Ботаника антрополога. Как растения создали человека. Ёлки-палки

Простейший вариант таких шашней – вторичный эндосимбиоз родственников паулинеллы хлорарахниофитов Chlorarachnea (они же Chlorarachniophyta; из типа Cercozoa), например, Chlorarachnion reptans. Они включили в свой состав зелёную водоросль, от которой остались её мембраны (хлоропласт в итоге четырёхмембранный: мембрана-вакуоль хлорарахниофита, мембрана водоросли и две бактериальные мембраны бактерии) и даже редуцированное ядро водоросли – нуклеоморф.

О РОДСТВЕННИКАХ

Можно также помянуть, что родственный церкозоям тип Retaria, хотя и не замечен в фотосинтезе, также немало отметился в истории планеты и человечества. Фораминиферы подтипа Foraminifera прекрасны тем, что создают раковины из CaCO3, а иногда склеивают их из песчинок. Фораминиферы – одни из главных руководящих ископаемых, помогают геологам различать и датировать древние морские отложения. Также, они чудесны своей способностью вырастать до немыслимых для одноклеточных размеров: ископаемые Nummulites millecaput достигали до 16 см в диаметре, неописанные (так как никто ещё не придумал, как бы достать их на поверхность целыми) современные представители Monothalamea (они же Xenophyophorea) из Марианской впадины – до 10 см (они также уникальны запредельным и смертельным для всех других существ содержанием свинца, урана и ртути; если бы понять, как они при этом не дохнут – мы станем чуть более бессмертными), а шотландские Syringammina fragilissima – до 20 см диаметром! Можно добавить, что египетские пирамиды построены из эоценового нуммулитового известняка, образованного нуммулитами Nummulites gizehensis. Местами на камнях Гизы отлично видны бесчисленные круглые блинчики этих фораминифер.

Сами фораминиферы гетеротрофны, но многие представители надсемейства Soritoidea вступают в симбиоз с самыми разными фотосинтетиками – цианобактериями, динофлагеллятами Symbiodinium microadriaticum, Gymnodinium vertebralis, G. rotundatum и Amphidinium, диатомовыми водорослями Amphora, Nitzchia и Fragilaria, красными водорослями Porphyridium и зелёными водорослями Chlamydomonas provasolii и Сh. hedlei. Водоросли поселяются прямо внутри клеток фораминифер. Один вид фораминифер запросто может в разных местах и условиях симбиотировать с разными водорослями.

Большинство радиолярий подтипа Radiozoa (или Radiolaria) строят раковины из SiO2 (а представители класса Acantharea – из Sr2SO4), так что из их скелетиков складывались радиоляриевые илы, которые потом прессовались в радиоляриевый кремень, который через миллионы лет служил нашим предкам для изготовления орудий (например, в пещере Теопетра в Греции). Кроме прочего, панцири радиолярий чисто эстетически прекрасны своей завораживающей ажурной геометрией. Неспроста таблицы с радиоляриями стали главными украшениями уникальной книги Э. Геккеля «Красота форм в природе».

Другой известнейший пример – жгутиконосцы. По одной из классификаций живого они представляют собой тип Euglenozoa из подцарства Eozoa царства простейших Protozoa. Они имеют совсем мало отношения к растениям, кроме того, что их способность к фотосинтезу была достигнута вторичным эндосимбиозом, когда их предки наглотались зелёных водорослей. От водорослей, правда, осталось совсем немного, лишь мембрана (и та, возможно, является вакуолью жгутиконосца, ещё две мембраны цианобактериальные; хроматофор в сумме трёхмембранный) и никаких ядер. Самый известный жгутиконосец – эвглена зелёная Euglena viridis: она содержит много хроматофоров и прекрасно фотосинтезирует. Ежели она надолго оказывается в темноте, то бледнеет и начинает питаться всасыванием питательных веществ просто поверхностью тела. Эвглена может даже полностью и навеки потерять хроматофоры. Такое происходит как индивидуально внутри вида, так и на уровне разных таксонов. Например, в редуцированном хроматофоре Eu. longa геном вдвое меньше, чем у Eu. gracilis, причём в нём сохранился лишь один ген, связанный с фотосинтезом.

