Часики

Сергей жил в ином временном измерении. Он работал ночами в своей мастерской, печатал фотографии при приглушенном свете красной лампы, а спал утром, когда город уже вовсю бурлил. Его график идеально совпал с ее состоянием внутреннего разлома. Днем она была Настей – успешным PR-менеджером, который проводил встречи, отвечал на email и делал вид, что его мир все так же прочен и предсказуем. А ночью она превращалась в другую Настю – ту, что бежала по темным переулкам к его лофту, смеялась громко и беззаботно, пила дешевое вино из граненых стаканов и слушала его истории, завороженная, как ребенок.

Он был хаосом. Прекрасным, вдохновляющим, освобождающим хаосом. Он мог среди ночи разбудить ее сообщением: «Выходи, поехали встречать рассвет на водохранилище!» И она, никогда в жизни не делавшая таких спонтанных вещей, натягивала джинсы и мчалась к нему на попутной машине. Они сидели на холодном песке, кутались в одно старое потертое одеяло, он рассказывал ей легенды о звездах, а она слушала и чувствовала, как ржавые шестеренки ее распланированной жизни одна за другой разлетаются, освобождая место для чего-то настоящего.

Он не давал обещаний. Не говорил о будущем. Он просто брал от жизни все, что можно было взять прямо сейчас, и щедро делился этим с ней. И она брала. Жадно, с жадностью утопающего, хватающегося за соломинку.

Но за каждую такую ночь приходилось платить днем. Усталость копилась, тени под глазами темнели, концентрация на работе падала. Она поймала себя на том, что на важном совещании не следила за речью партнера, а видела перед собой его улыбку, его смеющиеся глаза, слышала его хриплый смех.

И самое главное – тиканье. Оно не прекращалось. Оно стало тише, приглушенным этим кайфом новых ощущений, но оно никуда не делось. Оно было похоже на метроном, отсчитывающий такт под оглушительную симфонию ее новой страсти.

Однажды утром, вернувшись от него под предрассветное небо, она заварила себе крепчайший кофе и упала на диван. Тело пело от усталости и счастья, но мозг отказывался отключаться. И в этой зыбкой грани между сном и явью ее настигло холодное, рациональное осознание.

Что она делает?

Она забивала симптом болезни ее жизни веселой анестезией. Сергей был великолепным обезболивающим. Но болезнь-то никуда не делась. Ее часики все так же тикали. Ее мечта о ребенке все так же была мечтой, а не реальностью. Сергей – прекрасный, безумный, непредсказуемый Сергей – не был тем, кто мог дать ей это. Он и сам был ребенком, большим, прекрасным ребенком, который жил одним днем и вряд ли вообще задумывался о детях.

Она представила его с младенцем на руках. Картинка не складывалась. Он был создан для того, чтобы снимать восходы в горах, а не менять подгузники в три часа ночи.