Пушкин и другие флотские. Морские рассказы

Прикол первый. Невероятная фамилия

Подлинно золотым пером написано: «Пушкин – наше всё!» С любых неожиданных сторон на это звонкое утверждение выйдешь. И при совершеннейшем подъёме духа за всяким разом в том убедишься. А что если взять закрытые для многих любопытствующих грозные военно-морские силы? Ничуть, друзья, не слабо!

В самом конце шестидесятых прикололась полярной розочкой к славе русского поэта брутальная история. По народной систематике, она – завзятый прикол. Судите сами.

…Причальные кнехты северодвинской базы держали на швартовых подводный атомный крейсер. Ракетное нутро гиганта прятало такую ядрённую силищу, что запросто сумела бы убавить географию на целый континент. По крайней мере, опустошить.

Краткосрочный ли ремонт предстоял или нечто иное, не так важно. Нужная нам подробность – звонок с берега. Чётко, как принято у военморов, минутой дело изложилось: – Комендант города … Патрулём задержаны в подпитии три ваших офицера. – Есть. Принял. (Дескать, пошлю за имевшими честь не слоняться угрюмыми). – Ваша фамилия? – Пушкин.

Телефон уловил клацанье брошенной в сердцах трубки. Не успеет, пожалуй, и оборотистый кок придать котлетам аппетитный оттенок, как вахтенный сверху рубки докладывает: – К нам комендант с группой офицеров.

Заподозренный в издевательском глумлении над первородством комендантского чина, знамо, раздолбайской пьяной неадекватности и чёрт те в чём гораздо ужаснее, выскакивает на палубу. Не надо быть провидцем, чтоб усечь: арестовывать прибыли. Забавно, да пока не до того. По-строевому шику тотчас рапортует: «…старший помощник «К[1]-…», капитан второго ранга Пушкин». – Может, ещё скажете Александр Сергеевич?! – Да. Александр Сергеевич. – Ваши документы! – изнову распалясь, взрыкивает комендант.

И только заглянув в корочки, поднёс руку к козырьку. – Извините. Сейчас мы ваших офицеров сами доставим.

Эзоповским языком властного мужика прозрачно признавалось: ладно, мол, все прощены. За то, что невольно взорвался, не буду портить гулякам погонную жизнь.

Так-то старпом в одно и то ж ФИО. Отлично службу правишь. Всплывай чаще, подводный ты наш Александр Сергеевич!

…Кто поведал историю от первого лица, был уже капитаном 1-го ранга. Скучная попажа морем по служебной надобности заставила его припомнить кое-что повеселей.

Сама обстановка в рубке комфортного рассекателя мелких волнишек располагала к досужной откровенности. Она же лишала штучных катерников робости от близости ходячих больших званий.

Умудрись-ка бок о бок изображать строгую иерархию…

О том же и пословица: «В тесноте да не в обиде». – Вы и впрямь потомок Пушкина? – спросил с непритворным простодушием главный тем днём на маленьком борту Алексей. – Ну, это вряд ли, – поддержал сомнения, выходящие за край мыслимого, интересный рассказчик с отчётливой флотской харизмой. А то, что отвёл глаза, точь-в-точь явленные на холсте художника Тропинина[2], никто не уловил. Понятно, погрубей общество – не столичные эстетствующие хлюпики.

Каждый в рубке (воздать должное напрямую) – из отборных североморских волчар. Сугубо портить их культурой – тоже самое как сдуру компАсы размагнитить. Будет гораздо лучше оставить таковыми, к чему они душами призваны, подо что суровостями службы заточены.

Перебрав сто резонов на этот счёт от житейских практиков, закончишь сто первым от скаварлыги позорного. Паркет, де, эрмитажных зальцев, академических галерей, без этих самых водоходцев прослужит дольше. Пущай свои стальные палубы до пенсиона шлифуют. И так сотворёны на зависть: плечистые, рослые, с натиском во взоре. Любая баба от этаких потечёт.

Однако ж, ничего не бывает без исключений. Сам капраз[3] поразительным антиком оказался. Чур! Попридержу. Это и всё-всё иного порядка, пока мается в очереди следующих времён.

… Так получилось, что мелькнувший эпизод имел продолжение много позже: перед самым (не будь к ночи помянутым) перестроечным развалом державы.

Разворачивает как-то Алексей Германович на досуге центральную газету. Разумеется, будучи уже в иной ипостаси, редко вспоминающий ту давнюю доставку высокой комиссии.

