Посвящается маме.
В наших сердцах на всю жизнь остались солнечные каникулы на острове, а в моем сердце еще и родилась история.
Спасибо за то, что слушала, сочувствовала и смеялась.
Спасибо за розовое вино, белый песок, закаты на террасе, за Роттнест.
Территория лжи
Holly Craig
THE RIP
Copyright © Holly Craig, 2024
All rights reserved
Настоящее издание выходит с разрешения
Darley Anderson Literary, TV & Film Agency и The Van Lear Agency LLC
Перевод с английского Светланы Тишиной
Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий
© С. В. Тишина, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025
Издательство Иностранка®
От автора
Я бы хотела выразить уважение хранителям традиций Ваджемупа [1], людям племени ваджук [2] из народа нунгар [3], а также их старейшинам, ушедшим и ныне живущим. Выражаю признательность и уважение Ваджемупу, название которого означает «земля за морем, где живут духи», почитаю глубокую, личную и очень значимую связь людей племени ваджук с их землей и с этим островом.
Как частый посетитель Ваджемупа – острова Роттнест, – заверяю, что некоторые факты, имена, места и события в романе вымышлены или изменены, чтобы соответствовать повествованию.
Пролог. Суббота
Элоиза, 19:40
Говорят, на острове не случается ничего плохого. От материка до этого кусочка суши с песчаными пляжами и прибрежными рифами всего двадцать минут на пароме. Остров обладает удивительной способностью возвращать приезжающих в проведенное здесь беззаботное детство, когда можно было загорать целый день и гулять до темноты. Говорят, тут никогда не знали бед. Но я не соглашусь.
На балконе слишком много взрослых, на столе громоздятся подсохшие закуски и пустые стаканы, стоит открытая бутылка розового вина, одинокий орешек арахиса медленно тонет в хумусе.
Мы поддаемся радостной и волнующей атмосфере острова: беззаботные дни и прекрасные закаты, виллы, разбросанные по побережью, а в них – любящие семьи, чуть хмельные взрослые, ароматные и вкусные морепродукты.
В доме кто‑то затягивает песню Уитни Хьюстон, друзья Пенни собираются вместе и громко подхватывают, путая слова. Будет непросто завтра утром с похмелья заниматься уборкой.
Перегнувшись через перила, я пытаюсь прикинуть, сколько еще килограммов выдержит балкон, прежде чем рухнет прямо в песок. Не хочу присоединяться к пению или к разговорам о лодках и ценах на бензин. Картинка перед глазами плывет и покрывается дымкой, и наконец‑то, впервые с момента приезда, паранойя начинает отпускать меня. Я босиком и в легком платье, но мне не холодно. Вино уже нагрелось, еще глоток – и хватит.
На пляже под розовато-лиловым небом часть нашей компании с пивом, полотенцами и закусками обосновалась вокруг костра, как обычно делают подростки. Солнце село полчаса назад, но никто не собирается ложиться. Веселые голоса эхом разносятся над спокойной водой.
Пенни тоже там. С моим мужем Скоттом.
Она вдруг встает и в бешенстве убегает; видимо, Скотт ее чем‑то обидел. Он вскакивает, чтобы ее догнать. Преследовать ее. Я не слышу их разговора, потому что она шепчет; пытаюсь разобрать слова мужа, но тут кто‑то хлопает меня по плечу. Это Бретт, брат Пенни, и выглядит он не лучшим образом. Его качает. Сдержав отрыжку и на выдохе обдав меня пивным перегаром, он спрашивает:
– Сколько детей должно быть на соседней вилле?
– Четверо, – отвечаю я и поворачиваюсь к пляжу, но мой муж и Пенни уже исчезли, вероятно убежали по боковой лестнице.
Чей‑то смех на пляже напоминает рокот моторной лодки. Песня Уитни Хьюстон смолкает. Бретт объявляет всем:
– Праздник закончен.
Он только что проверил обстановку на соседней вилле, где сонные дети смотрят фильмы и объедаются сладким. Старшие присматривают за младшими, потому что, как считается, остров совершенно безопасен. Ничего плохого здесь не случится. Но Бретт сообщает нам, что один из детей пропал. Ребенок исчез, и никто ничего не видел.