О РОДСТВЕННИКАХ

Примерно две трети видов эвгленовых утеряли автотрофность и питаются исключительно гетеротрофно. Например, Peranema не умеет фотосинтезировать и хищничает, ловя в числе прочих эвглен. Некоторые и вовсе стали злыми паразитами. Например, Leishmania tropica и L. donovani заселяются в клетки даманов, грызунов, собак и людей и вызывают два варианта крайне неприятного лейшманиоза – пендинскую язву, при которой на коже появляются долго незаживающие язвы, и кала-азар, от которого вообще немудрено умереть. Переносится лейшманиоз москитами рода Phlebotomus. Показательно, что стадия, живущая в комарах, имеет жгутики, а внутриклеточная человеческая – уже нет.

Ещё хуже Trypanosoma brucei gambiense – возбудитель сонной болезни. Его переносят мухи-цеце рода Glossina. Сонная болезнь широко распространена в тропической Африке и мощнейшим образом повлияла на историю континента. Болезнь несмертельна для местных антилоп, но фатальна для людей. Обидно, что человек – зверь африканский, но иммунитета к африканской болезни не имеет. Африка велика, вероятно, мы эволюционировали в более высоких и засушливых районах, а трипаносомозы характерны для низких влажных областей; неспроста большая часть ископаемых предков людей найдена в Эфиопии, Кении и Танзании на высоте не ниже тысячи метров над уровнем моря, а сонная болезнь более чем в 80 % регистрируется в Конго. Когда же люди расплодились и распространились, они начали массово страдать.

Более того, от сонной болезни гибнут коровы и лошади – они были одомашнены в Евразии, отчего и не имеют устойчивости к трипаносомозам. В итоге, на огромных пространствах Африки долгие тысячелетия культуры не могли эффективно развиваться. Мясо приходилось добывать охотой, что неэффективно для больших обществ, а транспортировать грузы оставалось только на человеческих плечах, что также слишком расходно – людей задействуется много, а толку от них мало. Носильщик поднимет не так уж много, а на большое расстояние сможет перенести преимущественно своё пропитание, так что польза от него не ахти какая.

Эвгленовые в базовой версии оборудованы двумя жгутиками, часто сильно разного размера, причём один направлен вперёд и работает как тянущий пропеллер, а второй – назад и служит рулём. У эвглены снаружи виден лишь один жгутик, а второй очень маленький и находится почти целиком внутри клетки, рядом с красным светочувствительным глазком. Кстати, обычно люди, глядя на картинки с эвгленами, интуитивно считают, что жгутик сзади, как хвостик у мышки, но нет! – эвглена – не мышка! У паразитов жгутики могут вовсе исчезать.

Особенно богато на вторичные и третичные эндосимбиозы царство Chromista (сюда же, кстати, относятся и паулинеллы, и хлорарахниофиты). Для начала его предки вторичным эндосимбиозом поглотили какую‐то красную водоросль, а после пошли вразгул кто во что горазд. Царство делится на два подцарства – Hacrobia (оно же Haptista) и Harosa. В первом два типа фотосинтезируют – криптофитовые водоросли Cryptista (они же криптомонады Cryptomonada, или Cryptophyta) и гаптофитовые водоросли Haptophyta.

Криптофиты Cryptista сохранили ядро первичного симбионта – красной водоросли; у пластиды четыре мембраны: вакуоль криптофита (которая соединяется с внешней мембраной собственного ядра и одновременно по совместительству является эндоплазматической сетью с прикреплёнными к ней рибосомами), мембрана водоросли и две бактериальные. Некоторым криптофитам показалось мало иметь собственный хлоропласт, они дополнительно включают в себя симбиотических цианобактерий, которые придают им сине-зелёный оттенок (вообще, цвет криптофитов бывает самый разный – и красный, и золотистый, и зелёный). С другой стороны, несмотря на, казалось бы, очевидную пользу фотосинтеза, некоторые криптофиты потеряли его: Cryptomonas paramecium вторично гетеротрофен. Внешне криптофиты очень похожи на эвгленовых, только оба жгутика почти одного размера и направлены вперёд.

Гаптофиты Haptophyta тоже имеют четырёхмембранные хлоропласты, и тоже внешняя мембрана хлоропласта с рибосомами переходит во внешнюю мембрану ядра, только вот никаких лишних водорослевых ядер тут уже нет. У гаптофитов два жгутика, между которыми прилагается гаптонема – странный вырост, вроде бы нужный для захвата пищи.