Ба! Знакомый! И контр-адмирал! Нынче главный редактор «Морского сборника». Картины маслом пишет, повести, стихи. 27 лет (!) подводным плаваниям отдал. Сколько-то из них был командиром дивизии атомных подлодок. Награждён золотым оружием – адмиральским кортиком. На фортепьяно любит играть, прекрасно поёт. Без напряга владеет английским, французским. Учредитель и президент Пушкинского общества. «Да!» (В жизни так Алексей не удивлялся).

Что же из той газеты он добрать не мог?

Ну, конечно же, стыдливо поделикатничали, упустив, что мать с отцом претерпели от раннего советской режима весьма жестоко. Любимая властью 58-я статья: «10 лет без права переписки» означила смертный приговор Сергею Ивановичу и … дурное извинение, плутавшее треть века, в виде мятой бумажки-четвертушки. Реабилитирован, знайте. Вроде, погорячились мы.

К миллионам бездольным родным конвертные черепахи, наконец, доползли. И во всех – розовый конфуз троглодитов, бравшихся осчастливить оставшуюся часть русского народа.

Не боль ли вечная остаётся после такого в оскорблённых душах? Вот тайна, которую теперь ни у единого из тех получателей не вызнать.

Продолжил Алексей рассматривать фото. Справа на снимке впечатлял представительный отец игумен с филигранным напёрстным крестом. По всему видать, потрудился вдосталь на бескрайней пашне духовного поприща. Скольких от бесов спас! А над эдакой, ей-ей, почтеннейшей компанией заголовок: «Прямые потомки Пушкина».

Моментально припомнилось: «Ну, это вряд ли». Тогда лишь постиг Алексей, введённый когда-то в обманчивое недоверие, тайную связь сокровенных истин примерной складности.

Титулованный русским народом на веки вечные, как «наше всё», А.С. Пушкин и досель через потомков живым стилем творит. Даже вопреки родовой дворянской скромности, что не даёт колоколить, поднаготная обязательно проявится. Всяческие «вряд ли» на расстоянии отметёт.

Потому и величается наш народ великим правдолюбцем. Не проходные у него лепилы-самозванцы. Даже хохмить ни моги! Уж кого-кого, а комендантов разных мастей в стране хватает.

Прикол второй. Сбережение горла

«Без преувеличения скажу, из когорты избранных Богом возить иногда приходилось! Недаром наш «ПСК» был в личном распоряжении начальника тыла Беломорской военно-морской базы.

К примеру, несколькими годами раньше прокатили до Мудьюга и обратно прежних соловецких юнгашей. Средь них выделялся знаменитый оперный бас Борис Штоколов. Весь действительно портретный, броский для глаз мужчина. Может и самый читаемый тогда Валентин Пикуль за компанию рядом притулился и в мыслях витал. Жаль, сей факт не установлен. Писатели скромны, чудаковаты, заняты вечным подмечанием моментов.

Выглядели братья по войне будто без понтов в раннюю юность вернулись. Всюду, где постаревшие мальчишки с бантиками[4], – раскованные шутки, восклицания, подколки, смех и, всеконечно, «Прощайте скалистые горы». Стопок за Победу, былые эсминцы, торпедные катера, за погибших друзей опрокинули уже бессчетно. Нравилось им напоследок подставляться свежему беломорскому ветру. От того всё самое настоящее в их жизни недавним днём казалось. Неуёмные однокашники страстно желали продлить, а лучше – ещё круче вспенить волну юнгашеского настроя.

Приличествующим случаю столиком служила крышка над комингсом люка. На ней сервировка в духе разудалой морской вольницы. Значит: водочка, стопарики и чем занюхать.

Бывалыми подмечено: на скоростном ходу совсем иначе тостуется и пьётся. Иначе звучат и доходят слова. Всё там заводит выдать чего-нибудь на улётном пределе. Единственная худая мысль каждым прячется: «Эх, свидимся ли вновь?»

Нет веры на тот счёт, понятно, ни у кого. А раз так, отрываются напоследок по полной. И наливают до пролива.

Артист Большого театра с намотанным замысловато вокруг шеи кашне всё порывался в гуще славного товарищества: – Ребята! Я вам сейчас спою! Во всю моготу спою!

Боже! Как великолепно смотрелся он в той воистину княжеской решимости! Даже концы шарфа за могучими плечами смутно напоминали крылатые одеяния рюриковичей, водивших русские дружины на жестокие сечи. Широкая грудь его начинала вздыматься, прокачиваясь отменным, настоянным на море и сосновых лесах, воздухом.

