Генетическое совпадение

Глава 1

Свет был слишком белым, безжалостным. Он падал с потолка ровными холодными полосами, выбеливая до серости дорогой паркет, отбрасывая резкие тени от минималистичного стола. Воздух пах не офисом – не бумагой, кофе и человеческим теплом, – а лабораторией: приглушенный гул очистителей, едва уловимый запах озона и чего-то стерильного, медицинского. Здесь не жили. Здесь анализировали. И сейчас главным объектом анализа был Алекс, но анализировал он сам.

Он не сидел. Он замер, упершись ладонями в холодный край стола, его тело было натянуто как тетива. Взгляд, обычно быстрый, сканирующий, сейчас был прикован к единственной точке – огромному экрану, вмонтированному в стену. На черном фоне горели строгие белые буквы и цифры, лишенные всякой графической мишуры. Это был интерфейс «ГЕНМЭТЧ», его детища, его оружия, его религии.

ГЕНМЭТЧ v.7.3. Завершение глубокого анализа.

Объект: Алексей Воронов (профиль ADMIN_ALPHA)

Сопоставление с объектом: Vera_Art (ID 734-889-Gamma)

Расчетная генетическая и психологическая совместимость: 99,99%.

Рекомендация: ИДЕАЛЬНЫЙ МАТЧ. УРОВЕНЬ УГРОЗЫ: НОЛЬ. УРОВЕНЬ ПОЛЬЗЫ: МАКСИМУМ.

Идеальный матч. Ноль угрозы. Максимум пользы.

В груди у Алекса не вспыхнуло ничего теплого. Ни удивления, ни радости. Вместо этого по жилам разлилась тяжелая, густая волна холода, которая моментально достигла конечностей и сжала виски ледяными щипцами. Ярость. Не горячая, истеричная, а тихая, концентрированная, абсолютно рациональная. Как формула, доказывающая, что все его расчеты – ложь.

Девяносто девять целых девяносто девять сотых процента. В его мире, мире вероятностей и стандартных отклонений, такая цифра не существовала. Она была математическим призраком. Статистической невозможностью. Если ты видишь стопроцентное совпадение отпечатков пальцев – перед тобой один и тот же человек. Если ты видишь стопроцентную прибыль на бирже – тебя обманывают. А девяносто девять целых девяносто девять – это была насмешка. Кто-то очень умный, или очень наглый, или и то, и другое вместе, решил поиграть с богом его вселенной – с данными.

Он оттолкнулся от стола, заставив себя сделать глубокий вдох. Воздух обжег легкие.

– Взлом, – прошептал он сам себе, и слово прозвучало в тишине камерно, как выстрел. – Точечный, ювелирный взлом. Внедрение в обучающую выборку. Подмена весов в нейросети. Или…

Он провел рукой по лицу, чувствуя подушечками пальцев легкую щетину. Он не спал почти двое суток, готовя презентацию для инвесторов из Дубая. И вот такой подарок.

– Или кто-то подсунул приманку, – продолжил он мысль, начиная медленно расхаживать по кабинету. Шаги отдавались глухим эхом. – Идеально сконструированный профиль. Кукла. Виртуальная невеста, собранная из моих же предпочтений, выведенных за годы. Чтобы я клюнул. Чтобы я ослабил контроль. Чтобы я… что?

Он остановился у панорамного окна, за которым лежал ночной мегаполис – море холодных огней, упорядоченная сеть дорог. Его царство. Его система. И в эту систему кто-то бросил камень, рассчитав траекторию так, чтобы рябь дошла точно до него.

Конкуренты? Возможно. «БиоСфера» или «ГеномЛайф» уже пару лет пытались выведать ядро алгоритма «ГЕНМЭТЧ». Но взломать его извне… это было маловероятно. Система безопасности была его личным кошмаром для хакеров. Значит, внутренняя утечка? Кто-то из своих? Мысль была неприятной, но оттого не менее вероятной. Каждый человек в его компании проходил через «ГЕНМЭТЧ» на совместимость с корпоративной культурой. Утечки не должно было быть. Но люди, как он хорошо знал, – самый нестабильный, а потому и самый предсказуемый фактор риска. Предсказуемостью их глупости, жадности, страха.

Он вернулся к столу и коснулся пальцем сенсорной панели. Экран ожил, разделившись на десятки окон: логи сервера, цепочки доступа, IP-адреса, временные метки. Его пальцы летали по поверхности, выдергивая из цифрового хаоса ниточки. Он углубился в код, проверяя каждую строку, каждую переменную, которая могла быть связана с профилем Vera_Art. Откуда пришел запрос на сравнение? С какого устройства? Через какой прокси?

