Диагноз

Глава 4

Следующие семь дней растянулись в бесконечную, мучительную пытку ожидания. Время, обычно летевшее стремительно и незаметно, вдруг застыло, превратившись в вязкую, густую субстанцию, в которой Инга двигалась медленно и тяжело, как в дурном сне. Каждый час состоял из шестидесяти минут тоски, каждая минута – из шестидесяти секунд тикающего страха.

Биопсия осталась позади странным, вырванным из реальности воспоминанием. Стерильный кабинет, щелчки аппарата, пристальный взгляд врача на экране УЗИ, холодок анестезии и потом – не боль, а странное, сосущее ощущение внутри, когда игла забирала кусочки ее плоти, ее тайны, на анализ. Ей выдали аккуратную повязку и снова – бесстрастные, вежливые напутствия. «Результаты будут через пять-семь рабочих дней. Вам позвонят».

Эти слова стали мантрой ее кошмара. Пять-семь дней. Она просчитала сразу: если сделать в среду, то ждать до следующей пятницы. Целая вечность.

Первые сутки она провела в каком-то оцепенении. Тело болело, душа ныла. Артур, видя ее бледность и вялость, предположил, что она подхватила вирус. Она с облегчением кивнула, укрывшись этим оправданием, как одеялом. Он заботился о ней: готовил куриный бульон, приносил чай с лимоном, смотрел с ней легкие фильмы. И каждый его взгляд, полный участия, но неведения, резал ее по живому. Она лежала рядом с ним, этот замечательный, любимый мужчина, и между ними уже лежала пропасть. Пропасть, которую вырыла в ее теле и в ее душе та самая «горошина».

На второй день она попыталась вернуться к работе. Сесть за компьютер, разобрать почту, позвонить прорабу. Но цифры на экране расплывались, слова в договорах не складывались в смыслы. Она смотрела на чертежи «Парящих садов» – своего триумфа, своего детища – и не чувствовала ничего, кроме горечи. Какая разница, какие там будут атриумы и фасады, если внутри тебя растет нечто чужое и враждебное? Все ее достижения, ее карьера, ее признание – все вдруг померкло, стало бутафорией, карточным домиком, который может рухнуть от одного дуновения ветра из лаборатории патологической анатомии.

Она вышла в город, решив, что свежий воздух и движение помогут. Но и тут ее подстерегало разочарование. Солнце светило слишком ярко, птицы пели слишком громко, люди смеялись слишком беспечно. Она шла по улицам и смотрела на лица прохожих – озабоченные, веселые, усталые. У каждого была своя жизнь, свои проблемы. Но ни у кого, казалось, не было этой дамокловой иглы, этого вопроса, висящего между жизнью и смертью. Она ловила себя на том, что смотрит на женщин – молодых, старых, полных, худых – и думала: «А у тебя все хорошо? Ты проверялась? Ты уверена, что в твоем теле нет такой же мины замедленного действия?»

Она зашла в кофейню, ту самую, где любила бывать с Артуром. Заказала капучино. Но первый же глоток показался ей отвратительным, горьким. Даже любимый вкус изменил ей, предал. Она отставила чашку и сидела, глядя в окно, на течение уличной жизни, чувствуя себя заключенной в прозрачный купол. Она видела все, но не могла прикоснуться, не могла чувствовать, как они. Ее купол был сделан из страха и неизвестности.

Вернувшись домой, она наткнулась на Артура. Он был в отличном настроении, только что заключил выгодную поставку вина.

– Солнышко, ты уже на ногах! Отлично! – он обнял ее, притянул к себе, поцеловал в макушку. – Смотри, что я принес. Наше, итальянское, из той самой области, о которой мы мечтали! Будем пробовать сегодня, как планировали?