Пятница
Пенни, 11:30
На самом деле на острове Роттнест полно опасностей, но детям мы об этом не говорим.
С нашей виллы открывается вид на залив, а прямо под балконом разросся спинифекс – прибрежная трава с острыми шипами. Морской бриз разносит по пляжу колючие шарики соцветий, отчего в песке много иголок, готовых в любой момент вонзиться в босую ступню. Нужно вытащить шип и как можно быстрее хромать оттуда, особенно в октябре, когда у местных ядовитых змей начинается брачный сезон и они стыдливо прячутся в кустах.
Кроме того, на берег выбрасывает похожих на медуз физалий; их синие перламутровые короны лопаются под ногами, а потом ступню покрывает болезненная сыпь. В заливе Томсон, за рифом, видели акул. Под лодками проплывают скаты размером с саму лодку. Из-за столкновения потоков у берега бурлят отбойные течения, которые могут утащить неосторожного пловца в море.
Если бы дети знали об этом, знали обо всех здешних опасностях, они бы никогда не согласились остаться одни.
«Этот остров – единственное место в мире, где не надо следить за детьми», – твердят мамы и папы.
Значит, можно пить сколько угодно, оставить отпрысков без внимания, и никто даже глазом не моргнет. Островная традиция. Дети колесят на велосипедах, исследуя окрестности. Родители дают им по пять долларов на сласти, лишь бы те вели себя тихо и развлекались сами, в то время как развлечения родителей набирают обороты.
Наша вилла – лучшее жилье на всем острове. В полдень половина балкона скрыта от палящего солнца, и можно выбирать: поджарить ножки или спрятать их в тенек. С балкона видна пристань. То и дело прибывает паром и высаживает на берег шумные толпы пассажиров, которые делятся на заезжих туристов и постоянных посетителей. Постоянные ведут себя на острове так, будто это их владения.
У тех, кто раз за разом приезжает сюда, действительно просыпается собственнический инстинкт. Чувство, что остров принадлежит им.
Если ты привилегированный отпрыск лодочников, как называют местных завсегдатаев, если провел здесь детство, то получаешь преимущество над остальными. Можешь смотреть на них свысока.
Это превосходство всегда заметно. В покатушках по острову на велосипеде зигзагами да еще и без шлема. В босых ногах с заскорузлыми пальцами. В том, как, заказав коктейль в баре, демонстративно тащишь стулья на песок, подальше от остального народа.
Детям лодочников на острове позволено быть гордыми и независимыми. Теперь, уже став взрослыми, они с газетой под мышкой не спеша прогуливаются по поселку, и каждый из них совершенно точно знает, какой купить пирог или где готовят лучший кофе. Они часто предаются воспоминаниям. Как детьми катались по острову до темноты. Как продолжали играть, пока желудок не сведет от голода, а потом набрасывались на сосиски в тесте.
Думаю, меня можно назвать одной из них. Я дочь лодочника и знаю остров как каждую линию на своей ладони. На мне шрамы от падений с велосипеда и веснушки от солнца – в моем детстве не было защитного крема. Меня не воротит от запахов гниющих водорослей, дизельного топлива, подгоревшей картошки фри и птичьего помета.
У нас лучшая вилла, потому что иначе я бы ее не выбрала. Если вы снимаете те, что позади, к нам можете даже не соваться.
Превосходное расположение дома дает мне возможность наблюдать за рыбаками, которые закидывают с лодок удочки, или за отдыхающими на пляже, которые лениво, как тюлени, поворачиваются с боку на бок. Отсюда я могу предсказать погоду и определить грядущую перемену ветра по тому, как он нарезает море на ровные ленты волн. С наблюдательного пункта на балконе я контролирую весь остров и любые передвижения на нем.
* * *
К отдыху на острове прилагаются некоторые сексуальные обязательства – негласный договор, на который большинству пар плевать. Но не мне.
Соленый влажный воздух напоминает пот, высохшие на солнце волоски покалывают чувствительную кожу. Все ощущается обнаженным и загорелым, горячим и страстным. От этого я чувствую себя вновь молодой. От этого я дико хочу Кева. Кев – тот мужчина на пляже, с сильными красивыми руками, и он мой муж.