Данные были чисты. Слишком чисты. Профиль был создан полгода назад. Заполнен скрупулезно, с деталями, которые нельзя было просто сфабриковать: предпочтения в искусстве (абстрактный экспрессионизм, что совпадало с его собственным скрытым интересом), аллергия на пенициллин, даже такая мелочь, как идиосинкразия к вкусу кориандра. У него самого была та же. Это было либо невероятное везение, либо колоссальная работа по сбору информации о нем. Личной информации.

Холод внутри сгустился, превратившись в твердый, острый кристалл решения. Он откинулся в кресле, и оно тихо вздохнуло. Смотрел на профиль. На аватар. Девушка. Вера. На фотографии она стояла, отвернувшись к мольберту, в залитой солнцем мастерской, вся в пятнах краски. Лицо было видно вполоборота – сосредоточенное, с легкой улыбкой у губ. Не модель. Не блогер. Художница. Согласно данным, не слишком успешная. Жила на съемной квартире, имела долги. Сестра, больная редким генетическим заболеванием. Деньги уходили на лечение.

Идеальная мишень. Идеальная приманка. Уязвимая. Мотивированная. Контролируемая.

Алекс чувствовал, как его мозг, уже отбросив первоначальную ярость, переключается в привычный режим – режим расчета, оценки, стратегии. Угроза. Да. Но любая угроза, если подойти к ней правильно, может быть конвертирована. В актив. В инструмент. В данные.

Он больше не видел в этих 99,99% насмешку. Он видел вызов. Кто-то потратил огромные ресурсы, чтобы создать эту девушку-призрак и подкинуть ему. Хорошо. Он примет вызов. Он найдет этого человека. Эту Веру. Не для того, чтобы разоблачить или устранить – это было бы слишком просто, слишком грубо. Нет.

Он превратит угрозу в актив. Вживую, в плоти и крови. Он изучит ее, разберет на составные части, поймет, чья это кукла и на каких ниточках она дергается. А потом возьмет эти ниточки в свои руки. Или оборвет их. Зависит от того, что окажется выгоднее.

Люди были риск-фактором. Но они же были и самым ценным ресурсом. Потому что ими можно было управлять. Потому что в их поступках всегда была логика – логика страха, жадности, любви. Эту логику можно было просчитать. Как любой код.

Алекс потянулся к интеркому. Нажал кнопку.

– Марина, – его голос прозвучал ровно, без эмоций. – Отмените все встречи на завтра. И найдите мне всю доступную информацию, все цифровые следы на человека. Вера, художница, профиль в «ГЕНМЭТЧ» – Vera_Art. Я хочу знать, где она живет, где покупает кофе, какую краску предпочитает и кому должна. Все. К утру.

В динамике послышалось легкое, профессиональное:

– Сделаю, Алексей Сергеевич.

Он отключился. Снова взглянул на экран. На цифры 99,99%. На снимок улыбающейся девушки в мастерской.

«Игра начинается, Вера, – подумал он беззвучно. – Посмотрим, чья логика окажется сильнее. Твоих человеческих слабостей. Или моих алгоритмов».

Он выключил экран. Комната погрузилась в полумрак, нарушаемый только мерцающими огнями города за стеклом. Холодная ярость окончательно кристаллизовалась, превратившись в холодную твердую решимость. Завтра он перейдет от анализа к действию. А люди, как он знал, всегда делали только то, что от них ожидали. Оставалось понять – чего же от этой девушки ожидал тот, кто ее ему подбросил. И оправдать его ожидания. С лихвой.

Глава 2

Запах. Он ударял в нос первым, еще на лестничной площадке, едва Вера, сгибаясь под тяжестью двух огромных пакетов из художественного магазина, пыталась ключом попасть в заевший замок. Запах был густой, сложный: едкая сладость скипидара, горьковатая пыль темперы, терпкость льняного масла и под всем этим – тонкая, но неистребимая нотка сырости, плесени и старого дерева. Запах ее жизни. Запах ее тюрьмы и одновременно – единственного убежища.

