Сказки Странника. Сборник

Про птицу

– Расскажи мне сказку.

Странник смотрел, как танцуют языки пламени в костре, и молчал. Отблески огня, как эхо танца, трепетали на его лице.

– Почему ты молчишь? – спросила Принцесса.

Он поднял глаза, улыбнулся:

– Там, где я был… Сказки не любят пустоты и холода. Они не приходили ко мне.

– Зачем же ты так долго ходил по тем плохим местам?

– Они не были плохими… пока я не приходил туда.

– И там совсем-совсем не было ничего хорошего?

Странник смотрел на неё, но будто думал о чём-то другом. Потом сказал:

– Я расскажу тебе историю. Эту сказку не я сочинил, она из давних времён, из дальних земель.

…Моя возлюбленная. В любую минуту я мог её видеть или слышать и продолжал хотеть этого каждую минуту. Она была со мной рядом много-много дней, а я всё ещё спрашивал себя, почему она выбрала меня? Неужели не исчезнет однажды? И иногда по утрам боялся открыть глаза, если не слышал рядом её дыхания – а вдруг мне приснилась моя возлюбленная?

Я рассыпал у её ног земляничные поляны. Заставлял родник выбиваться из-под земли, когда её мучила жажда. Я велел соловью ночь напролёт петь под её окном, и она восхищалась: «Он снова прилетел! Ну послушай же! Это волшебно!»

Наш дом на солнечной опушке был гостеприимен. Часто останавливались мои друзья охотники. Я знал, моя возлюбленная делала наш дом столь привлекательным для гостей. И я был горд, когда видел любование в их глазах и преклонение перед женщиной, которая была моей. Дивная, прекрасная, чистая, искренняя, с сердцем, раскрытым мне, как книга…

Соперники? Искать их среди тех, кто гостем являлся в наш дом? Да мне это и в голову не приходило! Любопытно было бы взглянуть на того, кто посмел бы.

Любопытно… Что ж… любопытство моё было удовлетворено.

…Заслыша стук копыт и лай собак, возлюбленная моя выпорхнула на крыльцо и просияла улыбкой навстречу всадникам. Моя милая умела улыбаться так, что даже пасмурный день начинал светиться! И было забавно смотреть на новичка-охотника, юного баронета, остолбеневшего при взгляде на хозяйку. Когда же она подошла к нему и промолвила своим божественным голосом: «Вы ещё не были у нас, ваше сиятельство. Милости прошу. Не обессудьте, здесь по-простому. Но если у вас будут какие-то пожелания, я думаю, мой супруг с удовольствием их исполнит», так вот, в тот момент юного нашего гостя едва не хватил двойной удар. Сначала оттого, что моя возлюбленная с ним заговорила, потом при взгляде на меня и осознании, чья женщина перед ним. Впрочем, хоть он и позабавил меня, держался баронет молодцом. Новички почти всегда теряются при знакомстве, а этот даже сказал всё, что данному моменту приличествовало, и почти не заикался.

Потом он бывал у нас часто. И слишком открыто боготворил мою возлюбленную. Слишком явно его перестала интересовать охота. Я знал, мои друзья говорили ему, как опасно играть с огнём. А я… в какой-то момент я вдруг обнаружил, что его появление в моём доме меня раздражает. Мне стало досадно – как я не заметил перемену в себе, как позволил её? Но ещё и тогда я самонадеянно думал, что сердце моё никоим образом не может уязвить такая мелочь, а уж ранить чтоб… об том и речь вести смешно!

…Однажды я вернулся домой под утро, усталый – всю ночь наблюдали звёздное небо со старым звездочётом и спорили о природе явления, которое, впрочем, к делу отношения не имеет. Всю обратную дорогу я подгонял коня, соскучившись по любимой моей. Не терпелось неслышно войти в сонный покой дома, увидеть её, спящую, невесомо прикоснуться губами к чистому лбу и послать волшебный сон, который она утром с восторгом будет рассказывать мне.

…У коновязи стоял конь баронета, а спальня была пуста. И дом был безжизненно пуст. Букеты печальных цветов не источали ароматов, и когда мой угрюмый взгляд скользнул по ним, вдруг превратились в стайку мотыльков и испуганно метнулись по сторонам.

На столе я обнаружил хрустальную бутыль с малиновым вином и два бокала. Вино ринулось вверх фонтаном, ударило в потолок, а потом медленно расплылось по белой скатерти кровавым пятном. Бокалы на моих глазах перекособочило, и они стали похожи на цветки ландыша. Тогда я влепил их в стену один за другим. Они застыли там прозрачными кляксами.

