- -
- 100%
- +
– Врете, – тихо сказала она. – Нас там всего тридцать человек в программе «Редкие случаи». Бюджет на нас – пыль для вашего холдинга. Это не про ресурсы. Это персонально. Это про меня. Или про Катю. Почему?
Вот оно. Выход за рамки ожидаемого. Она не просила восстановить финансирование. Она требовала объяснить логику. Она пыталась понять систему. В его мире так почти не поступали. Обычно били в грудь, требовали, плакали, угрожали юристами. Она же вела себя как… как он сам. Искала корневую причину.
– Что дает вам основание так считать? – спросил Алекс, наклоняясь вперед. Его интерес, холодный и аналитический, рос.
– Основание? – она коротко, беззвучно усмехнулась. Звук был похож на скрип ржавой петли. – Жизнь. Когда три года борешься за чужой грош, начинаешь чуять ложь за версту. Ваш «аудит» случился ровно тогда, когда счет за новый этап терапии перевалил за сумму, которую я в принципе не могу собрать. Слишком удобно. Слишком… точечно. Как будто кто-то нажал кнопку. Вы. Нажали кнопку.
Она была права. Это было точечное решение. Его решение. Но ее догадка была не результатом доступа к информации, а интуицией загнанного в угол зверя. В этом была сила. И угроза.
– Допустим, это так, – сказал Алекс, снова откидываясь в кресле. Он взял планшет, сделал вид, что просматривает данные. – Что вы предлагаете? Вы пришли не просто за объяснениями. Вы пришли с… что? С угрозами? Со скандалом? С попыткой шантажа? У вас нет рычагов, Вера. У вас есть только долги и отчаяние. Это очень слабая переговорная позиция.
Он нанес удар намеренно, грубо, проверяя прочность ее стержня. Ждал, что она сломается. Зарыдает. Станет униженно просить.
Вера глубоко вдохнула. Ее грудь поднялась и опустилась. Глаза не отвела.
– Я пришла смотреть в глаза человеку, который решил, что моя сестра – статистическая погрешность. Пришла понять, зачем. А еще… – она сделала паузу, и в ее голосе впервые прозвучали нотки чего-то кроме ярости и усталости. Что-то вроде горькой иронии. – А еще, наверное, втайне надеялась, что вы окажетесь не монстром, а просто бюрократом. И что можно будет как-то… договориться. По-человечески. Глупо, да?
«По-человечески». Это слово в его лексиконе было синонимом неэффективности, ошибки, эмоционального шума.
– Договориться можно, – сказал он, откладывая планшет. Его решение созрело. Эксперимент нужно было ставить в контролируемых условиях. Угрозу – превратить в актив. Ее отчаяние и эта странная, негибкая ярость были уникальными данными. – Но не «по-человечески». По-деловому. У меня есть вам предложение.
Она насторожилась. Все ее тело, и так напряженное, стало похоже на готовую к удару струну.
– Какое?
– Вам нужны деньги на лечение сестры. Очень много денег. И не разово, а на постоянной основе, пока терапия не завершится. Это годы. Миллионы. У меня эти деньги есть. Более того, я могу гарантировать, что лучшие специалисты «Неоклиник» будут заниматься Катей, как VIP-пациентом. Без задержек, без ограничений по стоимости методов.
Он видел, как в ее глазах вспыхивает дикая, неконтролируемая надежда. И как она тут же гасит ее. Опыт научил ее не доверять.
– Что взамен? – спросила она хрипло. – Что я должна сделать? Убить кого-то? Продать почку? Подписать что-то, по чему вы заберете у меня все потом?
– Ничего столь радикального, – Алекс сложил пальцы домиком. Его голос стал холодным, бесстрастным, как голос автоответчика, объявляющего условия кредита. – Вам нужно будет притворяться. Год. Ровно триста шестьдесят пять дней. Вы становитесь моей невестой. Публично. В глазах общества, прессы, деловых партнеров.