Он сиял. Он строил планы. Он жил. А она стояла в его объятиях, как деревянная, и чувствовала, как внутри нее все сжимается в комок безысходной ярости. Кому какое дело до итальянского вина, до его глупых, наивных планов?! Неужели он не видит, не чувствует, что она разваливается на части? Что ей нужна не бутылка вина, а уверенность в завтрашнем дне? Но она не могла сказать ему этого. Не могла разрушить его счастье своим страхом.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – сухо сказала она, высвобождаясь из его объятий. – Голова болит. Может, в другой раз.

Его лицо вытянулось от разочарования.

– Конечно, конечно… Может, таблетку выпьешь?

– Нет. Просто полежу.

Она прошла в спальню, закрыла дверь и легла в темноте, глядя в потолок. Она слышала, как он ходит по гостиной, затем затих. Он обиделся. Она поняла это по его замкнувшемуся, немного отстраненному молчанию за ужином. Он пытался что-то рассказывать о ресторане, но она отвечала односложно, уходя в себя. Ей было все равно. Весь его мир с его винами, поставщиками и меню казался ей теперь нелепым, мелким и незначительным.

На третий день ожидания ее терпение лопнуло. Она не могла больше сидеть сложа руки. Она ринулась в интернет. Это была роковая ошибка.

Она вбила в поисковик: «уплотнение в груди», «биопсия молочной железы», «результаты гистологии». Мир обрушился на нее лавиной ужаса. Форумы, истории, медицинские статьи с картинками… Она читала про разные стадии, про протоковый рак, про дольковый, про метастазы, про химию, про лучевую, про выпадение волос, про тошноту, про боль. Она видела фотографии женщин после мастэктомии, читала исповеди тех, кто выжил, и тех, кому было хуже. С каждой прочитанной строчкой сердце ее замирало, а потом принималось колотиться с бешеной скоростью. Ладони стали мокрыми от холодного пота.

Она сравнивала симптомы, примеряла на себя чужие истории. «У меня тоже было безболезненное уплотнение» – да, как у нее. «Контуры неровные» – как у нее! «На УЗИ смотрят кровоток» – смотрели! Каждая новая деталь совпадала, вгоняя ее во все большую панику. Она просидела за компьютером несколько часов, пока у нее не начало рябить в глазах, а в висках не застучала молоточками мигрень.

Она закрыла ноутбук и отползла от него, как от гремучей змеи. Теперь она знала слишком много, и это знание было не спасением, а проклятием. Теперь ее страх обрел конкретные, чудовищные очертания. Он имел стадии, проценты выживаемости, схемы лечения. Он был еще страшнее, чем раньше.

Вечером того же дня случилась первая настоящая ссора. Повод был пустяковый. Артур спросил, не забыла ли она заказать воду для кулера. А она сорвалась. Просто потому, что не могла больше носить этот груз в одиночку, и его спокойствие, его обыденность бесили ее до слез.

– Да какая разница про эту воду?! – взорвалась она, и ее голос прозвучал визгливо и незнакомо. – У тебя что, других забот нет? Воду! Целый день только и думаю о воде!

Он отшатнулся, будто ее ударила. Его лицо выразило сначала недоумение, а потом – обиду.

– Инга, что с тобой? Я просто спросил. Ты себя странно ведешь последние дни. То плачешь, то злишься. Может, тебе к врачу сходить? Может, это не вирус, а нервы? Переутомилась от проекта?

«К врачу». Эти слова прозвучали как насмешка. Горький, истерический смех подкатил к ее горлу, но она сдержала его.

– У меня все в порядке! – почти крикнула она. – Просто оставь меня в покое, понял? Не лезь ко мне со своими глупостями!

Она видела, как он бледнеет, как сжимаются его губы. Он ничего не ответил, развернулся и ушел из комнаты. Хлопнула дверь в гостиную. Инга осталась стоять посреди кухни, вся дрожа, с кулаками, стиснутыми до боли. Ей было одновременно стыдно и жутко. Она понимала, что не права, что он ни в чем не виноват. Но она не могла иначе. Ее страх искал выхода и выплескивался на самого близкого человека.

