Фонарщица

Два года назад это касалось и молодой женщины, все еще оплакивавшей своего Па и чувство безопасности, оставшееся в прошлом. Я сглатываю желчь вместе с воспоминаниями.

Дыши, Темп.

Это мой дом. Мое надежное убежище. Гидеон на моей территории, под моей крышей. Крышей, которую помогали строить своими руками Па с мамой. Пру для меня самый дорогой человек на свете. Я буду защищать ее всеми способами. У него здесь не будет никакой власти, если я не позволю.

Я высоко поднимаю голову и скрещиваю руки:

– Это вы писали моей сестре?

Он кивает. Пру стискивает мне руку и хмурится, словно прижигая взглядом.

– Почему бы нам всем не присесть за стол и не выпить чаю? Пожалуйста, Темп.

Я направляюсь к столу, не сводя глаз с Гидеона. Его движения медлительны. Рассчитаны. Он кладет шляпу на каминную полку, проводя кончиками пальцев по красному кедру. Дерево истерто и выщерблено, уцененный товар со склада лесоматериалов, который смогли себе позволить мои родители. На полке изображение Па, шилейла[6] и засохшие цветы, которые Па подарил маме в день свадьбы. Ничего общего с прекрасными каминными полками, которые вырезает Гидеон для состоятельных семей. И все же в его внимательном взгляде чувствуется признательность. Спокойное созерцание.

Он отворачивается от камина, переводя взгляд с меня на Пру. Только после того, как Пру прочищает горло, я понимаю, что он ждет, когда мы сядем. Что я и делаю, опускаясь на краешек стула, пока Пру наливает чай из чайника в наш лучший фарфоровый сервиз и снова подливает маме. Себе она берет чашку с отбитым краем. Гидеон следит за каждым ее движением, его грудь едва заметно вздымается при дыхании. Он садится только после Пру.

– Сожалею, но у нас нет сахара. – Пру краснеет, потупившись, ее пальцы обнимают чашку.

Мне не по себе от ее неожиданного стыда.

– Все в порядке, я сахар не употребляю. – Его улыбка спокойна и сдержанна, и Пру мгновенно светлеет.

Я делаю глоток чая, не чувствуя вкуса, презирая каждую секунду этого спектакля. Я хочу, чтобы Гидеон убрался восвояси, но, поскольку он наш гость, я обязана проявить хоть каплю вежливости. В конце концов, так полагается. То, что на этой неделе в наш бюджет не заложен сахар, не означает, что у нас нет хороших манер.

Почему я оправдываюсь? Я обхватываю чашку, чувствуя, как тепло постепенно поднимается, обжигая ладони. Отвлекая меня. И почему только тайный воздыхатель Пру – это он?

– Как продвигается ваш новый заказ? – выводит меня из задумчивости голос Пру.

Я ставлю чашку на стол. Мне на самом деле интересно, что он скажет. Что бы там ни думал Генри насчет причастности Леонарда со товарищи к исчезновению Молли, но чем скорее они уберутся, тем лучше.

– Очень хорошо. Все должно быть готово и установлено к Собранию.

Пру округляет глаза:

– Так скоро! А вы нам о нем расскажете? Это ведь особенный заказ, верно?

Гидеон ставит чашку на блюдце, и это легкое звяканье кажется мне немыслимо громким. Мама вздрагивает. Пру не замечает, потому что не сводит глаз с Гидеона, который рассказывает, как срезал у себя в роще особую ветвь, чтобы превратить ее в очаровательную сирену, что он обычно и делает, когда получает заказ. Вскоре разговор переходит на другие предметы, над которыми он работает: вывеску пароходной компании, перила для лестницы мэра и новую носовую фигуру в виде русалки с распущенными волосами.

Я слушаю только вполуха, мое внимание сосредоточено на маме. Ее взгляд прикован к Гидеону. Более того, она по-настоящему смотрит на него. Она замечает его движения, воспринимает его слова. Она в полном сознании. Впервые за четыре года она проявила к кому-то хоть какой-то интерес. Пульс громко отдается у меня в ушах.