Другие пары обычно изобретают отговорки, чтобы избежать близости. У них от жары болит голова, ноют мышцы после плавания, от катания на велосипеде стерлись бедра. Это все не про меня. Когда я здесь, я умираю от желания.
Кев разговаривает с Бреттом, моим братом, а рядом с ними в песке торчит бутылка шампанского, истекая слезами испарины. Вино тут льется рекой. Нагретые солнцем стаканы все в песке, потому что дети то и дело случайно пинают их. Вино ударяет в голову, и становишься легкой и свободной, ты готова сорвать верх купальника и кинуться в море, чтобы кипящий прибой оставлял пену на сосках.
Я ныряю в спокойную бирюзовую волну, слишком ленивую, чтобы вырасти во что‑то сильное и рокочущее. Волосы взлетают вверх, следуя течению, а я остаюсь под водой с открытыми глазами и плыву по-лягушачьи. По поверхности расходятся круги, будто море смеется. Даже вода здесь в отпуске.
– Иди ко мне, – зову я Кева и снова падаю в морские объятия.
Мужчины продолжают разговаривать. Бретт пьет маленькими глотками шампанское «Моэт», рядом с ним сырная тарелка. Мой сын Эдмунд строит замки из песка. Кев обмолвился, что хочет позаниматься серфингом, пока остальные не приехали. Но это мое первое купание, и я хочу его прочувствовать. Пена скользит по коже совсем как язык Кева.
Солнце уже высоко, пляж в его свете кажется ослепительно-белым. Всё еще впереди. Так начинается любой пляжный отдых. Счастье, смех, «Моэт», сыр, загорелая кожа.
Райский остров.
Элоиза, 14:02
Остров принадлежит ей. Она поэтому его и выбрала. Спрятав под шляпу длинные, соленые после купания волосы, Пенни дрейфует между холмами, людьми, деревьями и заливами, словно только она имеет право быть здесь.
Но не это стало причиной моего нежелания ехать сюда. Раньше мы всего раз были на Роттнесте, без Пенни и Кева, и на краткий миг смогли притвориться, будто остров принадлежит нам. И лишь потому, что Скотт мне во всем потакал. Помню, как мы отдыхали в прибрежном баре, заказывали коктейли, картошку фри, пиво для Скотта, а потом сидели, закинув ноги на невысокую ограду, и смотрели на тихий залив. Мы даже почти не разговаривали, а Леви часами ковырялся в песке, нырял в море и капал соленой водой в тарелку с пиццей. Но я все равно не могла расслабиться, по крайней мере до конца. Весь отдых ловила себя на том, что украдкой оглядываюсь, всматриваюсь в лица, не в силах унять дрожь от воспоминаний об этом месте. Больше никогда у меня не возникало желания вновь приехать на остров. Если в тот раз я не смогла расслабиться, то сейчас и подавно.
Отдых на Роттнесте – то, чем принято хвастаться. Скотт часто меня спрашивал, почему мы не можем поехать сюда снова. Я отвечала, что ненавижу это место.
Когда Скотт интересовался причиной, я не могла ему объяснить и лгала, что ненавижу острова в целом, что чувствую себя пойманной в ловушку, когда нахожусь вдалеке от больниц, полицейских участков и торговых центров. Муж утверждал, что на острове никогда не случалось ничего плохого, но он не знал того, что знала я.
И вот мы в очереди, готовимся сойти с парома. Как всегда в очередях, время тянется очень медленно, а мне очень нужно в туалет. Это от нервов. Слава богу, меня не тошнило в пути, но малышка Коко упирается коленом мне в живот и давит на мочевой пузырь.
– Первым делом нужно взять велосипеды, – говорю я Скотту, пока тот одной рукой усаживает Коко себе на спину.
Суперпапа. Он не отвечает, и я утыкаюсь в телефон – всегда так делаю, когда чувствую себя отвергнутой. Хочу снять, как пенятся волны. Если сосредоточиться на фотографиях и профиле в соцсетях, можно не разглядывать лица в толпе, гадая, обратили ли на меня внимание.
