Чужая

За ужином, который был подан с безупречной точностью – миссис Хиггинс, казалось, работала невидимкой, – Кристине пришлось сесть между брокером и женой адвоката. Разговор за столом зашёл о современном искусстве.

– А вы, Кристина, я слышал, художница? – обратился к ней владелец галереи, мужчина с внимательными, холодными глазами. – Что вы думаете о последней выставке Хёрста? Не кажется ли вам, что его время прошло?

Все взгляды устремились на неё. Кристина почувствовала, как кровь приливает к лицу. Она слышала о Хёрсте, конечно, но его работы оставляли её равнодушной. Она предпочитала старых мастеров, импрессионистов. Она попыталась выразить свою мысль как можно деликатнее, но её слова, её акцент, её простодушное восхищение «настоящим» искусством повисли в воздухе, вызвав лёгкое, вежливое недоумение.

– Мило, – снисходительно улыбнулась жена адвоката, когда Кристина закончила. – О, Эдвард, ты же знаешь Сару? Помнишь, она обожала этого самого Хёрста. Говорила, что он гений, разрывающий шаблоны.

Имя «Сара» прозвучало негромко, но Кристина уловила его. Она посмотрела на Эдварда. Его лицо на мгновение окаменело, и он резко отпил глоток вина.

– Сара имела своеобразный вкус, – сухо парировал он, и разговор скоро переключился на что-то другое.

Но Кристина уже не слышала. Кто такая Сара? Почему её имя вызвало такую реакцию? Она посмотрела на гостей. Они переглядывались с каким-то знающим, почти виноватым выражением. Лишь Амелия поймала её взгляд и улыбнулась – улыбкой, в которой было что-то язвительное, почти злорадное.

После ужина гости перешли в малую гостиную на кофе и коньяк. Кристина чувствовала себя совершенно разбитой. Её лицо болело от вынужденной улыбки, спина – от того, что она постоянно сидела с неестественно прямой спиной. Она извинилась и вышла в гардеробную, якобы поправить макияж.

Она стояла перед зеркалом, глядя на своё бледное, уставшее отражение, и ей хотелось плакать. Она была не здесь. Она была не с ними. Она была чужой на этом празднике жизни, стеклянным человеком, которого все видят, но не замечают.

Вдруг она услышала за дверью голоса. Это были Амелия и жена адвоката. Они стояли в холле, не подозревая, что их слышно.

– …милая, конечно, но совсем не в его стиле, – говорила жена адвоката. – Слишком… провинциально. И этот акцент.

– Я знаю, – ответила голос Амелии. – Бедный Эдвард. Он, должно быть, так отчаянно пытался забыть Сару, что схватился за первую же возможность. Но выбрать такую… экзотическую замену…

Они рассмеялись – тихим, ядовитым смешком.

– Ну, надеюсь, он хотя бы не повторит прошлых ошибок. С Сарой он чуть не потерял всё – и репутацию, и состояние.

– Тссс, – внезапно оборвала её Амелия. – Кто-то идёт.

Голоса стихли, и скоро Кристина услышала, как они удаляются.

Она стояла, вцепившись пальцами в мраморную столешницу, не в силах пошевелиться. Слова жгли ей уши, как раскалённое железо. «Замена». «Экзотическая». «Бедный Эдвард». «С Сарой он чуть не потерял всё».

Всё встало на свои места. Её догадки, её страхи оказались правдой. Она была не любимой женщиной. Она была лекарством от чужой боли. Отчаянной попыткой забыть другую. Ту самую Сару.

Она смотрела на своё отражение в зеркале и видела не счастливую невесту, а жалкую, наивную дуру, которую привезли из далёкой страны, чтобы заткнуть дыру в чужом сердце. Её платье, её причёска, её старания понравиться – всё это было теперь смешно и унизительно.

Она глубоко вздохнула, пытаясь совладать с дрожью в коленях, с комом в горле. Она не могла позволить им увидеть её слёзы. Не могла позволить Эдварду узнать, что она что-то поняла.

Она выпрямилась, с силой провела руками по лицу, смазав пудру, и снова натянула на себя маску безмятежной улыбки. Она должна была вернуться туда. В этот стеклянный дом, где всё было прозрачно и всё было ложью. Она должна была доиграть свою роль до конца.

Когда она вернулась в гостиную, гости уже собирались уходить. Прощались они так же вежливо и холодно, как и встречали. Амелия, прощаясь, задержала её руку чуть дольше остальных.

– Было так приятно познакомиться, дорогая, – сказала она, и её глаза снова блеснули ядовитым блеском. – Надеюсь, вы приживётесь здесь. Вам придётся нелегко, после… всего того, что было.

И она улыбнулась – улыбкой, полной фальшивого сочувствия и скрытой насмешки.

Когда дверь закрылась за последним гостем, в доме повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Эдвард с облегчением вздохнул и потянулся за сигаретой.

– Ну, что? – спросил он, выпуская струйку дыма. – Всё прошло хорошо, да? Они тебе понравились?

Кристина посмотрела на него. На его прекрасное, усталое лицо. На человека, который украл её из её жизни и привёз сюда, в эту золотую клетку, чтобы залечить свои раны.

– Да, – тихо ответила она, и её голос прозвучал чужим, деревянным. – Очень милые люди.

Она повернулась и медленно пошла наверх, в их спальню. Она чувствовала его недоумённый взгляд у себя в спине, но не обернулась. Она не могла смотреть на него сейчас.

Она закрылась в ванной, включила воду и наконец разрешила себе заплакать. Тихо, беззвучно, чтобы он не услышал. Она плакала не только из-за унижения, не только из-за подлости этих людей. Она плакала по себе. По той Кристине, которая осталась там, в Москве, и которая наивно верила в сказку. Та Кристина умерла сегодня вечером. А новая должна была научиться жить в этом стеклянном доме, где каждый её шаг видят, но где никто не видит её самой.