Чужая

Глава 1

Воздух в галерее был густым и сладким, как патока. Он состоял из аромата дорогого парфюма, лёгкой пыли на рамах картин и трепетного ожидания, витающего вокруг каждого представленного полотна. Вернисаж молодого, но уже нашумевшего художника-гиперреалиста был в самом разгаре. Гул голосов, смех, позвякивание бокалов – всё это сливалось в единый, нарастающий гул, который, однако, не мог заглушить тихого волнения, царившего в сердце Кристины.

Она стояла чуть в стороне от основной толпы, прислонившись к прохладной стене и стараясь сделать вид, что с огромным интересом изучает крошечный мазок на огромном холсте, изображавшем мокрую от дождя мостовую. На самом деле она просто ловила дыхание. Эти светские рауты всегда выматывали её, заставляя чувствовать себя немного не в своей тарелке, актрисой, играющей чужую роль. Её собственный мир был тихим, состоящим из пастельных тонов и одиноких прогулок с фотоаппаратом, а не из блеска и громких разговоров.

Кристина позволила взгляду скользнуть по залу. Дамы в вечерних платьях, мужчины в строгих костюмах, критики с многозначительными выражениями лиц. И вдруг её взгляд наткнулся на того, кто так же, как и она, казался немного чужим на этом празднике жизни. Он стоял у огромного окна, за которым медленно оседал на московские крыши вечерний дождь, и смотрел не на картины, а на эту пелену воды, на пепельное небо, на огни города, отражавшиеся в лужах. Высокий, очень прямой, в идеально сидящем тёмно-синем костюме, который выдавал в нём иностранца с первого взгляда. У него были собранные, немного строгие черты лица и руки, сложенные за спиной – жесты спокойной, но уверенной силы.

И в этот момент он повернул голову и посмотрел прямо на неё.

Кристина почувствовала, как по её щекам разливается горячая краска. Пойманная на том, что разглядывает незнакомца, она растерялась и поспешно опустила глаза, делая вид, что ищет что-то в своей маленькой сумочке. Сердце бешено колотилось где-то в горле. Глупость, абсолютная глупость. Она – взрослая женщина, художница, а не девочка-подросток.

Через мгновение она рискнула снова поднять взгляд. Незнакомец уже не смотрел в окно. Он медленно шёл через зал, легко лавируя между гостями, и его путь, как показалось Кристине, лежал прямиком к ней. Ей вдруг страшно захотелось исчезнуть, раствориться в стене, но ноги отказывались слушаться.

– Простите за бестактность, – раздался рядом низкий, бархатный голос с изящным акцентом, делавшим русскую речь чуть более певучей и мягкой. – Но я не могу не отметить, что ваше платье – единственное произведение искусства здесь, которое может по-настоящему соперничать с живописью.

Кристина заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом. Вблизи его глаза оказались цвета морской волны – холодного, глубокого, с вкраплениями более тёплых золотистых искр вокруг зрачков. В них читалась не наглая самоуверенность, а искренняя, почти детская заинтересованность.

– Спасибо, – её собственный голос прозвучал хрипловато от волнения. Она сглотнула и попыталась улыбнуться. – Хотя, боюсь, художник может обидеться на такую конкуренцию.

– Пусть обижается, – он ответил с лёгкой, едва уловимой улыбкой, тронувшей уголки его губ. – Истина дороже. Я Эдвард.

– Кристина.

Она приняла его протянутую руку. Его пальцы были длинными, тёплыми и сильными. Рукопожатие было уверенным, но не сильным – скорее, обволакивающим и надёжным.

– Вы знакомы с автором? – спросил Эдвард, кивнув в сторону центра зала, где стоял сияющий виновник торжества.

– Скорее, мы существуем в одном творческом пространстве, – ответила Кристина, чувствуя, как лёд робости понемногу тает. – Иногда пересекаемся на таких вот мероприятиях. А вы? Искусствовед? Коллекционер?

– Архитектор, – поправил он. – Наша компания выиграла тендер на проектирование одного делового центра здесь, в Москве. Мой партнёр настоял, что я должен «приобщиться к местной культурной жизни». Честно говоря, я ожидал чего-то более… пресного.

– И разочарованы? – поддразнила она, неожиданно для себя самой обретая уверенность.