Совсем особняком стоит гаптофитовая водоросль Braarudosphaera bigelowii: она включила в себя эндосимбиотическую цианобактерию Candidatus Atelocyanobacterium thalassa и сформировала из неё нитропласт – особую азотфиксирующую органеллу. Как и в случае с митохондриями и пластидами, уровень взаимодействия тут очень высокий: браарудосфера производит белки, необходимые для жизни своего нового органа; нитропласт уже совсем не может жить сам по себе, так что это уже не симбионт, а полноценная органелла. Азотфиксация – замечательный процесс, без него жизнь невозможна. Тем удивительнее, что заниматься им умеют далеко не все, и даже мало кто симбиотирует с теми, кто умеет. Самым известным примером взаимодействия азотфиксирующих бактерий с растениями являются бобовые с их клубеньками, но гаптофиты вышли на совершенно новый уровень.

Самое замечательное свойство гаптофитов – чешуйки-кокколиты, образующие вокруг клетки панцирь-коккосферу. Эти чешуйки сыграли монументальнейшую роль в нашей эволюции. Большинство гаптофитов – кокколитофориды класса Coccolithophyceae (они же Prymnesiophyceae). Их кокколиты сделаны из CaCO3. Миллионы лет гаптофиты строили свои панцири, гибли и опускались на дно морей. Отлагались гигантские толщи мела.

БОТАНИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ

Кстати, всяческие римляне и викинги-норманны, подплывая к Англии, первым делом видели эти монументальные белые обрывы, откуда и взялось название Альбион (без сомнения, туманный), так как «albus» – белый. Между прочим, по этим же английским отложениям был назван меловой период, а на окаменелостях из них в XIX веке выросла наука палеонтология.

Эта микроскопическая на уровне отдельных клеток и вместе с тем титаническая на уровне геологических и планетарных масштабов деятельность имела грандиозные последствия. Для начала в процессе синтеза карбоната кальция в воздух выделялся углекислый газ. В краткосрочной перспективе это вызвало парниковый эффект и, соответственно, потепление в первой половине мелового периода. В долгосрочной же перспективе огромное количество углерода откладывалось мёртвым грузом, так что содержание углекислого газа в атмосфере в итоге понизилось, что выразилось в похолодании под занавес мезозоя. К тому же кислотность океана росла, что радикально сказывалось на планктоне, в том числе на самих кокколитофоридах. Водоросли начали гибнуть, что обернулось повышением щёлочности океана, а на самой границе мезозоя и кайнозоя кислотность опять резко усилилась. Чтобы мало не показалось, всё это сопровождалось падением астероидов Чиксулуба и Шивы, а также извержениями мегавулканов – деканских траппов, привносивших свой апокалиптический шарм в творившийся уже сотни тысяч лет бардак. Такие пертурбации не могли не сказаться на биосфере. Случилось масштабное вымирание. В морях исчезли 43 % видов всех тварей, в том числе аммониты, двустворчатые моллюски иноцерамы и рудисты, морские рептилии, сильно пострадали белемниты, радиолярии, фораминиферы и одноклеточные водоросли. На суше вымерли динозавры, птерозавры, энанциорнисы и конфуциусорнисы. Это вымирание отнюдь не было самым массовым; на фоне ордовикского, девонского, пермского и триасового оно даже как бы и не серьёзное. Однако для нас – приматов – именно оно стало определяющим.

Исчезновение конкурентов и хищников, освобождение огромного числа экологических ниш дали огромный шанс выжившим, в том числе первым приматоморфам – нашим предкам.

В последующем толщи мела в зонах океанических разломов мало-помалу погружались в магму и переплавлялись. Углекислый газ высвобождался и возвращался в атмосферу, отчего стартовал новый виток парникового эффекта, мощнейшее потепление первой половины палеогена и защелачивание океана. Обилие тепла и углекислого газа создало отличные условия для роста тропических лесов, в которых отлично себя чувствовали приматоморфы. К середине эоцена – около 45 миллионов лет назад – приматы дошли до состояния настоящих обезьян, то есть, строго говоря, самый ответственный этап своей эволюции; до появления разума оставалось всего ничего – тонкости-детали. Так кокколитофориды создали из недоземлероек нас. Они и ныне живут в океане, так что не исключено: пройдёт сотня-другая миллионов лет, и история может повториться.

