Вершители. Книга 4. Меч Тамерлана

Катя молчала, смотрела на отца и начинала понимать, что именно он от нее хочет.

– Почему я?

– Вы так долго были вместе, что ты должна ее ощущать.

Он говорил с таким нажимом, что Катя почувствовала себя виноватой. Качнула головой:

– Нояне…

Царевна растерялась. Катя в самом деле Гореславу не ощущала. Более того, находясь в мире людей, девушка все реже использовала морок, все больше забывала то, чему учили ее Стар и Ярослава. После восемнадцатилетия ей даже показалось, что сила покинула ее – дочь Макоши и Белеса с трудом призывала даже темный морок, призрачный заяц становился все более нечетким и рассеивался туманом, едва сформировавшись.

– Данияр! Зайди! – отец встал. Сосредоточенный взгляд, плотно сжатые губы – казалось, к нему возвращается самообладание.

Молодой человек открыл дверь, застыл на пороге.

Велес заговорил с ним так, будто продолжал давно начатый разговор, будто ожидая, что не присутствовавший при разговоре с Катей Поводырь должен быть в курсе его содержания. Получалось, Данияр в самом деле знал, о чем Велес планировал говорить с Катей.

– Нужно найти способ, чтобы Катерина смогла увидеть Гореславу. Думай, что можно сделать… Я не вижу ее в мире богов. Могу предположить, что Темновит не найдет ее и в мире усопших. Значит, она может быть здесь, в мире людей. С Катериной у нее самая тесная связь из всех возможных, они сестры… К тому же, как известно, у них было одно тело долгие годы. Если кто и сможет ее найти, так это только она. – Велес окинул взглядом дочь, словно убеждая самого себя в верности сказанного. – Катя, Данияр, я прошу вас быть очень осторожными и не демонстрировать силу Доли; но я полностью развязываю вам руки, вы можете использовать любую доступную вам волшбу, кроме этой. Чем быстрее вы всё выясните, тем лучше… – Он встал. Глубоко вздохнув, повернулся к дочери, сообщив ей главное: – Мы на пороге войны, царевна, и, если все беды и болезни земли в руках врага – это слишком опасное оружие.

Велес исчез так же стремительно, как и появился.

Катя с разочарованием смотрела на место, где он только что стоял, наблюдала, как тают очертания его тени на подоконнике.

– Что скажешь? – спросила у Данияра, замершего за ее спиной. – Для тебя ведь все это не было новостью.

– Если ты сказала правду, что не чувствуешь Гореславу, то мне ответить нечего. Я озадачен.

– Я сказала правду, – Катя резко обернулась и посмотрела на Поводыря с вызовом. – Я вообще почти ничего ТАКОГО не чувствую.

Она поманила рукой тень из угла комнаты. Та сформировалась в небольшой комочек с едва различимыми очертаниями: длинные ушки еле заметно трепетали, любопытная мордочка настороженно замерла, подвижный нос хватал воздух. Призрачный заяц сделал неуверенный шаг к призвавшей его девушке и, выйдя на освещенный пятачок, тут же растаял.

Катя с раздражением перевела взгляд на Данияра:

– Видишь?

Он пожал плечами, отошел к стене:

– Это потому что ты не практикуешь.

– Это потому что я не хочу туда возвращаться. Нет желания снова слушать про богов и чужие войны.

Девушка порывисто села, скрестила руки на груди и положила ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя досаду. Данияр наблюдал за ней.

– А если эта война не чужая? – уточнил он. – Если она уже началась и идет за твоим окном? Идет прямо по любимому тобой городу людей?

Катя насторожилась, взгляд стал растерянным:

– Ни к чему эти твои аллегории. Я в них ничего не понимаю.

– Да уж какие аллегории… – он взял пульт от телевизора, включил его.

Ведущий на новостном канале рассказывал о росте заболевших во время пандемии.

