- -
- 100%
- +
Совещание шло своим чередом. Настя отбарабанила свой отчет, Вадим задал несколько точных, проницательных вопросов по бюджету, продемонстрировав, что вникал в суть глубже, чем многие присутствующие. Его уважали, к его мнению прислушивались. И Настя ловила себя на том, что его спокойная, несуетливая уверенность действует на нее как бальзам. Рядом с ним не было места панике. Рядом с ним были только цифры, факты и железная логика.
Когда все стали собираться, он подошел к ней.
– Настасья, блестящая работа, – сказал он, и в его голосе не было ни капли подобострастия или лести. Это была констатация факта. – Редко вижу, чтобы так глубоко прорабатывали риски. Вызывает уважение.
– Спасибо, Вадим, – кивнула она, чувствуя странную потребность в этом одобрении. Не начальника, а равного. Сильного игрока. – Стараемся.
– Это видно, – он улыбнулся. Улыбка его была не широкой, но искренней. – Позвольте предложить вам продолжить обсуждение в более неформальной обстановке. За ужином, например. Есть пара мыслей по оптимизации, но здесь они будут неуместны.
Это было подано так элегантно, как деловое предложение, что отказаться было невозможно. Да она и не хотела. После недели выматывающего одиночества предложение умного, привлекательного мужчины казалось спасательным кругом.
– С удовольствием, – ответила она, и ее собственная улыбка наконец-то не потребовала усилий.
Он выбрал ресторан. Не самый пафосный в городе, но тот, где все говорило о деньгах, причем старых, устоявшихся. Тихое бордо, стейки правильной прожарки, безупречный сервис, где официанты предугадывают желания. Вадим чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он заказал вино, не глядя в карту, назвав год и производителя, и сомелье почтительно кивнул.
Настя, обычно уверенная в таких местах, сегодня чувствовала себя немного скованно. Его уверенность была другого порядка. Не приобретенной, как у нее, а врожденной.
Они говорили о работе, о рынке, о планах на будущее. Его «мысли по оптимизации» оказались гениально простыми и эффективными. Он говорил, а она слушала, ловя каждое слово. Он был интересным собеседником, начитанным, с прекрасным чувством юмора, которое, впрочем, никогда не переходило в панибратство.
Постепенно разговор перешел на более личные темы. Он рассказывал о своем увлечении виндсерфингом, о путешествиях, о том, как летал на сафари в Африку. Его истории были яркими, но… лишенными сумасшествия. Все было спланировано, безопасно, обдуманно. Даже серфинг – он занимался им на проверенных курортах с лучшими инструкторами.
Он спросил о ней. О ее интересах. И Настя с ужасом поняла, что рассказать ей практически нечего. Ее жизнь состояла из работы и редких попыток загнать себя в спортзал или на выставку, чтобы «соответствовать». Ее путешествия были деловыми поездками. Ее хобби – это чтение профессиональной литературы и просмотр артхаусного кино, чтобы блеснуть эрудицией в нужном обществе.
Она чувствовала себя скучной и пустой на его фоне. И это заставляло ее говорить больше, стараться казаться интереснее, что выглядело неестественно. Он слушал внимательно, кивал, но в его глазах она читала легкое удивление. Казалось, он ожидал от нее большей глубины или, наоборот, большей легкости.
– Вы необыкновенная женщина, Настасья, – сказал он, отодвигая тарелку с десертом, которого почти не трогал. – Целеустремленная, умная, красивая. Редкое сочетание.
«Но?» – мысленно спросила она, ожидая подвоха.
– Мне всегда были интересны женщины, которые знают, чего хотят от жизни, – продолжил он, и его взгляд стал пристальным, изучающим. – В наше время это редкость. Многие живут в потоке, плывут по течению. Вы же – капитан своего корабля. Это восхищает.
Он говорил правильные вещи. Те самые, которые она сама себе твердила годами. Почему же они звучали из его уст как-то плосковато? Как заученная мантра успеха.
– Иногда хочется сойти с капитанского мостика, – неожиданно для себя призналась она. – И просто… плыть. Никуда не спеша.
Он улыбнулся, но в его улыбке было снисхождение взрослого к капризу ребенка.
– Это иллюзия, Настасья. Если сойти с мостика, корабль собьется с курса или налетит на рифы. Дисциплина и контроль – вот что отличает успешного человека от неудачника.