В родственном типе солнечников Heliozoa (они же Centroplasthelida и Centrohelida) фотосинтеза большей частью не наблюдается, но представители рода Meringosphaera (виды M. aculeata, M. mediterranea, M. spinosa и M. tenerrima) воруют чужие пластиды, то есть занимаются клептопластией. Они проглатывают и переваривают водорослей, причём разных в разные сезоны, в том числе из класса силикофлагеллат Dictyochophyceae (из типа охрофитов Ochrophyta) и каких‐то пока неопознанных, а их хроматофоры оставляют себе. Как минимум 22 гена фотосинтеза горизонтальным переносом уже переехало в геном мерингосфер.

Второе подцарство царства Chromista – Harosa – ещё богаче на сверхспособность фотосинтеза. Про специфическое инфрацарство Rhizaria с его независимыми первичным и вторичным эндосимбиозами уже говорилось, но и другое инфрацарство Halvaria не отстаёт в своей причудливости. Все гальварии получили хлоропласт путём вторичного эндосимбиоза с красными водорослями, но на этом совсем не остановились.

В надтипе Alveolata инфузории типа Ciliophora потеряли хлоропласт, но некоторые пытаются снова обрести. Особенно показательны инфузории класса Litostomatea: Mesodinium pulex и M. pupula чисто гетеротрофные; M. chamaeleon поглощают криптофитов и удерживают их внутри себя, пользуясь фотосинтезом, а через несколько недель переваривают; на следующем уровне Myrionecta rubra (она же Mesodinium rubrum) поглощают криптофитов и переваривают их (даже несмотря на отсутствие постоянных цитостома и цитофаринкса – клеточных рта и глотки у инфузории), но продолжают пользоваться их хлоропластами.

Инфузория Pseudoblepharisma tenue (класс Heterotrichea) имеет сразу двух симбионтов: зелёного – хлореллу Chlorella и красного – пурпурную бактерию Thiodictyon intracellulare (Chromatiaceae); получается тройной эндосимбиоз (и не надо путать его с третичным!).

Инфузория Paramecium bursaria (ближайшая родственница всем известной инфузории-туфельки) симбиотирует с зелёными водорослями зоохлореллами Zoochlorella.

Дальше всех зашли инфузории отряда Odontostomatida класса Plagiopylea, не только заселившие в себя эндосимбиотических гамма-протеобактерий Candidatus Azoamicus ciliaticola и Candidatus Azoamicus soli, но и сделавшие из них полноценные пара-митохондрии. Бактерии производят АТФ, причём с использованием не кислорода, а нитратов, так как живут они глубоко на дне, где совсем нет кислорода, а нитратов хватает. Бактерии потеряли большую часть своего генома, в том числе гены построения мембраны и клеточной стенки, синтеза витаминов и аминокислот. А инфузории, в свою очередь, потеряли нормальные митохондрии, от которых остались лишь гидрогеносомы и обрывки митохондриальных генов. Поиски близких родственников в метагеномных базах данных показали, что подобных существ, видимо, довольно много: похожи симбиотические с инфузориями-одонтостоматидами бактерии Candidatus Azoamicus viridis, Candidatus Azosocius agrarius и Candidatus Azosocius aquiferis, кои, впрочем, используют не нитраты, а кислород.

Судьба одонтостоматид полностью повторяет эндосимбиоз архей и альфа-протеобактерий, случившийся в далёком докембрии и создавший эукариот с митохондриями.

Родственный инфузориям тип миозоев Miozoa чрезвычайно богат и контрастен. Главные фотосинтетики в нём – панцирные жгутиконосцы-динофлагелляты надкласса Dinoflagellata (они же Dinophyta и Peridinea). Их панцирь сделан из целлюлозы и белков, что палеонтологически-печально, так как эти вещества не сохраняются в ископаемом виде; впрочем, по специфическим химическим следам динофлагелляты предполагаются с протерозоя или кембрия, по цистам известны как минимум с перми, а для мезозоя и кайнозоя являются руководящими ископаемыми. Странное ядро динофлагеллят получило специальное название динокарион (он же мезокарион): хромосомы в нём всегда конденсированы, даже в интерфазе, а хроматиновые белки имеют вирусное происхождение и совсем не похожи на нормальные гистоны. ДНК у динофлагеллят невероятно много – от 3000 до 215000 миллионов пар оснований в гаплоидной стадии, тогда как у человека – 3180 в гаплоидной версии. Всё это богатство упаковано в однообразные хромосомы, каковых может быть от 4 до 600. Закономерно, что и процентное содержание генома в клетке рекордное. Зачем им столько – непонятно!

