Азиатский отпуск

ГЛАВА 1

Последний солнечный зайчик, игравший на позолоте рамки с их совместной фотографией, угас, сдавшись наступающим сумеркам. В большой гостиной, пахнущей полировкой для мебели и ароматической свечой с бергамотом, царил тот самый, выверенный до мелочей порядок, который Наташа с некоторой иронией называла «фасадом благополучия». Все было на своих местах: диванные подушки, взбитые и разложенные строго по цвету, стопки глянцевых журналов на стеклянном столике, образующие идеальные прямые углы, даже пульт от телевизора лежал параллельно краю полки. Идеальная картина, достойная обложки. Картина, в которой они с Игорем были главными героями – красивой, успешной парой, чья жизнь напоминала отлаженный часовой механизм.

Но сегодня тиканье этих часов звучало для Наташи назойливо, почти угрожающе. Она стояла у панорамного окна, глядя на зажигающиеся огни вечерней Москвы, и пальцами, чуть дрожащими, теребила край шелкового халата. Сегодня был канун их долгожданного отпуска. Две недели в Азии, о которых они мечтали всю зиму. Две недели, которые должны были стереть накопившуюся усталость, вернуть то самое ощущение легкости и взаимопонимания, что понемногу стало утекать сквозь пальцы, как песок.

Она приготовила его любимое рагу. Зажгла свечи. Надела этот самый халат, который он когда-то назвал «одеждой для соблазнения». Все было готово к маленькому предотпускному празднику. Но час назад пришло сообщение: «Задерживаюсь на работе. Не жди на ужин. Вылет завтра как запланировано».

Слово «запланировано» резануло глаз своей чужеродной правильностью. Все у него было «запланировано». Их жизнь была расписана, как деловой график: пятничные ужины в ресторанах, субботние визиты к родителям, воскресный секс. И вот теперь и отпуск вписывался в этот план с холодной, деловой эффективностью. Но не это заставило ее сердце сжаться в тревожном предчувствии. Не это. А то, как именно он это написал. Без «любимая», без «прости», без смайлика. Сухо, по-деловому. Как начальник – подчиненному.

Она откинулась от окна и прошлась по комнате, ее босые ноги бесшумно тонули в густом ворсе ковра. Взгляд упал на его любимое кресло, на чашку с недопитым утренним кофе, которую он, как всегда, не убрал. Обычно это раздражало ее, вызывало короткую вспышку праведного гнева. Сейчас же чашка казалась символом чего-то большего – знаком его повседневного, привычного присутствия, которое вдруг стало вызывать не раздражение, а щемящую тоску. Потому что присутствие это становилось все более призрачным.

Он физически был здесь, каждую ночь ложился рядом с ней в их большую кровать, но мыслями, чувствами, какими-то важными частицами себя – он был где-то там. На этой самой «работе», которая поглощала его все больше и больше.

Наташа вздохнула и потянулась к своему телефону. Может, написать Ане? Коллеге Игоря, милой, вечно улыбчивой девушке, которая, как она знала, работала с ним над одним проектом. Спросить, не знает ли она, когда они наконец-то отпустят Игоря? Мысль мелькнула и погасла, показавшись ей унизительной. Выглядеть как жена, которая контролирует мужа через его сотрудников? Нет уж.

Но тут ее взгляд упал на другой телефон, лежавший на зарядной станции у телевизора. Его телефон. Он ушел так стремительно утром, что, похоже, забыл его. Странно. Он никогда не забывал свой телефон. Это был его основной рабочий инструмент, его жизнь, заключенная в холодном металлическом корпусе.

Сердце Наташи забилось чаще. Она подошла ближе, как будто к чему-то запретному, опасному. Экран был темным. Она знала код. Он никогда не скрывал его от нее, это было частью их «открытости», их доверия. «У нас нет секретов друг от друга», – говорил он когда-то, и она верила.

Пальцы сами потянулись к устройству, подняли его. Оно было холодным и тяжелым. Еще мгновение борьбы с собой – и она быстрым движением ввела код-пароль: дату их свадьбы. Ирония этой цифры пронзила ее, как иголка.

Экран ожил, показав стандартные иконки приложений. Она открыла мессенджер. Первым в списке чатов была она сама – «Натусик». Далее – рабочие группы, друзья. Все как всегда. Но потом ее взгляд зацепился за одно имя. Аня. Не «Аня Коллега», не «Аня Петрова», а просто «Аня». И последнее сообщение в чате было отправлено сегодня, всего пару часов назад.