Дверь наконец с скрежетом поддалась. Она вкатилась в прихожую, которая давно перестала быть прихожей, а превратилась в склад для подрамников, рулонов холста и банок с засохшим, как лава, гель-медиумом. Пакеты шлепнулись на пол. Вера прислонилась к косяку, закрыв глаза. В висках стучало. Не от тяжести – от бесконечного, изматывающего фона тревоги, который не выключался ни на секунду, даже во сне.

Мастерская. Бывшая большая комната в коммуналке на окраине, которую она когда-то, три года назад, сняла за бесценок, потому что окна выходили на север, и сосед сверху, вечно пьяный сантехник, почти не шумел. Теперь это был лабиринт. Картины прислонены к стенам в несколько рядов – законченные, незаконченные, забракованные. На полу – островки относительно свободного пространства, заваленные тюбиками, палитрами, тряпками. На единственном столе, заваленном бумагами, ютился старенький ноутбук. И повсюду – счета. Они лежали стопками на подоконнике, были прикреплены магнитиками к дверце холодильника, торчали из-под банок с кистями. Квитанции за электричество, за воду, за аренду, счета от поставщиков красок, извещения из банка о просрочке по кредиту на лечение. Бумажный памятник ее тонущему кораблю.

Вера сбросила куртку на груду тряпок и потянулась к электрическому чайнику. Пока он шипел и булькал, она обвела взглядом свое царство. Взгляд был не художника, ищущего композицию, а бухгалтера, подсчитывающего убытки. Вот тот большой холст в углу – «Сумерки в индустриальной зоне». Пять месяцев работы. Галерея «Арт-Взгляд» взяла его на комиссию полгода назад и до сих пор не продала. Вот серия маленьких абстракций – «Эмоции в коде». Их хвалили на студенческой выставке, но купить никто не захотел.

– Слишком мрачно, – сказал один потенциальный покупатель.

– Слишком лично, – вздохнула владелица маленькой кофейни, где Вера надеялась их пристроить.

Она налила в кружку кипяток, заварила самый дешевый пакетированный чай и села на табурет перед незаконченной работой. Новый холст. Попытка ухватиться за что-то светлое. Эскиз городского парка, солнечные зайчики сквозь листву. Выглядело фальшиво. Как открытка. Кисть в ее руке не слушалась, тянула в привычную гамму – охры, умбры, холодные синие тени. Вера отложила кисть. Пила чай, глядя, как пар клубится над кружкой. В голове, как белка в колесе, крутилась одна мысль: деньги. Точнее, их катастрофическая нехватка.

Завтра – очередной платеж за съем этой конуры. Послезавтра – последний срок по кредиту. А потом… Потом был счет из частной клиники «Неоклиник». Огромный, пятизначный, цифры от которого сводило скулы. Очередной этап лечения Кати. Экспериментальная терапия. Последняя надежда.

Катя. Сестра. Разница в семь лет. У Кати – редкая генетическая патология, что-то с ломкостью хромосом, сложное название, которое Вера выучила наизусть, но смысл которого сводился к простому: тело медленно отказывает. Сначала мышцы, потом органы. Вера помнила ее маленькой, задорной, вечно вскакивающей на подоконник и кричащей во двор что-то обидное мальчишкам. А теперь Катя лежала в стерильной палате «Неоклиник», худющая, прозрачная, и ее глаза, огромные в исхудавшем лице, смотрели на Веру с бездонным, детским доверием. «Сестренка, ты же меня вытянешь, правда?»

И Вера вытягивала. Третий год. Продавала все, что можно было продать. Брала кредиты, за которые, как ей казалось, будет расплачиваться следующие три жизни. Писала заказы – жуткие, слащавые портреты по фото, росписи стен в офисах сомнительных контор, даже разрисовывала футболки на заказ. От своей живописи, от той, ради которой когда-то забиралась на крышу института смотреть на рассвет, оставались только эти ночные часы, украденные у сна, и чувство глухой, давящей тоски.

Но был и луч света. Год назад она, отчаявшись, подала заявку в благотворительный фонд «Пульс». Они занимались помощью людям с редкими заболеваниями. Чудом – ее историю заметили, взяли в программу. Фонд брал на себя тридцать процентов расходов на лечение Кати. Это было воздухом. Возможностью вынырнуть, глотнуть и плыть дальше, не захлебываясь сразу.

И вот этот воздух… сегодня мог перекрыться.

Внезапная вибрация в кармане джинсов заставила ее вздрогнуть. Чашка едва не опрокинулась. Сердце, привыкшее за эти годы к плохим звонкам, екнуло и упало куда-то в пятки. Она вытащила телефон. Незнакомый номер. Московский. Клиника? Банк?