Потом я сидел на ступеньках крыльца с закрытыми глазами и смотрел, как они идут из лугов. Посеребрёнными луною высокими травами. Он что-то говорил без остановки, вдохновенно, смотрел влюблённо… Они были похожи на двух детей. Было противно подсматривать, но я не мог не смотреть. Во мне поднималось тёмное, опаляющее… разум вяз в этой мути.

Она улыбалась. Её улыбка, свет в глазах были моими, но сейчас она дарила их не мне. Он умолк, и она вдруг поцеловала его порывисто.

Тогда я встал перед ними.

Я не метал искры, я заморозил свои чувства. Но их испугал даже лёд. Я едва не расхохотался, когда баронет шагнул вперёд и заслонил собой мою возлюбленную. Защитник! Смельчак! Встать вот так, с вызовом… Передо мной?!

Но она вдруг рванулась из-за его спины. Теперь моя любовь, моя идеальная жена стояла передо мной, с гневом и страхом в глазах. Они жгли. Как болезненны ожоги сердца…

– Не смей! – отчаянно сказала она. – Отпусти его!

Мальчишка исчез.

Страх сделал её отчаянно смелой.

Я молчал.

А она говорила о том, что свободна, что я высокомерный гордец, собственник, говорила… говорила…

Я протянул руку, и она обмерла на полуслове. Вообразила, что обрушу на неё огненный вихрь? Или ударю?

На шее трепетала голубая жилка. Как любил я трогать её губами. Я провёл пальцем по нежной коже… по тёплому шёлку волос… шепнул:

– Свободна. Лети.

На ладони моей сидела золотая птица. Миг… другой… она смотрела на меня чёрными жемчужинами. Потом вдруг прильнула, прижалась – в центре ладони я слышал неистовый трепет маленького сердечка. Поднял руку и слегка подкинул: лети! И тогда она сорвалась в полёт – падала в небо, как в пропасть.

Зима облюбовала мой дом. Я холода не замечал, сам источая его, а для гостей разжигал очаг, и ледяные языки голубого пламени зло плясали по чёрным головешкам. Но они всё равно мёрзли. Впрочем, гости теперь были не часты, и появление их слишком напоминало посещение больного. Я не был болен. Я умер.

Они рассказывали новости. Баронет странно болен. Сначала он пропал, и его долго искали. Нашли за тыщу миль от дома, при этом он ничего не мог объяснить – у него пропала память. «Талантливый был мальчик… удивительные стихи сочинял…»

Я усмехался про себя: так вот куда он исчез тогда. Моя возлюбленная просила его отпустить, и я приказал ему убираться, и, вероятно, забыть к нам дорогу. М-да… насчёт «забыть», я, кажется, немного не рассчитал.

И я услышал о странной птице в золотом оперении, что часто вилась вокруг людей с непонятным упорством, но в руки не давалась, и ловушки её не брали.

Я сам видел иногда ту птицу. Во сне. Она прилетала к окну и смотрела на меня, спящего. Пока ледяной порыв ветра не отшвыривал её, безвольную, далеко прочь. Я не люблю, когда на меня так смотрят.

Поздней осенью дожди часто стучали в мои окна, а мне казалось – бьётся о стекло моя золотая птица. Я распахивал все окна – пусть входит дождь или кто бы то ни было. Но только ветер свистел по дому, не давал покою жёлтым листьям на полу.

В одну лютую ночь, когда в лесу кто-то стонал и жалобно плакал, а лужи на полу схватывались хрупкими ледяными иголками, я сидел перед очагом с голубым пламенем. Я теперь часто так сидел в кресле перед очагом, с седой волчьей шкурой на плечах.

Кто-то ехал ко мне по ненастному лесу. Ветер врывался в открытые окна вместе с запахом конского пота и запахом страха.

Охотники… кажется, когда-то они были моими друзьями… вошли молча. Я долго смотрел на маленький комочек, лежащий передо мной. Золотистый свет погас, превратился в цвет безысходной тоски.

– Она давно бросалась под выстрел.

Я не знаю, когда они ушли. Под закрытыми веками больно жгло, растапливало колючие ледяные иглы, в которые тысячу лет назад превратились мои глаза.

Я покинул наш дом в ту ненастную ночь, устроив из него погребальный костёр для моей возлюбленной, и поклялся навсегда позабыть волшбу и никогда не иметь дома. И наложил на себя суровое наказание, дабы крепче помнился обет.