Он произнес это с такой непоколебимой уверенностью, что спорить было бессмысленно. Да она и не хотела. В его словах была железная логика. Логика, которой она сама всегда старалась придерживаться. Почему же сегодня она вызывала у нее легкий протест?
Он предложил подвезти ее. Его машина – дорогой, но не кричащий седан – пахла дорогой кожей и свежестью. В салоне царила идеальная чистота. Ни одной соринки, ни случайной бумажки. Как в ее квартире. Как в ее жизни.
Он вел машину уверенно и спокойно, не суетясь, не подрезая, не нарушая правил. Идеальный водитель. Идеальный мужчина. На бумаге.
Когда они подъехали к ее дому, он заглушил мотор и повернулся к ней.
– Настасья, я буду с вами откровенен. Мне вы нравитесь. Я считаю, мы с вами – люди одного круга, одного склада ума и, что важно, одних жизненных устремлений. Я не люблю долгих игр и неопределенностей. Я привык ставить цели и достигать их.
Он делал паузы, давая ей время осознать его слова. Его речь была выверена, как финансовый отчет.
– Я нахожусь в том возрасте, когда мужчина хочет не мимолетных романов, а прочных отношений. Семью. Детей. Я могу обеспечить своей женщине и будущим детям достойный уровень жизни. Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне. Я вижу в вас потенциальную партнершу, которая разделит со мной не только досуг, но и все жизненные цели.
Он не говорил о любви. Он не говорил о чувствах. Он говорил о целях, планах и партнерстве. Это было предложение руки и сердца, озвученное как коммерческое предложение о слиянии двух успешных компаний.
И самое ужасное было в том, что это предложение казалось ей единственно разумным выходом из того тупика, в котором она оказалась. Вадим был решением всех ее проблем. Он давал ей все: статус, безопасность, семью. Ту самую стабильность, о которой так тосковала ее затравленная паникой душа.
Он был идеальной парой на бумаге. Но когда он взял ее руку, его пальцы были прохладными и сухими. И ее сердце не забилось чаще. В животе не закружились бабочки. Не возникло ни желания прикоснуться к нему, ни безумной мысли поцеловать его прямо сейчас, в машине, нарушив все его и свои правила.
Был только холодный, трезвый расчет. И тихий, но настойчивый внутренний голос, который шептал: «Нет. Не он. Не так».
– Вадим, это… очень неожиданно, – нашлась она, осторожно высвобождая свою руку. – Вы предлагаете нам сразу перейти к серьезным планам, минуя все стадии знакомства.
– А зачем тянуть? – он искренне не понимал. – Мы оба взрослые, умные люди. Мы можем сразу оценить потенциал отношений. Я свой оценил. И он мне нравится.
«Потенциал». Какое бездушное слово.
– Мне нужно подумать, – сказала она, чувствуя, как ее загнали в угол его железной логикой.
– Конечно, – он кивнул, не выражая ни разочарования, ни нетерпения. – Обдумайте мое предложение. Я уверен, вы примете верное решение. Рациональное.
Он вышел из машины, чтобы открыть ей дверь. Его движения были галантными и безупречными. Он проводил ее до подъезда, поцеловал руку – сухие, холодные губы коснулись ее кожи, не оставив ни следа, ни воспоминания.
– До свидания, Настасья. Жду вашего ответа.
Она вошла в подъезд, не оглядываясь. Поднялась на лифте. Вошла в свою квартиру. Прислонилась к закрытой двери и закрыла глаза.
Разум кричал: «Да! Это он! Это идеальный вариант! Он решит все твои проблемы! Он даст тебе все, чего ты так хочешь и так боишься!»
Но все ее нутро, каждая клеточка тела, молчало. Или кричало «нет». Тихим, но абсолютно отчетливым голосом.
Она подошла к барной стойке, налила себе вина – уже не думая о его стоимости и качестве – и выпила залпом. Спиртное обожгло горло, но не согрело ледяную пустоту внутри.
Она стала ходить по квартире, как пантера в клетке. Ее взгляд падал на идеальные линии мебели, на дорогие безделушки, на картины в стиле абстракционизма. Все это было символом ее успеха. И ее одиночества.
Вадим предлагал ей большее. Больший успех. Большую безопасность. Он предлагал ей стать частью его идеального мира. Таким же экспонатом в его идеальной коллекции жизни, как эта ваза на полке.
