- -
- 100%
- +
Он прописывал жизнь своих будущих детей, как бизнес-план. «10 прожиточных минимумов». Он не писал «я обеспечу наших детей всем необходимым». Он вычислял сумму. И он снова ставил барьер – ей эти деньги будут недоступны. Он не доверял ей даже в том, что касалось их общих детей! Он видел в ней алчную стервятницу, которая может обобрать собственного ребенка.
И последнее. Пункт о конфиденциальности.
«Стороны обязуются не разглашать условия настоящего Договора, а также любую иную финансовую и коммерческую информацию, ставшую им известной в период брака, третьим лицам. За разглашение Сторона Воронова А. С. несет ответственность в виде штрафа в размере 500 000 (пятисот тысяч) долларов США.»
Только на нее одну распространялось это драконовское условие. Только она одна была настолько ненадежна, что могла побежать сплетничать подружкам о его деньгах. И штраф… Пятьсот тысяч долларов. Это была стоимость ее квартиры. Ее будущего. Ее свободы.
Ирина отшатнулась от экрана, будто от удара током. Перед глазами поплыли круги. В ушах зазвенело. Она сглотнула комок в горле, но он не лез.
Это не был прагматизм. Это было предварительное обвинение во всех смертных грехах. В корысти, в алчности, в лживости, в некомпетентности как будущей матери. Это был не контракт. Это был обвинительный приговор их любви, вынесенный до начала суда.
Она встала, ее зашатало. Она подошла к балконной двери, оперлась лбом о холодное стекло. Солнце светило так же ярко, птицы пели так же радостно, но ее мир рухнул. Он лежал в руинах, заваленный обломками юридических статей и параграфов.
Она посмотрела на свою руку. На идеальное кольцо, сиявшее в утренних лучах. Оно вдруг стало невыносимо тяжелым. Оно жгло кожу. Это был не символ любви. Это была печать. Клеймо. Цена, которую он был готов заплатить за нее. И цена, которую он требовал с нее.
«Пустая формальность…» – прошептала она, и ее голос прозвучал хрипло и чуждо. Горькая, истерическая усмешка вырвалась из ее груди. Формальность?
Слезы хлынули из ее глаз внезапно и обильно, жгучие и соленые. Она не пыталась их сдержать. Она slid вниз по стеклу и упала на пол, на теплые половицы, обхватив колени руками. Ее тело сотрясали беззвучные, тяжелые рыдания.
Он не доверял ей. Он никогда ей по-настоящему не доверял. Вся их любовь, все эти месяцы счастья, планы на будущее, нежные слова – все это было игрой. Красивой, увлекательной, но игрой. А когда дело дошло до настоящего, до сухих цифр и юридических терминов, он надел маску холодного, расчетливого дельца и выставил ей счет.
Она чувствовала себя такой наивной. такой глупой. Такой обманутой. Она верила в сказку, а он тем временем строил крепость с неприступными стенами и подписывал указ о ее вечном изгнании из своего сердца и своего кошелька.
На столе зазвонил телефон. Она вздрогнула. На экране горело его имя. «Максим».
Она смотрела на эти три буквы и смайлик с кольцом, которые она сама же и установила неделю назад с таким трепетом и любовью. Теперь они казались насмешкой. Злой, циничной насмешкой.
Телефон звонил и звонил, настойчиво, требовательно. Он хотел знать, получила ли она письмо. Хотел услышать ее голос. Возможно, он ждал ее благодарности за свою «заботу» и «ответственность».
Ирина не смогла ответить. Она не могла вымолвить ни слова. Она просто сидела на полу, в луче солнца, которое больше не грело, и смотрела на сияющий символ своего счастья, которое оказалось великой и ужасной ложью.
Звонок прекратился. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь предательским тиканьем часов и тихим звуком ее собственного дыхания.
Она подняла голову и уставилась на ноутбук. На экране все так же был открыт тот ужасный документ. Длинный, официальный, убийственный.
И в этот момент она поняла, что стоит на краю пропасти. Один неверный шаг – согласие, молчаливое принятие этих условий – и она рухнет вниз, в мир, где любовь измеряется статьями, а доверие – штрафными санкциями.
Она должна была что-то делать. Но что? Кричать? Плакать? Разорвать кольцо с пальца и швырнуть ему в лицо?
Но она ничего не сделала. Она просто сидела на полу, униженная, раздавленная, с разбитым сердцем и растоптанной верой, и смотрела, как прекрасное утро понедельника превращается в самый темный день ее жизни.