– Алло? – ее голос прозвучал хрипло, она прокашлялась.

– Добрый день. Это административный отдел клиники «Неоклиник». С кем я говорю?

Холодный, вежливый, безличный женский голос. Голос бюрократической машины.

– Вера. Вера Артемьева. Это по поводу сестры, Екатерины Артемьевой?

– Именно. Вера, мы вынуждены вас проинформировать. Поступила официальная бумага от вашего спонсора, благотворительного фонда «Пульс». Фонд приостанавливает финансирование лечения вашей сестры в рамках программы «Редкие случаи». В связи с… – на другом конце линии пошелестели бумагами, – внутренним аудитом и пересмотром приоритетов.

Вера замерла. Мир вокруг – запахи, картины, скрипучий пол – поплыл, потерял четкость. Звуки доносились как сквозь вату.

– …приостанавливает? На… на сколько?

– На неопределенный срок. Все неоплаченные счета, начиная с текущего месяца, ложатся на вас. Вам необходимо в течение трех рабочих дней внести минимальный платеж по последнему счету за процедуры генной коррекции. В противном случае лечение будет приостановлено, а за пациентом сохранится место в палате только на одну неделю. После чего…

– После чего ее выпишут, – закончила за нее Вера плоским, безжизненным тоном.

– К сожалению, да. Все детали изложены в официальном уведомлении, которое уже отправлено вам на электронную почту. Хорошего дня.

Щелчок. Гудки.

Вера медленно опустила руку с телефоном. Он выскользнул из ослабевших пальцев и упал на пол, на старую закапанную краской газету. Три дня. Минимальный платеж. Сумма, которую она даже в самом лучшем своем месяце не зарабатывала. Она сидела, не двигаясь, и смотрела в одну точку на холсте – на неудачно положенное ярко-зеленое пятно, которое должно было изображать листву. Оно вдруг показалось ей ядовитым, агрессивным, насмешливым. Внутри не было паники. Не было истерики. Была пустота. Глухая, леденящая пустота, как в заброшенном колодце. Кончилось. Воздух закончился. Она больше не может.

Механически, движимая каким-то остаточным инстинктом, она потянулась к ноутбуку. Открыла почту. Там уже лежало письмо с темой «Уведомление о приостановке финансирования». Она его почти не видела. Ее взгляд упал на вложенный PDF-файл. Официальный бланк. Печати. Подписи. И в верхнем углу – логотип фонда «Пульс». Стилизованное изображение сердца, пронзенного чем-то вроде молнии или стрелы. Рядом с ним – другой, меньший логотип. Что-то вроде стилизованной двойной спирали ДНК, заключенной в кольцо, и надпись латиницей: «K&Genom Holdings». Что-то знакомое. Где-то она это видела.

Пальцы сами по себе поплыли по тачпаду. Она открыла браузер. В поисковую строку вбила: «K&Genom Holdings». Выдало множество ссылок. Деловые новости. Финансовые отчеты. Она кликнула на первую попавшуюся статью.

«Холдинг «КиГеном» подтвердил поглощение сети частных клиник «Медлайн». Статья была месячной давности. Она начала читать, сначала бегло, потом все медленнее, впитывая каждое слово. «КиГеном» – один из лидеров на рынке персональной геномики и биотеха. Основатель и генеральный директор – Алексей Сергеевич Воронов. Молодой, жесткий, непубличный. Холдинг владеет долями в фармацевтических компаниях, исследовательских центрах, а также… через дочерние структуры управляет несколькими благотворительными фондами, в том числе… фондом «Пульс».

Вера откинулась на спинку табурета. В ушах зазвенело. Совпадение? Случайность? Фонд «Пульс», который год помогал Кате, оказался частью империи какого-то биотех-гиганта. И этот гигант вдруг, ни с того ни с сего, «в связи с внутренним аудитом» замораживает помощь. Прямо сейчас. Когда счет стал особенно огромным. Когда ее ресурсы были на нуле.

Она снова посмотрела на логотип. На эту холодную, технологичную спираль. Потом ее взгляд медленно пополз по мастерской. По картинам, которые никто не покупал. По счетам, которые она не могла оплатить. По тюбикам с краской, которых хватит от силы на неделю. Она представила лицо Кати. Ее доверчивый взгляд. «Ты же меня вытянешь?»