Она представила себе их совместную жизнь. Престижный район. Совместные поездки на курорты. Приемы. Дети, воспитанные нянями и гувернерами, ухоженные, послушные, ходящие в лучшие школы. Она – образцовая жена успешного человека. Все будет правильно. Рационально. Без сучка без задоринки.
И она представила его руки. Холодные, ухоженные руки, которые будут касаться ее с такой же расчетливой точностью, с какой он вел переговоры. Руки, которые никогда не разобьют стакан с соком в порыве страсти, никогда не испачкаются землей, никогда не будут дрожать от желания.
Она представила его черты у своего ребенка. Аккуратные, правильные, холодные. Ребенка, который будет с детства учиться контролировать эмоции и ставить цели. И ее сердце сжалось от леденящего ужаса.
Это был не тот путь. Это была ловушка. Самая красивая и надежная ловушка в мире, но ловушка. Она чувствовала это каждой фиброй своей души. Выйти за Вадима означало похоронить себя заживо. Похоронить ту часть себя, которая, возможно, еще была способна на безумие, на ошибки, на ту самую жизнь с разлитым соком и разбитыми стаканами, которая так пугала ее своим хаосом и так манила своей подлинностью.
Она подошла к телефону. Мама. Она знала, что скажет мама. Мама будет в восторге. Мама будет молиться на Вадима. Мама скажет: «Наконец-то ты образумилась, дочка! Вот он, твой шанс!»
Она не стала звонить.
Она снова налила вина. Рука дрожала.
Один вариант был. Понятный, логичный, правильный. И он вызывал у нее почти физическое отторжение.
Второго варианта не было. Была только паника, пустота и тиканье часов.
Она была в тупике. И сверкающая, бриллиантовая дверь, которую только что открыл перед ней Вадим, вела в такую же ледяную, безупречную пустоту, в которой она жила сейчас.
Она осталась стоять у окна, глядя на огни города, которые теперь казались не символом возможностей, а миллионами таких же одиноких окон, за которыми другие одинокие люди принимали рациональные решения и хоронили свои мечты.
«Жду вашего ответа», – эхом отозвался в памяти его голос.
Какой ответ она могла дать? Ответ разума? Или ответ сердца, которое молчало, как мертвое?
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Глава 4: Игра с огнем
Последующие несколько дней Настя провела в состоянии подвешенной реальности. Мир словно накрыло густым, звуконепроницаемым стеклом. Она слышала голоса коллег, отвечала на вопросы, участвовала в планерках, но все это происходило где-то на расстоянии, не затрагивая ее внутреннего ядра, сжавшегося в тугой, болезненный комок.
Мысли о предложении Вадима крутились в голове навязчивой каруселью. Разум подкидывал железные аргументы: «стабильность», «безопасность», «обеспеченное будущее для ребенка», «решение всех проблем». Она даже составила в уме список «за» и «против». В колонке «за» было всё. В колонке «против» – лишь одно неубедительное, иррациональное «не чувствую ничего». Как будто это вообще имело значение в мире взрослых людей.
Она пыталась представить их с Вадимом свадьбу. Элегантную, с минимальным количеством гостей, в каком-нибудь престижном загородном клубе. Она в платье от кутюр, он в идеально сидящем смокинге. Все будут говорить, какая идеальная пара. А она будет ловить себя на том, что считает минуты до конца приема.
Она пыталась представить их совместный быт. Пробуждение в одной постели. Его аккуратная зубная щетка рядом с ее щеткой. Его газета за завтраком. Его рассказы о биржевых сводках. Вечера перед камином в полной, благопристойной тишине. От этих мыслей ее бросало в озноб.
Однажды вечером, в очередной раз проигрывая в голове этот безрадостный фильм под названием «Моя счастливая жизнь с Вадимом», она в отчаянии схватила телефон и позвонила единственному человеку, который, как ей казалось, мог ее понять.
– Лен, привет, это я, – голос прозвучал сдавленно, почти сипло.
– Насть? Что случилось? – Лена, ее коллега и негласная доверенная, сразу уловила нотки паники. Лена была матерью-одиночкой и обладала той самой практичной, спокойной мудростью, которой так не хватало Насте.