Еще я собираюсь мыслить позитивно и использовать атмосферу острова, чтобы наладить отношения со Скоттом. Я останавливаюсь и смотрю мужу в затылок; Леви натыкается на меня, потому что уставился в телефон. У сына ужасная осанка, он очень горбится. Я постоянно напоминаю ему, что нужно выпрямить спину:
– Тебе только одиннадцать, но к пятидесяти будешь как горбун из Нотр-Дама.
В воде отражаются облака, похоже на устричную раковину изнутри. Если верить Пенни, в выходные будет хорошая погода. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы сегодня погода была противной, пошел дождь или поднялся ветер. Не настолько, чтобы расстроить праздник Кева, но достаточно, чтобы подпортить атмосферу для Пенни. Вечно она получает все, что захочет: виллу, нужных людей, спокойное море. Остается только гадать, как она умудрилась арендовать гриль-ресторан «Бэй» в сезон свадеб.
Позади дурно пахнущая англичанка обливается по́том и влажно дышит мне между лопаток. Она практически наступает мне на пятки. Придвигаюсь к Скотту и ловлю себя на том, что обнимаю его за талию. Возникает дикое желание, чтобы он взял меня на руки, как Коко, я утыкаюсь лбом ему в спину. Но сразу чувствую, как у него на животе напрягаются мышцы, и отступаю.
Несмотря ни на что, я стараюсь быть оптимисткой и надеюсь, что отдых пойдет нам обоим на пользу. Вынужденная смена обстановки как нельзя кстати. Но Скотт отстраняется от меня, перехватывает Коко поудобнее и мимоходом целует ее в светловолосую макушку.
Потом с суровым видом оборачивается ко мне:
– Понятия не имею, почему ты не хотела сюда ехать, но хотя бы попробуй получить удовольствие.
Двери парома открываются, и в лицо ударяет поток горячего соленого ветра. Пахнет каникулами и кокосовым кремом от загара – запах моего постыдного прошлого. Я задерживаю дыхание, пытаясь не пустить этот воздух в легкие, и мысленно приказываю себе «попробовать получить удовольствие» ради мужа.
Пенни, 14:03
Все настроены на отдых. Я на заднем дворе, наклоняюсь к корзине с бельем, беру влажное полотенце и вешаю его посушиться. Мимо на велосипедах проезжает пара ребятишек, проходит компания парней с удочками.
Через дорогу, во дворе по соседству с виллой Элоизы и Скотта, скворчит в масле лук – у соседей поздний обед с барбекю. Там работает радио, в поток музыки врывается реклама о распродаже шезлонгов, мужчина у гриля помешивает еду, а я вспоминаю лето. Сосед приветственно машет мне. Я машу в ответ. Люди здесь счастливы. Внезапно я понимаю, что, когда наклоняюсь за полотенцем, платье неприлично задирается. Чтобы взять из корзины прищепки для белья, я присаживаюсь.
Завтра вечером в ресторане «Бэй» мы устраиваем ужин с морепродуктами и шампанским, приедут тридцать близких друзей Кева. Конечно, торжество сто́ит как крыло самолета, но мы можем себе такое позволить. Большинство гостей прибудут на остров завтра и на одну ночь разместятся в отеле «Бич». Выходные должны пройти благополучно, тем более у меня для Кева есть сюрприз.
Во дворе через дорогу мужчина с шумом роняет кулинарную лопатку, и женщина над ним смеется. Он шлепает жену лопаткой по попе, в этот момент громкий гудок с пристани эхом разносится по всему острову, проникая в каждый уголок. Они прибыли. Элоиза и Скотт.
В полуденном свете солнца кружится рой мошек, и я прикрываю глаза рукой. В теплом воздухе пахнет кремом от загара, жареными сосисками и пивом; я вдыхаю запахи и возвращаюсь мыслями к празднику. Остальное не имеет значения.
Снова берусь за полотенце, расправляю мокрую ткань и чувствую напряжение в плечах. В эти выходные я не позволю Элоизе занять мои мысли.
* * *
Я всматривалась в голубой горизонт, стараясь разглядеть белую точку приближающегося парома. И наконец увидела с балкона, как он причалил. Трехпалубное судно, пассажиры расползаются с него как тараканы, спокойствию на острове приходит конец. Элоиза будет жаловаться на морскую болезнь, даже если их не качало. Постарается привлечь внимание всех вокруг. Ей предложат болеутоляющее, заварят чай и заберут у нее детей. Это если они прихватили с собой няню. Однако от своего мужа Скотта Элоиза вряд ли чего‑то дождется. Разве только безразличия и усталого взгляда.