И тогда пустота внутри начала заполняться. Не страхом. Страх был раньше. Он изъел ее изнутри за эти годы. То, что поднималось сейчас, было другим. Более тяжелым. Более плотным. Как расплавленный металл, заливающий все полости. Это была ярость. Но не горячая, не кричащая. Ледяная. Твердая. Абсолютно тихая. Решимость.

Кто-то там, в своем стеклянном небоскребе, среди своих цифр и спиралей ДНК, решил, что жизнь ее сестры – это строка в отчете, которую можно удалить. Решил, что они с Катей – просто статистика. Помеха. Расходный материал.

– Нет, – прошептала она в тишину мастерской. – Нет, черт возьми.

Ее пальцы снова заскользили по тачпаду. Теперь она искала «Алексей Воронов». Фотографий было мало. В основном с официальных мероприятий: мужчина лет тридцати пяти, в идеально сидящем костюме, с жестким, не прощающим слабостей лицом. Холодные глаза. Взгляд, который смотрит не на людей, а на данные. На биологические объекты. На нее и Катю, вероятно, он смотрел именно так.

Статьи пестрели эпитетами: «жесткий», «гениальный», «закрытый», «беспринципный». Он построил империю на том, что продавал людям надежду – на идеальную пару через его приложение «ГЕНМЭТЧ», на здоровье через персонализированную медицину. Он играл в бога с генами. И сейчас его рука, невидимая, дотянулась и до ее маленького, хрупкого мира. И перекрыла кислород.

Мысли в голове Веры, обычно хаотичные, творческие, вдруг выстроились в четкую, прямую как стрела, линию. Она не юрист. Не журналист. Не хакер. Она – художница, которая не может продать свои картины, и сестра, которая теряет последнее. У нее не было рычагов. Не было влияния. Не было денег.

Но у нее было отчаяние. И эта новая, ледяная ярость. И еще… странное, почти мистическое чувство, что это не случайность. Что этот логотип, эта связка «Пульс» – «КиГеном» – Воронов появился в ее жизни сейчас не просто так. Это был знак. Вызов.

Сидеть здесь, в своей затхлой мастерской, и ждать, пока Катю выпишут из клиники на верную смерть? Ждать, когда придут судебные приставы описать ее последние банки с краской? Нет. Больше нет.

Если этот человек, этот Алексей Воронов, решил ее жизнь и жизнь ее сестры – просто цифры в алгоритме, то она пойдет к нему. Прямо в логово. Посмотрит в эти холодные глаза. И спросит. Спросит, как он посмел. Спросит, почему. И если не получит ответа… она что-нибудь придумает. Украдет бумагу со стола. Устроит скандал в приемной. Бросит в него банкой с краской. Что угодно. Она уже теряла всё. Теперь ей было нечего терять, кроме самой ярости, которая горела внутри ледяным пламенем.

Она встала. Подошла к мольберту. Взяла тряпку и одним резким движением смахнула с холста это ядовито-зеленое пятно. Краска размазалась грязным следом. Потом она повернулась, подошла к единственному в комнате зеркалу, висевшему над раковиной. В отражении смотрела на нее измученная девушка с темными кругами под глазами, в старой футболке в красках, с беспорядочно собранными в хвост волосами. В ее глазах, обычно задумчивых, рассеянных, сейчас горел тот самый холодный, негнущийся огонь.

«Хорошо, мистер Воронов, – подумала она, не отрывая взгляда от своего отражения. – Игра по твоим правилам. Я в деле. Посмотрим, понравлюсь ли я тебе вживую так же, как мои данные в твоей безупречной системе».

Завтра она пойдет в самое логово. В голове уже стучал примитивный, отчаянный план: узнать адрес главного офиса «КиГенома». Прийти. Пройти мимо охраны. Достучаться. Она не знала как, но она это сделает. Потому что другого выхода не было. Только вперед. Прямо в пасть к волку.

Глава 3

Кафе называлось «Нейтраль». Алекс выбрал его именно за это название. Безликое, геометричное пространство в стиле лофт где-то на стыке делового центра и бывшего заводского района. Здесь не было уюта. Было много бетона, стекла, холодного металла и низких кресел, расположенных так, чтобы соседи не видели и не слышали друг друга. Фоновая музыка – что-то электронное, без мелодии, просто набор звуков, похожий на биение цифрового сердца. Идеальная среда для контролируемого эксперимента. Для встречи с переменной, которую он пока не мог до конца вычислить.