– Власти готовы ввести очередной локдаун, если ситуация не улучшится. Первыми будут закрыты предприятия общественного питания, торговые центры и развлекательные учреждения. За ними…

Данияр переключил канал. Мутные бушующие воды, крик женщины за кадром – грязевой поток, ударившись об угол дома, потянул его за собой. Беленная известью стена подалась вперед, выбивая опору красной черепичной крыши. Дом повело, а в следующее мгновение, под оглушительные крики ужаса за кадром, он обрушился и поплыл вдоль обрыва, увлекаемый потоком.

Поводырь снова переключил канал. По проселочной дороге живым ковром передвигалась саранча. Среди паузы, взятой корреспондентом, поскрипывали миллионы крыльев, шелестели цепкие лапки.

– Ну? Ты все еще считаешь, что война идет где-то там? – он посмотрел на девушку, ожидая ответа.

Та устало прикрыла глаза, отмахнулась:

– Данияр, какая война? Это природные бедствия, пандемия… Ну что ты как маленький. У нас довольно беспокойная планета. Вам, как ее создателям, это должно быть известно.

Но он не ответил, не сводя с нее пристального взгляда.

– Бедствия. Это правильное слово, – прошептал Данияр наконец.

Катя в шоке распахнула глаза.

– Ты ведь не хочешь сказать, что… – Она подняла на него взгляд. – Ты думаешь, Флавий сказал правду:

Гореслава находится в его руках и теперь все болезни и несчастья мира обрушились на наши головы?

Данияр решительно выключил телевизор, пробормотал:

– Я ничего не хочу сказать. Но меня удивляет, что ты не замечаешь очевидного.

Катя закусила губу, нахмурилась. За окном шумел проспект, громко выла сирена скорой.

– Если Флавий уже поймал ее в свои сети, то что я могу сделать?

Поводырь пожал плечами:

– Поймал, не поймал… Можно сто лет гадать и наблюдать, как появляются новые надгробия на кладбищах, а можно сделать то, о чем просит Велес, и спасти тысячи жизней. Ты все-таки не простая девушка, ты царевна и богиня Доля. И, – он строго посмотрел на Катю, – обязанности свои выполняешь спустя рукава.

Он кивнул на выключенный телевизор.

Катя вспыхнула.

– Я не просила будить во мне силу. Я не хотела быть Долей.

Данияр пожал плечами:

– Выбор при рождении есть только у Хаоса… Если говорить нелюбимыми тобой аллегориями. Но ты не он…

Катя долго молчала. Данияр не торопил ее – отойдя к окну, смотрел на крыши домов. В медленно темнеющем отражении были видны небольшая уютная кухня, стол и ссутулившаяся за ним девушка. Она сильно изменилась за годы, что Поводырь провел рядом с ней. Из растерянной девчонки превратилась в ершистого подростка. Из ершистого подростка – в юную девушку с затаенной обидой на отца и мать.

Он много раз говорил ей, что обида – плохой советчик. Но всякий раз Катя замыкалась, даже отталкивала его, не желая обсуждать очевидное. Тогда он уходил, продолжая жить между мирами, балансируя на тонкой грани, где живое превращается в мертвое, а мертвое – в вечное. Уходил, чтобы наблюдать за ней вот так же, как сейчас – через синее полотно темнеющего окна. Уходил, чтобы снова вернуться – он дал слово защищать ее здесь. Скрывать от посторонних, путать следы. Его подопечная и представить не могла, каким плотным коконом она окружена.

Увидела бы, если бы захотела… Но она не хотела.

– Я правда ее не чувствую, – неожиданно заговорила Катя, но совсем иным тоном, без раздражения и досады в голосе. – Совсем… Я думала об этом. Но решила, что так и должно быть.

Данияр продолжал рассматривать ее в отражении.

– Так не может быть. Она была внутри тебя столько лет. У вас одна кровь…

Катя упрямо мотнула головой:

– Но ведь отец тоже ее не чувствует, как он сказал. А он Велес! Если даже он ее не видит, то что могу я? Ты же знаешь, во мне почти не осталось силы…

Данияр словно ждал этого вопроса.

– А это уже совсем другой разговор… – Развернувшись к девушке, он скрестил руки на груди, подался чуть вперед и бросил на нее лукавый взгляд. – Слушай… Ты ведь хорошо помнишь тот день, когда вы столкнулись с Темновитом?