Мы с ней не дружим, а вот Скотт и Кев – очень даже, что неприятно, поскольку мне то и дело приходится взаимодействовать с Элоизой, «сексуальной мамочкой», блогером с шестьюдесятью тысячами подписчиков. Представляю, как обычные мамы крутятся сами, без чьей‑либо помощи, без уборщиков, нянь и ассистентов, а потом смотрят на экран, где Элоиза талантливо изображает идеальную домохозяйку, и гадают, почему у них так не получается. Она лгунья и лицемерка в вишневом фартуке без единого пятнышка; ей платят за то, что она публикует фото своей безупречной кухни, где на столешнице из камня красуется изысканный пирог. Никто же не видит домработницу, которая испекла этот самый пирог, а после еще и вылизала кухню.
Моя дочь Рози следит за всеми постами Элоизы и потом с жаром описывает ее брендовые вещи, косметику и современный дом. Я стараюсь пропускать мимо ушей подтекст: «Вот бы мне такую маму». Дочка не всерьез. Просто злится на меня.
* * *
Кев кричит с заднего двора:
– Скотт и Элоиза приехали?
Он вернулся с серфинга.
– Только что.
Кев оставляет доску у стены и заходит в дом. Люблю, когда после моря он еще мокрый и соленый.
Мужа я встречаю совсем не так, как обычные жены. Я стараюсь быть чувственной и никогда не спрашиваю: «Как дела на работе? Что ты хочешь на ужин? Как прошел день?» Такие вопросы убивают брак, делают его скучным и предсказуемым. Часто я даже горжусь тем, что при встрече со мной мужа непременно ждет что‑нибудь особенное. Для Кева это всегда неожиданность. Интересно, я странная или просто очень умная? Другие жены тоже планируют свое настроение? В нашей паре это лотерея: вытащит Кев билет с наградой или с наказанием – зависит от того, что я себе наколдовала.
– Как покатался? – Запускаю пальцы ему в мокрые волосы, и с них сыпется песок.
– Так себе. – Он хватает с разделочной доски корочку хлеба и запихивает в рот. – Волн совсем нет.
Кев вернулся с серфинга, потому что скоро приедут гости. Он очень порядочный, ответственный и внимательный. Кев направляется в душ, чтобы смыть песок, но я его не пускаю. Удерживаю за руку.
– Подожди.
В бровях застряли песчинки, волосы побелели от соли. После серфинга он выглядит совсем как тот подросток, которого я смутно помню по старшей школе. Тогда Кев был высоким и изящным; он и сейчас высокий и изящный. Только чуть более волосатый и загорелый. Слегка огрубевший.
Схватив его за волосы на затылке, приближаюсь губами к соленым губам Кева и шепчу:
– Поцелуй мои соски.
Удивленный взгляд и хриплый смех означают, что у меня снова получилось.
– Сумасшедшая.
Мы прячемся в кладовку на случай, если дети вернутся. Кев спускает бретели моего платья с плеч. Холодные губы обхватывают сосок. Я постанываю. Этим мы и отличаемся от других женатых пар, это и держит нас вместе.
Немного отстраняюсь, чтобы подразнить Кева.
– Лучше позвать детей домой с пляжа.
– А если по-быстрому? – Глаза у него полузакрыты.
Я отрицательно машу головой:
– Скотт и Элоиза уже здесь.
Искра и любовь в наших отношениях держатся на спонтанности. Возбуждение, секс, оргазм. Возбуждение, возбуждение, возбуждение. Вот что я запланировала для нашего отпуска. Посреди ночи вытащу его из постели, и мы поедем на великах на пляж Лимана, где так замечательно заниматься сексом. Мы порезвимся в песке, голые окунемся в воду и вернемся на виллу вымотанные и пресыщенные. А через дорогу Элоиза будет лежать в постели с мужем и жаждать любви, но ни на шаг к ней не приблизится. Я знаю, Скотт устал от нее, они не счастливы, он сам рассказал Кеву об этом. И сказал кое-что еще, после чего хочется держаться от Элоизы подальше.