Для фотосинтеза у динофлагеллят есть зелёный хлорофилл и красный перидинин, содержащиеся в трёхмембранных хлоропластах, исходно обретённых в виде красной водоросли вторичным эндосимбиозом. Но на этом они не успокоились и поставили клептопластию на новый уровень.

Начинается всё с малого: динофлагелляты-ночесветки Noctiluca miliaris и N. scintillans вполне гетеротрофны и могут питаться диатомовыми водорослями, яйцами и личинками планктонных рачков и даже икрой рыб. Но при некоторой удаче они включают в свои вакуоли зелёных водорослей Pedinomonas noctilucae (из класса Pedinophyceae) в качестве симбионтов, зеленеют и становятся полностью автотрофными. А ещё ночесветки светятся по ночам дивным синим цветом. А ещё, по некоторым данным, между их делениями может проходить до 50 лет – это очень много для одноклеточных существ!

Динофлагелляты Lepidodinium chlorophorum и L. viride совершили повторный вторичный эндосимбиоз с зелёной водорослью Pedinomonas minor (из класса Pedinophyceae), от которой осталась и мембрана, и ядро, но у которой генетический аппарат уже заметно редуцировался. Cвой красный хлоропласт лепидодиниумы потеряли.

На более высоком уровне, Dinophysis caudata и многие другие виды этого рода едят инфузорий Myrionecta rubra, которые до этого съели криптофитов Teleaulax amphioxeia. Таким образом криптофитовые пластиды оказываются в динофлагелляте; криптофитовое ядро, которое ещё сохраняется в инфузории, динофлагеллята переваривает за ненадобностью.

Далее заходят динотомные динофлагелляты Durinskia baltica, D. oculata, D. agilis, D. capensis, D. kwazulunatalensis и Kryptoperidinium foliaceum, представляющие собой матрёшки, собранные третичным эндосимбиозом с диатомовой водорослью. D. capensis удерживают диатомовых всего на пару месяцев, тогда как D. kwazulunatalensis захватили их навсегда, лишив клеточной стенки, самостоятельности и способности произвольно делиться (но при делении дуринскии бывшая диатомея тоже синхронно делится). Ядра диатомей при этом модифицируются – сначала в вытянутую форму, а потом в несколько круглых ядер. По итогу получается, что динофлагеллята захватила диатомовую водоросль типа Phaeodactylum tricornutum, которая ранее захватила эукариотическую красную водоросль, которая имела прокариотного симбионта-хроматофор. Свои ядра и митохондрии есть и у динофлагелляты, и у диатомеи. Новообретённый на базе диатомеи хлоропласт в итоге имеет пять мембран! В нём содержатся несколько типов хлорофилла, а заодно типичный для диатомей фукоксантин. Уже имевшийся красный хлоропласт динофлагелляты тоже никуда не делся, только уменьшился и стал трёхмембранным красным глазком с перидинином. Динофлагелляты Peridiniopsis (например, P. penardii и P. jiulongensis) тоже сделали пластиду из диатомеи, только уже четырёхмембранную; у них также сохраняется трёхмембранный красный глазок.

На высшем уровне клептопластии располагаются Karlodinium veneficum, K. micrum и другие виды этого рода, а также Karenia brevis и десять близких видов этого рода. Они совершили третичный эндосимбиоз с гаптофитами, получив от них жёлто-зелёные хлоропласты, но потеряв собственный красный хлоропласт, от коего не осталось ничего, кроме некоторых генов в ядре. От ядра гаптофитов тоже ничего не остаётся. В итоге карения не имеет перидинина, типичного для динофлагеллят. Зато она выделяет бревитоксины и травит океан; при массовом размножении случаются ужасные красные приливы с массовой гибелью рыбы и всех прочих морских жителей.