Вера замерла. Смотрела на него так, как будто он начал говорить на древнем, забытом языке.
– Что?
– Вы слышали меня. Формальные отношения. Сожительство на моей территории. Совместные выходы в свет. Посещение мероприятий. Имидж счастливой, идеальной пары, нашедшей друг друга благодаря… ну, скажем, счастливому случаю. Не через «ГЕНМЭТЧ», это слишком клишировано. Вы – талантливая художница, я – покровитель искусств. Романтическая история. Длительность – год. После этого мы «мирно расстаемся по обоюдному согласию, сохраняя теплые чувства». Вы получаете полное финансирование лечения сестры на весь необходимый срок, плюс единовременную выплату, которой хватит, чтобы начать новую жизнь. Я получаю… нужный мне публичный образ на определенный период. Это деловая транзакция.
Он выложил это, как раскладывал карты на столе. Без прикрас. Унизительно откровенно. Он наблюдал. Ее лицо сначала онемело от непонимания, потом на нем проступила волна жгучего, унизительного стыда, затем – новая волна ярости, еще более свирепой.
– Вы… вы с ума сошли? – выдохнула она. – Притворяться вашей невестой? Год? Жить с вами? Это что за больная фантазия? Вам не хватает подставных девушек? Купите себе куклу!
– Кукла не вызовет нужного медийного резонанса. Люди чувствуют фальшь. Вы – настоящая. Художница. С трудной судьбой. С сестрой, за которую борешься. Это вызывает симпатию. Это человечно. Это идеально ложится в новую PR-стратегию холдинга, – он говорил, как будто обсуждал упаковку нового продукта. – А что касается больной фантазии… Ваша сестра умирает, Вера. У вас нет денег даже на аренду этой конуры, которую вы называете мастерской. Через три дня Катю выпишут из клиники. Через месяц, максимум, ее не станет. А вы останетесь должны столько, что будете работать на эти долги до конца своих дней. Я предлагаю вам чистый выход. Контракт. Прописанные обязательства. Гарантии. Все прозрачно. Все, что от вас требуется – игра. Всего год. Это много или мало по сравнению с жизнью сестры?
Он бил точно в цель. Хладнокровно, безжалостно. Он видел, как каждое слово входит в нее, как нож. Видел, как ее гордость, ее ярость, ее все, что делало ее человеком, а не биологическим объектом, кричало внутри «нет». И видел, как рядом с этим криком росла другая, чудовищная, неизбежная логика отчаяния. Логика, которую он и рассчитывал использовать.
Вера смотрела в стол. Ее дыхание стало неровным. Она сжала руки так, что костяшки побелели.
– А что… что входит в эти «обязательства»? – спросила она почти шепотом, уже не глядя на него.
– Все будет прописано в контракте. От режима дня до круга общения. От тем публичных высказываний до вашего внешнего вида на мероприятиях. Вы будете жить на моей территории. У вас будут свои апартаменты. Ваша личная жизнь прекратит существование. Вы не сможете видеться с кем попало, говорить что попало. На год вы становитесь… частью моего проекта. Моим активом. Зато ваш актив – ваша сестра – получит шанс. Полноценный шанс.
Он позволил паузе затянуться. Дал ей прочувствовать весь унизительный вес этого предложения. Предложения продать себя. Не тело – это было бы просто и понятно. А свою личность. Свою жизнь. Свою историю. Превратить все это в реквизит для его спектакля.
– А если я откажусь? – она подняла на него глаза. В них уже не было вызова. Была пустота. Бездонная, усталая пустота.
– Тогда вы уйдете отсюда. Вернетесь в свою мастерскую. Будете ждать звонка из клиники. Я не буду вам мстить, не стану создавать дополнительные трудности. Вы просто исчезнете из моего поля зрения как статистическая аномалия, которую устранили. А ваша жизнь пойдет своим чередом. Точнее, начнет свое падение. Выбор за вами.
