Зарево

Глава 24

Сентябрь 1914 года

– …Ну я-то ладно, но ты-то, Петруша, год уже отучился, так хотел стать инженером- путейцем. Неужели в семье не нашлось никого для призыва? Да и сам Иван Михайлович мог бы. Война ведь, один Бог знает, как долго она затянется? А вернешься, – уже все забыл, придется снова на первый курс.

– Но ты-то не плачешь оттого, что тебя призвали. Оставь, Матюша, отец уже не подходит по возрасту, брат еще ребенок, а война не затянется, не беспокойся. И учебу я не брошу, а сразу же восстановлюсь после войны. Правда, возможно, придется вспомнить позабытое, но это уже детали.

Петр Силин и Матвей Волунов вместе с другими призывниками в действующую армию переодевались в солдатскую одежду на призывном пункте в Бакаче. Новенькая форма топорщилась на них, не разношенные сапоги блестели, но казались грубыми.

Петр и Матвей посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Чертяка, на кого ты похож? – заливался Матвей, держась за живот. – Храбрый воин Аника.

– А ты-то? Матюша-генерал! – отвечал Петр.

– Может, и дослужусь, Бог даст, – посерьезнел Матвей.

Привлеченные веселой возней, подошли деревенские ребята во главе с Сашкой – их призвали вместе с Петром и Матюшей.

– Это не портупея, это ремень. И подсумок.

Парни заговорили одновременно, показывая друг другу сапоги, рубахи и вещевые мешки из плотной парусины.

– А нитки зачем? – спросил призывник Сашка Бочаров, красивый стройный хлопчик, дальний родственник Матвея. – У нас дома мать и сестры шитьем занимались, а мне невдомек даже, как вдеть нитку в иголку. Смотри, какое ушко маленькое да узкое.

– У меня тоже и мама, и сестры, но я умею и пуговицу пришить, если надо, – вставил Петр. – Как же ты будешь служить без мамы и сестер? Кто пришьет пуговицу бедному Сашке?

И снова смех, привлекший в раздевалку подпрапорщика.

– Строиться! – крикнул он, и призывники засуетились, а те, кто не успел натянуть на себя форму, лихорадочно застегивали пуговицы.

С шумом, гамом, топаньем и хлопаньем дверцами тумбочек и шкафчиков, наконец, построились. Петр стоял в конце ряда – ну что поделать, если ростом он не вышел, ниже него был только Матюша. Первыми стояли Гриша Амелин и его извечный соперник Сашка Бочаров, равные по росту и по силе. Услыхав слова команды, они поспешили оттолкнуть друг друга, но Гриша оказался ловчее, оттеснив Сашку на второе место. И теперь Бочаров исподтишка толкал противника, пока его маневры не обнаружил подпрапорщик.

– Отставить! – рявкнул он и так посмотрел на обоих, что они поспешно вытянулись во фрунт.

Воцарилась тишина. Только поскрипывали сапоги самого подпрапорщика, пока он прохаживался, проверяя выправку новобранцев. В общем-то, ребята подобрались крепкие, здоровые. Оно и видно – крестьянские дети, привыкшие к любой погоде, ведь на селе трудятся и в зной, и в холод – трудится вся семья, и даже детям не делают скидку на возраст, а находят работу по силам.

Подпрапорщик, носивший фамилию Остапенко, незаметно вздохнул, припомнив детство, батькин хутор на Полтавщине, сено в бесконечных валках, стрижку овец и работу на пасеке, это он любил больше всего.

– Да, бачу я, далековато вам, хлопцы, до настоящей военной выправки. Ничего, поучитесь трохи, стрелять научитесь, и на фронт, – рассуждал Остапенко.

В эту минуту он ничем не напоминал строгого командира, способного наказывать и миловать, а был похож на селянина, на которого по ошибке напялили военную одежду.

– Мы на фронт не успеем, война, гляди, кончится, – встрял в разговор Сашка Бочаров. – На нашу долю не достанется боев.

– Выучат, и домой отправят. А дома с кем воевать, если пока неженаты? – подхватил Гриша Амелин.

Все загоготали, и подпрапорщик снова прикрикнул:

– Разговорчики в строю! А ну все замолчали!

Все притихли, и Остапенко приказал выйти на площадку строем по двое.