А ну как до слёз проймёт горьким страдательным романсом «Гори, гори, моя звезда»? Аль обрушит, под стать себе, арию князя Игоря, заглушая перекат звяги мотора?

Первым, воздев к небесам руки, и тоже кутанным, откликался приставленный к басу шустрый московский еврей. – Борья! Умоляю! Не пой! Берьги горьло!!!

– Да разве ж так опекают?! – возмущалось доблестное окружение. – Сгинь, вредитель!

Сейчас же кто-либо встревал с очередным тостом или допытывался, вроде: «Помнишь ли ты Толяна рыжего?» – Из чьих будет? – Да артиллерийских электриков! Забыл? Во даё-ё-ёшь.

Уже на автомате осушалась стопка. Штоколов виновато кололся: «Толян как-то не всплыл в памяти. А вообще вы все у меня в сердце. Оно на одну колодку болит: и за живых, и за мёртвых».

Крайне растроганные юнгаши находили выход для чувств чисто по-русски. Опять-опять через край да под острое словцо! Уже другой, точно из-за пазухи, вытаскивал новый вопросец: – Ка-а-к звали нашу школьную соловецкую лошадь? – Бу-тыл-ка! – отбился басом бывший торпедный электрик. – Смотри-ка, вспомнил! Подналадили мы Борину память.

Раздушевным образом истекало серебро минут на той короткой палубе. Не иначе – жалован последний милосердный подарок судьбы. Чегошеньки маячит за тем – никому не хотелось знать.

Опережая очередной буйный порыв, сам по себе приспел предолгий вынужденный антракт. Геройские ребята и известный на весь мир певец покойно отдыхали».

За свою тесную причастность к ВМФ Алексей изрядно испробовал перипетий на морях и у диких берегов.

По известному числу промчавшихся лет покинул капитан ходовой мостик. Стало быть, втянулся в нескончаемые ветеранские, семейные делишки. Эких самых «туда-сюда», подобным сущим напастям, ни за что не переделать. Однако к чести своей, он пытается. Для меня всё ж щедро времечко выкроил. Сугубо по-товарищески доверился тому, с кем совсем молодыми т/х «Якутск» Северным морским путём во Владивосток перегоняли.

Почти стороннюю роль при словесном подарке я так мнил: не лукавя, не нырнув в фантазии, записать к интересу потомков. Ведь охочие, пытливые, пусть и малым числом, завсегда сыщутся.

Прикол третий. Назовём безыскусно – Ящики

«Перевозили мы в прочнейших деревянных предметах аккумуляторы для лодок.

Оба трюма и палуба были забиты тем чрезвычайно нужнейшим техническим добром. Что таки ценней: ящики или без чего дизельные подлодки в спрятанном состоянии не ходят? Вопрос лишь на первый взгляд прост, как мычание. Даром что ль на Северах всегда проблема с деревом? Особенно мастеровитые средь голых скал из-за того очень страдают. Построгать бы в радость, затем ласковую на ощупь деревяшечку пришурупить – это ж поцелуй счастья!

Вот доставили до точки N – началась выгрузка. Смотрю, офицеры ящики пустые потаранили. Стопорю побочных рукодельных талантов, по долгу отвечающего за груз. – В чём дело? Куда? Те без конфузной запинки: – Ваш капитан разрешил.

Я к кэпу: – Захарыч, так же нельзя. Они числятся на мне. – Да ерунда. Кто там будет считать?! – На всякий случай я запретил. Утащенным токмо адью.

Пока обедал, полагаю, ещё сколько-то ящиков спёрли. Короче, сдали мы подводникам аккумуляторы, пустые ящики в трюма сложили. И куда нам полагалось, в скором времени вернулись.

Начали те бесценные, по полтора метра высотою, сработанные из толстенных досок тщательной пригонки да с крепёжными болтами внутри, возвращать. Тут-то складские интенданты невообразимый шум подняли. Ярче сказать – залупились. Дюжины спецящиков не хватает! Знаем, мол, куда те делись. За шило[5] али за немалы интерес, поди, толкнули. По суду отвечать будете! Опять я к капитану: – Ну, что? Ступайте тушить скандал, раз сами попустили.

А у того на запахшее керосином отбрехивающая свычка. – Ничего не знаю! Ничего не знаю! – в каюту шасть и дверь на ключ. Что вы иного хотели бы прочесть? Переводу нет судоводам, раскрывающихся в трёх коротких фразах: «Я снялся с якоря». «Я вышел в море». «Мы сели на мель».