– Прекрасная русалка в открытом море сражается с волнами и штормами, чтобы найти свою любовь, – вздыхает Пру. – Все это так невероятно романтично. Не правда ли, Темп?

Пру толкает меня ногой под столом, заставляя отвести взгляд от мамы. Я возвращаюсь к разговору, к текущей теме:

– А я считаю, русалка на носу корабля – это грустно.

Пру хмурится:

– Это еще почему?

Гидеон смотрит на меня немигающим взглядом, выражение его лица нейтрально. Я делаю глоток горького чая, чтобы отвлечься, и пытаюсь унять напряжение, внезапно охватившее меня при мысли о неожиданном мамином участии.

– Вы создали мистическое, прекрасное создание, это так, но эта русалка проведет свою жизнь навсегда оторванной от воды. Каждый день она будет смотреть на море, чувствовать, как брызги падают ей на лицо, но никогда не попадет туда, куда ей хочется. Ей пользуются.

Готова поклясться, зрачки Гидеона меняют форму. От них расходятся темные точечки, похожие на лопнувшие сосуды. Но потом я моргаю, и они становятся прежними. Пронзительными и неподвижными.

– Пожалуй, я не думала об этом в таком ключе. – Пру морщится, переводя взгляд на Гидеона. – Моя версия нравится мне больше.

– Как и мне.

Гидеон отводит от меня взгляд и наклоняет голову со слащавой улыбкой. Такой же улыбкой он одарил меня два года назад, проведя пальцами по моим волосам, когда мое тело кричало мне бежать, а в ушах отдавалось шепотом предупреждение Па.

Я больше не могу выносить этот тихий фарс. Если бы паучье гнездо лопнуло у моих ног и тысячи мелких паучат заползли мне под одежду и на кожу, я бы и тогда чувствовала себя спокойней. Моя чашка звякнула о блюдце.

– Может, перейдем уже к делу? Утро выдалось трудным.

– Темп! – одергивает меня Пру.

Я лишь качаю головой.

– Молли Фэйрчайлд пропала. Не пришла домой вчера ночью.

С лица Пру исчезает раздражение, и она откидывается на спинку стула:

– О нет! Какой ужас. Есть какие-то догадки, что случилось?

Гидеон округляет глаза, край его рта чуть заметно приподымается.

– Фонарь не горел?

У меня дыханье сперло. Вот так же он посмотрел на меня на следующий день после того, как мы с Джози, еще детьми, забрались в его мастерскую. Джози захотелось взглянуть на носовые фигуры, висевшие на стенах. Он ценил резьбу по дереву и восхищался умением Гидеона создавать такие выразительные образы. Джози в то время был подмастерьем Джорджа, и его жизнь вращалась вокруг дерева. Я больше боялась, что меня застукают, и встала на стреме у двери. Было странно видеть всех этих существ и людей, таких реалистичных и застывших в неподвижности. На мгновение я забыла, что они сделаны из дерева. От безмолвных взглядов стольких глаз у меня шевелились волосы на затылке. Я была уверена, что эти фигуры вот-вот сорвутся со своих мест и бросятся на меня.

Когда на следующий день я наткнулась на Гидеона возле универмага, я забеспокоилась, что он поймет, что я забралась в мастерскую, просто взглянув на меня. Гидеон ничего не сказал, но что-то промелькнуло в его лице, когда он поймал мой взгляд. Вот как сейчас.

Мое сердце бешено колотится, а под мышками выступает пот. Гидеон задал вполне разумный вопрос, но из его уст это не кажется вопросом.

– Генри с Мэтью занимаются этим, – решаю я игнорировать его и обращаюсь к Пру, к моей опоре. – Ее отец набирает добровольцев, чтобы начать поиски.

Гидеон отодвигает стул, царапая пол, и встает. Мы с Пру следуем его примеру.