…Трещали ветки в костре, искры улетали в небо, мечтая стать звёздочками…

– Он оттаял? – тихо спросила кареглазая принцесса.

– Не знаю.

Она долго молчала, а потом сказала:

– Пожалуйста, никогда не превращай меня в птицу. Никогда не отпускай на волю.

Странник улыбнулся:

– Это чужая история. От неё теперь только песни остались.

– Всё равно. Пообещай, что никогда…

– Никогда… навсегда… я бы хотел забыть эти слова, чтоб не вырывались даже ненароком. Человек не имеет права давать обещания сроком на целую вечность.

– Почему?

– Он не имеет власти над вечностью. А всё, что в его власти, всё, чем владеет, имеет слишком короткий срок жизни.

– И любовь?

Помедлив, Странник сказал:

– Да. Её срок жизни, как правило, короток. Многое живёт гораздо дольше.

– Ты принёс стужу из своих лютых, недобрых стран…

– Прости. Я забыл, ты просила сказку. Но она ведь была красивой?

И в эту секунду в середине ладони он услышал вдруг отчаянное, болезненное трепетание маленького сердечка.

Фокусник

Качнулся меховой полог, приоткрылся, и в фургончик просунулась мордашка с румяными от холода щеками. Внимательные глазёнки прошлись по внутренности фургона и остановились на его хозяине, сидящем на сундуке перед зеркалом. В руке у него была баночка с гримом.

– Наконец-то я тебя нашла! – сообщила гостья.

– Да? А я терялся? – вопросительно поднял бровь хозяин. – Да ты входи, коль нашла.

Девочка поднялась по ступенькам, стянула рукавички, сунула их в карман и потёрла озябшие руки.

– Ты волшебник, – полуутвердительно сказала девочка, вызвав у хозяина замешательство. Он помедлил и всё-таки кивнул:

– Можно и так сказать.

У него были молодые глаза и седые волосы. Потому возраст определению не поддавался.

– Нет-нет, «не сказать»! Ты самый настоящий волшебник! Так все говорят.

– А зачем тебе волшебник? Ты хочешь что-то попросить у него?

– Да. Он может мне помочь… – кажется, девочка не готова была вот так сразу высказать свою просьбу. Она замолчала, сжала губы, а потом на одном вдохе выложила:

– Я больная. Лекари уже лечили, лечили… А потом незнакомая старуха на рынке сказала… Я вылечусь, если зимой загорится радуга. А для этого нужен волшебник.

– Чем же ты больна?

– Я не умею смеяться.

Мужчина пристально посмотрел на неё, нахмурился и сказал:

– Детка, я не волшебник. Я просто фокусник.

– Но люди так говорят. Вот когда у нас самые трескучие морозы, везде начинают говорить: значит, скоро появится Он, и морозы уйдут!

– Это же неправда. Я не умею прогонять морозы.

– Тогда почему вместе с тобой приходит оттепель? Так всегда бывает. И ещё вот это, – указала она на мантию звездочёта, висящую на крючке.

– Всего лишь наряд фокусника. Я показываю весёлые фокусы, могу заставить человека рассмеяться, даже если ему грустно. Может быть, я смогу развеселить тебя?

Над промороженной площадью то и дело слышались взрывы смеха, удивлённые восклицания и снова смех. Люди забыли о морозе, глядя на фокусника. А на помосте творилось весёлое волшебство. Вокруг бродячего фокусника били фонтаны разноцветных искр, из белой кроличьей шапки-ушанки вылетали большие бабочки и летали над восхищёнными зрителями, и глаза взрослых людей сияли так же, как у детей. Потом фокусник нахлобучил ушанку какому-то мальчугану, и тут оказалось, что на голове у того сидит белый кролик. Кролик спрыгнул на брусчатку и неторопливо вернулся к хозяину под хохот зрителей.

А девочка за всё время ни разу не улыбнулась. Иногда губы её кривились, как будто она пыталась изобразить улыбку… но казалось, что она собирается заплакать.

В руках у фокусника появились разноцветные мячики и он принялся жонглировать ими: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый… Мячики летали из руки в руку всё быстрее-быстрее… и слились в семицветную радугу!

Девочка смотрела печально. Мячики пролетели мимо ладоней фокусника, запрыгали по помосту, укатились под ноги зрителям.

– …Я знаю, ты хотел помочь. Но это же не настоящая радуга получилась, – рассудительно говорила девочка в тёплой кибитке.