Кровь ударила в виски. Она нажала на чат.

Сообщения были обыденными, рабочими. Обсуждение графика, правки в документах, вопросы по презентации. Ничего такого. Ни одного лишнего слова. Но Наташа читала их не как набор фраз, а как музыку, пытаясь уловить скрытую мелодию, тембр. И она ее уловила.

Там, где она писала ему «Игорь, не забудь про отчет для Смирнова», он отвечал не «ок» или «понял», а «Хорошо, Анечка, разберусь». «Анечка». Ласково, почти нежно. В другом месте она спрашивала: «Ты сильно задержишься?», на что он отвечал: «Да, придется попотеть, красавица. Держи кулачки».

«Красавица». «Держи кулачки».

Он ей так никогда не писал. Его сообщения ей были сухими, информативными. «Купи молока». «Заберу из химчистки». «Встречаемся у ресторана в 20:00».

Наташа пролистала чат выше, за несколько недель, потом за месяц. Картина была той же. Деловая переписка, разбавленная вот этими «анечками», «красавицами», «умничками» и смайликами с подмигиваниями. Не было признаков флирта, признаний в любви, договоренностей о встречах. Не было прямых доказательств измены. Но было нечто, возможно, более страшное – зарождение особой близости, той самой, что возникает между мужчиной и женщиной, проводящими вместе много времени. Легкий, почти невесомый флирт, который согревает будни, делает их ярче. Того флирта, которого в их с Игорем общении не было уже очень давно.

Она опустила телефон, как раскаленный. В ушах стоял звон. Комната, еще недавно такая родная и уютная, вдруг показалась ей чужой, полной скрытых угроз. Каждая вещь, каждая фотография кричала ей о лжи. Этот идеальный порядок был обманом. Их идеальная жизнь – фасадом, за которым скрывалась труха невысказанных обид, усталости и одиночества.

Она не знала, сколько простояла так, глядя в одну точку, пока не услышала звук ключа в замке. Сердце екнуло, замерло, а затем забилось с новой, бешеной силой. Она быстро положила телефон на место, смахнула предательскую слезу, навернувшуюся на глаза, и сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть лицу спокойное, нейтральное выражение.

Игорь вошел, пахнущий холодным ночным воздухом и дорогим парфюмом. Он выглядел уставшим, но не измотанным. Его усталость была деловой, творческой, а не выжатой как лимон. Он снял пальто, бросил его на стул – еще один штрих к картине его повседневного пренебрежения их общим пространством.

«Ты еще не спишь?» – спросил он, его голос был ровным, без вины или сожаления.

«Ждала», – ответила она, и ее собственный голос прозвучал странно глухо в ее ушах.

Он прошел на кухню, она последовала за ним. Он налил себе стакан воды, выпил залпом. Мускулы на его шее напряглись. Она смотрела на него, на этого красивого, уверенного в себе мужчину, своего мужа, и впервые за долгое время видела не того человека, в которого была когда-то влюблена, а почти что незнакомца. Привлекательного, успешного незнакомца, у которого, возможно, есть другая жизнь.

«Прости, что задержался, – сказал он, наконец, повернувшись к ней. – Этот чертов проект. Все рухнет без меня, кажется».

«Я понимаю», – сказала она. И в этот момент она поняла, что ненавидит это слово «понимаю». Она понимала его вечно. Его работу. Его усталость. Его потребность в пространстве. А понимал ли он когда-нибудь ее?

Он подошел ближе, положил руки ей на плечи. Его прикосновение, обычно такое желанное, сейчас заставило ее внутренне содрогнуться.

«Завтра улетаем. Все забудем, отдохнем. Хорошо?»

Его глаза смотрели на нее, но она читала в них не столько обещание, сколько надежду на то, что она не будет создавать сцену. Что она, как всегда, «поймет».

И тут в ней что-то перевернулось. Вся обида, все подозрения, вся накопившаяся боль превратились в странную, холодную решимость. Она не будет устраивать сцену. Она не будет рыдать и требовать ответов. Сцены – для тех, кто еще надеется что-то исправить. А она в этот момент, глядя в его прекрасные, лживые глаза, поняла, что надежда умерла. Но осталось желание. Желание доказать что-то. Ему? Себе? Она сама не знала.