– Пожалуй, лучше я пойду и посмотрю, не нужен ли им еще один доброволец. Проверить рощу. Вот уж не думал, что это утро примет такой оборот. Учитывая обстоятельства, это ничего, если мы продолжим в другой раз?

– В этом нет необходимости, – ответ вырывается у меня сам собой. Я почти сразу прикусываю губу.

Не отступай. Не отступай.

Три пары глаз смотрят на меня, а огонь в камине все так же потрескивает. Мама все еще с нами. Я прочищаю горло, чтобы мой голос не дрожал, и заставляю себя встретиться взглядом с Гидеоном.

– Вам нельзя жениться на Пруденс. Я не даю своего разрешения.

Гидеон проводит большим пальцем по подбородку. Мама, сидящая рядом с ним, опускает взгляд.

– Темп! Как ты можешь быть такой неразумной? – Пру бросается ко мне и хватает за руки.

Уголок рта Гидеона приподнимается, но резчик отворачивается, не дав мне увериться, что я это видела.

– Ай! – Ногти Пру впиваются мне в ладони. Вряд ли она вообще сознает, что причиняет мне боль.

– Это не похоже на тебя, Темп. Ты не можешь так легко принять это решение. Справедливость требует, чтобы ты хотя бы все обдумала.

Гидеон берет с каминной полки свою шляпу и подходит к нам. Ростом он ниже, чем Джози, но это нисколько не умаляет впечатления от его пристального взгляда, угловатых скул и идеально подстриженной растительности на лице.

– Я уважаю вашу тревогу и бдительность, с которыми вы присматриваете за своей семьей. Эта черта достойна восхищения. Я только прошу, чтобы вы как следует все обдумали прежде, чем принять решение. Вы ведь сами видите, что в текущих обстоятельствах не стоит действовать сгоряча.

Нахал! Мне приходится прикусить язык, чтобы и вправду не сказать чего-то сгоряча.

– Я подожду Собрания, чтобы вновь высказать свою просьбу. – Он ободряюще смотрит на Пру с улыбкой, которую мне хочется сорвать с его лица. – Но, зная вас, дорогая моя Пруденс, я буду ждать столько, сколько потребуется. А ждать я умею.

Он кивает по очереди каждой из нас, и у меня внутри все переворачивается, когда он смотрит на меня, а затем Пру провожает его из дома. Я пристально слежу за ними в окно, как деревенская кумушка, и внезапно чувствую себя такой старой и гадкой, что отворачиваюсь, зажмуриваясь. Моя куртка мне тесна, жар поднимается к шее, в голове стучит. Я срываю куртку и бросаю на стул. Я обмахиваю себя ладонями, готовясь встретить ураган в лице Пру.

Однако, вернувшись в дом, она не произносит ни слова. Даже не смотрит в мою сторону, демонстративно игнорируя меня и обходя по широкой дуге. Она удаляется в нашу спальню, и дверь за ней закрывается с тихим щелчком. Ее молчание гораздо страшнее гнева. Мама, все еще сидящая за столом, берет свою чашку. Она делает глоток и ставит ее обратно, а затем поворачивается к огню. С тех пор как я пришла, пламя успело потухнуть. Я спешу подбросить еще поленьев, глядя, как меняются оттенки ярко-оранжевых тлеющих углей, словно вода плещется в реке. Пламя снова занялось, и я опускаюсь на свой стул.

Я смотрю на маму, на огонь, отражающийся в ее серых глазах. Я нечасто остаюсь с ней наедине. Надежда, которую я давным-давно заперла в сундук своего сердца, робко стучится.

– Мама?

Я наклоняюсь и сжимаю ее руку. Может быть, она посмотрит на меня. Встревоженно. Осмысленно.

– Мама?

Она поворачивается на стуле, и у меня перехватывает дыхание. Ее глаза смотрят куда-то поверх моей головы, в упор не замечая меня. Я не знаю, что с ней случилось недавно. Что ее пробудило. Что бы это ни было, этого больше нет. Как и надежды на брак для Пру, а также для нас с Джози. По крайней мере, в ближайшее время. Я не позволяю себе плакать и вместо этого сжимаю кулаки. Океан скорее высохнет, чем я позволю Гидеону жениться на Пру.