Глава 4: Первый разлом
Солнечный свет, еще недавно такой ласковый и добрый, теперь резал глаза. Каждый луч казался обжигающим, безжалостным, выставляющим напоказ ее унижение. Ирина не знала, сколько времени просидела на полу, прижавшись лбом к прохладному стеклу балконной двери. Слезы высохли, оставив после себя стянутую, соленую кожу на щеках и тяжесть, похожую на похмелье, но без опьянения. Только горькое, тягучее осаждение.
Телефон молчал. Максим больше не звонил. Эта тишина была красноречивее любых слов. Он давал ей время. Время «ознакомиться». Время «успокоиться». Время принять его условия. Он был так уверен в своей правоте, так спокоен в своей рациональности, что даже не предполагал бури, которую вызвал его «акт заботы».
Эта мысль заставила ее подняться. Ноги были ватными, в висках стучало. Она дошла до кухни, налила в раковину ледяной воды и с силой плеснула ее в лицо. Вода обжигала холодом, возвращая в реальность. Она посмотрела на свое отражение в темном экране выключенного монитора: заплаканные глаза, размазанная тушь, бледное, потерянное лицо. Лицо жертвы.
«Нет, – прошептала она хрипло. – Нет».
Она не была жертвой. Она была взрослой женщиной, успешным профессионалом, личностью. И он не имел права так с ней обращаться. Любовь не оправдывала этого. Ничто не оправдывало этого тотального уничтожения доверия.
Гнев, чистый и ясный, наконец прорвался сквозь онемение и отчаяние. Он согрел ее изнутри, дал сил. Она резко прошла в спальню, быстрыми движениями приняла душ, как будто смывая с себя липкую паутину того документа, надела джинсы и простую футболку. Она не собиралась выглядеть для него соблазнительной или уязвимой. Сегодня она была противником. Оппонентом.
Единственное, что она не сняла, было кольцо. Оно жгло кожу, как клеймо, но она оставила его. Пусть видит. Пусть смотрит на символ своих обещаний, пока произносит свои кабальные условия.
Она ждала. Не отвечала на сообщения, не подходила к телефону. Она ждала, когда он появится. Она знала, что он появится. Его деловая привычка контролировать ситуацию не позволила бы ему оставить все на самотек.
И он пришел. Без звонка, без предупреждения. Ключ повернулся в замке ровно в семь вечера. Его шаги в прихожей были уверенными, быстрыми.
«Ирина? Я здесь! – его голос прозвучал привычно, даже весело. Он зашел в гостиную, неся в руках огромный букет из белых орхидей и бумажный пакет от ее любимой кондитерской. – Прости, что с утра не дозвонился, совещание затянулось. Привез тебе…»
Он замер, увидев ее. Она сидела в кресле напротив двери, не двигаясь, положив руки на подлокотники. Она не улыбнулась ему, не бросилась навстречу.
Максим медленно поставил букет и пакет на консоль. Его взгляд скользнул по ее лицу, по ее позе, и его собственная улыбка постепенно угасла, сменилась настороженной внимательностью.
«Что случилось? – спросил он мягко, делая шаг к ней. – У тебя вид… Ты плакала?»
«Я получила твой „подарок“ от юриста, Максим, – сказала она тихо. Ее голос звучал ровно, почти металлически, и это было странно ей самой. – Письмо с контрактом».
А! – на его лице появилось выражение облегчения. – Ну, получила и получила. Я же говорил, ничего страшного. Андрей всегда все слишком усложняет, пишет так, будто мы собираемся заключать сделку по слиянию корпораций, а не готовимся к свадьбе. – Он снова попытался улыбнуться, сделать ситуацию легкой.
Ирина не ответила на улыбку. Она продолжала смотреть на него прямо, не моргая.
«Максим, ты читал этот документ? – спросила она. – Не просто пролистал, а читал? Каждую строчку? Каждую цифру? Каждый пункт о штрафах?»
Его лицо стало серьезным. Он вздохнул, подошел к дивану и сел напротив нее, приняв деловую, немного усталую позу. «Ирина, милая, я знаю его содержание. Я его инициировал. Не надо драматизировать. Это стандартная практика для людей моего… уровня достатка».
«Какого уровня? – ее голос дрогнул, несмотря на все старания сохранять спокойствие. – Уровня цинизма? Или уровня недоверия?»