– Напротив. Приятно удивлён, – его взгляд снова скользнул по её лицу, и Кристина почувствовала новый прилив тепла. – И не только картинами.

Они заговорили. Сначала о выставке, о технике художника, о том, как искусство способно остановить мгновение. Потом разговор плавно перетёк на Москву. Эдвард, как оказалось, был здесь всего неделю и видел лишь Красную площадь и офис своего будущего работодателя. Кристина, окрылённая его вниманием и собственным внезапно проснувшимся вдохновением, вдруг начала рассказывать ему о другом городе – о тихих переулках Замоскворечья, о дворах-колодцах, где время остановилось сто лет назад, о маленьких булочных, пахнущих корицей и детством.

Он слушал, не перебивая, внимательно глядя на неё своими спокойными глазами, и Кристине казалось, что она никогда ещё не говорила так увлечённо и легко. Он задавал вопросы – умные, точные, показывающие, что ему действительно интересно.

– Вы не просто живёте здесь, вы чувствуете этот город, – заметил он, когда она закончила рассказ о своей любимой смотровой площадке. – Это дар. Видеть душу места.

– Я просто фотографирую и рисую то, что вижу, – смутилась она.

– Вы видите больше, чем просто глазами, – возразил Эдвард. – Это чувствуется.

Они отошли от толпы, найдя относительно тихий уголок рядом с высокой фрамугой. Дождь за окном усиливался, превращая огни города в размытые золотые шары. Гул голосов отступил, превратившись в далёкий, не имеющий значения фон. Весь мир сузился до этого уголка, до его внимательного взгляда и до бьющегося в такт его словам сердца Кристины.

Он рассказывал о Лондоне. Не о туристическом, а о своём – о туманах на Темзе ранним утром, о криках чаек над рынком Боро, о строгой, сдержанной красоте георгианских особняков. И Кристина, всегда мечтавшая путешествовать, но по стечению обстоятельств так и не выбравшаяся дальше Турции, ловила каждое его слово, рисуя в воображении другую жизнь. Жизнь, полную изящества, порядка и той самой «сдержанной красоты».

– Знаете, – сказал он вдруг, помолчав. – Мой партнёр, тот самый, кто затащил меня сюда, должен был присоединиться ко мне, но его задержали дела. А у меня остались два билета на завтрашний симфонический концерт в Консерватории. Я понимаю, что это крайне бесцеремонно с моей стороны, но… не составили бы вы мне компанию? Мне было бы очень обидно слушать Баха в одиночестве.

Предложение прозвучало так естественно и было произнесено с такой искренней, почти мальчишеской надеждой, что у Кристины даже не возникло мысли отказать. Да и не хотела она отказывать. Этот вечер, эта встреча, этот человек – всё казалось выхваченным из какой-то другой, более яркой и захватывающей реальности.

– Я… да, – выдохнула она, чувствуя, как по телу разливается пьянящая волна смелости и предвкушения. – Я была бы рада.

Сияющая улыбка озарила его лицо, сделав его мгновенно моложе и менее официальным.

– Превосходно! – он достал из кармана изящную визитницу и протянул ей белоснежную карточку. – Эдвард Кавендиш. Здесь мой московский номер. Может, оставите и мне ваш? Я напишу вам завтра утром, договоримся о месте и времени.

Кристина порылась в сумочке, нашла свою скромную визитку – только имя и номер телефона на тонком листе бумаги. – Кристина Орлова.

Пальцы снова соприкоснулись, и между ними пробежала очередная искра – на этот раз уже осознанная, желанная.

В этот момент к ним подошёл организатор выставки, и Эдвард, извинившись, на мгновение отвлёкся. Кристина, оставшись одна, прижала визитку к груди. На ней золотым тиснением был выведен герб и название какой-то архитектурной фирмы. Она чувствовала лёгкое головокружение, как после бокала шампанского. Всё произошло так быстро. Всего полчаса назад она была просто одинокой девушкой на шумной вечеринке, а теперь…

Она посмотрела на Эдварда, который о чём-то спокойно и деловито говорил с организатором. Он был воплощением всего, о чём она когда-либо смутно мечтала – успешный, красивый, из другого мира, полного недосягаемого гламура. И он заметил именно её.

Когда он вернулся, в его глазах читалось сожаление.