Я быстро убираю сервиз и прохаживаюсь перед камином, ожидая появления Пру. Стук в дверь ничего не дает, и никакие мольбы не заставят ее выйти. Мама усаживается в кресло-качалку, пол скрипит при каждом движении взад-вперед. Потрескивает огонь, тикают ходики, и внезапно этих тихих звуков становится слишком много. Они лишь усиливают невыносимую тишину и отсутствие Пру и ее тепла.

За занавесками какое-то движение. Люди идут по улице. Я должна попытаться помочь найти Молли. Это меньшее, что я могу сделать. И как бы мне ни хотелось объяснить все Пру, ей сейчас нужно побыть одной. Когда-нибудь она поймет. Должна понять.

Имя Молли эхом разносится по всему порту. Каждый человек, который проходит мимо, движется размеренным шагом, настороженно присматриваясь ко всему, надеясь разглядеть хоть какие-то признаки пропавшей. Наш пожилой священник возносит молитву перед собравшимися добровольцами, прежде чем разделить их на две группы. Одна из них будет обшаривать поля к югу от городка, вырубленные сорок с лишним лет назад, чтобы построить Уорблер и дать работу лесопилке. Их поиски не должны занять много времени. Другая группа будет прочесывать леса к северо-западу, что станет задачей посложнее.

Священник тяжело опирается на трость, сделанную из изогнутой яблоневой ветви, которые так любит использовать Джози из-за их прочности. Дальше по улице рыбак осеняет себя крестным знамением, услышав, как кто-то кличет Молли. Возможно, крестится в молитве. Скорее всего, творя защиту от любых духов, которых он винит в случившемся. Как бы то ни было, кого-то надо винить. Только не мои фонари. Меня передергивает. Мои шкурные мысли, при всей их оправданности, постыдны. Молли пропала, а я тут обеляю себя.

Когда я иду по деловому району, мой взгляд прикован к китобоям, собирающим припасы для предстоящего плавания. Они снуют туда-сюда, точно мелкие рыбешки, готовясь к добыче и выживанию в неспокойной Атлантике и еще дальше. Если среди них есть обидчик Молли, можно ли вычислить его, как вычисляют профессию по одежде? Должен ли он двигаться немного иначе, чем другие? Медленно, с сожалением? Должен ли нервничать из-за страха быть пойманным? Отводить от всех взгляд?

Стук молотка привлекает мое внимание, и я направляюсь к бондарне. Джордж работает над чем-то, похожим на четвертной бочонок, скорее всего, для виски. Он идеально подгоняет планки, чтобы их удерживали вместе ивовые прутья. Джози рассказывал мне о своих задумках, когда мы были моложе. В отличие от других, я хорошо разбираюсь в том, что происходит в бондарном цехе. Запах свежей стружки для меня как примета родного дома.

Я покашливаю в дверях:

– Джордж?

Пожилой бондарь оглядывается через плечо и улыбается, а Руби открывает глаза и лает для порядка, прежде чем узнает меня. Она поднимается на ноги и подбегает ко мне.

– Могу я одолжить Руби? Просто я подумала, что, учитывая все, что творится в деревне, она могла бы помочь с поисками.

Джордж хмурится, сгоняя солнечные зайчики со лба:

– Да, я слышал. Ужас. Что ж, не знаю, насколько старушка будет полезна, но вреда от нее не будет.

Я хлопаю себя по бедру, и Руби выходит вслед за мной с единственной улыбкой на весь Уорблер.

В сумерках белые дубы сияют, словно объятые пламенем. Красные листья сверкают, как брызги крови на свету. Линяло-рыжие и ржавые буки набирают яркость, тогда как другие деревья уже сбросили поблекшие листья. Самое большее у нас есть неделя, чтобы полюбоваться этим поразительным многоцветьем, прежде чем оно исчезнет и все живое начнет готовиться к суровой зиме.