«Уровень ответственности! – его тон стал тверже. – Я пытался тебе объяснить. Я должен быть уверен, что…»
«Что я не ограблю тебя до нитки после развода? – перебила она его, и в голосе впервые прозвучала горькая насмешка. – Что не вынесу из дома все твои активы в сумочке? Что не буду шантажировать тебя детьми? Это твоя „уверенность“, Максим? Это то, что ты думаешь обо мне?»
Он помолчал, изучая ее. Его взгляд стал холоднее, отстраненнее. «Речь не о том, что я думаю о тебе лично. Речь о том, что жизнь непредсказуема. Люди меняются. Чувства проходят. А бизнес, капитал, активы – они остаются. И их нужно защищать. Это не про нас с тобой, это про здравый смысл».
«Не смей говорить со мной о здравом смысле! – она вскочила с кресла, и ее хладнокровие лопнуло, как мыльный пузырь. – Здравый смысл – это обсудить это со мной ДО того, как твой юрист вышлет мне ультиматум! Здравый смысл – это спросить, что Я думаю по этому поводу! Здравый смысл – это хотя бы сделать вид, что мы команда, а не две враждующие стороны на переговорах!»
Он тоже поднялся. Его лицо стало жестким. «Я и не скрывал от тебя, что контракт будет. Я предупредил тебя. Я сказал, что это формальность».
«Формальность? – она засмеялась, и этот смех прозвучал дико и горько. – Ты называешь это формальностью? Отказ от алиментов? Штраф в полмиллиона долларов за разговоры с подругами? Расписывание жизни наших еще не рожденных детей, как будто это бизнес-план? Это не формальность, Максим! Это оскорбление! Это унижение!»
Она задыхалась, ее грудь болезненно вздымалась. Она с силой тряхнула рукой с кольцом перед его лицом. «Ты надел мне это на палец! Ты говорил о любви, о доверии, о семье! А через неделю ты предлагаешь мне подписать бумагу, из которой следует, что я для тебя – ненадежная, корыстная авантюристка, от которой нужно защищаться с помощью юристов и счетов! Где здесь логика? Где здесь твой пресловутый здравый смысл?»
Максим не отступал. Он стоял, сжав кулаки, и его челюсть была напряжена. «Логика в том, что я видел, во что превращается любовь, когда в дело вступают деньги! Я видел, как самые близкие люди готовы разорвать друг друга на куски из-за имущества! Я не хочу, чтобы это когда-либо коснулось нас! Я хочу оградить нас от этого!»
«Оградить себя, Максим! – выкрикнула она. – Ты хочешь оградить себя! От меня! Ты строишь крепость, а меня оставляешь за ее стенами, в чистом поле, без всякой защиты! Ты говоришь „мы“, но в твоем документе нет никакого „мы“! Есть „я“ – твои активы, твои деньги, твоя собственность, твоя безопасность! А я – это угроза, которую нужно нейтрализовать!»
Они стояли друг напротив друга, дыхание их было учащенным, в воздухе висела напряженность, густая, как туман. Любви, нежности не осталось и следа. Были только два раненых, озлобленных зверя, защищающих свою правду.
«Ты не хочешь меня понять, – сказал он наконец, и его голос стал тихим, опасным. – Ты видишь только оскорбление своей гордости. Ты не хочешь видеть мою ответственность. Мою попытку думать о будущем. Даже если это будущее без нас».
«А ты не видишь ничего, кроме своих денег и своего страха! – парировала она. – Ты так боишься быть обманутым, что готов обмануть первым! Ты так боишься потерять свои капиталы, что готов потерять меня! Или ты уже считаешь, что я тебе не нужна? Что любая женщина справится с ролью твоей супруги под жестким юридическим контролем?»
Он отвернулся и прошелся по комнате. Она видела, как напряжены его плечи, как он пытается взять себя в руки. Он всегда ненавидел эмоциональные сцены. Считал их дурным тоном.
«Ирина, давай прекратим этот разговор, – сказал он, глядя в окно. – Мы оба расстроены. Давай остынем. Этот документ – не ультиматум. Мы можем его обсудить. Внести изменения».
Это была уступка. Первая и единственная за весь вечер. Но она прозвучала так, будто он делает ей одолжение. Будто разрешает крепостной крестьянке пожаловаться на условия жизни.
Ее гнев внезапно улетучился, сменившись леденящей, всепроникающей пустотой. Она поняла, что они говорят на разных языках. Он – на языке сделок, переговоров, статей и поправок. Она – на языке чувств, доверия, боли и любви. Они никогда не поймут друг друга.