– Боев для них не хватит, – проворчал он. – Были б солдатики и пушки, а бои найдутся.

Он глубоко вздохнул.

Когда это началось? Неужели с выстрелом Гаврилы Принципа? Неужели это он, девятнадцатилетний мальчишка, боснийский серб, входивший в организацию «Млада Босна», вверг Европу в кровавую мясорубку? Пресловутая организация, провозгласившая своей целью борьбу за объединение всех южных славян в единое государство – Великую Сербию, была создана по образцу ближних соседей – итальянцев, где много лет действовала в подполье революционная «Молодая Италия».

А, может быть, раньше, когда лоскутная империя, дряхлеющая Австро -Венгрия, аннексировала Боснию и Герцеговину в 1908 году, спровоцировав так называемый Боснийский кризис и вызвав шквал недовольства в славянском мире? Нетрудно догадаться, что империя стремилась к величию, а земли Боснии и Герцеговины были что-то вроде новеньких орденов на потертом мундире.

Величие, опять величие…

А Германия разве не болела манией величия? Гегемония в Европе – вещь хорошая, однако за нее еще нужно побороться, и бороться на равных. Но в короткое время соседи указали немцам их место: опоздавшему – кости. Мир уже поделен, заморские рынки заняты, и пусть Германия утрется.

Возможно, простые немцы и утерлись бы, но молодой германский капитал так не считал: раздались голоса о нехватке жизненного пространства, а наиболее горячие головы уже рассуждали о возможном дефиците продовольствия.

Цветущие поля Франции служили приманкой: сумели же вернуть Эльзас и Лотарингию, так почему бы не позаимствовать и остальное? Придется поставить на место и Англию, и никакие союзы, никакие Антанты им не помогут. Надо только найти предлог для блицкрига, и великая Германия поглотит и Францию, и кукольные страны типа Бельгии и Люксембурга, а потом…

От дальнейших мыслей о вероятном развитии событий кружились головы, и немцы всерьез начинали верить в свою исключительность и величие.

Величие, величие, опять величие…

А как же Россия, великая по территории и количеству населения? Европа казалась прихожей, примыкающей к огромному залу российской Евразии – так нужно ли громадной стране доказывать свое величие европейским карликам?

Ох, не к добру самая большая на карте страна возжелала Константинополь. И Босфор. И Дарданеллы. А почему бы не оттяпать у слабеющей Османской империи? И тоже кружились головы от возможности перспектив. А победы в войне прибавят еще величия, потом еще…

Казалось, войну 1914 года вызвала повальная эпидемия величия в Европе.

Патриотический подъем, царивший в России в 1914 году, сменился унылым ожиданием худшего. Так, позабыв о летнем тепле, в осенние холода ожидают морозов. Вопреки прогнозам, война затянулась. Сказалось то, что страна вступила в нее, не успев закончить перевооружение – как обычно, понадеялись на русский авось. А головокружение от возможности войти победителями в Константинополь прекратилось после первых похоронок.

Отгорел август, потянулась сырая ненастная осень. Петр Силин и его земляки сражались в Галиции на Львовском направлении.

Всего две недели прошло после призыва, а они уже считались обстрелянными. После взятия Львова и Галича их разделили: Петр Силин, как закончивший первый курс Университета путей сообщения был оставлен при штабе.

– Будешь вестовым нашего пехотного полка, – радостно сообщил приказ подпрапорщик Остапенко. – Офицеры шукали самого грамотного хлопчика, то бишь солдатика, вот я и указал на тебя, Петро. Мне гутарили, что ты книжки читаешь, вот я и…

Он замолчал, предвкушая благодарность, но Петр покачал головой.

– Мне бы остаться с земляками, – начал он, однако Остапенко перебил его.

– Как стоишь перед начальством, рядовой Силин? На гауптвахту захотел? – рявкнул он и тут же, понизив голос, добавил, – тут армия, Петя – ты свои «хочу -не хочу» дома оставь. Дисциплина, понимать надо. Собирай хабар, поедем в штаб – там теперь служить будешь.

Петр повиновался, и вскоре они с Остапенко уже ехали в телеге в село возле Золочева, где находился штаб пехотного полка. Подпрапорщик торопился и торопил Петра, поэтому он не успел попрощаться с ребятами

– Будут думать и гадать, куда я делся, еще родителям напишут, – проворчал он, но Остапенко, правивший конем, не обратил на его ворчание никакого внимания.