Кажется, она утешала взрослого седого мужчину. Гостья пила горячий чай, а хозяин стирал грим с лица. Он уже выяснил, что девочка приехала с почтовым фургоном, когда узнала, что фокусник появился в соседнем городке. «А почему он не должен был меня с собой брать? Они же все знают, что я ищу… искала тебя.» Родственников здесь у неё не было, но это её не печалило. «Постучусь к кому-нибудь», – пожимала она плечиками, как взрослая.

– Оставайся, – предложил хозяин. – Ты же ко мне приехала. В фургоне тепло.

– Ладно, – согласилась девочка.

Девочка спала, завернутая в пушистые шкуры. А бродяга-фокусник выбрался из фургона и присел на ступеньку, привалился к задней стенке. Он смотрел на круглую луну и яркие звёзды. Городок засыпал. Гасли окна. Одно, другое… последнее…

В ободранный носок сапога котёнком ткнулся белый мячик. Фокусник поднял его, подержал на ладони, встал… вдруг размахнулся и закинул мячик высоко в небо. И в этот миг через всё зимнее небо полыхнула разноцветная радуга и повисла над городком.

Девочка спала, ей снился волшебный сон. Она счастливо улыбалась и думала, что утром не забудет этот сон.

О смерти

Он сидел у обочины дороги, протягивал к костру озябшие ладони. Вокруг была ночь и звёзды.

Он не заметил, когда из темноты бесшумно проступила тёмная фигура. Наверно её и заметить нельзя было. Просто, подняв глаза, он увидел, что уже не один. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо. Окинув фигуру беглым взглядом, он подумал, что это женщина.

Поднял с земли холщовую сумку, вынул свёрток и тёмную бутыль. В тряпицу был завернут хлеб, и он разломил его, протянул половину тому, кто сидел по другую сторону костра. Тот помедлил и высвободил руку из широкого рукава. Он задержал взгляд на тонкой изящной кисти, чуть улыбнулся – может быть, только глазами.

Они молча съели хлеб, запили его вином, передавая бутыль друг другу. Потом он спросил:

– Тебя зовут…

– Та-которая-приходит.

– Ты пришла за мной?

– К тебе.

Он приподнял бровь: велика ли разница? И вдруг подумал, что когда-то так уже было – ночь, звёзды, двое у костра и карие глаза напротив… Он захотел, чтоб воспоминание скользнуло по его сознанию, не задерживаясь, не тревожа. И оно ушло.

– У меня есть право на последнее желание? Я хотел бы увидеть твоё лицо.

– Мне нравится, что ты не боишься меня. Так бывает, но редко. Только сильные духом до конца остаются собой, обычно люди сильно меняются, едва почуют моё приближение.

Она сдвинула назад капюшон, он упал на спину. Она была прекрасна. На тонком лице светились глубокие печальные глаза.

– Ты прекрасна, – сказал он. – Я никогда не думал, что ты так прекрасна.

– А думал ли, что каждый имеет свою смерть, не похожую ни на чью другую?

– Признаться, я мало об этом думал.

– Тебе казалось, что будешь жить вечно?

– У меня и так была слишком длинная жизнь.

– Ты хорошо её прожил?

– Пожалуй… хуже, чем мог бы. Вот, всё что у меня есть – холод, дорога и звёзды. Я не оставляю ничего, о чём мог бы сожалеть. А если я не сожалею, то люди и подавно не будут. Выходит, я не оставлю после себя ничего.

– Может быть, ты просто забыл? Прогнал из памяти всё, достойное сожаления. У меня есть для тебя подарок.

– Подарок в час смерти? Это забавно.

– Потанцуй со мной.

Он встал – под сапогами скрипнула пожухлая от мороза трава. Протянул руку. И она вложила в его ладонь тонкие холодные пальцы.

Музыка зазвучала прямо в сердце, понесла, закружила.

Проблески сознания дарили ему удивление. «Неужели умирание так прекрасно? Я уже мёртв или ещё нет? Наверное, да, иначе откуда эти звёздные россыпи под ногами вместо седой от мороза травы? Куда делась её чёрная хламида?» С ним танцевала девушка неземной красоты, хрупкая и невесомая. Он обнимал её стан, и собственные ладони казались ему ужасно грубыми, как будто их из дерева топором вырубили.

Лёгкие кудри её летели, прикасались к лицу, дарили мимолетную, нечаянную ласку. Платье мерцало странными мягкими переливами, они затухали и разгорались опять, а длинный шлейф рассыпался звёздами в ночи, или это звёзды собрались, чтоб стать её шлейфом…

«Я умер?… Или ещё жив?..»