* * *
Мои дети, семнадцатилетняя Рози и шестилетний Эдмунд, внизу на пляже строят огромные замки из песка. Рози сейчас совсем на себя не похожа. Такая милая. Она подзывает еще двух ребятишек и вручает им совки. Малыши уже насобирали ракушек, водорослей и косточек каракатиц.
Останавливаюсь и с удивлением наблюдаю за тем, как они играют вместе. Эдмунд копает ямку желтыми граблями. Рози, кажется, забыла все свои претензии, и мой маленький сын наслаждается ее вниманием. Я слышу, как они рассуждают о строительстве рва, о том, что для него нужен канал, по которому сможет подняться вода. Эдмунд говорит Рози «спасибо». Я не верю своим ушам.
Мы его усыновили; Перл, биологическая мать Эдмунда, – юная наркоманка, успевшая отсидеть в тюрьме. Если сын узнает об этом, то уже не сможет спокойно жить. Я знакома со стыдом. От него так запросто не отмахнешься.
Государство забрало Эдмунда под свою опеку. Когда за ним пришли, он лежал в кроватке, измазанной калом, в бутылочке не было ни капли молока. Его отняли у матери, которая ни за что не хотела с ним расставаться. Когда она родила сына, ей было пятнадцать. Всего пятнадцать. Перл. Теперь ей двадцать один, и эта женщина вызывает во мне страх и отвращение. Она из тех, кто считает забавным выкладывать мерзкие фотографии пирсинга в носу крупным планом, где видно, как оттуда стекает капля гноя.
Я вцепилась в перила и боюсь их отпустить. Ведь я так и не рассказала Кеву, что Перл недавно написала мне в соцсети. Сообщила, что долго меня искала и наконец нашла. Узнать бы, как ей это удалось. Усыновление вначале было полуоткрытым, но быстро превратилось в закрытое. Перл стала очень нестабильной, преследовала и запугивала нас; конечно, стоило это предвидеть. В интересах Эдмунда нужно было сразу соблюдать секретность. Но поначалу агенты по усыновлению убеждали нас, что Эдмунд сможет безопасно наладить отношения со своей неблагополучной биологической матерью и «излечиться» от травмы. Мы закрыли информацию об усыновлении, когда вместе с агентством пришли к выводу, что для ребенка так будет лучше. Наша семья переехала туда, где Перл не смогла бы нас найти, но она прилагала массу усилий, и это очень пугало. В сообщении она написала, что хочет вернуть сына. Дрожащими руками я ее заблокировала и постаралась забыть, как страшный сон.
Боюсь даже представить, сколько она до этого следила за мной в соцсетях, увеличивала фотографии желтыми от никотина пальцами и пристально рассматривала новый дом, дизайнерский сад и лицо Эдмунда, которого мы снимали в каждом цветущем уголке нашего жилища. Если однажды зарегистрируешься в социальных сетях, потом сложно вычистить оттуда свои персональные данные.
Я отчаянно цепляюсь за перила, и ногти царапают краску. Перл уже угрожала, что найдет нас, в самом начале, когда мы только усыновили Эдмунда. Тогда мы изменили правила общения с ней и, по настоянию полиции, сделали наши профили приватными. Как же ей снова удалось найти нас? Если я скажу Кеву, дело примет более серьезный оборот. Уверена, муж очень встревожится. Лучше помалкивать. Перл заблокирована, удалена из нашей жизни и никогда нас не найдет.
В этот момент Рози замечает меня на балконе и машет рукой. Я в конце концов отпускаю перила и машу в ответ. Кричу, чтобы они оба поднимались в дом: гости скоро приедут. Она кивает и принимается собирать лопатки.
Мы здесь, и все хорошо. Я надеюсь, что остров вновь сделает Рози нормальной. Обычно она без конца сидит в телефоне, фотографируется, надув губки, и рассылает снимки друзьям. Здесь же потоки солнечного света и свежего воздуха наполняют ее витамином D, покрывают плечи загаром и возвращают в детство, где маленькая девочка в панамке часами играла в песке и болтала сама с собой, а я лежала рядом на мокром полотенце и читала книгу.