«Конечно, хорошо», – прошептала она, и ее губы растянулись в подобие улыбки.

Она прильнула к нему, обняла, прижалась к его груди, чувствуя запах чужого парфюма, который, ей показалось, впитался в его одежду. И тогда она поцеловала его. Не нежно, не ласково, а жадно, почти агрессивно. Это был поцелуй-вызов. В нем не было любви, в нем была ярость, приправленная отчаянием.

Он ответил ей с удивлением, а затем с нарастающей страстью. Он, должно быть, принял это за примирение, за долгожданную разрядку. Он не знал, что для нее это было сражением.

В спальне их любовь была стремительной, молчаливой и яростной. Это была не близость. Это была схватка. Каждое прикосновение было попыткой не ласки, а обладания. Ее ногти впивались в его спину не от страсти, а от желания оставить след, напомнить, что она здесь, она существует, она – его жена, черт возьми! Его губы обжигали ее кожу, но в его поцелуях она читала не любовь, а собственнический инстинкт, желание подтвердить свою власть над ней, над этой ситуацией, над их жизнью.

Он пытался «вернуть» ее, вернуть ту Наташу, которая смотрела на него влюбленными глазами и безропотно ждала его с работы. А она пыталась «вернуть» его, вырвать из той другой жизни, где его называли «красавцем» и он просил «держать за него кулачки».

В этом безумном, почти жестоком танце они не видели друг друга. Каждый был заложником своих собственных демонов, своих обид и подозрений. Когда все закончилось, они лежали рядом, тяжело дыша, в полной темноте. Он почти сразу повернулся на бок и, судя по дыханию, погрузился в сон. Облегченный. Довольный. Он думал, что все наладил.

Наташа лежала на спине, глядя в потолок, по которому ползли отсветы фар проезжающих машин. Тело ныло, на губах был привкус соли – то ли его пота, то ли ее неслышных слез. Она чувствовала себя опустошенной и грязной. Это не было примирение. Это было саморазрушение.

Она тихо поднялась и пошла в ванную. Включила свет и подошла к зеркалу. Отражение показалось ей чужим: растрепанные волосы, размазанная помада, синяки-поцелуи на шее. И глаза. Глубокие, темные, полные чего-то нового и пугающего. Холодной ярости. Трещина. Та самая, почти невидимая трещина, что появилась сегодня вечером, прошла через ее душу и добралась до самого сердца. И она понимала – это только начало. Зеркало их жизни дало трещину, и теперь оно могло разлететься на тысячи острых осколков.

ГЛАВА 2

Утро началось с обмана. Яркое, нагло-веселое солнце билось в оконные стекла, обещая новый день, новые впечатления, ту самую перезагрузку, о которой они так долго твердили. Наташа лежала с открытыми глазами, слушая, как Игорь двигается по спальне. Звук застегиваемого чемодана, шелест упаковываемых вещей – все это было частью ритуала, к которому она готовилась морально все эти недели. Ритуала под названием «наш отпуск».

Тело ныло приятной усталостью, напоминая о вчерашней ночи. Но в голове не было и намека на эйфорию или нежность. Была лишь тяжелая, как свинец, пустота и отчетливое, щемящее чувство стыда. Стыда за ту яростную, почти животную схватку, в которую превратилась их близость. Она прикоснулась пальцами к синяку на ключице – его поцелуй-укус. Не знак страсти, а клеймо собственности. Тег «собственность Игоря». Или, возможно, предупреждение: «Не забывай, чья ты».

Он вышел из гардеробной, уже одетый в удобные для перелета джинсы и темную футболку. Выглядел он свежим, подтянутым, почти помолодевшим. Деловая усталость с его лица словно испарилась, уступив место предвкушению. Предвкушению чего? Отпуска? Или свободы от нее, от этого дома, от необходимости играть роль примерного мужа?

«Встаешь? – спросил он бодро, подходя к кровати и садясь на край. – Самолет ждать не будет. Выезжать через час, чтобы без пробок».

Его рука потянулась к ее волосам, привычный, почти автоматический жест. Наташа едва сдержала порыв отстраниться. Его пальцы, прикоснувшиеся к ее коже, вызвали не тепло, а холодную дрожь.

«Я уже проснулась», – сказала она, и ее голос прозвучал хрипло. Она приподнялась на локтях, отводя взгляд от его слишком ясных глаз.

