Глава 1
Он снова бежал и падал, привычно сгруппировав мышцы, превращался в целенаправленный механизм из плоти и крови. Движения его были мягкими и стремительными одновременно. Именно так преследует свою жертву гепард – неумолимо и торжественно.
Воздух, выдыхаемый разгоряченными легкими, заставлял трепетать крылья тонкого носа – Матвей никогда не позволял себе дышать распахнутым ртом, как бы тяжелы не были нагрузки. Хриплое дыхание, пот, застилающий глаза, – все это было в его жизни, но не во время учебных тренировок.
Полоса препятствий с неизменной стрельбой по движущейся мишени, с рукопашным боем, прыжком с пятиметровой высоты, с метанием ножа в самом конце пробежки была для Матвея скорее развлечением, чем трудоемкой работой. Он вентилировал легкие короткими, частыми вдохами, упорно сцепив зубы. Сердце бухало в ребра с намерением выскочить наружу, а тело наполнялось ликованием от сознания собственного совершенства.
– Аз есмь, Бог!!!
После этого Матвей обычно просыпался…
Он лежал в темноте с закрытыми глазами, дышал коротко и шумно, как в только что пережитом сновидении – готовился к следующему этапу текущей ночи. Он знал, что ему присниться дальше – слово в слово, жест в жест…
Было время эти сны мучали его еженощно. Он бесновался, крушил мебель; пробовал напиваться до бесчувствия – не помогало. От большого количества водки его неудержимо рвало до полного очищения организма от отравляющей субстанции. Однажды выпил снотворное, предложенное сердобольной соседкой (старушке, наверное, надоели Матвеевы ночные разборки с предметами интерьера) – вырубился сразу… да так, что сон был сродни смерти – полное забвение и ощущение потерянного безвозвратно времени. Больше медикаментов он не употреблял, справился собственными силами. Принял навязчивые сны как часть своего нового бытия. Даже сумел стать ироничным, говорил на ночь:
– Посмотрим фильм «Последнее дело Благого».
Или «Крах императора Благого», или «Ошибка Благого», или «Благой говорит «прощай». И сны отступили. Теперь они снились ему нечасто, раз или два в году. И называл он их теперь иначе: «Привет от Благого». Даже ностальгировал в некотором роде…
Вот и сегодня был как раз такой сеанс сновидений… Матвей тряхнул головой и быстро сел на постели – не будет спать! Позволит воспоминаниям не прикрываться маской лживого сна…
Всё было не так в этот день! Споткнулся на ровном месте и уронил автомат, уже на плацу лопнул ремешок на часах – такой прочный, безо всяких видимых повреждений… Пришлось засунуть «командирские» в карман. Это сейчас он понимал, что Судьба посылала ему Знаки, которые он не смог (или не захотел!) тогда понять. А уж чего проще! – додумать, сиди нынче, Благой, дома. Не твой час демонстрировать умение перед заезжим командованием!
Он не понял. Да, по правде говоря, в ту пору он не верил ни в какие Предсказания и Указующие Персты. Собственно, и сейчас не верит, хотя и признаёт – существует в природе нечто, неподдающееся человеческому пониманию.
А хорош был Матвей Благой тогда на полигоне… чудо, как хорош! – хоть в Голливуд крупным планом в какой-нибудь блокбастер. Подумал о себе в третьем лице, потому как не пришло еще время воссоединиться сегодняшнему Матвею Благолепову и прошлому Матюхе Благому в один организм, связанный нервными окончаниями и душевными переживаниями напрочь. Он приближался этот момент воссоединения, и в преддверии его, как всегда, заныло сердце…
Рукоятка ножа тяжело и весомо легла в ладонь, он ласково погладил пальцами её отполированную поверхность – жест уже автоматический, выработанный годами. Солнце било прямо в лицо, мишень свою – Алешку Ремизова с пришпиленным на груди бутафорским сердцем, он не видел – лишь различал силуэт, темный контур, но и этого для него было достаточно. Сейчас он поразит начальство своим умением владеть ножом «вслепую» (терпеливо дождался, когда завяжут глаза плотным черным шарфом), выслушает похвалу – сухую и скупую, как и положено по уставу, немного устало и с ленцой – красуясь! – ответит: «Служу России»… А после будет с Алешкой глушить пиво под сушеную тарань и восторженное хихиканье каких-нибудь веселых девчонок.