Она не пошла мириться. Легла спать, повернувшись к стене. Он пришел позже, лег осторожно, стараясь до нее не дотронуться. Они лежали молча, спиной к спине, и широкий холодный простынный океан разливался между ними в их общей постели. Он не понимал, что происходит. А она не могла ему рассказать. Это было самое ужасное одиночество – быть вдвоем в одной комнате и быть разделенными пропастью молчания.

На четвертый, пятый, шестой дни она почти не выходила из дома. Отменила все встречи, сославшись на болезнь. Она бродила по пустой квартире, как призрак, прикладываясь то к одному окну, то к другому, смотря на город, который жил своей жизнью. Она могла часами сидеть в кресле, уставившись в одну точку, погруженная в свои мрачные мысли.

Телефон стал для нее и пыткой, и объектом маниакального внимания. Она то убирала его подальше, чтобы не смотреть, то прижимала к груди, боясь пропустить звонок из клиники. Каждый раз, когда он звонил, у нее перехватывало дыхание. Но это были звонки от работы, от подруг, от мамы… Не из клиники. Никогда из клиники.

Она почти перестала есть. Не было аппетита. Чувство тревоги сжимало желудок в тугой, болезненный узел. Она похудела, глаза стали огромными на осунувшемся лице.

Артур наблюдал за ней с нарастающей тревогой и полным непониманием. Он пытался заговорить, предлагал сходить к психологу, к неврологу, уговаривал съездить отдохнуть. Но она лишь отмахивалась, говоря, что устала, что все пройдет. Он отступил, почувствовав стену, которую не мог пробить. Их общение свелось к редким, ничего не значащим фразам. Тишина в квартире стала громкой и давящей.

В ночь перед возможным днем звонка она не спала совсем. Лежала с открытыми глазами и смотрела, как по потолку ползут блики от фар проезжающих машин. Она думала о всех своих жизненных выборах, о победах, о поражениях. Вспоминала детство, юность, встречу с Артуром… Казалось, что вся ее жизнь свелась к этому одному моменту ожидания. Все, что было до – лишь прелюдия. А что будет после – зависело от того, что скажет ей незнакомый голос в телефонной трубке.

Под утро она все же провалилась в короткий, тревожный сон, полный обрывочных, пугающих образов. Ей снились белые халаты, капельницы, люди без лиц. Она проснулась в холодном поту, с колотящимся сердцем. Было утро седьмого дня. День Икс.

Она сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела на телефон, лежащий на тумбочке. Он молчал. Солнечный свет, веселый и наглый, заливал комнату. Где-то за окном щебетали птицы. Мир был прекрасен и беззаботен. А она сидела в центре этого прекрасного мира, замершая в немом крике, целиком и полностью состоящая из страха и надежды. Одновременно веря и не веря в то, что сегодня все решится. И сама не зная, чего она боится больше – страшной правды или этого бесконечного, изматывающего ожидания.

Глава 5

Седьмой день. Утро началось с того, что Инга разбила чашку. Ту самую, любимую, из тончайшего фарфора, с нежным цветочным рисунком, подаренную Артуром в первую их годовщину. Она потянулась за банкой с кофе, и вдруг пальцы сами разжались, будто кто-то ударил ее по руке. Чашка упала на кафельный пол и разлетелась на десятки острых, звенящих осколков. Они разметались по всей кухне, сверкая на утреннем солнце, как слезы.

Инга замерла, глядя на это безобразие. Нелепая, суеверная мысль пронзила мозг: «Дурная примета». Она тут же отогнала ее, рассердившись на саму себя. «Чепуха! Просто неловкость», – строго сказала она вслух, но голос прозвучал глухо и неубедительно в тишине пустой квартиры. Артур уже ушел, оставив ее наедине с этим днем, с этим ожиданием.