В подлеске невозможно передвигаться бесшумно, листья образуют хрустящий ковер. Руби шарит носом в зарослях, вынюхивая что-то интересное, и увлеченно виляет хвостом. Из-за деревьев то и дело кто-нибудь кличет Молли, и я не вижу необходимости добавлять свой голос. Вместо этого я прислушиваюсь. К шелесту листьев, шуршанию шагов, беспокойным голосам, шорохам лесных зверушек, ищущих убежища, сопению Руби. Звуков так много, что трудно выделить их все. Какие-то можно запросто упустить. Скулеж, вздох.

Руби останавливается, хвост замирает. Я поворачиваюсь к ней, но ничего не вижу за кустами, кроме гигантского белого дуба, потемневшего от времени.

– Что такое, девочка?

Я делаю шаг к Руби, сердце бешено колотится. Она убегает, скрываясь в подлеске, прежде чем я успеваю что-то сказать. Я бросаюсь за ней, не обращая внимания на ветки, царапающие щеки. Они цепляются за рукава, за ноги. Словно чьи-то руки тянутся ко мне, чтобы схватить, задержать. Помешать.

– Руби!

Я едва различаю собачьи шаги в шуме погони. Ветка цепляется за волосы, запутываясь в волосах. Я отмахиваюсь от нее, продираясь вперед, все дальше сквозь густую листву. Хрупкие листья крошатся под руками, хрустят под ногами.

Первым делом меня поражает запах. Прогорклое облако. Я отступаю на шаг, как будто наткнулась на невидимую стену. Руби нюхает и фыркает, ее старые лапы подрагивают от возбуждения, пока она кружит вокруг своей находки. Я наклоняюсь к ней и оттаскиваю за загривок, прежде чем меня охватывает отвращение.

Дохлая лиса со вспоротым брюхом, внутренности уже съедены. Трудно сказать, зарезал ли ее какой-то хищник, прикончила ли болезнь, или лес сделал свое дело. Из-под пожелтевшей кожи проступает скелет. Некогда блестящий мех потускнел, яркость ушла из него вместе с жизнью. Сверкают белые зубы. Ветерок ерошит шерсть на лисьем хвосте, посылая нам с Руби зловещее приветствие, и я машу рукой перед носом.

– Молли! Где же ты? Молли! – разносится эхо по лесу.

Я оттаскиваю Руби, норовящую броситься на мертвечину:

– Фу, Руби!

Прежде чем отвернуться, я замечаю кое-что необычное. Из середины дохлой лисы растет молодое деревце. Торчит прямо из чрева. Сила жизни, расцветающей из смерти; тут есть над чем подумать. Не припомню, чтобы видела нечто подобное. Судя по всему, лиса околела недавно, но деревцу, должно быть, месяцев шесть. Скорее всего, бедняжка в последний момент свернулась под ним калачиком. Это просто совпадение, что лиса так разложилась, как будто… что? Как будто дерево пожирает ее.

Дрожь пробегает по телу, замирая внутри. Я отворачиваюсь, не обращая внимания на ползущий по спине холодок, и тяну за собой упрямую Руби. Я не должна поддаваться абсурдным мыслям. Я не суеверный китобой и не старая деревенщина, травящая кровавые байки о чудищах, живущих среди нас в Уорблере. Нет. Я фонарщица. Мое дело – нести людям свет. Освещать путь.

Лес, оставленный закатным заревом, темнеет; небо, еще недавно голубое, закрыло облако. Пройдет совсем немного времени, и из-под корней выползет туман и пойдет гулять по ночным улицам. Здесь становится небезопасно, к тому же меня ждет работа. Имя Молли так и преследует нас с Руби, пока мы выходим из леса и возвращаемся в деревню. Где-то поодаль слышатся шаги, то позади, то впереди. Руби снова виляет хвостом, но семенит уже не так шустро. То ли из-за возраста, то ли оттого, что ее ждет пустой дом, кто ее знает? Так или иначе, все мы возвращаемся, наши шаги медлительны, наши поиски оказались тщетны. Я различаю среди остальных голос Гидеона, доносящийся из его частной рощи на северо-востоке.