Катя неохотно кивнула, глядя на Поводыря с опаской. Тот говорил негромко, задумчиво, проговаривая то, что считал важным:

– Когда мы с Берендеем появились в коридоре времен, он держал острие своего меча у твоего горла. Берендей, уколов тебя, отравился черным мороком, которым оказалась пропитана твоя рана…

Он замолчал. Катя решила, что он ждет от нее каких-то выводов, качнула головой:

– Я все равно не понимаю.

– Гореслава, исчезая, забрала этот меч с собой, помнишь? – прошептал Поводырь.

Катя с усилием кивнула:

– Помню. Только при чем тут это?

– Я думаю, не попробовать ли нам найти Гореславу по этому мечу. Вернее, даже не по нему самому, а по твоей крови, которая осталась на его клинке. Это была последняя кровь, которая его коснулась, понимаешь?

Девушка округлила глаза, призналась:

– Не очень…

Данияр, казалось, не услышал ее ответа и заговорил увереннее:

– Это отличная идея! Ты сможешь почувствовать свою кровь, это несложно. Она приведет тебя к мечу. А меч – к Гореславе.

– А с чего ты взял, что он все еще с ней? Может, она его бросила где-нибудь… Или он вернулся к Чернобогу.

Данияр пожал плечами:

– Ну, пока не проверим, не узнаем. Это во-первых. Во-вторых, я уверен, что он с ней… Или она к нему периодически возвращается. Совершенным с ней обрядом освобождения Гореслава застряла между мирами, она не жива и не мертва, не дух и не морок. Меч для нее – что-то вроде краеугольного камня: с помощью него ее освободили из твоего тела, он – единственное, что она ассоциирует с жизнью… и с тобой. Она ведь тоже чувствует твою кровь на нем.

– Почувствовать кровь? Я не упырь какой-нибудь. Как я это сделаю?

Данияр поморщился:

– Это что-то вроде субъективного ощущения существования конечности после ее ампутации, фантомная конечность, если слыхала такой термин когда-нибудь. – Теперь настала очередь Кати поморщиться будто от зубной боли. Поводырь мрачно усмехнулся: – В человеческой медицине этот синдром изучен не до конца, но это потому, что обычные врачи не знают о мороке. И силе крови.

– Бог мой, это звучит так по-идиотски, что почти наверняка окажется правдой, – Катя картинно закатила глаза, положила голову на скрещенные руки. – И как ты думаешь это сделать? У нас нет ни волшебной карты, ни поворотных камней, которые бы привели нас к мечу. Ничего, кроме просьбы отца и его намерения развязать нам руки.

Данияр усмехнулся:

– Этого достаточно. Но нам нужно, чтобы ты могла одновременно видеть все три мира: людей, богов и усопших.

Катя насторожилась:

– Да это невозможно. Три мира – это как стеганое одеяло, соединенное поворотными точками. Я помню. И как это увидеть одновременно?

Данияр задумчиво потер лоб, посмотрел на Катю с ухмылкой:

– Есть одна вещица, которая нам поможет.

Искусанные, потрескавшиеся губы кровоточили. Здесь было больно – как всегда в мире людей, – но тепло. Чуть теплее, чем там, в призрачной тени скал. И это тепло тянуло ее к себе, словно она была голодна.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – позвала, подслеповато вглядываясь в полумрак.

Усталость накатывала с новой силой – она приходила вместе с болью, стоило ей приблизиться к человеческому жилью, чтобы согреться.

Гореслава остановилась, чтобы перевести дыхание, тяжело оперлась на забор.

Где-то вдалеке залаяла собака. Она боялась этих хвостатых и лохматых – от их лая становилось неспокойно где-то внутри, будто там закипало что-то неживое, тоскливое. Поэтому сейчас, услышав призывное «гав» с подвыванием, она оглянулась и не сразу заметила, как к ограде подошла девочка. Скорее всего, она уже давно стояла здесь и наблюдала за ней.