Настя, сбиваясь и путаясь, выложила ей историю про Вадима. Про его идеальное предложение. Про свое смятение. Она ждала, что Лена, познавшая все «прелести» самостоятельного материнства, скажет: «Да ты что, с ума сошла отказываться? Хватай его и беги в ЗАГС!»
Но Лена помолчала, а потом тихо спросила:
– А ты его хочешь?
– В каком смысле? – растерялась Настя.
– Ну, в самом простом, животном. Хочешь ли ты, чтобы он тебя касался? Целовал? Хочешь ли ты просыпаться с ним рядом не потому, что это правильно, а потому, что не можешь иначе? Понимаешь, Насть, все эти доводы разума… они потом рассыпаются в прах, если между вами нет простой человеческой химии. Ребенок – это навсегда. И мужчина, который его дал, – тоже. Ты готова связать себя с этим конкретным мужчиной навсегда? Даже если разведетесь, он всегда будет отцом твоего ребенка. Это не бизнес-контракт.
Слова Лены повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Это был взгляд с другой стороны баррикад. Со стороны, которая уже прошла путь выбора и его последствий.
– Я не знаю, – честно призналась Настя. – Я ничего не чувствую. Только страх и… холод.
– Тогда не делай этого, – твердо сказала Лена. – Не выходи замуж за страх. И уж тем более не за холод. Это хуже, чем одиночество. Поверь мне.
После разговора с Леной стало немного легче. Страх никуда не делся, но он перестал быть единственным вариантом. Появился призрак альтернативы. Смутный, пугающий, но свой.
И именно в этот момент на ее рабочий телефон пришло сообщение. Не от Вадима – тот звонил вечером, его звонки были предсказуемы, как восход солнца. Это было от Егора, старого приятеля по университету, заядлого тусовщика и организатора всевозможных вечеринок.
«Насть, привет! Завтра у меня дома небольшая вечеринка по поводу моего дня рождения. Будет своя тусовка, парочка интересных людей из мира искусства. Заходи, если свободна. Соскучился!»
Обычно Настя отмахивалась от таких приглашений. Шумные тусовки, чужие люди – это было не ее. Но сейчас предложение прозвучало как спасательный круг. Возможность вырваться из замкнутого круга своих мыслей. Убежать от самой себя. От молчащего телефона, который вот-вод должен был снова затрещать с напоминанием о «рациональном решении».
Она ответила, почти не думая: «Отлично! Во сколько?»
Вечеринка была в полном разгаре, когда она, немного опоздав, подъехала к лофтам Егора в одном из перестроенных фабричных зданий. Из окон лилась музыка – не громкая попса, а что-то блюзовое, с хриплой саксофонной партией. Дверь была приоткрыта.
Внутри царил тот самый творческий хаос, которого так не хватало в ее жизни и которого она так панически боялась. Гудел гомон голосов, смех, звон бокалов. Воздух был густым от запаха вина, сыра и чего-то еще – свободы, беспечности? Люди стояли кучками, жестикулируя, споря о чем-то, развалившись на больших кожаных диванах или прямо на полу на разбросанных подушках. Здесь не было дорогих костюмов и скучающих взглядов. Были свитера с дырками на локтях, яркие платья, бороды, смелые украшения. Здесь пахло жизнью, а не деньгами.
Настя на мгновение застыла у входа, чувствуя себя опять не в своей тарелке, но на этот раз по-другому. Она была слишком «причесанной», слишком правильной для этого места. Ее дорогой, но сдержанный наряд кричал о другом мире.
Егор заметил ее, радостно воздел руки и понесся к ней, обнимая и целуя в щеку.
– Насть! Приехала! Я уж думал, ты, как всегда, отмахнешься от моего асоциального образа жизни! Знакомься, общайся, пей! Все свои!
Он сунул ей в руку бокал красного вина и растворился в толпе. Она прижалась к стене, потихоньку отпивая вино и наблюдая. И именно в этот момент она увидела его.
Он стоял чуть поодаль, прислонившись к подоконнику, и о чем-то спорил с двумя девушками. Высокий, в потертой кожаной куртке, с хаотичными темными кудрями и глазами, которые даже на расстоянии казались невероятно живыми и насмешливыми. Он не просто говорил – он проживал каждое слово, его руки вычерчивали в воздухе какие-то формы, лицо выражало то притворное возмущение, то восторг. Девушки смотрели на него, завороженные.