Никому туда нет хода. Понатыканные повсюду указатели со словами «Частная собственность» не позволяют сослаться на неведение. Несколько лет назад Гидеон сумел убедить муниципальный совет сохранить значительную часть оставшихся уорблерских лесов, передав ему во владение почти тридцать акров. Им было нетрудно принять такое решение, ведь лесом они дорожат меньше, чем репутацией Гидеона.

Если только мы не хотим, чтобы другие корабельные резчики завладели секретами Гидеона и особой древесиной, роща останется закрытой, согласно распоряжению совета. Потому что Гидеон всегда получает то, что хочет. Теперь же он хочет Пру. Мне и без того было плохо, а стало еще хуже. Мужчина, привыкший распоряжаться, не любит слышать «нет», но я должна настоять на своем. По правде говоря, Гидеон меня не беспокоит. Не слишком. С Пру мне предстоит схватка посерьезней. Именно те, кого любишь, могут ранить сильнее всего. И в ее глазах это я нанесла первый удар.

Глава 5

Дома мне обычно дышится свободнее, будто я расшнуровываю корсет. Однако на этот раз я словно затягиваю его потуже. Расслабиться, не быть настороже – об этом нечего и думать. Каждое мое движение, каждое слово вызывает у меня приступ нерешительности. Ходить по тонкому льду не так тяжело, как по этому замершему дому.

Я застаю Пру в гостиной за уборкой. Мне она не рада. Она реагирует на меня не лучше, чем мама. Мне хочется кричать. Но этот низменный инстинкт ни к чему меня не приведет. Я ведь взрослая и должна вести себя соответственно.

– Пру? Можем мы поговорить о том, что было утром? Пожалуйста.

Она игнорирует меня, проходя через гостиную. В этой комнате Па и мама принимали гостей. У нас здесь остались только диван и приставной столик. Если бы не развешанные по стенам разноцветные квилты[7], сшитые мамой и ее матерью до нее, здесь было бы и вправду мрачновато. Шух-шух метлы странным образом успокаивает и в то же время раздражает. Пру ведет себя как ребенок, но я не могу сказать ей этого. Иначе между нами вмиг бы захлопнулась дверь.

– Ну так что?

Я опускаюсь на диван, скрещивая лодыжки. С подошвы ботинка падает лист, кусочки земли осыпаются на пол. На брюки налипли листья, которых я не замечала, а кромка штанин испачкана грязью. В любой другой день Пру высказала бы мне за неряшливость. Но не сегодня. Я сцепляю пальцы.

– Я буду говорить и надеюсь, что ты будешь достаточно любезна, чтобы слушать. Это все, о чем я прошу.

Она шмыгает носом, но, по крайней мере, не уходит. Двигаясь за метлой, она приближается ко мне и задевает черенком ботинок. Я поднимаю ноги, и она подметает за мной. Все не так уж плохо.

– Я сожалею, что загубила твои планы. Правда. Верь мне, когда я говорю, что больше всего на свете желаю тебе счастья и ничего кроме.

Шух-шух.

– Но положа руку на сердце я не могу одобрить твой союз с Гидеоном.

– Почему? – Она резко поворачивается ко мне, вцепившись в метлу так, что белеют костяшки пальцев.

– Потому что Па был бы против.

Пру отступает на шаг. Теперь я определенно завладела ее вниманием. Уголки ее губ опускаются.

– Не понимаю.

Я подаюсь вперед, упираясь локтями в колени, и крепко переплетаю пальцы в замок. Я поднимаю глаза и погружаюсь в прошлое, когда был жив Па. Прохладный полумрак комнаты исчезает, уступая место золотистому теплу позднего вечера. Рядом со мной Па, теребит свою шляпу. Шерстинки льнут к его шершавым ладоням. Светлые волоски на его пальцах поблескивают на свету. От него пахнет ворванью и дымом, что для кого-то было бы малоприятным сочетанием, но для меня это родные запахи.