Он пришел на двадцать минут раньше. Занял столик в дальнем углу, спиной к стене, с видом на весь зал и вход. Заказал эспрессо. Не пил. Смотрел, как над чашкой рассеивается крошечное облачко пара. Его собственное отражение, бледное и строгое, смотрело на него из затемненного окна. Он проверил планшет, лежавший на столе рядом. Последние данные по Вере Артемьевой, собранные за ночь его командой, подтверждали первоначальную картину. Долги. Просроченные кредиты. Больная сестра. Никаких связей с известными конкурентами. Никаких следов хакерской активности в ее цифровом следе – только поиски работы, просмотры медицинских форумов, арт-сообществ. Профиль среднестатистического человека, которого система медленно, но верно перемалывала в пыль.

И все же. Эти 99,99%. Эта безупречная, невозможная цифра.

Он ожидал увидеть агента. Женщину в деловом костюме с бесстрастным лицом и натренированной улыбкой. Или авантюристку – яркую, хищную, с алчным блеском в глазах, почуявшую возможность урвать кусок у «КиГенома». Он был готов к обеим версиям. Проработал сценарии. Продумал фразы, которые выведут любую из них на чистую воду. Любая человеческая реакция укладывалась в известные ему паттерны: страх, жадность, тщеславие. Он ждал, когда дверь откроется и впустит один из этих предсказуемых типов.

Дверь открылась. Вошла она.

Сначала Алекс даже не понял, что это она. Его взгляд, выхватывающий детали, скользнул по ней и почти не зацепился. Девушка в поношенной темной куртке, накинутой поверх простой серой водолазки. Старые, потертые на коленях джинсы. Кроссовки, которые когда-то были белыми. Небрежный пучок волос, из которого выбивались темные пряди. Она замерла на пороге, оглядывая зал, и ее лицо было бледным, почти прозрачным от усталости. Темные, глубокие тени под глазами. Искала кого-то.

Потом ее взгляд упал на него. На его стол. На него. И в ее глазах что-то вспыхнуло. Не алчность. Не профессиональная уверенность. Не любопытство. Это был вызов. Чистый, неразбавленный, как спирт. Вызов, смешанный с такой глубокой, костной усталостью, что казалось, она держится на ногах только благодаря этому внутреннему стержню ярости.

Алекс почувствовал легкий, почти микроскопический сбой в своих расчетах. Как тихий щелчок в отлаженном механизме. Это не вписывалось в паттерн. Он дал едва заметный кивок.

Она пошла к его столику. Движения были не плавными, а какими-то сбивчивыми, словно она забыла, как обычно ходят люди. Слишком резкий шаг, потом почти спотыкание. Она села в кресло напротив, не дожидаясь приглашения. Бросила на стол дешевый холщовый рюкзак.

– Воронов? – ее голос был низким, немного хриплым, как после долгого молчания или крика.

– Алексей Сергеевич, – поправил он автоматически, изучая ее. Ближе разница была еще заметнее. Кожа сухая, обветренная. На пальцах – следы краски, которые не отмылись: зеленая охра под ногтем, пятно ультрамарина на сгибе. Руки лежали на столе – тонкие, с выступающими костяшками, не стиснутые в кулаки, а просто лежащие, но от них исходило напряжение стальной пружины.

– Вера. Артемьева. Вы знаете, кто я, – она не задала это как вопрос. Это было констатацией. Ее глаза, серо-зеленые, не отрывались от его лица. В них не было ни страха перед ним, ни подобострастия. Только тот же ледяной, уставший вызов.

– Мне известны ваши базовые данные, – ответил Алекс, отодвигая чашку. – И причина, по которой вы, как я полагаю, ищете встречи. Фонд «Пульс». Заморозка финансирования лечения вашей сестры.

Он произнес это ровно, как читал бы строки из отчета. Наблюдал. Ждал реакции. Слез? Униженной просьбы? Истерики?

Вера не моргнула.

– Вы это сделали? – спросила она просто. Без эмоций. Как будто спрашивала, не он ли включил свет в зале.

– «Пульс» – дочерняя структура холдинга «КиГеном». Ключевые решения согласовываются, – он не стал отрицать, но и не взял на себя прямую ответственность. Это тоже был тест.

– Почему? – один слог. Тупой, как удар камнем.

– Внутренний аудит. Перераспределение ресурсов, – он повторил официальную формулировку, продолжая сканировать ее лицо, ее микромимику. Ничего. Только легкое подрагивание века. Не от страха. От сдерживаемой ярости. Это было… интересно.