Матвей четко помнил, что именно такие мысли витали у него в голове – глупые, ненужные. Расслабился, так непростительно…
Впрочем, как оказалось в последствии, какие бы мысли не витали в тот момент в его голове, ничего исправить он уже не смог бы… никогда! Тьма поразила его в момент броска. Он уже почти выпустил нож. В долю секунды он четко осознал, что кидать нож «вслепую» и кидать нож слепым – всё равно, что плясать с ногами и без ног. А в следующую долю секунды понял, что убивает своего лучшего друга Алёшку прямо сейчас… Кончики пальцев уже расстались с рукояткой… Все, что мог Матвей – крикнуть со всей мочи:
– Лёха, падай!
Дальше всё завертелось, как в калейдоскопе. В полнейшей темноте он ощущал этот нескончаемый калейдоскоп движений вокруг себя потоками порывистого воздуха и нагромождением звуков. Чей-то истерический вопль у самого лица…
– Пьян, сукин сын! Пьян!
Чьи-то пальцы стиснули его плечо, скорее ободряюще, чем враждебно…
– Я его убил? – почти безразлично спросил эти руки Матвей.
– Плечо разрубил, – голос принадлежал Косте Зубову (Матвей узнал!) – Он упал, тебя послушался… тем и спасся.
– Чего тогда орут?
– Крови много, генерал форму испачкал, забрызгался…
– Зачем близко лез?
– Селфи хотел сделать… на память, мать его!
Они переговаривались вполголоса, не обращая внимания на сумятицу. Зубов слегка тряхнул его вялую руку, которая – Слава Богу! – не стала рукой братоубийцы (небеса знают – Алёшка был ему за брата!).
– Ты что? Что с тобой, Благой?
– Не вижу ни хрена…
На этом обычно вторая часть сновидения заканчивалась – покрывалась кромешным мраком, вязким и от того устрашающим. Всегда после таких ночей холодный пот пробивал мышцы, а руки и ноги ходили ходуном. Справился и с этой напастью: холодный душ, интенсивный массаж конечностей и постоянная, невидимая для посторонних тренировка мышц тела. Он напрягал и расслаблял мышцы, играл ими, как бодибилдер на подиуме. Это стало привычкой, второй натурой. Чтобы скрыть свои упражнения, носил мешковатые костюмы, просторные брюки, очень похожие на изделия незабвенной фабрики советских времен под названием «Большевичка». От этого казался мужчиной полным. О том, что под одеждой скрывается крепкое, мускулистое тело знало только зеркало в его спальне. Матвей каждое утро придирчиво оценивал свою обнаженную плоть – стать толстым и рыхлым было его фобией номер один. Впрочем, неверно! Просто он не хотел быть толстым и рыхлым. У него не было никаких фобий, после знаковой беседы с главным врачом госпиталя все его фобии объединились в одно целое и превратились в «пшик». Ибо, нельзя повешенному бояться – утонуть в реке!
Глава 2
Крики постепенно затихли, приезжему начальству объявили, что виновник отправлен на «губу» и будет наказан по всей строгости. На самом деле Матвея увезли в госпиталь.
Зрение вернулось к нему через три часа. Сразу. Будто кто-то взял и включил изображение твердой рукой. Матвею даже почудился щелчок.
Эти три часа не прошли даром. У него взяли все анализы, какие только смогли; стаскали на рентген и даже свозили в частную клинику на томограф. Он провалялся в этом громоздком аппарате около часа, абсолютно голый, уже зрячий, но никому не было до этого дела. Люди в белых халатах сосредоточенно копошились над снимками, шушукались и не обращали внимания на то, что пациент стучит зубами от холода. Поэтому на обратном пути, согревшись в войсковой газели, Матвей заснул, так и не успев оповестить о своём исцелении. Проспал он до следующего утра и проснулся в дурном расположении духа от того, что впервые увидел сны, к которым потом привык, и по которым теперь даже скучал, если их не было достаточно долго.