«Какие изменения, Максим? – спросила она устало. – Ты разрешишь мне оставить себе украшения, которые ты мне подаришь? Увеличишь сумму на содержание ребенка до пятнадцати прожиточных минимумов? Это то, о чем мы должны торговаться? Прямо сейчас? Здесь?»
Он обернулся. В его глазах она увидела искреннее недоумение. «А что еще? О чем тут говорить? О чувствах? Чувства не пишутся в контрактах. В контрактах пишутся факты и обязательства».
В этот момент она окончательно поняла всю глубину пропасти между ними. Он действительно не понимал, в чем проблема. Для него все было логично и правильно.
Она медленно покачала головой. Слезы снова навернулись на глаза, но на этот раз это были тихие, горькие слезы прощания с иллюзией.
«Я не могу это подписать, Максим, – прошептала она. – Я не могу выйти замуж за человека, который видит во мне угрозу. Я не могу строить семью на документе, который предполагает, что эта семья распадется, и распадется ужасно. Я не могу… я не могу так себя не уважать».
Он смотрел на нее, и его лицо стало каменным. Вся мягкость, все попытки договориться исчезли. В его позе читалась готовность к обороне. К войне.
«Ты отказываешься подписывать?» – спросил он ровным, холодным тоном, каким, должно быть, говорил с недобросовестными партнерами.
Ее сердце разорвалось на тысячу осколков. Этот тон был последней каплей.
«Я отказываюсь быть твоим врагом, Максим, – сказала она, снимая с пальца кольцо. Оно подчинилось с трудом, будто не желая отпускать. – А именно так ко мне относится этот документ».
Она положила кольцо на стеклянную столешницу консоли. Оно легло с тихим, звенящим стуком, похожим на звук падающей слезы. Оно лежало там, холодное и прекрасное, между букетом орхидей и пакетом с пирожными.
Он не шевелился. Он смотрел то на кольцо, то на нее. В его глазах бушевала буря – гнев, обида, непонимание, и где-то очень глубоко, на самом дне, – щемящая, животная боль.
«Значит, это было твое условие? – произнес он тихо. – Брак без обязательств? Брак, в котором ты имеешь право на половину всего, что я заработал, в случае чего?»
Она вздрогнула, будто от пощечины. Он не понял. Он не понял вообще ничего.
«Нет, Максим, – голос ее сорвался. – Моим условием была любовь. И доверие. Но, видимо, для тебя это слишком дорогое условие. Прощай».
Она не стала ничего больше брать. Не стала смотреть на него. Она просто развернулась и вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь.
Она шла по улице, не видя дороги, не чувствуя холода. Внутри была только пустота и оглушительный, всепоглощающий грохот рухнувшей сказки. Их любовь не пережила первого же испытания. И испытанием этим оказались не трудности, не болезни, не расстояние. Им оказалась холодная, бездушная бумага.
А он остался стоять в центре ее гостиной, в одиночестве, глядя на два символа своих чувств: на идеальное кольцо, которое она не приняла, и на идеальные орхидеи, которые она даже не понюхала. И впервые в жизни безупречно просчитанный план Максима Орлова дал сокрушительный, катастрофический сбой.
Глава 5: Совет подруги
Она не помнила, как добралась до дома. Ноги несли ее сами, повинуясь мышечной памяти, в то время как сознание было парализовано одной-единственной мыслью, бившейся в висках, как навязчивый, безумный ритм: «Все кончено. Все кончено. Все кончено».
Дверь захлопнулась за ней с глухим, финальным стуком. Ирина прислонилась к ней спиной, скользя вниз на пол в прихожей. Темнота. Тишина. Только предательское тиканье настенных часов в гостиной, отсчитывающих секунды ее рухнувшей жизни. Она зажмурилась, но под веками снова и снова проигрывалась сцена их ссоры. Холодные, отточенные, как лезвие, фразы Максима. Его каменное лицо. Стук кольца о стекло.
Она провела рукой по лицу – сухо. Слез больше не было. Внутри была лишь огромная, зияющая пустота, как после тяжелой болезни, когда тело уже не болит, но и жить не хочет.
Телефон в кармане джинсов завибрировал, заставляя ее вздрогнуть. Сердце дико заколотилось, и в мозгу пронеслась безумная надежда: Он. Это он. Он передумал. Он понял. Он просит прощения.
С дрожащими пальцами она вытащила телефон. На экране сияло уведомление: «Оля». Не Максим. Конечно, не Максим.