Он был полной противоположностью Вадима. Вадим был статуей – идеальной, холодной, завершенной. Этот человек был огнем – неукротимым, опасным, живым.
Их взгляды встретились через всю комнату. Настя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он не просто посмотрел на нее. Он будто просканировал ее, увидел всю ее скованность, ее неуместность, ее внутреннюю панику – и улыбнулся. Улыбка была не просто дружелюбной. Она была понимающей и чуть-чуть вызывающей. Как будто он говорил: «Я знаю, что ты здесь чужая. И мне это интересно».
Он что-то сказал девушкам и направился к Насте. Он двигался легко, немного развязно, заполняя собой все пространство.
– Потерялась? – спросил он, останавливаясь перед ней. Его голос был низким, немного хрипловатым, как будто он только что много смеялся.
– Скорее… заблудилась, – нашлась она, сама удивляясь своему ответу.
– В этом и прелесть, – он усмехнулся. – Всегда можно найти что-то, чего не искал. Сергей.
– Настя.
– Настя, – повторил он, и ее имя в его исполнении звучало как-то по-новому, незнакомо и притягательно. – И что привело тебя, Настя, в наше грешное место? Бегство от скуки? Жажда приключений? Или банальная необходимость забыться?
Он говорил с такой прямотой, что это не казалось бестактным. Казалось, что он видит ее насквозь.
– Комбинация всего перечисленного, наверное, – улыбнулась она, и к удивлению, улыбка получилась не поддельной.
– Идеальное состояние, – заключил он. – Значит, ты именно там, где нужно.
Он оказался фотографом. Не коммерческим, снимающим для глянца, а художественным. Он рассказывал о своих проектах – о серии портретов стариков в заброшенных деревнях, о съемках на Крайнем Севере, о том, как месяц жил в монастыре, чтобы поймать «тот самый» свет. Его мир был полон красок, эмоций, риска. Он говорил о том, как чуть не утонул, снимая шторм, и как ночевал в стоге сена, чтобы снять рассвет над полем.
Она слушала, зачарованная. Ее мир был выстроен по линейке. Его – бурлил, как горная река. Он не спрашивал ее о работе, о карьере. Он спрашивал, какая музыка заставляет ее плакать, в какую страну она бы сбежала, если бы все было возможно, верит ли она в любовь с первого взгляда.
Они простояли у стены больше часа, и время для Насти потеряло свою линейность. Оно текло то стремительно, то замедлялось до полной остановки. Она ловила себя на том, что смеется над его шутками – громко, искренне, забыв о том, как это выглядит со стороны. Она спорила с ним об искусстве, и он не уступал, зажигаясь азартом, и его глаза блестели, и она чувствовала, как в ней самой просыпается что-то давно забытое – задор, азарт, интерес.
Он был неправильным. Совершенно неправильным. Он был ветром, который мог разрушить все ее хрупкие конструкции. Он был плохой инвестицией. Потенциальной катастрофой.
И она не могла оторваться.
В какой-то момент он предложил: «Слушай, тут уже душно. Не хочешь пройтись? Я знаю одно место неподалеку с офигенным видом на город».
И она, никогда не ходившая с незнакомыми мужчинами «прогуляться», кивнула: «Да».
Они вышли на улицу. Ночной воздух был прохладным и пьянящим. Он повел ее не по центральным улицам, а по каким-то переулкам, дворам, пока они не вышли к старой пожарной каланче, давно не работавшей.
– Поднимись со мной, – сказал он, и в его голосе было вызов.
– Это же закрыто.
– Именно поэтому, – он ухмыльнулся и каким-то образом отпер массивную дверь старой отмычкой, которую достал из кармана. – Навыки из прошлой жизни, – загадочно пояснил он.
Она засмеялась. Это было безумие. Но она пошла за ним по темным, пыльным лестницам, ее сердце колотилось не от страха, а от предвкушения.
Они вышли на самый верх, на смотровую площадку. Отсюда город был другим – не парадным, не блестящим, а бесконечно живым, пульсирующим миллионами огней. Ветер трепал ее волосы, и она вдохнула полной грудью, чувствуя, как какая-то внутренняя хватка, сжимавшая ее все эти недели, наконец-то ослабла.
– Красиво, да? – спросил он, стоя рядом. – Как живой организм. Видишь, как бьется его сердце?