Выкрутиться пришлось, как и приличествует вторым помощникам, всего-навсё включив мозги и чуть поупражнявшись в казуистике.

Видите, говорю, документы. В них количество аккумуляторов чётко прописано: одна тысяча пятьсот шестьдесят штук. Так? – Так. – Вписать ящики, ах ти, батюшки, забыли! Тагдысь получается бардак в ответственных бумагах, домысливать которых я не полномочен. Посему в натуре мог все раздать. Логично?

Зубные скрипы складских церберов были мне ответом.

Ещё один отрадный момент из этой истории проистёк. Капитан менее частил подменять собой грузового помощника. Лишь влекомый огромной силой привычки срывался вдругорядь в космос чужих проблем без скафандра.

Когда снова довелось Захарычу запереться на ключ, это смотрелось куда героически. Даже полный атас бессилен был пробить его нервы. Но о том в свой черёд».

Прикол четвертый. Яйца Кощея БеЗсмертного

«Грузим некие контейнера. Те временные поместилища ужасно основательны. Напрочь исключают всевозможные мыслимые ЧП. Каждый такой голубчик из свинца, бетона и стальной оболочки. Вес чуда-пенала впечатляет: 60 тонн!

Видом надменно толстенен, высоковат. И таких набралось 15! Не дай Бог пойдут по трюму гулять! Борт легонько боднут…

Даю команду: «Связать их единым целым и расклинить». Слабо ещё смущённый промашками кэп резонёрствует. Точнее, во всеуслышание, приятном ему, горлопанит: – Да вы дурью маетесь! Куда, на хрен, они денутся?!

Не почему-то – по закону подлости у Святого Носа штормяга заприставал. Вдобавок получила старушка «Кострома» постоянный крен в 10 градусов. То ли ещё стрясётся?!

Осторожно выписываем нужный поворот на юго-запад. И, с никого не красящей увечной кособокостью, тащимся до Северодвинска. Когда лишь встали к стенке, выпрямились балластами. Опаньки! Ровный киль! Будто ничего опасного, от чего корабли тонут, с нами быть не могло.

Спустился я в трюм посмотреть. Вся эта свинцово-бетонная со стальными боками братия меньше чем на детскую ладошку подвинулась. Сработала всё ж обвязка и расклинка современных яиц Кощея у старых, истончённых ржавчиной бортов! Пользуясь поводом, дожимаю капитана: – Не желаете ступить на трюмные паёлы? Прикинуть, куда бы, будь по-вашему, они делись?

Захарыч чутко подвох уловил: – Я что? Я ничего. – Но тихо так сфальцетил, чтоб никто не слыхал.

Последние три года (он до 70 капитанил) в целом исправился. От всяких закавык отбивался чисто постановочно: «Все вопросы по грузу аль по делу, какие приспичат – Алексею Германовичу».

Разве что для усиления образности, порой прибегал к категоричной необсуждаемости: «И на хрен!»

Прикол пятый. Покушение на всемирный закон

«Занимаемся своим обычным, то есть всегда разным и нужным ВМФ делом. На то и придуманы неуклюжие на первоцветные впечатления вспомогательные суда.

В тот день положили нам на крышки трюмов арку. (Уточнять про неё конкретное Алексей счёл излишним). Однако длину изделия указал: от настройки до бака. Дальше за тем свершившимся фактом, сказануть по-польски, настала наша справа. Закрепили мы эту помрачи-тельную длинь, как положено, на стальные растяжки. Короче, к выходу в море отнюдь не сопливо готовы.

Из-за важности доверенного груза и вообще заведённым там порядком прибыла на борт всё решающая комиссия. Сплошь капитаны первого, второго ранга. И всего таких придирных набралось восемь.

Для начала проиграли учебные тревоги. Проверили журналы, наличие того-сего. Убедились в свежей корректировке карты. Потом добрались и до меня – грузового помощника. – Почему у вас груз раскреплен так, а не сяк? – Не понял. Поясните. – Надо его ещё вертикально закрепить. Ох, как хотелось уточниться: «За небо, что ль?» Пересилив себя, говорю: – Согласно руководящим документам, груз раскрепляется, чтобы исключить его движение в любую сторону.

Вижу, ссылки на документы их вовсе не впечатлили. Напротив, старые капразы в особицу яро взбеленились: – Мы вас в море не выпустим! Мер по закреплению предпринято недостаточно.