Иногда из-за сильного чувства вины мне даже больно смотреть на дочь. Поэтому я наблюдаю за ней издалека, как незнакомец в парке. Притворяюсь, будто все хорошо. Думаю, она знает об этом и ненавидит меня. Рози нарочно старается встретиться со мной взглядом, когда отрыгивает или когда стягивает футболку с плеча, так что в вырезе появляется розовый сосок, делает в таком виде фото и кому‑нибудь отправляет. Она хочет увидеть реакцию, спровоцировать ссору, драку, хоть что‑нибудь. Но ничего не добивается, поскольку мама абсолютно бесчувственная, и Рози лучше всех знает, что больше ничто в мире не сможет меня шокировать.
Элоиза, 14:10
Он ругается на меня по пустякам: «Зачем ты отпустила Коко? Тут толпа!», «Скажи Леви, чтобы вылез из телефона и помог нести сумки!», «Чего ты туда напихала? Все свои баночки?». Я улыбаюсь и не придаю его словам значения, стараясь совладать с тревожными мыслями. Когда у тебя паранойя, сложно на чем‑то сосредоточиться, поэтому исходящие от Скотта унизительные обвинения размываются и воспринимаются как радиопомехи.
Скотт забирает у меня чемодан и увозит по бетонной дорожке, а я хватаюсь за воздух. Вот бы он взял меня за руку, а я положила голову ему на плечо, совсем как парень с девушкой позади. Потому что здесь, на острове, их ждет любовь, потому что песок слепит глаза, а солнце поджаривает голые руки, и все вокруг только и думают о первом глотке холодного горьковатого пива. У Коко потные ладошки, она постоянно хнычет, жалуясь на муху, что кружит у ее лица. Леви помогает нести сестренку, но девочка извивается, ведь в ее возрасте хочется идти до виллы бесконечно, останавливаясь на каждом шагу, исследуя пухлым пальчиком шишку, ракушку или птичий помет.
– Фу! – Скотта передергивает. – Элоиза, не разрешай ей трогать эту гадость.
– Всего лишь птичье дерьмо.
– Не выражайся при детях.
Скотт тащит чемодан дальше по гравийной дорожке, и тот ужасно гремит, нам приходится кричать, чтобы услышать друг друга, и люди начинают оборачиваться на наше семейство. Знаю я, о чем они думают. Я бы и сама так думала. Ох, бедняжки. Слишком много ответственности, слишком мало времени, слишком мало любви. Их брак рассыпается, совсем как скалы в заливе, и никакая романтика этого острова не спасет их.
* * *
Терракотовые виллы прячутся в соснах, истекающих смолой. По ночам шишки опадают и грохочут по жестяным крышам, как гранаты. Странно, что от деревьев еще не избавились. Меня бесит это место. Бесит, что все выглядит как раньше и сама атмосфера пробуждает воспоминания. Роттнест пахнет смолистой кровью сосен. Для кого‑то он пахнет морем, выпечкой, пивом, которое испаряется и дымкой висит над островом. Для меня – сосновыми шишками и смолой; напоминает марихуану, от этой мысли рот наполняется слюной. Маленький тайный порок помогает бороться со стрессом. Когда мне тревожно, хочется курить снова и снова, а то и принять что‑нибудь посильнее, вроде кокаина или болеутоляющих. Но сегодня я чувствую себя защищенной, потому что в чемодане, что подскакивает по дорожке вслед за Скоттом, в аптечке спрятан запас кучерявой зеленой травки, и сегодня вечером мои легкие наполнятся ее дымом. Коко поднимает шишку, я забираю ее и глубоко вдыхаю аромат.
– Эту, – говорит Коко и тянется за следующей.
Скотт подгоняет нас.
Посмотрим, не захочет ли Кев присоединиться ко мне. Он всегда был не прочь затянуться.
* * *
По старой крутой лестнице мы спускаемся к оранжевой вилле под номером 212, где остановились Бретт и его девушка. Вилла напротив, под номером 211, – наша. С нее не самый красивый вид, но мне без разницы. Зато можно представить, что мы на Корфу: ослепительно-голубое небо над белым песком и колючими кронами сосен. Я фотографирую это буйство цвета и вспоминаю время, когда пожить в одной из таких вилл было пределом мечтаний.