– Я хочу поцеловать тебя, – сказала она, и он ничего не ответил, только тонул и тонул в её глубоких тёмных глазах.

Тонкие руки скользнули по плечам, обвили шею. Мягкие губы прикоснулись к его губам, и он закрыл глаза, всем существом своим отдаваясь этой последней в жизни ласке и благодарный за неё.

…озноб и тишина. холодная трава под босыми ногами. и одиночество до отчаяния. вдруг ласковые руки и всеобъемлющее тепло, в котором растворилось без остатка всё дурное.

Мама… Неловко шевельнулись губы, отвыкшие от слова. И жжёт под веками… забыл… пожухлая листва засыпала плиту. Прости… Я виноват перед тобой… А память влечёт всё дальше… сквозь всё, что было радостно и больно, и стыдно… босым, по сожаленьям, что сделанного не вернуть и прожитого не исправить. Где поступить не мог иначе и мог. Прощать и быть прощённым. Как больно режут осколки того, что разбивал и уходил не обернувшись…

– Память – палач, ты научил воспоминания проходить мимо, едва касаясь тебя. Но забвение – убийца. Я вернула тебе твою память. Это мой подарок. Скажешь, как распорядился им, когда приду за тобой, Странник.

Она тихо провела ладонями по его волосам, стирая иней, посеребривший его голову.

Холодная владычица

Степь укрылась печальной вуалью, сплетённой из седых ковылей. Лёгкая, как лунная дымка, она летуче струилась и переливалась серебристыми тенями. Ветер грозился сорвать её и унести прочь.

Странник смотрел, как выкатилась круглая луна, от неё вниз потянулись тонкие лучи, подобно мерцающим струнам, натянутым между землёй и небом. Тихо-тихо полились прозрачные звуки, будто лёгкие пальцы невесомо тронули струны волшебной арфы. Ещё было спокойно и ясно. Но ветер уже дерзко вился меж струн и вплетал свою песню. Про то, что над землёй плывёт ночь Холодной Владычицы. Вот-вот помчатся по лёгким ковылям серебристые волки, голубыми инеями оборотят лунный свет и расстелют к ногам Хозяйки.

Страннику всегда было тоскливо накануне ночи перемен. Вероятно оттого, что любил тёплые ветры с медовым запахом летних полей. И сегодня тоже тянула душу непонятная тоска, будто потерял что и никак не найти… и не знаешь, что искать. А может, это луна… Всякая ночь полнолуния близка к ночи перемен.

Ветер толкнул в спину, взметнул волосы, и будто кто стужей дохнул сзади в шею. Пора. Конь осёдлан. И звёзды сложились в тропу. Открываются Врата.

– Ждёшшшшшь… – прошелестела трава, расступаясь перед ним.

– Поссстой!.. Сссскоро!.. – неожиданно резко свистнул холодный ветер.

«Жду? Я бы не огорчился, если бы она задержалась, – усмехнулся Странник. – Но её визит нисколько не зависит от моих желаний».

– Опять уходишь, Странник? – мелодично и холодно прозвучал голос.

– Владычица? – обернулся он. – Что я вижу! Ты пришла до срока?

– Хотела увидеть тебя. Я не умею ходить твоими дорогами, – посмотрела она на звёзды, и в её глазах он увидел отражение Созвездия Тропы, – ты опять ускользнул бы от меня.

– Путники не любят лютых ночей. Зачем я тебе?

– Лютых. Верно ты сказал. Разведи огонь.

– Ты удивляешь меня. Для чего тебе огонь? Ты ведь не любишь его.

– Он нужен тебе. Боюсь, застынешь вблизи меня.

От длинного платья Владычицы ширилось, росло пятно стылой травы. Мириады крохотных кристаллов распускались на каждой травинке. Они переливались, блистали гранями. Владычица стояла в переливчатом хрустальном сиянии, похожем на те небесные игры света, что видел он в Лютой стране.

– За меня не бойся, – усмехнулся Странник. – Я привык.

– Ты привык, – эхом повторила она. – К чему ты привык?

– К холоду.

– Потому что это твоё. Ты сам несёшь холод, в себе.

– Прости, Владычица – ты говоришь ерунду.

– Дерзишь? – Она расхохоталась. – Так ответь хотя бы себе, дерзкий Странник, почему в тебе нет страха передо мной?

– А когда я боялся тебя, Владычица? – насмешливо приподнял он бровь. – Разве мало бродил я по Лютой стране? Мало ночей провёл в твоих снегах? Правда, говорят, теперь ты стала жёстче. Травишь ночных путников волками.