Выкладываю последние чужие и свои аргументы. А тем, будто летом на Яграх[6], ни холодно, ни жарко. Что бы я ни привёл из разумного, пропускают, как бабий ветер вскользь ушей и фуражек. Ладно. Продолжаем сидеть. Заметно тягомотно спорить. Входит Захарыч, плохо скрывая раздражения от чёртовой комиссии. – В чём дело, Алексей Германович? – Блин! Требуют закрепить груз вертикально. У нас уже чего, не существует закона всемирного тяготения?!

Кэп мигом проявляется во всём блеске своего поперечного выхоленного таланта: – Ну, если военные(!) отменят закон всемирного тяготения, то так и быть: крепите вертикально.

Разворачивается с молчаливым достоинством актёра-могиканина и сваливает за незримые кулисы.

Косячно спорящие, вдруг осознают неловкость своего упрямства. Им снова хочется стать нормальными людьми. Простодушно посмеиваясь над собой, окончательно распоряжаются: – Давайте ваши бумаги. Подписываем добро на отход. Что ж вы сразу-то толком нам не объяснили?»

Прикол шестой. Следовать на боевую службу в Атлантику

«Получилось когда-то, что Океанская бригада обеспечения оказалась надолго в разгоне по всей Южной Атлантики, Средиземки, у берегов Америки. Штабные чины, опекающие её, не при делах заскучали. Наконец, переступив через страшную досаду, разыскали нас, как достойную цель для служебного рвения.

Что тут началось! Чего только они не творили с нами да с «Костромой, которой к тому времени почтенно стукнуло под тридцать. По человеческим меркам – старость с клюшкой». (Выпало же ей прослужить верой и правдой 48(!) плавательских годиков. Как тут не поразиться явной заговорённости того кораблика!)

На этом самом месте автор для ремарки тиснет чуть подробностей. Судёнушко «Кострома» – из першей серии польского судостроя. Стесняясь заиграно повторяться, автор отсылает дотошного читателя к своему рассказу «Быть моряком прикольно». Там всё про такие статки[7] найдёте. Заодно и посмеяться можно. Извиняюсь, что невольно споткнулся. Вновь возвращаю словесный руль Алексею.

«Проиграли все тревоги, сличали по формулярам аварийное снабжение. Не преминули разглядеть каждый сигнальный флаг. В сотни прочего из судового хозяйства свой нос сунули. Только механикам на орехи не досталось.

Очутившиеся вновь в родной стихии проверок, вдохновенно трясли нас и трясли. А почему, собственно, нет? Ведь не «ихние». Кучей замечаний журнал обогатили, проставив самые что ни на есть сжатые сроки на устранение. «Нате, мол, мальчики, помучайтесь!»

Но уже на их беду в штабе нашёлся умник куда коварнее. Поговорил убедительно с командующим флотом. Составленную им бумагу адмирал подмахнул и… нас приписали к той самой Океанской бригаде. Стало быть, то, что с бешеным упоением комиссия выискивала, самой же и устранять. Судьба – она для всех индейка. Зело поздновато некоторые старинную присказку постигают.

Вот образчик заднего хода одного из опростоволосившихся. – Алексей Германович, что делать будем с вашей комплектацией? И у нас-то этого ничего нет.

Отстранённым от суеты смиренником, напоминаю: – Вы сами эти замечание внесли. – Да, внёс, но следуя руководящим документам. – Теперь кого очередь надувать щёки? Аукнулось вам.

Целый месяц общими усилиями якобы наши опущения исправляли. Далеко не всё удалось. То, что до ума довели, не перекрывало предписанного и наполовину. Зато в рапорте наверх лапидарно вывели: «замечания устранёны». (По-иному в штабе не поймут и виноватыми назначат).

Мало приказ: «Следовать на боевую службу в Атлантику».

Тут встали на уши все. «Как на боевую?!» «Как в Атлантику?!» Однако никто к командующему флотом обратиться не посмел. Потому как надо честно признать: те реалии не для нас. Извольте сами де, товарищ командующий, убедиться.

В голой же данности – надо получать карты в Североморске. Произвести остатние дёргания и под марш духового оркестра отчалить в поход за славой!

Решающим пред тем часом ломаем с офицерами головы. Ничего путного, к досаде, в казённики[8] наших умов не подаётся. Вдруг с лёта горящая мысль. Встаю, как на суде чести, и рублю по простоте: – Ребята, а как же мы с лодками будем работать?