– Мне кажется, мой партнёр всё-таки появился и ищет меня. К сожалению, придётся вернуться к бизнес-реальности, – он снова взял её руку и на сей раз поднёс к губам. Его прикосновение было лёгким, почти невесомым, но обжигающим. – До завтра, Кристина. Ждите моего сообщения.

– До завтра, Эдвард.

Он кивнул и растворился в толпе так же стремительно, как и появился.

Кристина ещё долго стояла у окна, глядя, как дождь оставляет на стекле длинные, извилистые следы. Она сжимала в ладони его визитку, ощущая её твёрдые грани. В ушах ещё звучал его голос, а в ногах была странная слабость.

Вернисаж медленно подходил к концу. Гости расходились. Кристина машинально попрощалась с хозяевами и вышла на улицу. Прохладный влажный воздух ударил в лицо, но внутри у неё по-прежнему было тепло и светло. Она шла по мокрому асфальту, не замечая луж, не чувствуя усталости.

Она думала о завтрашнем дне. О концерте. О нём. В её душе, такой привычной к тишине и одиночеству, вдруг зазвучала музыка – трепетная, незнакомая и бесконечно прекрасная. Это было предчувствие. Предчувствие чего-то огромного, того, что навсегда изменит её жизнь. И она, замирая от восторга и лёгкого страха, целиком и полностью отдалась этому чувству. Ей казалось, что она парит над мокрыми московскими крышами, уносясь в свою собственную, только что начавшуюся сказку.

Глава 2

Неделя, последовавшая за вернисажем, промелькнула как одно ослепительное, переливающееся всеми красками мгновение. Для Кристины время словно потеряло свою привычную линейность, распавшись на яркие, ни с чем не сравнимые фрагменты, каждый из которых был связан с Эдвардом.

Симфонический концерт в Консерватории стал их первым официальным свиданием. Под сводами величественного зала, в котором жила душа музыки, она сидела рядом с ним, погружаясь не столько в мощные звуки Баха, сколько в его присутствие. Он не пытался брать её за руку или обнимать за плечи – его внимание было полностью отдано происходящему на сцене, и эта сосредоточенность, это умение полностью отдаваться моменту завораживали её. Лишь иногда он наклонялся к ней, чтобы шепотом прокомментировать то или иное место в партитуре, и его дыхание касалось её щеки, вызывая мурашки по коже. В эти мгновения Кристина ловила на себе завистливые взгляды других женщин и чувствовала себя избранной, особенной.

После концерта они пили кофе в крошечной, уютной кофейне в переулке, и он рассказывал о том, как его дед водил его в Королевский Альберт-холл, и как он, маленький мальчик в строгом костюме, засыпал под убаюкивающие звуки виолончели. Кристина слушала, зачарованная, ловя каждое слово, каждый жест, впитывая в себя крупицы его жизни, так непохожей на её собственную.

Следующие дни были наполнены открытиями. Эдвард, как оказалось, был невероятно занят – у него были встречи, переговоры, выезды на объекты. Но он выкраивал для неё время каждый вечер. Он не показывал ей Москву туристическую – он просил её показать ему Москву свою, настоящую. И Кристина, окрылённая и влюблённая, водила его по своим любимым местам. Они гуляли по тихим улочкам Остоженки, где за высокими заборами скрывались старинные особняки, заходили в маленькие галереи, о которых знали только свои, ужинали в неприметных армянских семейных ресторанчиках, где пахло специями и лавашом, и где Эдвард с забавной серьёзностью учился есть шашлык руками.

Он был идеальным спутником – внимательным, заинтересованным, щедрым на комплименты и на улыбки, которые он стал дарить ей всё чаще. Эта новая сторона Эдварда – не делового, не официального, а раскованного и любознательного – пленяла её всё больше. Он смеялся её шуткам, восхищался её знаниями, смотрел на неё таким взглядом, от которого у неё перехватывало дыхание и кружилась голова. Казалось, он видел в ней не просто симпатичную спутницу, а родственную душу, человека, с которым ему легко и интересно.

Кристина падала в эту стремительную, бурную реку чувств без остатка, без оглядки. Она жила от сообщения до сообщения, от встречи до встречи. Её собственная жизнь – работа над новыми эскизами, встречи с подругами, звонки родителям – отошла на второй план, стала блеклой и незначительной. Весь смысл теперь заключался в нём. В его глазах, в его голосе, в его прикосновениях, которые становились всё более уверенными и нежными.