«Мне нужно, чтобы ты мне кое-что пообещала, Темп», – произносит он тихим, неуверенным голосом, как будто сомневается, стоит ли вообще что-то говорить.

Мама с Пру за домом пропалывают огород. Мне хочется к ним, выкапывать картошку, посаженную весной, почувствовать грязь под ногтями. В открытое окно вплывает сладкий, легкий запах осенних ломоносов[8]. Над подоконником выглядывает нежный белый цветок. Пру хихикает, за ней следует заразительный смех матери.

Па откашливается, возвращая меня в гостиную. Он кажется каким-то странным, взвинченным, непохожим на себя.

«Я хочу, чтобы ты не водилась с Гидеоном». – «Гидеоном? Корабельным резчиком?» Я этого совсем не ожидала. Па кивает. «Это еще почему?» Гидеон всегда был добр ко мне. Тем же утром, когда я гуляла с Па, Гидеон высказал комплимент моей улыбке. Джози мне такого никогда не говорил, так что мне было лестно услышать это от кого-то, пусть даже ровесника Па.

Па вскакивает на ноги. Он быстро проводит рукой по волосам и натягивает кепку. Его обычно оживленное лицо идет глубокими морщинами, особенно явно проступившими в этом году. На висках у него начала пробиваться седина. Он поворачивается и смотрит на меня немигающим усталым взглядом: «Просто слушайся своего па, хорошо? Держись подальше от Гидеона». – «Это сильные слова, Па», – посмеиваюсь я, пытаясь отмахнуться от его странной напряженности. «Обещай мне». Я была готова сказать что угодно, лишь бы смягчить его. «Разумеется. Обещаю». – «Темп?»

Я моргаю, слыша голос Пру. Янтарный свет воспоминаний растворяется в сумерках. Она стоит с таким же напряженным видом, как и Па, пока я ей рассказываю, как он велел мне держаться подальше от Гидеона. Но, закончив, вижу, что понимание, на которое я надеялась, не достигнуто. Вместо этого Пру посмеивается, скрывая досаду, и качает головой.

– Не может быть, чтобы ты из-за этого воспротивилась моему союзу с Гидеоном. Ты что-то обещала Па четыре года назад? Он наверняка просто оберегал тебя. Не хотел, чтобы его незамужняя дочь водилась с мужчинами, любыми мужчинами. И Гидеон здесь вовсе ни при чем, я уверена.

Другое воспоминание рвется наружу, сжимая мне грудь. Я все еще чувствую прикосновение Гидеона, точно ожог. Пру хихикает, будто это сплошное недоразумение, и мне требуется вся моя выдержка, чтобы не вскочить и не встряхнуть ее.

– Неважно, что прошло четыре года, Пру. Па говорил не без причины, и я с ним считаюсь.

– Он и повесился не без причины. С этим ты тоже считаешься?

Я резко вдыхаю. Пру вздрагивает и бросается ко мне, но когда ее пальцы сжимают мои, они кажутся твердыми, как палки. Мне хочется вырваться, выскочить из дома и бежать, пока не отпустит боль. Но я сижу на месте, дышу и существую, потому что это все, что я знаю, и бежать мне некуда. Я в ловушке.

– Это было жестоко с моей стороны, Темп. Приношу свои извинения.

Я слышу скрип веревки Па.

– Я просто… обескуражена. У меня появилась возможность начать новую жизнь с Гидеоном, а ты отказываешь мне в благословении. Ты мне не только сестра, но и лучшая подруга. И лишать меня счастья из-за того, что сказал тебе отец, оберегавший свою дочь, без всяких веских доводов, похоже на предательство. Мои чувства к Гидеону – это не просто слепая страсть. Ты мне совсем не доверяешь?