Именно в этот момент его телефон, лежавший на тумбочке, завибрировал, заиграл настойчивый, деловой рингтон. Не обычный звонок, а специальный – тот, что он назначил для работы. Для «важных» звонков.

Игорь вздохнул, с легким раздражением потянулся за аппаратом. «Наверняка Карпов, – пробурчал он. – Не может без меня шагу ступить. Сейчас, я быстро».

Он поднес телефон к уху, и его лицо мгновенно преобразилось. Исчезла расслабленность, появилось то самое сосредоточенное, серьезное выражение, которое она видела каждый раз, когда он погружался в свои проекты. «Да, слушаю», – сказал он голосом, лишенным всяких эмоций, кроме деловой собранности.

Наташа наблюдала за ним, и каждая клетка ее тела напряглась, как струна. Она видела, как его брови слегка поползли вверх, как губы сжались в тонкую, напряженную линию. Он встал и отошел к окну, спиной к ней.

«Понимаю, – говорил он в трубку. – Сроки горят… Да, я в курсе важности… Но мы же договаривались…»

Он помолчал, слушая что-то с другой стороны. Наташа видела, как мышцы на его спине напряглись под тканью футболки.

«Петр Иваныч, – голос Игоря стал ниже, вкрадчивее, заискивающе-убеждающим. – Я ценю ваше доверие, но вы же понимаете, у меня личные планы… С женой… Отпуск… Да, я знаю, но…»

Он снова замолкал. Паузы становились все длиннее, а его поза – все более скованной. Наташа уже не дышала. Она знала. Она знала это еще до того, как он медленно, будто против своей воли, повернулся к ней. Его лицо было маской сожаления, но в глазах она прочла нечто иное. Не огорчение. Не досаду. Облегчение. Быстрое, стремительное, как вспышка, и тут же погашенное, но она его уловила.

«Хорошо, – тихо, почти сдавленно сказал он в трубку. – Я вас понял. Да, я буду. Через час в офисе. Договорились».

Он опустил руку с телефоном и сделал глубокий вдох, как человек, только что избежавший страшной опасности. Потом его взгляд медленно, с трудом поднялся на нее.

«Наташа… – он произнес ее имя с театральной, надрывной интонацией. – Любимая, ты только не расстраивайся…»

«Не летим», – произнесла она не вопросом, а констатацией. Голос ее был плоским, безжизненным.

Он развел руками в жесте беспомощности, который должен был выглядеть искренним, но казался вымученным, как плохая игра второсортного актера. «Это катастрофа, я понимаю! Сам в шоке. Этот идиот Карпов сорвал все сроки по проекту „Вектор“. Клиент приехал лично из Цюриха, и встреча может состояться только завтра, иначе все к чертям собачьим. Петр Иваныч лично просит… Умоляет! Это будущее всего нашего отдела, Наташ. Моя карьера. Я не могу сказать „нет“».

Он говорил долго и горячо, сыпля терминами, именами, названиями компаний. Он рисовал картину грандиозного провала, который случится, если он не появится в офисе сегодня. Он говорил об их общем будущем, о новой квартире, о машине, о том, как этот проект «откроет перед ними все двери». Он не смотрел ей в глаза.

А Наташа слушала и не слышала ни слова. В ее ушах стоял оглушительный гул. Перед ее внутренним взором проплывали строчки из вчерашней переписки. «Красавица». «Держи кулачки». «Анечка». И сейчас, глядя на его раздавленное, якобы полное сожаления лицо, она видела не карьериста, попавшего в ловушку обстоятельств. Она видела лжеца.

Внезапно в ее голове всплыла картина: Игорь и Аня. Не на деловой встрече, а где-то в уютном кафе. Или, может, в его кабинете. Он рассказывает ей о том, как ему пришлось отменить отпуск с надоевшей женой. Аня смеется, ее глаза блестят. «Бедный ты мой, – говорит она. – Ну ничего, мы с тобой скоротаем время веселее».

Это была всего лишь фантазия, домысел, не имеющий никаких доказательств. Но в тот момент для Наташи это стало абсолютной, неопровержимой истиной. Отмена отпуска была не трагической случайностью. Это был план. Его план. Освободить себя для нее. Для Анечки.

Вся ее натура, все ее воспитание кричало о том, что нужно понять, простить, поддержать. Включить образ идеальной жены, которая стоит горой за своего мужчину в трудную минуту. Она должна была сказать: «Я понимаю, дорогой. Конечно, работа важнее. Мы съездим в другой раз».