Однажды вечером, после долгой прогулки по набережной, когда зажигались огни на башнях Кремля и Москва-река превращалась в чёрное зеркало, отражающее золото и рубин города, он впервые поцеловал её. Это произошло у подножия памятника Петру Первому – нелепого и грандиозного одновременно. И этот поцелуй затмил собой всё. Он был не страстным и требовательным, а скорее вопрошающим, нежным, полным такого трепетного ожидания, что у Кристины перехватило дыхание. Она ответила ему, и в этот миг мир сузился до точки – до тепла его губ, до биения его сердца, которое она чувствовала сквозь ткань его пальто, до запаха его кожи – дорогого мыла, свежего воздуха и чего-то неуловимого, что было просто его, Эдварда.

С этого вечера всё изменилось. Они были уже не просто спутниками, а парой. Он представлял её своим деловым партнёрам как «Кристину, мою подругу», и в его голосе звучала лёгкая, но твёрдая собственническая нотка, которая заставляла её таять изнутри.

И вот наступил тот день, который должен был стать кульминацией этой безумной, прекрасной недели. Эдвард сказал, что у него срочные дела и он будет занят до вечера, но попросил её освободить весь следующий день. «Я хочу увезти вас подальше от города, – сказал он по телефону, и его голос звучал загадочно и многообещающе. – Оденьтесь потеплее».

Она провела утро в сладком, томительном ожидании, перебирая весь свой гардероб в поисках чего-то подходящего для загадочной поездки. В итоге остановилась на тёплых шерстяных брюках, свитере и длинном пальто. Ровно в два часа дня под окнами её дома остановился чёрный, блестящий внедорожник. За рулём сидел Эдвард.

Они выехали из города, и скоро многоэтажки сменились заснеженными полями и тёмными полосами леса. Шёл лёгкий, колючий снег, который тут же таял на лобовом стекле. В машине пахло кожей и его парфюмом. Он почти не говорил, лишь изредка касался её руки, лежавшей на подлокотнике, и каждый раз от этого прикосновения по её спине пробегали тёплые искры.

– Куда мы едем? – не выдержала она наконец.

– В место, которое, как мне сказали, является эталоном русской усадебной культуры, – улыбнулся он, не отрывая глаз от дороги. – Архангельское. Я подумал, что вам там понравится.

Он помнил её слова о любви к старине, к истории. Это внимание до слёз тронуло её.

Архангельское в это время года было пустынно и величественно. Заснеженные аллеи, белоснежный ковёр на партере перед дворцом, молчаливые статуи, припорошённые снегом, и гробовая, завораживающая тишина. Они гуляли по парку, и их шаги были единственным звуком, нарушавшим это величавое спокойствие. Воздух был холодным и чистейшим, он обжигал лёгкие и румянил щёки.

Они говорили обо всём на свете – о детстве, о мечтах, о книгах, которые любят. Эдвард рассказывал о своей семье – строгом, но справедливом отце, который тоже был архитектором, и о матери, ушедшей из жизни несколько лет назад от болезни. Говорил об этом сдержанно, но Кристина чувствовала за этой сдержанностью глубинную, невысказанную боль. Ей захотелось обнять его, прижать к себе, согреть. В тот миг она поняла, что любит его. Безумно, безрассудно и навсегда.

Они дошли до дальнего конца парка, до обрыва над Москвой-рекой. Вода была тёмной и неподвижной, а на том берегу уже зажигались ранние вечерние огни. Снег перестал, и небо начало очищаться, проступая бледной, холодной лазурью сквозь разорванные облака.

И тут Эдвард остановился и взял её за обе руки. Его лицо было серьёзным, почти строгим.

– Кристина, – произнёс он, и его голос прозвучал как-то особенно, заставив её сердце замереть в ожидании. – Эти несколько дней, что я провёл с вами, были… самыми светлыми за последние несколько лет. Я не знаю, как это произошло так быстро. Это иррационально и совершенно не в моих правилах.

Он сделал паузу, словно подбирая слова, глядя куда-то поверх её головы, на тёмную ленту реки.

– Когда я приехал в Москву, я думал только о работе. Я не искал… этого. Но теперь я понимаю, что не могу представить своего будущего без вас.

Кристина не дышала, боясь пошевелиться, боясь спугнуть этот хрупкий, невероятный момент.