Гореслава постаралась улыбнуться, прошептала приветливо:

– Сейчас лето?

Странно, но девочка вздрогнула, отшатнулась. В глазах мелькнули презрение и страх. Она едва не выронила блестящую коробочку. У Гореславы такой никогда не было.

Но, кажется, такая была у Кати, ее сестры. Недоля прильнула к забору, обхватила худыми пальцами перекладину, чтобы рассмотреть диковинную вещицу получше. Это окончательно испугало девочку за забором. Она с трудом сглотнула, перевела дыхание и сделала шаг назад, к дому – Гореслава видела теперь его отчетливо: он проступал в непроглядной тьме, будто освещенный сверху.

– Д-да, лето, – проговорила девочка, а у самой дрожали руки.

Гореслава хотела ее успокоить. Обрадовавшись тому, что с ней заговорили, ей ответили, она улыбнулась еще шире и протянула к ней руку:

– А как тебя зовут? Давай дружить?

– М-милана, – девочка сделала еще один шаг назад.

Гореслава теперь видела не только ее и ее дом, но и лужайку, поблескивающую округлыми боками машину. Но взгляд снова вернулся к блестящей коробочке в руках Миланы:

– Что это? Можно посмотреть? – она протянула руку через забор, не заметив сперва, как из-под пальцев посыпалась угольно-черная беда.

А Милана сразу увидела: ахнув, она стремглав бросилась к дому.

Гореслава отдернула руку, спрятала за спиной. Поздно: черная пыль въедалась в землю у ворот, с чавканьем прорастала по периметру забора и тянулась к человеческому жилью. Недоля, присев на колени, изловчилась, просунула пальцы сквозь щели в ограде, сковырнула и зажала в кулак отравленную бедой почву. Но та уже пустила ростки.

Совсем рядом Гореслава услышала шелест. Подхватив юбки, нырнула в холодный сумрак, уже из укрытия наблюдая, как собака, подбежав к тому месту, где она стояла, зло зарычала.

– Брысь, брысь! – с крыльца прогнала ее пожилая женщина, уже обнимавшая перепуганную Милану. – Собаку испугалась? Так она за забором, к нам во двор и не переберется. Чего ее бояться?

Девочка всматривалась в темноту – в какое-то мгновение Гореславе показалось, что та видит ее, но девочка, что-то ответив бабушке, отвернулась и открыла дверь.

Старушка, будто встревожившись от сказанного внучкой, спустилась с крыльца, пересекла двор и остановилась у калитки.

Гореслава закусила губу, уставившись на землю, по которой черными змеями ползла беда. Заметив приблизившегося человека, потянулась к ней.

«Уходи, уходи в дом», – исступленно шептала хозяйке Гореслава.

Но женщина, запахнув шаль на груди, вглядывалась в темноту, рассеянно прислушиваясь к голосу внучки.

– Взгляд не фокусируется и губы черные… – донеслось до Недоли.

Бабушка оглянулась на внучку, уточнила с удивлением:

– Черные?

– Ну да, будто сажей измазанные! Говорю ж, странная какая-то.

«Уходи!» – молила старушку Гореслава из своего укрытия.

Пожилая женщина пожала плечами и повернулась к дому. Подол юбки коснулся травы, сбив с длинных листьев пыль.

Гореслава застонала.

Обернувшись в холодную темноту, побрела прочь от человеческого жилья. Всякий раз, когда она пыталась выйти к людям, согреться и хоть немного поговорить, происходило одно и то же: из-под ее пальцев сыпалась черная пыль. Она ничем не пахла, не ощущалась на губах. Но оживала, стоило ей коснуться земли, прорастала мгновенно и приносила им горе и боль. Не стоило много ума, чтобы понять: то, что сыпется из-под ее пальцев, – беда.

Она старалась обходить жилье и обитаемые земли, когда выбиралась погреться. Потому что постоянно находиться в тени и холодном мраке не было никаких сил. Она околевала до состояния, когда голова переставала работать, а сознание – сопротивляться неистовому желанию выйти к людям и утолить голод, что сопровождал ее с тех пор, как она рассталась с Катей.