Сообщение было беззаботным: «Привет, невестушка! Как дела? Прикинь, видела платье от Pronovias – это твоё всё! Скину ссылку? Или уже всё купила и держишь в секрете?»
Ирина смотрела на смайлик, на слово «невестушка», и ее тошнило. Ее мир разлетелся на осколки, а там, снаружи, жизнь продолжала идти своим чередом. Подруги обсуждали платья, солнце светило, кто-то смеялся на улице. Это было так несправедливо и так жестоко, что она снова почувствовала приступ паники.
Она не могла отвечать. Не могла писать. Она позвонила. Пальцы сами набрали номер Ольги, ища спасения, ища того, кто бросит ей спасательный круг в этом бушующем море боли.
«Ир?» – бодрый голос подруги сменился на настороженный, едва она услышала ее прерывистое дыхание. – Что случилось? Ты плачешь?»
«Оль… – ее голос сорвался в хриплый шепот. – Я… я не могу… Он…»
«Где ты? Дома?» – голос Ольги стал собранным, деловым. Она была именно такой – в кризисных ситуациях паника отступала, уступая место практичной решимости.
«Д-да…»
«Сиди там. Не двигайся. Я через пятнадцать минут. Поняла?»
Ирина кивнула, забыв, что ее не видят, и бросила телефон на пол. Она так и сидела, обняв колени, пока снаружи не раздался резкий, настойчивый звонок в дверь, а затем приглушенное: «Ирка, это я! Открывай!»
Она доползла до двери, повернула ключ. На пороге стояла Ольга, вся в энергичном движении, с огромными глазами, полными тревоги. В одной руке она сжимала телефон, в другой – бумажный стаканчик с дымящимся капучино и пакет с круассанами.
«Господи, ты выглядишь ужасно, – выдохнула она, заходя внутрь и окидывая взглядом темную, неуютную прихожую. – Что случилось? Поссорились с Максом?» – это было самое страшное, что она могла предположить.
Ирина беззвучно кивнула и, повернувшись, побрела в гостиную, плюхнулась на диван. Ольга, не раздеваясь, последовала за ней, поставила кофе и еду на стол, села рядом и обняла ее за плечи.
«Ну, рассказывай. Он что, забыл годовщину? Перепутал дату примерки платья? Говори, я его сейчас сама прибью!» – она пыталась шутить, но ее глаза были серьезны.
Ирина покачала головой. Говорить было невыносимо больно. Произносить вслух – значило снова проживать этот кошмар, делать его реальным.
«Контракт… – прошептала она, уткнувшись лицом в плечо подруги. – Он… он прислал контракт».
Ольга вздохнула с облегчением. «Ну, брачный договор? Ну и что? Я же тебе говорила, что у всех этих олигархов это как отче наш. Подпишешь и забудешь. Не из-за этого же ты так?»
«Ты не понимаешь… – Ирина отстранилась, и ее глаза были полыми, безжизненными. – Ты не читала его. Это не контракт, Оль. Это… это акт о капитуляции. О моей полной и безоговорочной капитуляции».
Она встала, с трудом волоча ноги, подошла к ноутбуку, все еще стоявшему на балконном столике, и открыла его. Экран засветился, освещая ее бледное, искаженное страданием лицо.
«Почитай, – сказала она глухо, отодвигая компьютер в сторону, к Ольге. – Сама почитай. Я не могу… я не могу это еще раз пересказывать».
Ольга, скептически поджав губы, подвинула ноутбук к себе. «Ну-ка, ну-ка, посмотрим на эту эпическую поэму… – она пробежала глазами первые страницы, бормоча: – „Стороны… имущество… бла-бла-бла…“ Ир, да это же стандартные юридические заклинания!»
Она листала дальше, и ее легкая, снисходительная улыбка начала медленно таять. Брови поползли вверх. Глаза округлились. Она перестала бормотать, ее лицо стало сосредоточенным, а затем постепенно начало заливаться краской возмущения.
«Что за… – она пролистнула еще немного. – Подожди… он что, серьезно? „Раздельная собственность… даже в браке“? Это как?»
Ирина молчала, глядя в окно на темнеющее небо.
«А это что такое? – голос Ольги стал выше и острее. – „Добровольный отказ от алиментов“? Ты вообще представляешь, что это значит? Это значит, что, если вы разведетесь, а ты, не дай бог, заболеешь или останешься без работы, он может спокойно смотреть, как ты побираешься у метро!»
Она листала все быстрее, ее дыхание стало свистящим.