– Ты глянь, красота-то какая! – сказал он, кивая в сторону видневшихся вдали гор.

Петр невольно залюбовался и широколиственным лесом, уже наполовину желтым; и квадратиками полей, и громадой замка на возвышении, и раскинувшимся на берегу реки селом.

– В наших краях в сентябре уже прохладно. – заметил он. – А тут даже ночью тепло.

– Ночью тепло, ежели маешь, с кем греться, – хохотнул подпрапорщик – Но тебе, Петро, надо не о том думать. Интересно, к кому тебя прикрепят – ежели к Аристарху, то пиши пропало, нудный мужик, дюже требовательный. А ежели к Карлуше, то повезло.

– Что за Карлуша? – рассеянно спросил Петр.

Остапенко, не выпуская вожжи из рук, кашлянул:

– Ох ты, восподи, лихоманка затесалась. Карлуша -то? Иван Карлыч его зовут. Добрый мужик, хоть и немец.

– Немец? – насторожился его собеседник.

– Да, из прибалтийских. Да ты не журыся, сказано -добрый мужик. Бергер его фамилия. Вона Аристарх – русак полный, вроде и манеры, и воспитание дворянское, а ежели по-простому: мягко стелет, жестко спать. Ни с одним денщиком не может ужиться, все на фронт просятся. Доводит их придирками. Может и тебя…

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал про себя Петр.

Глава 25

Галиция 1915 год. Весна.

Иван Карлович Бергер умывался под рукомойником в хате, куда его определили на постой. Рядом стояла хозяйка хаты, дородная молодуха в очипке и теплой кофте. Она держала в руках чистый рушник с вышитыми петушками. Старуха – свекровь топила печь, а красивая золовка накрывала на стол, не забывая стрелять глазками в сторону симпатичного офицера.

Недавно принесли донесение от агента, оставшегося на той стороне, оккупированной наступающими германцами. Агент был заброшен в австрийский Лемберг, позднее переименованный во Львов, сразу после вступления России в войну. Агент, имевший кличку Лесовик, передал номера частей, базировавшихся на дороге, ведущей в Ровно.

Выполняя задание штаба, Лесовик побывал в Черновцах – город, ныне находящийся в руках Австро – Венгрии. В донесении он подробно описал состояние дел в городе, не забыв коснуться настроения, царившего у местного населения, финансов и тому подобное.

Иногда Бергер пытался представить себе пресловутого Лесовика – кем он должен быть, чтобы влиться в многонациональное население Лемберга и Буковины? Из истории было видно, что город переходил из рук в руки, поэтому на его улицах царило смешенье языков. Официальным считался немецкий, и все делопроизводство проводилось на языке бюргеров. На базаре, в магазинах и кустарных мастерских говорили на смеси русского, польского и украинского, куда иногда примешивался колоритный идиш. Самое интересное, что обыватели понимали друг друга, и порой на польское «цо пан хце?», отвечали на идиш «каше мит кнейдл и большая кишкес».

Запахло кашей, и Бергер заторопился. Он вытер лицо и руки и вернул полотенце хозяйке, а сам сел за стол.

Вошел Петр Силин, новый вестовой, с бумагами в прозрачной папке. Он замер у входа и обратился громким голосом:

– Ваше благородие, Вас срочно требуют в штаб. Вас и капитана Беркутова.

Ах, Петя, хороший ты парень, старательный, но аппетит ты мне испортил. Ну что могло случиться, что надо все бросать и бежать в штаб.

– Неужели приехали с проверкой? – предположил Бергер.

– Никак нет, – отчеканил Петр. – Лазутчика поймали с той стороны.

– Иду, – вскочил офицер.

Появление лазутчика означало одно: противник планирует наступление на этом участке. Что ж, надо подготовиться.

Офицер надел шинель и двинулся вслед за Петром. Штаб находился в доме деревенского священника, вернее в сарае, где хранился церковный инвентарь. Кабинет, отданный полковнику, представлял собой кладовую, где хранились свечи и канистры с лампадным маслом. Теперь там не было ни того, ни другого – все припасы либо пошли на нужды штаба, либо хранились в ящике в подвале. И все-таки неуловимый запах ладана никак не хотел выветриваться.

