам. Я бросила палату, у меня работы полно.
– И всё же?
Она сокрушенно развела руками с видом “Сам напросился”.
– До сих пор ты трахал меня правильно – там, где нужно, и никогда вот здесь, – она постучала себя по голове. – Тебе захотелось разнообразия?
– Нет, я серьезно.
Чудская вздохнула и взяла его руку в свою.
– Вадим, мы похожи. Нам обоим до чертиков скучно, и это здорово, что мы оказались рядом, так ведь?
Он покивал головой. Помолчал. Выдавил через силу:
– Я думаю, какое-то время нам лучше… не встречаться. Лен, мне нужна пауза. Пожалуйста, извини.
Чудская не проронила ни слова. Пожала плечами. Осторожно отпустила руку Кляйна.
– Мне нужно идти.
– Да, конечно.
Через несколько минут зазвонил телефон на столе. В трубке снова голос Чудской:
– Кляйн, иногда мне казалось…
– Что?
– Неважно. Забудь. Встретимся в рентгене.
***
Клара укололась. Брала кровь у больного гепатитом и уколола палец. Адина доложила Кляйну:
– У нас студентка укололась при заборе крови, я должна известить вас как заведующего.
– Которая из студенток?
– Гербст, Клара. Я отведу её в приемное, нужно взять анализы и оформить бумаги.
– Я как раз собирался вниз, я её отведу.
Вадим почувствовал, что краснеет.
– Вы не обязаны, доктор.
– Ничего. Попрошу их босса отпустить нашу студентку побыстрее.
– Спасибо.
Вошли в лифт. Клара выглядит абсолютно спокойной. Вадима начинает трясти.
В последнее мгновение чья-то нога мешает закрытию дверей. Галит, вторая из студенток, вваливается внутрь.
– Адина просила пойти в приемное с вами, изучить процедуру.
Клара что-то шепотом говорит Галит, та начинает смеяться. Лифт наконец скользит вниз, но на четвертом, этаже операционных, застревает на несколько минут. Вадим смотрит на девушек, стараясь не забывать о Галит, интересуется, нравится ли им у них в отделении. Галит бойко хвалит Адину и всех остальных, Клара вежливо соглашается. Вадим втягивает носом воздух:
– Что-то знакомое, не пойму что…
– Да это чабрец, Клара им волосы ополаскивает, – Галит толкнула Клару в бок. – Очень для кожи полезно. Правда, Клара?
– Извините, доктор, кое-кто слишком много болтает, – она незаметно делает Галит злую
гримасу.
Позже, сдав студенток в приемное, Вадим отзывает Клару в сторону.
– Я бы хотел после убедиться, что с вами всё в порядке. Вы не могли бы дать мне свой номер?
– Да, конечно, доктор. Но вы уж слишком беспокоитесь за меня – я в порядке, правда.
– Здорово, Клара, но на будущее, пожалуйста, будьте осторожнее.
– Без проблем – ведь у меня завтра последний день, – улыбается она и уходит.
Вадим возвращается в отделение, растерянно думая о том, что могло произойти, не войди Галит в лифт. Последнюю фразу Клары он осмыслит позже.
“А ничего не может произойти, – устало думает Вадим, – осенние ангелы, пахнущие чабрецом, не вьют гнёзда”. Он в машине по дороге домой. Час пик, и машина идет рывками. До самого горизонта тянутся две светящихся змеи – красная, частью которой он является, и желтая, ползущая навстречу. Выхода нет. Он пытается слушать любимый джаз, но неровный синкопированный звук быстро входит в резонанс с его рваными мыслями, грозя разнести череп в куски. Безнадежно. Простая правда такова: ему нечего предложить Кларе Гербст, у него ничего нет – ничего, кроме старых пластинок, старых бутылок, старых привычек. “Просто, гнездо не вьют на склоне – на склоне жизни, на склоне всего”.
Когда тишина и боль становятся невыносимы, он останавливает машину на обочине и достает телефон. Дрожащими пальцами набирает слова, за которые завтра будет стыдно. Отправляет, не перечитывая. Пусть. Пусть случится что угодно, лишь бы это закончилось.
“Кляйн, я от тебя устал. Все от тебя устали. Тебе конец, Кляйн”.
Клара смотрит на него вопросительно, с легкой полуулыбкой, но и с чуть заметным нетерпением. Её срок в отделении подошел к концу. Непременный торт съеден и сказаны обязательные слова, Адина подписала бумаги – время идти дальше. Остался Кляйн: он дважды просил зайти к нему перед уходом, вот она и зашла.
Вадим медлит, решаясь. У него осталось еще несколько секунд Клариного неведения, и он использует их – тоже смотрит на неё, не отрываясь. Часы на стене громко отстукивают равнодушное: “твоё время вышло”. Его окатывает внезапное чувство неудачи – похожее, безошибочное, он ощущает иногда перед сложной процедурой, когда за секунду до прокола уже точно знает, что промахнется.
Хриплым сухим голосом он говорит что-то формальное – об отделении, о стажировке, предлагает рекомендации. Клара вежливо улыбается, но во взгляде уже опаска…
– …мне без вас будет очень плохо… я всё-всё понимаю… взрослый человек… просто друг… иногда слышать… любая помощь… без условий… не отвечайте сейчас… вы не давали ни малейшего повода… вы идеальны…
С тоской он видит меняющееся её лицо, но продолжает бормотать несвязное, бесполезное.
– … это был я, и всё, что я написал вам вчера, – правда.
Всё позади. Дверь закрылась – наверное, со стуком. В голове у Кляйна наконец-то ни одной мысли, ни одного желания, ничего. Идеальную пустоту внутри и снаружи портит лишь какая-то мелочь, досадная деталь. С трудом он осознает её природу: на столе перед ним брошенная Кларой визитная карточка. “Я замужем, это лишнее, вы ошиблись на мой счет”, – и отвращение на лице, быстро-быстро к двери… ушла… совсем.
Кляйн прячет карточку в ящик стола, но равновесие не наступает – что-то в воздухе напоминает о Кларе, продолжая его мучить. Через минуту он понимает: отчетливый запах чабреца висит над столом, саднит и душит. Кляйн быстро подходит к окну, распахивает его рывком, впуская в комнату шум и запах пыли. Но его нос по-прежнему чувствует Кларино присутствие. Тогда Кляйн взбирается на подоконник, заглядывает себе под ноги: там внизу торчат снопы арматуры, разбросаны мешки и доски. Он понимает, что шагнуть нужно быстро, не размышляя, иначе инстинкт, который сильнее всего, даже его любви, очнется и всё испортит. Кляйн зажмуривается и заносит ногу над пустотой…
… кто-то за его спиной открывает дверь, резкий сквозной ветер подхватывает полы халата и раздувает над ним – подобием то ли паруса, то ли ангельских крыльев.