Он не угрожал. Он констатировал. И это было в тысячу раз страшнее. Потому что это была правда.
Вера закрыла глаза. Долгие секунды она сидела неподвижно. Потом медленно открыла их. В пустоте что-то затвердело. Приняло форму. Это была не покорность. Это было решение. Страшное, отчаянное, продающее душу с потрохами, но решение.
– Контракт, – прошептала она. – Я хочу видеть контракт. Все пункты. Про лечение Кати – отдельным, железным приложением. С печатями, подписями, гарантиями. И… – она сделала еще один глубокий вдох, будто готовясь нырнуть на дно. – И я хочу, чтобы первые деньги, на оплату этого счета и на обеспечение терапии на полгода вперед, поступили до того, как я подпишу что бы то ни было. Аванс. Доказательство доброй воли.
Алекс почти улыбнулся. Почти. Уголок его рта дрогнул на миллиметр. Вот она где – ее человеческая логика. Не эмоции, а конкретика. Доказательства. Она уже думала, как обезопасить сделку. Как юрист. Она училась. Быстро.
– Это можно устроить, – кивнул он. – Юристы подготовят документы завтра. Встретимся здесь же, в это же время. Вы ознакомитесь. Зададите вопросы. Если все устроит – подпишете. Деньги поступят немедленно. В понедельник мы начнем.
– Начнем что? – глухо спросила она.
– Ваше превращение, – ответил Алекс, его голос снова стал ровным и безличным. – В Веру Артемьеву, невесту Алексея Воронова. Первое правило: с завтрашнего дня вы перестаете быть просто Верой. Вы – проект. И я буду наблюдать за вами. Как за кодом. За каждым вашим шагом, реакцией, словом. Любое отклонение от сценария, любой сбой… будет иметь последствия. Для Кати. Понятно?
Он ждал, что она сломается. Зарыдает от унижения. Но она только кивнула. Один раз, коротко. Ее лицо было каменной маской. Только в глубине глаз, где раньше горел вызов, теперь тлела холодная, беспощадная решимость. Она приняла правила его игры. Но он, наблюдая за ней, впервые за долгое время почувствовал не уверенность, а легкий, неуловимый сбой в собственном анализе. В ее мотивах не было жадности. Не было тщеславия. Только отчаяние и ярость. А эти переменные… они были куда менее предсказуемы, чем все, с чем он имел дело раньше. Это делало эксперимент опаснее. И бесконечно интереснее.
– До завтра, – сказала она, поднимаясь. Ее движения были резкими, механическими. Она не посмотрела на него больше. Просто взяла свой рюкзак и пошла к выходу, пряча лицо.
Алекс остался сидеть. Смотрел на ее спину, на то, как она, чуть ссутулившись, толкает тяжелую дверь и выходит в серый свет зимнего дня. Он взял свой остывший эспрессо и сделал маленький глоток. Горький. Холодный.
«Интересно, – подумал он, провожая ее взглядом в окне. – Какой следующий шаг в ее коде? Слом? Бунт? Или… идеальное выполнение программы?»
Он достал планшет и начал набрасывать первые пункты будущего контракта. Контроль. Полный и абсолютный. Но наблюдая за строкой, которая только что ушла, он впервые допускал мысль, что некоторые переменные могут оказаться сложнее, чем самый запутанный алгоритм. И это чувство было… новым. Почти тревожным. Но он отбросил его. Эмоции – это шум. А у него была работа. Превратить угрозу в актив. И он это сделает. Как всегда.
Глава 4
Большой кабинет на самом верху башни «КиГеном» был больше похож на операционную для проведения вивисекции над целыми компаниями, чем на рабочее место. Гигантское панорамное окно открывало вид на сплетение магистралей и реку, но сегодня небо было свинцово-серым, затянутым однородной пеленой, и пейзаж казался черно-белым, лишенным полутонов. Как диаграмма. Как этот проклятый контракт.