Попробуй забыть, попробуй не вглядываться в каждое лицо. Громко топая, по лестнице поднимаются Рози и Эдмунд, в руках у них совки, шлепанцы и желтые ведерки.
– Эй! – кричит Леви девушке.
Рози с улыбкой рассматривает нас из-под ладони и машет. Мой юный сын не сводит глаз с ее стройного тела.
– Привет, Элоиза. – Рози чуть ли не подпрыгивает при виде меня, забыв про Леви. Я тоже машу ей.
Затем появляется Эдмунд, мрачный, несчастный ребенок с вечно печальным лицом; он как будто сошел с черно-белого снимка. Коко хлопает в ладоши, прыгает, визжит, то есть ведет себя как обычный ребенок при виде другого, Эдмунд же стоит на месте, безвольно опустив руки и поглядывая из-под челки. Жуткий мальчик. Под стать своему имени.
Моя малышка бегом направляется к Эдмунду, тело не поспевает за пухлыми ножками.
– Коко! – кричу я. – Давай сначала распакуем вещи, а потом вы поиграете.
Переваливаясь с ноги на ногу, как пушистый утенок, она возвращается ко мне. Прижимаю ее к животу и наблюдаю за Эдмундом, который медленно разворачивается и удаляется. Рози смотрит на меня, многозначительно улыбаясь и накручивая мокрый локон на палец. Затем тоже уходит, а Леви остается только таращиться ей вслед. Рози вечно смотрит мне в рот и до смешного восхищается, ставя лайки под каждым моим постом в социальных сетях. Не знаю почему, но ее привязанность рождает во мне мстительное удовлетворение, в котором даже стыдно признаться.
* * *
Скотт настаивает, чтобы именно я взяла у Кева ключи от виллы. Но это же его друг. Причем лучший. Они даже работают вместе. Клянусь, муж меня проверяет, хочет понять, как я реагирую на его приятелей и на мужчин вообще. Это же очевидно: порой он не к месту, например когда я загружаю посудомоечную машину, завариваю чай или натягиваю колготки, произносит какое‑нибудь мужское имя и внимательно следит, не покраснею ли я. Он либо хочет меня в чем‑то уличить, либо ревнует. Оба варианта бредовые, но пусть бы лучше ревновал.
Поэтому, пока Скотт устраивает багаж у двери, а я сажаю Коко рядом с Леви, я улыбаюсь. Непринужденно. Мне просто надо взять ключи. Скотт складывает руки на груди и наблюдает, но ему не в чем меня упрекнуть. Я не волнуюсь и не смущаюсь. Разве только испытываю неловкость оттого, что он меня проверяет.
– Вставай, малышка, – обращаюсь я к Коко. – Пойдем найдем Эдмунда.
Выйдя за небесно-голубые ворота с номером 211, мы шагаем к вилле 213. К стене прислонены доски для серфа, капельки соленой воды испаряются на полуденном солнце. Ящик с рыболовными снастями, сандалии в песке и самокат возле входа придают вилле обжитой вид. Как будто она в собственности, а не арендована на время.
Слышу на кухне голоса. Смех. Она смеется. Он подхватывает. Счастливы вместе. Поджаривают тосты. Я стискиваю зубы, сжимаю руку Коко, и малышка вырывается.
– Привет! – кричу, и создается ощущение, что я не просто вошла в дом с заднего двора, а вторглась в чужую жизнь и любовь.
Скотт все еще наблюдает за мной с крыльца нашей виллы, будто ждет, что я сейчас наброшусь на Кева с поцелуями. Пусть хоть что‑то чувствует ко мне, даже если это ревность.
Резко отдернув москитную сетку на двери, ко мне выходит Кев, в руках он держит поджаренный тост.
– Ага, Уолтеры прибыли.
Он улыбается и обнимает меня за плечи своими огромными руками. Блестящая капля арахисового масла с его губ перекочевывает мне на щеку, и очень хочется уткнуться ему в грудь и еще немного побыть в его объятиях. Хочется закрыть глаза и прижаться к нему сильнее. Не потому, что он мне нравится, а потому, что меня уже давно не обнимал мужчина. К нам присоединяется Пенни с бутылкой французского шампанского, и я вижу по глазам, что она сравнивает меня с собой.