Медсестра принесла ему «утку», как немощному старику. Благой гаркнул на неё так, что стеклянные переборки стен, отделявшие палаты друг от друга, задрожали.
Примчалась хорошенькая врачиха, тоненькая: рыжеволосая коса, толщиной в девичью руку, моталась у неё на груди ярким, раздражающим Матвея фактором. Докторша явно его боялась. Матвей на секунду устыдился и спросил уже нормальным голосом:
– Что с Алёшкой Ремизовым?
От этого простого вопроса женщина впала в мандраж – губы у неё задрожали, а пальцы вцепились в кончик косы, намереваясь растрепать прическу. Благой опять взбесился.
– У вас тут все суки тряхонутые?! – это были самые приличные слова, извергшиеся из его горла. Остальное можно было заносить в энциклопедию русского мата, как вновь возникшие идиомы ненормативного русского языка.
– Что это вы бесчинствуете, голубчик?
На месте докторши возник старикан: розовощёкий, весь кругленький и гладенький – прямо Айболит!
– Елена Николаевна – достойная женщина, врач. Да и звание у неё старше вашего…
Матвей заткнулся, он как-то очень быстро начал сейчас соображать.
– Неправильный тон, товарищ подполковник медицинской службы, – сказал он, обретая спокойствие. – Таким разговаривают лишь с умирающими. Вы должны были заорать в мою наглую морду: «Стоять! Молчать! С кем разговариваешь?!» Вот тогда бы я поверил, что моему здоровью ничего не угрожает.
– Я не собираюсь от вас ничего скрывать, молодой человек.
– Это радует, – хмуро откликнулся Благой. – Значит, вы расскажите мне об Алёшке Ремизове.
– Лейтенант Ремизов отправлен воздушным транспортом в столицу. У него разрублено плечо, практически отделено от скелета. Ему предстоит сложная операция, которую наши врачи выполнить не в состоянии, просто нет специалистов такого уровня. Парню повезло, что при инциденте присутствовал столичный генерал – подключил свои связи. Прогноз, в принципе, позитивный, хотя всегда есть вероятность непредсказуемых осложнений. Думаю, вы это понимаете… Ничего более конкретного сказать не могу – просто не знаю – а предсказаниями никогда не грешил и не грешу.
Он присел на край кровати и вытянул из кармана пачку помятого «Беломорканала», протянул Матвею, угощая. Привыкший к более изящному куреву, Благой кобениться не стал, закурил. Они замолчали. Матвей терпеливо ждал пока главврач насладится ритуальным действом, не торопил события. А куда торопиться? – похоже, все ответы за спиной, как горб у верблюда – и никуда от тебя не денутся. Узнать неприятные новости пятью минутами раньше или позже… Может быть, не стоит ничего узнавать? Уйти в счастливом неведении, и пусть жизнь катит до установленного Всевышним срока…
– Ты ослепнешь, – сказал «добрый доктор Айболит» жёстко. – Когда, целиком и полностью зависит от тебя самого.
Такого Благолепов не ожидал. Даже, если бы услышал – тебе жить осталось две минуты – и тогда не был бы так ошарашен. Он бросил моментально потерявшую вкус папиросу на первозданно чистый кафель пола больничной палаты и сосредоточился на струйке дыма, потянувшейся вверх тонкой нитью.
– Со спецназом своё будущее не связывай, тебя комиссуют. Я уже подписал все необходимые бумаги, – продолжил врач. – Никакой деятельности отягощённой ответственностью за человеческие жизни. Ну, ты понимаешь. Шофёр, летчик, строитель – всё не для тебя. Никаких чрезмерных физических нагрузок. Хотя поддерживать себя в тонусе нужно, излишняя полнота тоже чревата последствиями. Никакого запредельного секса. Раз в месяц, тихонечко, по-коммунистически – без ажиотажа и взрывных страстей.