Она смотрела на огни и молчала. Она чувствовала его близость. Слышала его дыхание. И все ее тело было натянуто, как струна.
– Я тебя с первой секунды заметил, – сказал он тихо, не глядя на нее. – Ты стояла у двери, такая… правильная. И такая потерянная. Как будто тебя принесло сюда ветром из другого измерения.
– Почти так и было, – прошептала она.
Он повернулся к ней. Его лицо было освещено отсветами города – то в тени, то в свете. Он был не красавцем. Но в нем была какая-то магия, заряженная жизнью, энергией, непредсказуемостью.
– А в твоем измерении что? Скучно? – его голос был почти шепотом.
– Очень, – выдохнула она.
– А страшно?
– До ужаса.
Он медленно, давая ей время отстраниться, протянул руку и коснулся ее щеки. Его пальцы были теплыми, живыми, слегка шершавыми. От его прикосновения по коже побежали мурашки, и в животе зародилось знакомое, давно забытое трепетание.
– А так тоже страшно? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.
Она покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Нет. Так не было страшно. Так было… живо.
Он наклонился и поцеловал ее. Это был не вежливый, пробный поцелуй. Это был поцелуй-заявление. Поцелуй-захват. Полный вкуса вина, ночи и абсолютной, безрассудной свободы. В нем не было ни капли расчетливости, ни грамма сомнения. Только чистая, концентрированная страсть.
И она ответила ему. Впервые за долгие годы она перестала думать. Перестала анализировать. Она просто чувствовала. Чувствовала тепло его губ, твердость его рук, державших ее за талию, биение его сердца в такт ее собственному.
Когда они наконец оторвались друг от друга, у нее перехватило дыхание. Город продолжал сверкать внизу, абсолютно безразличный к тому, что в его сердце, на старой каланче, только что перевернулась чья-то вселенная.
Он смотрел на нее, и его глаза смеялись и горели одновременно.
– Что-то подсказывает мне, Настя, что твое скучное измерение уже никогда не будет прежним.
Она снова засмеялась. Легко, по-девичьи. И поняла, что это первый искренний смех за многие месяцы.
Они просидели на каланче еще больше часа, разговаривая обо всем и ни о чем. Он рассказывал забавные истории из своих поездок, она – смешные случаи из офисной жизни, и он смеялся так, как будто это было самое забавное, что он слышал. Он не давал обещаний. Не строил планов. Он просто был здесь и сейчас. И этого «сейчас» было больше, чем всех «завтра» в ее жизни.
Он проводил ее до такси. Поцеловал на прощание – быстро, страстно, оставляя вкус себя на ее губах.
– Увидимся? – спросила она, ненавидя себя за эту женскую слабость, но не в силах удержаться.
– Обязательно, – улыбнулся он. – Мир слишком мал, чтобы такие встречи были случайными.
Она ехала домой в такси, прикасаясь пальцами к губам. За окном проносились огни, но теперь они казались ей не чужими и одинокими, а полными тайны и возможности. Внутри все пело и трепетало. Она чувствовала себя живой. По-настоящему живой. Спустя долгие годы спячки.
В своей квартире она скинула туфли и прошлась босиком по прохладному полу. Ее отражение в темном окне улыбалось ей. Растрепанные ветром волосы, размазанная помада, блестящие глаза.
Она была прекрасна. И абсолютно, безвозвратно влюблена. Не в мужчину – она почти ничего о нем не знала. А в ощущение. В возможность. В тот самый ветер, который грозил разрушить ее стабильный, предсказуемый, такой безопасный и такой безрадостный мир.
Она знала, что это безумие. Что Сергей – плохая идея. Что у них нет будущего. Что он – воплощение всего, чего она всегда избегала.
Но когда она легла в постель и закрыла глаза, она чувствовала на своей щеке прикосновение его теплых, шершавых пальцев. И слышала его смех. И тиканье часов где-то в глубине квартиры наконец-то заглушалось громким, радостным, безумным биением ее собственного сердца.
Она играла с огнем. И ей это нравилось.
Глава 5: Ультиматум самой себе
Неделя после встречи с Сергеем пролетела как один сумасшедший, наполненный красками и звуками день. Вернее, как несколько ночей. Они виделись каждый вечер. Вернее, каждую ночь.