Штабные даже плечами не повели, погружённые в молчанку. Захарыч на занятой позиции как можно ближе к себе, родному: «Ни за что не пойду. Увольняйте». Лермонтовским фаталистом хранит молчание старпом. Дескать, куда кривая вывезет, в том и общая чаша. По другим вижу – решительно никто наших приключений не хочет, но делать нечего. Раз так, продолжаю, подпустив корабельного подстёба: – Сразу надо походное построение продумать. Это я к тому, что нам нужен танкер с топливом, «водолей» на пару тысяч тонн и средний транспортник со съестным. Эскадренный ход привязать к нашим возможностям: 10 узлов при тихой погоде. Самостоятельные запасы не ах: дизелюхи на 25 суток хода со стоянками. Питьевой воды всего 10 тонн! Провизионка у нас, хоть в забитом варианте, через месяц опустеет. Нам же там, поди, полгода болтаться. Это без учёта переходов туда, обратно!

Погонные люди, чувствую, виртуально «чёрный квадрат» рассматривают. От них ни гу-гу. – И всё-таки, как же мы с лодками будем работать? У нас же гидроакустической станции нет!

Капразы вскочили резвее школяров по звонку на летние каникулы. – Чего?!! ГАС нету?! Всё! Всё! Пишем бумагу: в виду отсутствия на судне ГАС просим дать «Костроме» замену.

Рождённую в озарении бумажную драгоценность срочно под адмиральский росчерк пера. Ждём-с.

Через день телефонограмма с волшебным текстом: «Следовать в Северодвинск».

И мы туда на предельной подаче соляра в «болиндер»[9] как рванули!!!»

Прикол седьмой. Тиканье из мины

«Видено-слышано-заезжено: стоим мы в Североморске. Грузимся в оба трюма боезапасом. Имеем задачу весь сей шикарный ассортимент в Северодвинск доставить.

Докеры – не какие-то там мужики-бывальцы. Всего-навсего посиневший от холода молодняк – матросы срочной службы. Соотносительно штатским понятиям, бригадирами у них – старотипные мичмана. Значит, рослые, широкоскулые, непрошибаемые ничем. Они не просто отбывают палочку дня рукамиводителями. Увлечены серьёзней некуда: подают себя возглавителями трюмной укладки. Никто ребятушек, конечно, не подгоняет. И в том залог-страховка, что всё окончится отбытием в добрый час.

Вдруг по салобоновской оплошности роняется на паёлы нечто. Мина!!!

Хоть косой коси тех, кого этот замес до смерти бы напугал. Вдобавок – из нутра, где сотни килограмм ВВ[10], затикало!!!

Возле и чуть поодаль сполна момент оценили. Я же начинал вникать, пока опосредовано. Смотрю – из первого трюма все брызнули. Даром что по скоб-трапу стартуют на палубу! Но и сколь резвости хватает, рвут прочь. Лица белые, глаза на единый стандарт блестят отдраенными полтинниками. Впереди матросиков, заражая личным примером, мчится мичман. Хвать его и, помогая опомниться, кричу: – В чём дело?! – Там мина тикает! – Боевая?! Учебная?!

– Понятья не имею. – Звони с вахты в штаб, – и выпустил мичмана как пулю из ствола. Топотом, криком, шумом заинтересовался капитан. – Эй, чего у вас? – В мине часовой механизм сработал! – Во как! Разбирайтесь. Пойду в каюту.

Лицо Захарыча такое, будто пустячными словами перекинулись.

Я же в ожидании недолгой развязки на палубе остался. В третьем посмертном «он», осознавать себя начинаю. Ага, тормознулась пожарная машина. С её подножки соскакивает бравый офицер в тельняшке. На плечах, по спешности выезда, китель наброшен. Нисколько не раздумывая, смело прыгает с причала на борт. – Показывай! Майнаемся в злополучный трюм, вроде падая. – Вон та! – А-а-а, – тянет каплей[11] малокровно, – эт учебная.

Вопрошаю, переходя на ровное дыхание. – Почему тикает? – Сейчас якорь отстегнётся и всё.

В точь по евоному. «Чик-чик-чик» замер. Резкий щелчок. Задняя часть авиационной донной мины с обещанным мне эффектом отвалилась. Чертовка якобы подвсплыла в исходное, ожидая «свой» корабль. Героический минёр принялся отряхивать уроненный китель. – Ведите греться. Зима! Бр-р.