В кабинете их уже поджидал Аристарх. Он поздоровался с Бергером, а на Петра едва взглянул. Полковник попеременно смотрел то на одного, то на другого, пока офицеры рассаживались вокруг стола. Петр присел на скамейку возле порога.

– Приведите задержанного, – приказал полковник. – И переводчика.

Его адъютант принялся вводить в курс дела:

– В непосредственной близости от нашего штаба был задержан якобы богомолец. Он ходил и высматривал все вокруг. На него обратили внимание, попросили документы, он предъявил подлинные. Однако закралось подозрение: ногти у бродяги-богомольца были чистые, аккуратно подстриженные. После задержания его конвоировали для допроса, но ему удалось отвлечь конвоира и бежать. При попытке к бегству вынужденно ликвидирован. Это произошло за околицей, и там же наши силы обстрелял немецкий десант. С нашей стороны без потерь, а у них один раненый, которого захватили с оружием на месте перестрелки.

– Так введите его, – потребовал Аристарх. Бергер кивнул.

Вскоре привели пленного – молодого солдата, худого и высокого, похожего на подростка. Его волосы и ресницы были нежно – персикового цвета, как у персидского кота, левая рука на перевязи. Он испуганно озирался и хлюпал носом. Офицеры смотрели на него, как на диковинное животное. Чувствуя всеобщее отторжение, парень совсем смешался и опустил голову.

– Фамилия, имя? – мягко спросил Иван Карлович: в его устах грубая немецкая речь звучала спокойно – интеллигентно, словно малороссийская мова.

– Мои? – переспросил пленный.

– Естественно, – добавил Беркутов.

– Фридрих Парше, – еле слышно пробормотал немец.

Беркутов вел протокол: он уже сделал первую запись – ответ на вопрос.

– Откуда? – продолжал Бергер.

– Из Вупперталя, – отчеканил пленный более уверенно.

– Возраст?

– Девятнадцать.

– Профессия?

– Нет профессии, помогал отцу в магазине – у нас магазин лаков и красок.

– А теперь расскажи, кого это вы здесь караулили на окраине села? Кто этот человек, одетый в нищенские одежды? Говори.

– Я не знаю, – перепугался Фриц. – Я ничего не знаю.

Он не успел ответить, как в комнату влетел дежурный.

– Вашбродь, – прохрипел он. – Проверка из штаба из штаба командующего.

Услыхав об этом, полковник вскочил, словно грозный командующий уже стоял перед ним. Вслед за ним поднялись Бергер и Беркутов. Все трое, чеканя шаг, вышли за дверь. Оставшиеся без офицеров денщики растерянно переглянулись, а пленный оживился.

– Что делать будем? – спросил Степан, денщик Беркутова. – Куды этого красавца?

Слово «красавца» он произнес с ударением на последнем слоге, и Петр невольно улыбнулся.

– А что, если я попробую? – осторожно промолвил Петр, глядя на Степана. – А ты веди протокол.

Степан смотрел на Силина во все глаза.

– Ты хочешь допросить?

– Хочу – не хочу, какая разница! А ты садись, пиши, вместо своего Аристарха.

Петр сосредоточился на допросе.

– Скажи, кого вы поджидали на краю села? Тебе что-нибудь известно?

Его немецкий, выученный в гимназии, был немного улучшен в университете, однако далек до совершенства, а фразы, предназначенные пленному, он скопировал у Бергера.

– «Пойму ли я его ответ? От этого зависит дальнейшее. В крайнем случае, Степа запишет все точно.» – подумал он и кивнул дрожащему от страха Фрицу, словно поощряя его к ответу.

Фриц жалобно заскулил:

– Я простой солдат, мне неведомы планы начальства, герр официр.

– Ну, до «герр официра» мне еще очень далеко, но, возможно, ты слышал что-нибудь?

– Если не скажешь, то тогда erschissen – по законам военного времени, – ляпнул по-русски Степан, оторвавшись от писанины.

Фриц не понял ничего, кроме слова «расстрелять». Он заплакал тихо и безнадежно. Рука на перевязи мешала ему вытереть слезы, и они стекали по щекам и подбородку и капали на порванный мундир.