– Не верю ушам, – тоскливо протянул Благой, – картина для столетнего старца… Док, мне четыре дня назад исполнилось тридцать.
– Почти возраст Христа… Самое время начать новую жизнь! – эскулап наполнился энтузиазмом. – Смотрел твои данные: незаконченная аспирантура – без пяти минут доктор исторических наук! Можешь стать преподавателем. Детишки, студенты всякие… непривычная стезя, конечно… – голос старика затих, он сам не верил в нарисованную картину.
– То, что вы предлагаете – не жизнь вовсе, существование.
Папироса на полу погасла, дымок иссяк…
– Всё для того, чтобы жрать, спать и срать… по расписанию! – Матвей захохотал и резко оборвал смех. – Не хочу!
– Выбора у тебя нет.
– Выбор есть всегда («застрелюсь» – констатировал спокойно рассудок). Просто нужно мужество…
«Айболит» посмотрел на него понимающим взглядом.
– То, что ты назвал сейчас мужеством – просто бегство. Трусость, короче! Судьба готовит тебе настоящее испытание, проверяет из чего ты сделан: кремень – мужик, как говорят, или так – дешёвка.
– Ладно, Айболит, – Матвей панибратски хлопнул подполковника по плечу. – Умерь красноречие, я еще не ослеп. А курок и в кромешной темноте отыскать сумею.
Ушел из госпиталя сразу же, безо всяких формальностей. Никто его не задерживал. Это добило Благого – его уже не считали военным человеком, не требовали соблюдения субординации и остальных, милых сердцу именно сейчас, проявлений дисциплины и армейского порядка.
В казарме было тихо. Собственно, это была не казарма в привычном смысле слова, скорее, общежитие коридорного типа – с комнатами на два койко-места для холостых спецназовцев. Матвей зашел в свою комнату, глянул на кровать соседа, ощетинившуюся голым каркасом пружинной сетки. Не удивился, нет. Конечно, Ремизов выбыл из части – место его свободно. Вот так же через пару дней (пока не подготовят все нужные документы!) ощетинится и кровать Благого… Матвей двинул сооружение ногой – и раз, и два. Кровать ответила неожиданным гулом.
– Обиделась, что ли? – спросил Благой ворчливо. – Зря.
В голове было пусто, думать не хотелось, и Матвей заснул, во всём обмундировании растянувшись на обиженной кровати.
Проснулся, почувствовав на себе внимательный взгляд.
– Чо надо? – спросил грубо, не открывая глаз.
– Так докторишко присоветовал приглядывать за тобой, – как всегда скаля в улыбке зубы, отозвался Ухватов Пашка.
– А ты, значит, сторож и конвоир – един в лицах?
– А, как хошь назови…
Благой хмыкнул. Пашка пришел в отряд недавно и заметно отличался от других новобранцев исключительной бесшабашностью и махровым пофигизмом.
– Башку тебе проломлю и в окошко выброшу, – все еще не открывая век, ровно оповестил Благолепов.
– Ага, – Пашка весело хекнул, – все так и сказали – пересрали. А я, Матюха, ничего не боюсь. «Дэффект» у меня такой от рождения.
Про «дэффект» Матвей знал. Сам и пустил это выражение применительно к Ухватову.
Дедовщины в отряде не было, но субординация между «старичками» и «салагами» соблюдалась. А тут объявился Ухватов со своими нестандартными взглядами на жизнь и с обостренным чувством юмора. Короче, хотели парня бить, чтобы поучить порядку. Тому бы стерпеть пару тумаков (бить-то по-настоящему и не хотели вовсе), выказав желание подчиниться правилам. Ан, нет! – один против пятерых… Дров наломали бы: в телегу не загрузить! – а только накатать, эту самую «телегу». Пришлось Матвею вмешаться. Врожденный «дэффект» глупости – его диагноз – удовлетворил противоборствующие стороны, и все закончилось смехом, совместными посиделками в ближайшем пивном баре. После этого Благой, вроде как, опекал парня – само собой сложилось и утвердилось в отряде.