Вера сидела в низком, но неудобном кресле из черной кожи перед монолитным бетонным столом. Ей казалось, она проваливалась в него, а подлокотники сковывали руки. Напротив, в своем идеальном кресле, похожем на трон, восседал Алекс. Он не смотрел на нее. Его внимание было приковано к планшету, он что-то бегло просматривал, изредка делая пометки стилусом. Его профиль на фоне унылого неба был резким, как высеченный изо льда.
Между ними, на холодной поверхности стола, лежала стопка бумаг. Толстая. Оскорбительно толстая. Папка с серебристым логотипом «КиГеном» на обложке. Вера знала, что внутри – пятьдесят страниц. Пятьдесят страниц юридического ада, которые Марина, его бесстрастная помощница, положила перед ней двадцать минут назад со словами: «Внимательно ознакомьтесь. Все вопросы – к Алексею Сергеевичу». И ушла, бесшумно закрыв дверь, оставив их в этой гробовой тишине.
Первые десять страниц Вера читала, пытаясь дышать ровно. Преамбула, определения сторон, предмет соглашения… Сухие, корявые фразы, в которых она была «Сторона Б (Исполнитель)», а он – «Сторона А (Заказчик)». Ее обязательства. Их было море. Каждый пункт – клетка.
Пункт 3.7. Режим дня Исполнителя подлежит согласованию с представителем Заказчика и может быть скорректирован в одностороннем порядке с уведомлением за 12 часов. Значит, он будет решать, когда она встает и когда ложится.
Пункт 4.2. Круг общения Исполнителя ограничивается списком, утвержденным в Приложении 2. Любые новые контакты (как личные, так и профессиональные) требуют письменного разрешения Заказчика. У нее отнимут телефон. Дадут новый. Со списком разрешенных номеров. Катя, ее подруга Маша из института, лечащий врач. Все.
*Пункт 5.1. Публичные высказывания Исполнителя, включая посты в социальных сетях, комментарии в прессе и личные беседы в публичном пространстве, должны строго соответствовать медийной стратегии, разработанной PR-отделом Заказчика.* Ее мысли, ее слова – больше не ее. Она станет говорящим попугаем, заученно повторяющим написанные кем-то тексты.
Пункт 6.4. Внешний вид Исполнителя на всех публичных мероприятиях, а также в частной жизни при вероятности попадания в поле зрения СМИ, подлежит утверждению стилистом и имиджмейкером Заказчика. Ее тело. Ее одежда. Все – не ее.
Она читала, и по спине бежали мурашки. Не от страха уже, а от глухого, бессильного унижения. Каждый пункт был пощечиной. Каждая строчка кричала: «Ты – вещь. Ты – актив. Ты – не человек».
Она украдкой взглянула на Алекса. Он все так же изучал что-то на планшете, его лицо было бесстрастно. Он ждал. Ждал, когда она дойдет до самого дна. Или сломается.
Вера стиснула зубы и продолжила. Финансовые гарантии по лечению Кати были вынесены в отдельное Приложение 1. Это было единственное, что она искала глазами в этой каше из юридических терминов. Деньги. Перечисления. Полное покрытие всех медицинских расходов, включая экспериментальные методы, реабилитацию, лекарства. На весь срок лечения, но не менее трех лет. Плюс отдельный счет на жизнь Кати после выписки. Это было железно. Прописано так, что, казалось, даже его адвокаты не смогли бы найти лазейку. Это был якорь. Единственная причина, по которой она еще не выбежала, сломав ноготь о эту дурацкую дверь.
И вот она дошла до Пункта 8.12. Он был выделен жирным шрифтом, как будто его специально хотели подчеркнуть.
«Любые биологические материалы, полученные от Исполнителя в ходе действия настоящего Соглашения (включая, но не ограничиваясь: образцы слюны, крови, волос, эпителиальных клеток, а также любые иные производные биологического происхождения), признаются безусловной собственностью Заказчика (Холдинг „КиГеном“). Заказчик вправе использовать указанные материалы в исследовательских и коммерческих целях по своему усмотрению, без дополнительных уведомлений и выплат Исполнителю. Данное право является бессрочным и неотчуждаемым.»