Эдвард опустился на одно колено. Снег похрустел под его ногой. В его руке, в которой он ещё секунду назад сжимал её пальцы, теперь лежала маленькая бархатная коробочка. Он открыл её.

Внутри, на чёрном бархате, лежало кольцо. Не традиционное обручальное, а уникальное, явно старинное. Платина, и два крупных бриллианта, окружающие центральный сапфир тёмно-василькового, почти ночного цвета. Оно было потрясающе красивым, изысканным и каким-то… знакомым. Как будто оно ждало её всю жизнь.

– Кристина Орлова, – произнёс Эдвард, и его голос впервые зазвучал с ноткой неуверенности, почти умоляюще. – Вы выйдете за меня замуж?

Мир перевернулся, поплыл, взорвался миллиардом звёзд. У неё перехватило дыхание. В ушах зашумело. Она смотрела на него – на его прекрасное, напряжённое лицо, на его глаза, полные надежды и страха, на кольцо, в котором отражалось бледное зимнее небо. Это было слишком сказочно, слишком невероятно, чтобы быть правдой. Эйфория, горячая и ослепительная, ударила в голову. Слёзы выступили на глазах и тут же замёрзли на ресницах.

– Да… – выдохнула она, и это слово сорвалось с её губ само по себе, рождённое где-то глубоко в душе, минуя разум. – Да, Эдвард! Да!

Он вскочил на ноги, его лицо озарила такая счастливая, такая юная улыбка, что она показалась ей ярче всех бриллиантов на свете. Он снял перчатку и дрожащими от холода и волнения пальцами надел кольцо на её безымянный палец. Оно село идеально, будто было сделано именно для неё.

Он привлёк её к себе и поцеловал – долго, глубоко, страстно, и в этом поцелуе было всё – и обещание, и надежда, и безумная радость от этого внезапного, оглушительного счастья.

Когда они наконец оторвались друг от друга, он, всё ещё держа её в объятиях, прошептал ей на ухо:

– Я не могу ждать, Кристина. Мне нужно вернуться в Лондон через неделю. Мой проект здесь завершён. Поедем со мной. Станьте моей женой. Я хочу, чтобы вы переехали ко мне. Я хочу просыпаться рядом с вами каждое утро.

Его слова не остудили её пыл, а лишь подлили масла в огонь. Эта стремительность, эта решимость казались ей доказательством силы его чувств. Да, это было безумием! Да, они почти не знали друг друга! Но разве настоящая любовь подчиняется каким-то графикам и правилам? Это была судьба. Чудо. Она не могла упустить его.

– Конечно, – прошептала она, прижимаясь к его груди и слушая частое биение его сердца. – Конечно, я поеду с тобой. Куда угодно.

Они стояли так, слившись воедино, на краю обрыва, над тёмной водой, под проясняющимся небом, а на её пальце сверкало кольцо – холодное и обжигающее одновременно, символ безумного, головокружительного поворота её судьбы.

И лишь где-то на самом дне сознания, в самой глубине души, тонущей в волнах эйфории, шевельнулся крошечный, едва уловимый червячок сомнения. Слишком быстро. Слишком скоро. «Через неделю…» – пронеслось обрывком мысли. Но она тут же отогнала его прочь, прижавшись к нему ещё крепче. Она не хотела ни о чём думать. Она хотела только верить в эту сказку.

Он сказал, что у него был срочный проект, и он его завершил. Всё было логично. Он был человеком действия, он знал, чего хотел, и добивался этого. И теперь он захотел её. Что в этом могло быть плохого?

Ничего. Абсолютно ничего. Она была счастлива. Самым счастливым человеком на земле.

Они медленно пошли обратно к машине, держась за руки, и кольцо на её пальце непривычно тяжелило руку, постоянно напоминая о себе. Обещание. Обещание совершенно новой жизни.

Глава 3

Следующие семь дней пролетели в вихре, который был полной противоположностью идиллическому затишью в Архангельском. Если тогда время замедлилось, застыв в кристалле совершенного момента, то теперь оно неслось с бешеной, пугающей скоростью, сметая всё на своём пути.