«Нет… это уже вообще ни в какие ворота! – она почти крикнула, тыча пальцем в экран. – Дети! Он расписывает жизнь будущих детей, как устав акционерного общества! „10 прожиточных минимумов“! Мать его, это сколько? Пятнадцать тысяч в месяц? На ребенка? На что?! На пачку памперсов и баночку пюре? И тебе нельзя будет этими деньгами распоряжаться? А если срочно нужны будут лекарства? Или курсы? Ты что, должна будешь каждый раз у него на коленях стоять и выпрашивать деньги?»
Ольга вскочила с дивана, вся, кипя от негодования. Она ходила по комнате, как разъяренная тигрица в клетке.
«И это что?! – она остановилась и снова посмотрела на экран. – „Штраф за разглашение условий… пятьсот тысяч долларов“? Да он совсем охренел? Ты что, его коммерческая тайна? Его патентованная формула кока-колы? Ты не имеешь права пойти и поплакаться подруге? А если я, вот, знаю? Он и с меня теперь будет требовать полмиллиона? Да я ему всю его дурацкую „юридическую группу“ за такие деньги засуну, куда солнце не заглядывает!»
Она резко захлопнула ноутбук с такой силой, что Ирина вздрогнула.
«Нет, Ирина, ты меня прости, но это не контракт! – Ольга стояла перед ней, уперев руки в боки, ее глаза горели огнем праведного гнева. – Это не „формальность“ и не „защита активов“! Это унизительный, похабный, кабальный документ! Это прямое оскорбление! Это плевок в твое лицо и в лицо ваших будущих детей!»
Ее слова, такие резкие, такие бескомпромиссные, были лишь эхом того, что кричала душа самой Ирины. Но услышать это со стороны, от человека, не охваченного болью и любовью, было в тысячу раз страшнее.
«Он… он говорит, что это не про недоверие, – слабо попыталась защитить его Ирина, сама не веря в свои слова. – Что это про ответственность. Что он видел, как рушатся семьи из-за денег…»
«Ага, видел! – фыркнула Ольга. – Видел, как его папаша-олигарх менял жен как перчатки и откупался от них? Это он „видел“? И что, он теперь решил, что все женщины – продажные мокрицы, от которых нужно защищаться каменной стеной? А ты-то при чем здесь? Ты что, виновата, что у его папаши был маленький… гм… капиталец?»
Она села обратно, схватила Ирину за руки и посмотрела на нее с суровой серьезностью.
«Слушай меня и слушай внимательно. Я твоя подруга. Я тебя люблю. И поэтому я скажу тебе правду, которую ты, ослепленная любовью, отказываешься видеть. Этот документ – не про ответственность. Он про страх. Про патологический, больной страх. И про тотальное, абсолютное недоверие к тебе. Он не видит в тебе партнера, равного себе. Он видит в тебе красивую, умную, но, увы, потенциально опасную обузу. Риск. И этот риск он страхует вот этим ужасом».
Ольга указала на закрытый ноутбук.
«Он не строит с тобой семью, Ирина. Он нанимает тебя на работу „жены“ с самым унизительным трудовым договором в истории. Без соцпакета, без гарантий, с колоссальной материальной ответственностью и штрафами за проступки. И самое ужасное, – ее голос дрогнул, – что ты ему за это еще и в постели должна будешь. Бесплатно. Потому что все, что ты от него получишь, будет его собственностью, которую он в любой момент может отозвать».
Ирина сжалась в комок. Слова Ольги были как удары ножом. Но в них была страшная, неумолимая правда.
«Что мне делать?» – выдохнула она, и в этом вопросе была вся ее беспомощность и отчаяние.
«Что делать? – Ольга посмотрела на нее как на безумную. – Беги! Беги от него, не оглядываясь! Пока не поздно! Ты отдала ему кольцо? Молодец! Умница! Теперь заблокируй его номер, выброси все его подарки (или продай, на черный день!), и начинай жить заново!»
«Но я же его люблю…» – это прозвучало как стон, как последний оплот утопающего, цепляющегося за соломинку.
Ольга вздохнула, и ее гнев сменился на жалость. Она снова обняла подругу.
«Я знаю, детка. Знаю. Но иногда любви недостаточно. Иногда любовь – это яд, который медленно убивает тебя. Он тебя не любит. Не так, как надо. Любовь – это доверие. Это взаимность. Это „мы“ против проблемы, а не „я“ против тебя. У вас что было сегодня? У вас было „я“ против тебя. Он против тебя. Его адвокаты против тебя. Его деньги против тебя. Где тут место для любви?»