Но слова не шли. В горле стоял ком. Ком из обиды, унижения и черной, ядовитой ярости.

Он, видя ее молчание, принял его за шок, за глухую обиду, с которой можно будет справиться позже, подарками и обещаниями. Он подошел и попытался обнять ее. «Натусь, прости меня. Я все компенсирую. Мы уедем через неделю, две, я все улажу. Я обещаю».

Его прикосновение стало последней каплей. Она резко, почти отрывисто встала с кровати, выскользнув из его объятий. «Не надо».

«Наташа, не будь ребенком, – в его голосе прозвучали нотки раздражения. – Я же не для себя стараюсь. Это для нас!»

«Для нас? – она повернулась к нему, и, должно быть, в ее глазах было что-то такое, что заставило его отступить на шаг. – Ты уверен?»

Он замер. «Что это значит?»

«Ничего, – она отвела взгляд и пошла к ванной. – Просто ничего».

Она закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась спиной к холодной деревянной поверхности. Сердце колотилось где-то в горле, стуча по ребрам, как отчаянный узник. Глаза были сухими. Она ждала слез – горьких, облегчающих слез обиды. Но их не было. Была только холодная, звенящая пустота и одна-единственная мысль, которая крутилась в голове, набирая обороты, как торнадо.

Он может. Он может спокойно все отменить. Он может врать мне в глаза. Он может переписываться с какой-то Анечкой, называть ее «красавицей», а меня оставлять сидеть одной в этой золотой клетке. Он может все. А я что? Я должна сидеть и ждать? Ждать, когда он соизволит вернуться из своего «рабочего» рая? Ждать, когда он, наконец, подарит мне немного своего драгоценного внимания?

Она подошла к раковине, включила ледяную воду и умылась, пытаясь смыть с себя остатки вчерашней ночи, его прикосновений, этот вкус лжи. Она посмотрела на свое отражение в зеркале. То же лицо. Те же черты. Но что-то внутри сломалось, переключилось. Трещина, обнаруженная вчера, теперь прошла через все ее существо, разделив жизнь на «до» и «после».

Если он может, то почему я нет?

Мысль прозвучала не как вопль отчаяния, а как тихий, неумолимый приговор. Она была чудовищной, неприличной, нарушающей все заповеди, вбитые в нее с детства. Но от этого она не становилась менее верной. Она была единственно верной.

Почему она должна быть жертвой? Почему она должна проглатывать обиду, делать вид, что все в порядке, и ждать, сложа руки, пока он развлекается с другой? Нет. Больше нет.

Она вышла из ванной. Игорь стоял посередине спальни, смотрел на свои уже собранные чемоданы с растерянным видом.

«Слушай, – начал он, – может, ты подождешь тут недельку? Я все решу, и мы…»

«Нет», – перебила она его. Голос ее был тихим, но стальным.

Он уставился на нее. «Что „нет“?»

«Я не буду ждать. Я поеду одна».

Воцарилась тишина. Игорь смотрел на нее, не понимая.

«Ты… что? – он попытался усмехнуться, но получилось неубедительно. – Одна? В Азию? Ты с ума сошла?»

«Возможно, – ответила она, подходя к своему чемодану. – Но я еду».

«Наташа, это бред! – его голос снова зазвенел раздражением. – Ты что, не понимаешь? Я не могу отпустить тебя одну в такую даль! Это… это небезопасно! И что я скажу людям? Что моя жена путешествует одна, пока я горбачусь? Это же полный абсурд!»

Она перестала раскладывать вещи и медленно выпрямилась. Она смотрела на него, и в ее взгляде не было ни вызова, ни истерики. Был холодный, безразличный расчет.

«А что ты скажешь людям, когда они спросят, где я? – спросила она мягко. – Скажешь, что твоя жена сидит дома и плачет в подушку, потому что ты снова предпочел ей работу? Или, может, расскажешь другую версию? Ту, что у тебя на уме?»

Он побледнел. «Что ты хочешь этим сказать?»

«Ничего, Игорь. Ровным счетом ничего, – она снова повернулась к чемодану. – Билеты куплены, отель забронирован. Я не собираюсь терять деньги и отпуск из-за твоего „горящего“ проекта. Я поеду. Одна».

Он подошел к ней вплотную, его лицо исказила злоба. «Я не разрешаю!»