Вот и провожать Благолепова отправился только Пашка. Рано утром тащился к автобусу, подволакивая ноги, то и дело тыкаясь плечом в плечо своего наставника. Матвей был не в обиде, он и сам не хотел никого видеть, а к Пашке отнесся, как к неизбежному злу. Вид у парня был унылый – совсем, как у Матвея в душе! – поэтому они на разговаривали. И лишь, когда осталось Благому – вскочить на подножку трогающегося «Икаруса», Ухватов пробормотал, не поднимая глаз:
– Я того… Матюха, переберусь на твою кровать…
То ли спрашивал, то ли утешал… Благой смачно сплюнул, хлопнул парня по плечу и ответил бодро:
– Кровать – не баба, пользуйся… – запрыгнул в салон автобуса и не оглянулся назад туда, где Пашка Ухватов стоял, высоко запрокинув голову, и ловил конопушками щек лучи утреннего солнца.
Глава 3
На порог родительской квартиры ступил, как эмигрант на территорию чужой страны – сделал шаг и замер, не зная, что предпринять дальше. Встречающих не было, да и не могло быть, родители умерли – отец давно, а мама два года назад. Сестра была жива, но обитала где-то в запредельном для осознания Матвеем месте. Хилок! – одно название вызывало приступ неудержимого смеха, то ли диагноз, то ли образ жизни. Катерина обижалась на такую оценку, нахваливала свое «болото», говорила, что интересней и красивей мест не сыскать, звала в гости, обещая разрушить его стереотипы. Он соглашался… но так и не собрался, а теперь уж не соберется никогда.
Постояв в нерешительности, втянул застоявшийся воздух нежилого помещения, чихнул и, напомнив себе, что, по сути, человек военный – всегда человек военный, принялся действовать, как будто получил четкий приказ от командования обеспечить Матвея Благолепова условиями гражданского существования в полном объеме.
Во-первых, распахнул настежь все окна, впуская в помещение живое дыхание подступающей золотой осени. По ходу этого занятия, срывал запылившиеся от времени шторы и складывал прямо в чрево чугунной ванны, здраво рассудив, что это хранилище будет самым побудительным мотивом для незамедлительного привидения занавесей в порядок. Захочет же он вечером принять душ?.. Или примет его среди вороха бархата и скользящей тюли…
После этого задвинул чемодан и спортивную сумку под стол – весь свой багаж и, прихватив папку с документами, отправился по казенным инстанциям. Занятие то ещё! Он убил на это мероприятие весь день, но результата добился – свои приватные потребности привел в четкое соответствие с государственным законодательством. В этой суматохе как-то забыл, что хлеб насущный стал тоже его личной прерогативой.
Вновь замер на пороге квартиры, соображая, в какое место направиться, чтобы пожрать. Втянул ноздрями воздух и возмутился:
– Пылью все равно пахнет!
Сказал громко и неожиданно услышал ответ:
– Конечно, пахнет. Уж два года никто не живет – редиску по плинтусам, наверное, можно сеять.
Он повернулся на голос и увидел из темноты своей прихожей на освященном пятачке лестничной клетки женщину, молодую и смутно знакомую.
Представив, что сейчас придется заняться уборкой, Матвей не воодушевился и тихонько выругался – для внутреннего пользования, не на публику, но был услышан.
Женщина зацокала каблучками и присоединилась к его сумеркам.
– Матвей, ты что ли?
– Наташа? – ответил он вопросом. Вспомнил, соседка сверху.
Она кивнула. Огляделась…
– Тут работы непочатый край, тебе не справиться. – Еще покрутила головой. – Ты надолго?
– Думаю, навсегда.