О РОДСТВЕННИКАХ

Два десятка видов динофлагеллят стали паразитическими и вредят водорослям, гидрам-сифонофорам, рачкам и рыбам, а потому многие из них потеряли фотосинтез. Удивительнее, что не все паразиты распрощались с автотрофностью. Например, Dissodinium, Blastodinium и Schizodinium паразитируют на яйцах рачков-копепод и при этом имеют хлоропласты.

Как обычно бывает в природе, разница между паразитизмом и симбиозом очень туманна. Многочисленные виды рода Symbiodinium и нескольких других близких к нему (Breviolum, Cladocopium, Durusdinium, Effrenium, Fugacium и Gerakladium) вступают в симбиоз с самыми разными морскими животными, в которых их обычно называют зооксантеллами. Зооксантеллы проникают внутрь клеток кораллов или в межклеточное вещество моллюсков и обмениваются с хозяином продуктами фотосинтеза. Для сохранности зооксантелл из вакуоли хозяина образуется пузырёк-симбиосома. Во многих случаях взаимодействие становится принципиальным для жизни обоих участников, так что это уже не просто симбиоз, а настоящий мутуализм, то есть взаимодействие, когда оба организма уже никак друг без друга не могут обойтись. Правда, иногда зооксантеллы могут разбуяниться и, напротив, вызвать массовую гибель кораллов.

Родственники динофлагеллят – cпоровики надкласса Sporozoa – удивительны по‐своему. Они паразиты, им фотосинтез не нужен, так что бывший хлоропласт стал четырёхмембранным апикопластом, который синтезирует жирные кислоты и изопреноиды. Но и тут можно найти переходы: родственная споровикам водоросль Chromera velia имеет рабочий фотосинтезирующий четырёхмембранный хлоропласт, отчего выделяется в отряд Chromerida класса Apicomonadea или даже в отдельный тип Chromerida.

Грегарины класса Gregarinomorphea (они же Conoidasida) стали паразитами беспозвоночных. Некоторые их представители сделали неплохую попытку обрести многоклеточность, неспроста некоторые систематики выделяют их в группу Septatorina. Их исходно червеобразная клетка делится на три отдела: передний эпимерит – аналог сколекса ленточных червей для цепляния за стенку кишечника хозяина, средний протомерит похож на переднеспинку насекомого, а задний вытянутый дейтомерит – «брюшко» – содержит ядро. У Taeniocystis mira дейтомерит делится ещё на дополнительные отделы.

Самые вредоносные споровики – кокцидии класса Coccidia, видимо, когда‐то тоже имели хлоропласты, но потеряли, так как паразитам фотосинтез не нужен – их и так неплохо кормят. Самые известные споровики – токсоплазма и малярийный плазмодий.

Toxoplasma gondii последовательно паразитирует в кошках и мышках. Постоянным хозяином является кошка, в которой токсоплазмы размножаются половым путём. Потом кошка гадит, и мышка заражается от этих нечистот. Токсоплазма поражает мозг мышки, так что та становится безумно-бесстрашной и бежит на открытое пространство, свет и запах кошки. Кошка этому очень рада, и цикл повторяется. Проблема случается, когда в роли мышки оказывается человек. Есть мнение, что все кошатники поголовно больны токсоплазмозом – ведь непросто они так любят кошек и стремятся к ним. На человеческий мозг токсоплазма, вероятно, воздействует так же, как на мышиный. И есть данные, что люди, больные токсоплазмозом, ведут себя менее осторожно и, например, чаще попадают в автомобильные аварии.

Ещё хуже малярийные плазмодии, среди бесчисленных видов коих человеку опасны четыре: Plasmodium falciparum – возбудитель тропической малярии, P. malariae – четырёхдневной, P. ovale и P. vivax – трёхдневной. Малярийные плазмодии переносятся малярийными комарами Anopheles, попадают в кровь человека, где поселяются в эритроцитах и разрушают их. Действуют они при этом поразительно синхронно, так что раз в заданное число дней человека накрывает приступ лихорадки: ему очень холодно, так как эритроциты массово лопаются и кровь перестаёт переносить кислород, при этом у человека жар, так как организм пытается побороть инфекцию. Но плазмодий – не какая‐нибудь бактерия, от которой можно избавиться повышенной температурой, он вообще очень любит тепло, иначе не жил бы в тропиках. А в итоге человеку и помереть недолго! Неспроста в малярийных местах людей или очень мало, или им очень плохо. Конечно, и от такой напасти существуют свои способы избавления.