Она не стала убирать осколки. Обошла их, как мину, налила кофе в простую, громоздкую кружку, которую не жалко. Но пить не смогла. Первый же глоток встал комом в горле. Нервы. Нервы сжимали все внутри в тугой, болезненный узел. Она чувствовала каждую секунду. Они тикали в висках, в груди, в кончиках пальцев. Медленные, издевательские, неумолимые.

Телефон молчал. Он лежал на столе, черный, глянцевый, безразличный. Она то брала его в руки, проверяя уровень заряда и громкость, то отшвыривала подальше, на диван, не в силах выносить это молчание. Потом все равно шла и забирала его снова, прижимая к груди, как талисман, как единственную ниточку, связывающую ее с будущим.

Она попыталась отвлечься. Включила телевизор – там шел какой-то дурацкий сериал, люди с нарисованными улыбками обсуждали что-то неважное. Выключила. Взяла книгу – буквы прыгали перед глазами, не складываясь в слова. Отбросила. Она подошла к окну. На улице кипела жизнь. Дети шли в школу, счастливые, крикливые. Взрослые спешили на работу. Каждый знал, что будет с ним через час, через два, вечером. У нее не было этого знания. Ее будущее обрывалось сегодняшним днем, этим звонком.

Внезапно телефон завибрировал у нее в руке. Резко, неожиданно. Сердце ее прыгнуло в горло и замерло там, бешено колотясь. На экране горел незнакомый номер. Не из клиники. Просто случайный номер.

– Алло? – ее голос прозвучал сипло и испуганно.

– Здравствуйте, вас беспокоят из банка «Восток». Предлагаем выгодные условия по кредиту…

Она бросила трубку, не дослушав. Руки дрожали. Это было пыткой. Ее нервы были натянуты до предела, как струны, готовые лопнуть от любого прикосновения.

Час. Два. Время тянулось мучительно медленно. Она уже ненавидела этот телефон, эту квартиру, это солнце за окном. Ненавидела себя за свою слабость, за этот страх, который парализовал ее. Она была Инга, сильная, собранная, всегда все контролирующая. А сейчас она была просто напуганной женщиной, заложницей собственного тела и чужих лабораторных анализов.

И тут он зазвонил. Снова незнакомый номер, но на этот раз с кодом клиники. Звонок был тихим, почти вежливым, но для нее он прозвучал громче сирены.

Инга замерла. Мир сузился до размеров экрана телефона. Она смотрела на него, не дыша, не в силах пошевелиться, принять звонок. Сердце колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание. Пальцы онемели. Звонок прервался. Наступила оглушительная тишина. И тут же телефон прозвонил снова. Тот же номер. Настойчиво. Они перезванивали.

Она сделала глубокий, судорожный вдох и нажала на зеленую кнопку.

– Алло? – ее голос был чужим, слабым шепотом.

– Здравствуйте, это клиника «Евромед». «Просьба подойти к администратору для получения результатов анализов», – произнес женский, безличный, вежливый голос.

Инга почувствовала, как пол уходит из-под ног. Ее вдруг бросило в жар. Почему не по телефону? Почему нужно подходить? Это плохо. Это точно плохо. Хорошие новости сообщают сразу.

– Я… я не могу подойти, – запинаясь, выдавила она. – Я могу… Вы не можете сказать по телефону?

На том конце провода возникла небольшая, почтительная пауза.

– Протокол не предусматривает оглашения результатов по телефону. Вам необходимо подойти лично. В любое удобное время в течение рабочего дня.

Голос был непробиваемым, как стена. Вежливым и абсолютно бесчеловечным.

– Хорошо… – прошептала она. – Я… я подойду.

Она бросила трубку. Стояла посреди гостиной, ничего не видя и не слыша. Мысли путались, не желая складываться в логическую цепочку. Нужно ехать. Сейчас. Нужно одеться. Нужно взять документы. Тело не слушалось. Оно было ватным, тяжелым, чужим.