Это было ошибкой. Последней каплей. Слово «разрешаю» повисло в воздухе, как пощечина. Она медленно повернула голову и посмотрела на него сверху вниз, хотя он был выше.

«Ты… что? – прошептала она с ледяным изумлением. – Ты мне не разрешаешь? А когда я в последний раз у тебя спрашивала разрешения? Я не твоя собственность, Игорь. И не твоя слуга. Я твоя жена. А жене, если ты не в курсе, не „разрешают“. С ней советуются. Ее уважают. Но тебе, видимо, это неведомо».

Он отшатнулся, словно ее слова были настоящим ударом. Он не ожидал такого. Он ждал слез, упреков, может, даже скандала. Но не этого холодного, безэмоционального бунта. Не этого тихого, неумолимого решения.

«Ты просто мстишь мне, да? – прошипел он. – Из-за этой дурацкой работы?»

Наташа улыбнулась. Это была странная, безрадостная улыбка. «Нет, дорогой. Я не мщу. Я просто принимаю правила твоей игры. Ты поставил работу и все остальное выше нашей поездки. Я просто следую твоему примеру. Я ставлю свой отдых, свое психическое здоровье и свое желание выше твоих запретов и твоего комфорта. Все очень просто».

Она захлопнула чемодан и поволокла его к выходу из спальни. Она чувствовала его взгляд у себя за спиной – растерянный, злой, беспомощный.

«И что я должен делать?» – глухо спросил он.

Она остановилась у двери, не оборачиваясь. «Что хочешь. Работай. Решай свои проблемы. Проводи время с тем, с кем тебе интересно. У тебя теперь есть полная свобода. Ты же этого хотел?»

Она вышла из спальни, оставив его одного в центре комнаты, с его чемоданами, его отмененным отпуском и его стремительно рушащимся миром. У нее не было плана. Не было цели. Было только одно – железное, выстраданное решение. Она уезжала. Одна. Это был не побег. Это было наступление. Первый акт тихого, отчаянного бунта против жизни, которую она больше не желала терпеть. Жертва отказывалась приносить себя на алтарь его карьеры и его лжи. И пусть последствия будут какие угодно. Ей было уже все равно.

ГЛАВА 3

Дорога до аэропорта была похожа на перемещение в вакууме. Они сидели в такси, молча, уставившись в разные окна. Мир за стеклом проплывал мимо, яркий, шумный, абсолютно чужой. Наташа чувствовала каждый камушек под колесами, каждый толчок на кочках, но не как физическое неудобство, а как очередной удар по ее и без того растерзанным нервам. Между ними лежала непроходимая пропасть, заполненная невысказанными словами, подозрениями и той ледяной тишиной, что густела с каждой минутой.

Игорь пытался изображать деловую занятость. Он уткнулся в телефон, его пальцы быстро и нервно стучали по экрану. Он отвечал на рабочие письма, писал в чаты, бросал короткие голосовые сообщения. Вся его поза кричала: «Я очень занятой и важный человек, у меня нет времени на глупости». Но Наташа, украдкой наблюдая за ним, видела иное. Видела, как он украдкой бросает на нее взгляды – быстрые, оценивающие. Он ждал. Ждал, что она взорвется, расплачется, начнет умолять его передумать, устроит сцену прямо в машине. Он готовился к шторму, запасаясь терпением и аргументами.

Но шторма не было. Была лишь полярная ночь в ее душе. Она сидела, положив руки на колени, сжав в пальцах ремешок своей сумочки до побеления костяшек. Внутри все клокотало. Ярость, холодная и острая, как лезвие, резала ее изнутри. Она думала о том, кому он пишет сейчас. Карпову? Или, может, «Анечке»? Сообщает ли он ей, что опасность миновала, что надоевшая жена уезжает, и они наконец-то смогут быть вместе? Каждая клетка ее тела вопила от унижения. Но лицо ее оставалось каменным. Неподвижным. Она научилась этому искусству – искусству прятать бурю за маской равнодушия – за те годы, что он все дальше отдалялся от нее.

Когда такси наконец затормозило у терминала, она вышла первой, не дожидаясь, пока он откроет ей дверь или поможет с багажом. Она сама вытащила свой чемодан из багажника, ее движения были резкими, отрывистыми.

«Я помогу», – пробурчал Игорь, протягивая руку.

«Не надо», – отрезала она, даже не глядя на него, и направилась к автоматическим дверям.