– Знаешь, оставь на завтра. У меня подруга – менеджер в клининговой компании, позвоню ей. Попрошу, недорого возьмет… – Женщина протянула руку и включила свет. – А ты, пошли. У меня переночуешь, – уголки её губ чуть дрогнули. – У меня и простынь чистая найдется.
Именно это несмелое дрожание губ убедило Матвея, что предложение является ПРЕДЛОЖЕНИЕМ. Он скользнул быстрым взглядом по фигуре: просторная футболка могла скрывать, что угодно, хотя беленые джинсы сидели на бедрах, как влитые и не обещали разочарования. Он медлил с ответом.
– Я, конечно, долго здесь не жил, – сказал неторопливо, – но точно знаю, что ты замужем.
Она и не возражала, вздохнула:
– Только на бумаге. Пьёт он, ему – что я, что стенка – едино. Года полтора уж не спим вместе. А сегодня так и вообще с участковым подрался, теперь в «обезьяннике» до утра продрыхнет.
«Читай – домой не заявится», – подумал Матвей. И еще подумал – не хочется спать на пыльном диване и затхлых простынях – ну, совсем не хочется. Улыбнулся:
– Ужином покормишь?
– Конечно. У меня на ужин котлеты и салат, но для тебя могу еще картошечки отварить.
– Салата с котлетами будет достаточно.
Ужинали мирно. Наташа болтала, рассказывала о соседях. Некоторых он помнил, а некоторые имена были совсем не знакомы – Матвей не стал вдаваться в уточнения, просто слушал и наблюдал за женщиной. Беззаботное щебетание время от времени сопровождалось резкими движениями ладоней, будто хотела спрятать их под мышки и останавливала себя. Выходило, нервничает…
Поблагодарив за еду, Матвей поднялся:
– Позволишь мне принять душ? Весь день на ногах сегодня – вспотел.
Наташа метнулась в комнату и принесла ему большое полотенце.
В постели Благой сделался ироничным. Вспомнил подполковника медицинской службы – «Айболита».
– Как относишься к классической позе? – спросил женщину с усмешкой.
– Нормально отношусь, – откликнулась подрагивающим голосом и прижалась всем телом.
Он точно уловил момент, когда ей стало хорошо, а потом «несказанно хорошо» и после этого остановился, откатился в сторону. Наташенька тоже замерла и затихла.
– Что? – спросил он осторожно.
– Так. Мысли… Подумала, не предохранялись…
Матвей протянул руку и прижал женщину к себе, чмокнул в макушку.
– Ничего не будет.
– А вдруг?
Он улыбнулся.
– Наташа, я же сказал – ничего не будет.
Она поняла.
– Ты не кончил…
– Но ведь у тебя все получилось?
– Да.
– Вот и славно. Обо мне не беспокойся, день сегодня напряжный – вот и не смог расслабиться. Расслаблюсь в следующий раз, когда мы оба будем готовы к ситуации.
Слезы блеснули у женщины в уголках глаз, она умилилась:
– Ты обо мне заботишься…
Конечно, Матвею было не все равно. В этом плане он был очень ответственен, и беспокоился в данный момент не только о партнерше, но и о своем душевном равновесии.
Наташа неожиданно резко приподнялась, нависла над ним и прошептала:
– А как ты относишься к альтернативным способам… расслабления?
– У меня нет предрассудков, – ответил он с улыбкой.
– И у меня их нет… Веришь?
Ночь прошла нескучно.
Утром Благой засобирался быстро, в три глотка прикончил чашку чая, наскоро приложился губами к щеке подружки и пошел к дверям. Наташа задержала его робким вопросом:
– Можно, я буду к тебе приходить?
Он подумал и ответил серьёзно:
– Если про мужа не соврала, приходи…
– Я не врала! – горячо перебила женщина.
Матвей продолжил:
– … раз в неделю, по пятницам. – Прозвучало цинично, он чуть скривил губы в улыбке, смягчая, – По пятницам я наиболее активен. (Слова «Айболита» все еще терзали его возможными угрозами и возводили барьер между «могу» и «хочу»).