Одевалась она на автомате. Не глядя, сунула ноги в туфли, накинула первое попавшееся пальто. Вышла из дома. Солнце светило ей в глаза, но она его не чувствовала. Дошла до метро, села в вагон. Люди толкались, разговаривали, смеялись. Она смотрела на них стеклянными глазами, не понимая, как они могут быть такими… живыми. Как они могут не знать, что вот прямо сейчас, в этом вагоне, едет женщина, у которой через несколько минут может рухнуть вся жизнь.

Клиника встретила ее все тем же бесстрастным блеском. Та же улыбающаяся администратор.

– Инга? Да, вас ждут. Проходите, пожалуйста, к Елене Викторовне.

Ее ждали. Эти слова отозвались в душе ледяным эхом. Почему ждут? Они знали, что она придет. Они знали, что ей придется это выслушать.

Она прошла по длинному, белому коридору. Ноги были ватными, почти не гнулись. Дверь в кабинет была приоткрыта. Она постучала, не дожидаясь ответа, и вошла.

Елена Викторовна сидела за своим идеальным столом. Перед ней лежала серая папка. В папке, знала Инга, была ее судьба. Врач посмотрела на нее своими спокойными, уставшими глазами и жестом пригласила сесть.

Инга опустилась на стул, сжав руки на коленях, чтобы они не дрожали. Она не дышала, вся превратившись в слух, в ожидание.

– Ну что ж, – начала Елена Викторовна, открывая папку. – Результаты гистологии у нас на руках.

Она посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на Ингу. В ее взгляде не было ничего. Ни жалости, ни сочувствия, ни страха. Лишь профессиональная концентрация.

– К сожалению, мои подозрения подтвердились, – ее голос был ровным, как линия на кардиомониторе. – Образование оказалось злокачественным.

В воздухе повисло тяжелое, густое молчание. Слово «злокачественным» прозвучало негромко, но оно ударило с такой силой, что у Инги потемнело в глазах. Комната поплыла, заплясала перед глазами. Звуки стали доноситься как будто из-под воды, приглушенные и искаженные.

– Это… – она попыталась что-то сказать, но язык не слушался, он был сухим и тяжелым, как войлок. – Это… рак?

– Да, – кивнула Елена Викторовна, и это короткое, емкое слово прозвучало как выстрел. – Инвазивная протоковая карцинома. Вторая стадия.

Вторая стадия. Карцинома. Чужие, страшные, учебные слова, которые теперь имели к ней самое прямое отношение. Они висели в воздухе, холодные и острые, как те осколки разбитой утром чашки.

Инга сидела, не двигаясь. Она не плакала, не кричала. Она просто смотрела на врача широко раскрытыми глазами, в которых застыл чистый, бездонный ужас. Внутри у нее все рухнуло. Все ее планы, мечты, уверенность в завтрашнем дне – все в одно мгновение обратилось в пыль и прах. Осталась только пустота. Черная, ледяная, всепоглощающая пустота.

– Вы меня… слышите? – голос Елены Викторовны донесся до нее сквозь вату, в которую превратился мир.

Инга молча кивнула. Движение далось ей с огромным трудом.

– Сейчас не время паниковать, – продолжала врач, и ее голос наконец приобрел какие-то, очень слабые, оттенки участия. – Сейчас время действовать. Это не приговор. Вторая стадия – это очень даже операбельно и с хорошими прогнозами. Нужно начинать лечение как можно скорее. Хирургия, скорее всего, затем химиотерапия…

Она говорила что-то еще. Про то, что нужно сделать кучу анализов, КТ, МРТ, протоколы лечения, консилиум… Но Инга почти не слышала. Слова отскакивали от нее, как горох от стены. До нее доносились лишь обрывки: «мастэктомия», «химия», «прогнозы»…

Перед ее глазами стояло лицо Артура. Его счастливое, любящее лицо. Как она скажет ему? Как она посмотрит ему в глаза и произнесет это слово – «рак»? Как она будет говорить ему про «мастэктомию»? Она представила его взгляд – испуганный, растерянный, полный боли. И ей захотелось умереть прямо здесь, на этом стуле, лишь бы не видеть этого.