Возвращение в свою небольшую, но уютную квартиру после того вечера было похоже на попадание в другую реальность. Знакомые стены, заставленные книгами и эскизами, любимый диван, покрытый пледом ручной работы, до боли знакомый вид из окна на старый двор – всё это вдруг стало казаться чужим, призрачным, словно декорацией к пьесе, которая уже отыграна. Единственной реальностью, яркой, осязаемой и пульсирующей, было кольцо на её пальце и ослепительный образ Эдварда, стоявший перед глазами.

Он сразу же погрузился в организационные хлопоты. На следующий же день они поехали в посольство, где Эдвард, с своей британской деловитостью и связями, ускорил процесс оформления визы. Потом был шопинг – он настаивал, чтобы она купила себе всё необходимое для новой жизни, несмотря на её робкие возражения. Он водил её по дорогим бутикам, выбирая для неё пальто, платья, обувь с таким же вниманием, с каким подбирал материалы для своих проектов. Кристина чувствовала себя Золушкой, которую фея-крёстная наряжает для бала, но от этого великодушия ей было немного не по себе. Она привыкла всего добиваться сама, а здесь её буквально заваливали подарками.

– Позволь мне сделать это, – мягко, но настойчиво говорил он, когда она пыталась отказаться от очередной дорогой покупки. – Для меня это удовольствие – заботиться о тебе. Ты скоро будешь моей женой. Всё моё – это твоё.

И она сдавалась, пленённая его заботой и тонущая в волнах вины и восторга.

Но самым трудным было не оформление документов и не сборы. Самым трудным были прощания.

Она позвонила родителям в подмосковный городок, где выросла. Разговор с матерью был тяжёлым.

– Замуж? – голос Людмилы Сергеевны, всегда такой твёрдый и уверенный, дрогнул. – Кристина, солнышко моё, это так внезапно. Ты же почти ничего о нём не знаешь. Англичанин? Ты уверена? Может, не стоит так торопиться?

Кристина, сидя на полу среди полуупакованных коробок, сжала телефон так, что пальцы побелели.

– Мам, я всё знаю, что мне нужно знать. Он прекрасный. Он любит меня. Я люблю его. Это судьба. Ты же веришь в судьбу?

– В судьбу верю, а в скоропалительные решения – нет, – вздохнула мать. – Он хотя бы приедет познакомиться? Увидеться с нами? Мы же даже в глаза ему не смотрели, а он уже увозит нашу дочку за тридевять земель.

– У него срочный проект, мам. Он не может сейчас. Но он очень хочет познакомиться. Мы скоро приедем в гости, обещаю.

В трубке повисло тяжёлое молчание.

– Мама? Ты там?

– Я здесь, дочка. – Голос матери звучал устало и покорно. – Главное, чтобы ты была счастлива. Ты так долго была одна… Мы с папой, конечно, волнуемся. Но мы всегда за тебя. Только… будь осторожна, ладно? Сердце материнское не обманешь, у меня тут что-то неспокойно на душе.

Эти слова, полные любви и тревоги, словно холодный нож, вонзились в сердце Кристины. Но она заглушила их голосом разума: это естественно, все родители волнуются. Они её не понимают. Они не видели, как он на неё смотрит.

Встреча с подругами оказалась ещё более напряжённой. Они собрались в их любимом кафе, где всегда было шумно и уютно. Когда Кристина, сияя, показала им кольцо, восторгу сначала не было предела.

– Да ты с ума сошла! – закричала Катя, её ближайшая подруга со школьных лет. – Это же настоящая сказка! Принц на белом мерседесе!

Но когда восторг улёгся и Кристина рассказала о том, что уезжает через несколько дней, настроение за столом резко переменилось.

– Постой, то есть ты бросаешь всё? Свою работу, квартиру, нас? И мчишься в другую страну к человеку, которого знаешь всего неделю? – Наташа, всегда практичная и скептически настроенная, уставилась на неё в немом недоумении. – Крис, ты в своём уме? Это же какая-то авантюра!

– Это не авантюра, – возразила Кристина, чувствуя, как раздражение подкатывает к горлу. – Это любовь. Когда ты встречаешь человека, предназначенного тебе судьбой, счёт времени идёт не на дни, а на мгновения.

– Ну, знаешь ли, – фыркнула Наташа. – Мгновения – это хорошо для романов. А в жизни есть быт, визы, работа. Что ты там будешь делать? Он богатый, ясно дело. Сидеть в золотой клетке и ждать его с работы?