Острая игла кольнула в сердце Петра – что же произошло? Почему неизвестно чьи амбиции вырвали его и этого немца, его ровесника, и привели сюда, в Галицию? Так ли нужны России Босфор и Дарданеллы, и только ли огромной территорией определяется величие страны? Виновен ли сербский фанатик, кстати, тоже ровесник, что Петра выдернули с учебы в столице, а этого Фрица из далекого Вупперталя, где он спокойно унаследовал бы отцовский магазин и продолжал торговать колбасами и ветчиной? Или чем там, лаками и красками, что ли?

– Я человек маленький, мне знать не положено, – произнес, наконец, Фриц. – Но я слышал разговор, что есть среди ваших один, он все передает нашим. Правда это или ложь, я не знаю.

Фриц снова залился слезами, а Петр потрясенно сказал Степану:

– Степа, пиши и по-немецки, я продиктую, и перевод. Не пропусти ни одного слова – это очень важно.

Глава 26

После этого случая, когда вестовому Петру Силину удалось разговорить пленного, вдруг вспомнили о его гимназическом образовании и первом курсе университета. Он, несмотря на протесты, высказанные Бергеру наедине, был оставлен при штабе окончательно и бесповоротно.

Бергер пояснил:

– В армии все умеют держать винтовку, а грамотных мало. А знающих немецкий язык из простых солдат вообще единицы. И вообще, Петр, оставьте Ваши мысли о геройстве: Вы же неглупый человек, да и пороху понюхали. На войне надо побеждать не только храбростью, но и хитростью. Это уже доказала жизнь. Кстати, Ваш немецкий довольно примитивен. Я не хочу Вас обидеть, но неужели у инженеров – путейцев обучение поставлено из рук вон плохо? Короче говоря, с сегодняшнего дня Вы будете присутствовать на допросах пленных, писать протоколы и… набирайтесь словарного запаса, учитесь.

– А Вы? – осторожно спросил Петр. – Не могли бы, когда мы наедине, говорить со мной на немецком, ведь я – Ваш денщик?

Бергер посмотрел затравленно.

– Я из прибалтийских немцев, и «немец» здесь ключевое слово. Мне не слишком доверяют, дорогой мой Петр, не доверяют из-за моего происхождения, и это будет продолжаться. Какую бы оплошность ни совершил капитан Беркутов, его пожурят, и только, а я постоянно на подозрении, словно насекомое под увеличительным стеклом. Именно по этой причине я не говорю в обычной жизни на родном языке, чтобы не вызвать еще большей неприязни.

Петр промолчал. Патриотический угар прошлого года постепенно стал сходить на нет, и виной тому стали неудачи на фронте. И тогда настало время найти виновных. Ни общая безалаберность, ни бездарность генералов не ставились во главу угла. Проще всего оказалось найти чужаков и обвинить их, и первыми на роль предателей предстали российские немцы.

И никто не принял во внимание то, что Россия для многих из них стала по-настоящему родной: здесь родились дети, здесь покоились предки, здесь было удобно и комфортно. Им, ни разу в жизни не видевшим Рейн и Эльбу, было хорошо на Волге. И, если оставить в стороне поэтические фразы о «дыме отечества» или отеческих гробах, а посмотреть с прагматической точки зрения, то российским немцам, булочникам и колбасникам, врачам и профессорам, было что терять во время войны.

Больше Петр в разговоре с Бергером не затрагивал эту тему, а совершенствовал язык, присутствуя при допросах пленных.

В сентябре шли упорные бои за Литву. После взятия немцами Гродно и Брест -Литовска открылась дорога на Вильно и Минск. Полк, где служил Петр, после нескольких проигранных сражений отступил к Друскининкаю. Войска, довольно потрепанные, остановились лагерем в поместье Липиньско.

Петр обрадовался передышке: с огорода поднимался сладкий дым – топили баню для солдат. Кашевар уже установил походную кухню во дворе перед барским домом, хотя дом – это мягко сказано. Родовое гнездо помещиков Златницких представляло собой палаццо – трехэтажное здание, к которому примыкали два крыла. Во дворе располагались хозяйственные постройки и флигель для прислуги. Владельцы поместья покинули его с началом военных действий и возвращаться в ближайшее время не собирались.