– Вам нужно будет сообщить близким, – словно угадав ее мысли, сказала Елена Викторовна. – Вам понадобится поддержка. Это тяжелый путь, но вы не одна.

Она протянула Инге какую-то бумагу – направление на анализы, вероятно. Инга взяла ее механически, не глядя. Лист был холодным.

– Есть вопросы? – спросила врач.

Инга покачала головой. Вопросов не было. Была только одна, огромная, заполняющая все черная дыра, в которую провалилось все ее существо.

– Хорошо. Тогда запишем вас на завтра на все обследования. И постарайтесь взять себя в руки. Настрой очень важен.

Инга встала. Ноги едва держали ее. Она молча, не глядя на врача, вышла из кабинета. Прошла по белому, сияющему коридору. Мимо улыбающейся администраторши. Вышла на улицу.

Солнце светило по-прежнему ярко. Где-то звонко смеялись дети. Пахло свежестью и весной. Мир не изменился. Он был точно таким же, как и час назад. Изменилась она. Теперь она была другой. Женщиной по имени Рак.

Она пошла куда-то, не разбирая дороги. Люди обходили ее, бросая на ее бледное лицо любопытные взгляды. Она не замечала их. Она шла, сжимая в руке тот самый листок – свою путевку в новую, ужасную жизнь.

Она дошла до какого-то сквера, опустилась на скамейку. И наконец, выйдя из ступора, подняла глаза на небо. Оно было бездонным, голубым, беспечным. И таким бесконечно далеким.

И тут ее накрыло. Волна осознания, горя, страха и бессильной ярости. Из ее горла вырвался тихий, прерывистый стон. А потом хлынули слезы. Тихие, горькие, бесконечные. Она сидела на скамейке в самом центре шумного, живущего своей жизнью города и плакала. Плакала о себе, о своей сломанной жизни, о своем теле, которое ее предало, о любви, которая, она это знала, сейчас подвергнется страшному испытанию. Она плакала беззвучно, лишь плечи ее мелко и часто вздрагивали.

Она осталась совсем одна. Одна со своим страшным диагнозом. Одна перед лицом своей новой, страшной реальности. И это одиночество было страшнее всего на свете.

Глава 6

Она не помнила, как добралась до дома. Память услужливо стерла все детали пути, оставив лишь обрывки ощущений: холод металлических поручней в метро, резкий запах чужого парфюма в давке, слепящие глаза фары проносившихся мимо машин. Она шла на автопилоте, движимая древним инстинктом, что заставляет раненого зверя искать свое логово, чтобы спрятаться и зализывать раны.

Дверь в квартиру закрылась за ней с тихим щелчком, и наступила оглушительная тишина. Та самая, знакомая, родная тишина их дома, которая обычно была наполнена незримым присутствием любви, общими воспоминаниями, планами на будущее. Теперь эта тишина давила на уши, стала тяжелой, гулкой и зловещей. Здесь, в этих стенах, все еще пахло утренним кофе и дорогим парфюмом Артура. Здесь на полке стояли их общие фотографии – счастливые, улыбающиеся, наивные. Здесь висело ее пальто, а рядом – его куртка. Все кричало о нормальности, о жизни, которая была всего несколько часов назад. Но этой жизни больше не существовало. Она осталась там, в том кабинете, на том стуле, где прозвучало страшное слово.

Инга сбросила пальто на пол, не попытавшись повесить, и прошла в гостиную. Она стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться, сжимая в руке тот самый, смятый в комок листок с направлениями. Он ждал ее. Артур. Ей нужно было сказать ему. Эта мысль вызывала приступ чистейшего, животного ужаса. Сказать – значит сделать это реальностью. Пока она одна знала – это был лишь кошмар, от которого, быть может, можно проснуться. Стоило произнести это вслух, наделить словами – и кошмар воплотится в жизнь, станет необратимым, осязаемым.