Вера перечитала пункт. Потом еще раз. Слова плясали перед глазами. «Биологические материалы… собственностью… использовать… по своему усмотрению…» У нее в голове что-то щелкнуло. Замкнулось. Картинка сложилась в чудовищный, отвратительный пазл.
Она подняла глаза. Алекс уже смотрел на нее. Он отложил планшет. Ждал.
– Биологические материалы, – голос у нее сорвался, она прокашлялась. – Это… что, кровь, если я порежусь? Волосы, если выпадут? Это что за… это зачем?
– Для полноты данных, – ответил он ровно, как будто объяснял устройство тостера. – «КиГеном» – исследовательский холдинг. Любые данные ценны. Ваши данные, учитывая уникальный профиль совместимости, представляют особый интерес. Это стандартная практика для всех, кто сотрудничает с нами в рамках медицинских программ.
– Я не сотрудничаю в рамках медицинской программы! – вырвалось у нее, голос стал громче. – Я… я продаю вам год своей жизни! Притворяюсь! Какое отношение моя слюна имеет к нашему спектаклю?!
– Прямое, – его тон не изменился. Он сложил руки на столе. – Ваше физическое состояние, ваши биоритмы, гормональный фон – все это влияет на ваше поведение, внешний вид, эмоциональные реакции. Чтобы поддерживать убедительность образа, нам нужно понимать полную картину. Контролировать все переменные. В том числе и биологические. Это страховка. Для проекта.
Он говорил о ней, как инженер о сложном механизме, который может дать сбой из-за плохого масла или перегрева. Нужно брать пробы. Регулярно. Чтобы вовремя починить.
Вера смотрела на его спокойное лицо, на эти холодные, все вычисляющие глаза, и ее охватила такая волна омерзения, что ее чуть не вырвало прямо здесь, на этот идеальный бетонный пол. Она была для него не просто куклой. Она была… лабораторной крысой. Активом, который можно не только использовать, но и разобрать на молекулы, изучить, запатентовать.
Она опустила взгляд на папку. Дрожь, которую она подавляла все это время, прорвалась наружу. Сначала мелкая, едва заметная в кончиках пальцев, потом сильнее, пробежала по рукам, плечам. Она сжала кулаки под столом, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью заглушить этот предательский трепет. Не сейчас. Не перед ним.
Она собралась с духом, подняла голову. Взгляд ее был мутным от напряжения, но она не отвела его.
– У меня есть вопрос, – сказала она. Голос звучал странно, отчужденно, будто принадлежал не ей.
– Я слушаю, – Алекс слегка наклонил голову, как ученый, ожидающий интересного результата опыта.
– А моя душа? – выдохнула она. – Она тоже где-то здесь прописана? В приложении? Или она автоматически становится вашей собственностью, когда я подпишу эти… эти пятьдесят страниц?
В воздухе что-то застыло. Тишина стала еще гуще, еще тяжелее. Даже свет за окном, казалось, померк на секунду. Алекс не моргнул. Но в его глазах, этих всегда ясных, всегда контролируемых глазах, промелькнуло что-то. Не понимание. Не раскаяние. Скорее… легкое, почти невесомое раздражение. Как будто в безупречный код внезапно вкралась неуклюжая, иррациональная строка. Которая все портит.
Он медленно откинулся в кресле. Слегка прищурился.
– Душа, – повторил он слово, как будто пробуя его на вкус. Оно звучало чуждо, архаично в этой стерильной комнате. – Это метафора. Юридически ничтожное понятие. Контракт регулирует действия, обязательства, материальные объекты. Не метафизические сущности.
– То есть, она моя? – не отступала Вера. Ее дрожь поутихла, сменившись той самой ледяной решимостью, что привела ее сюда впервые. – То, что остается, когда отнять все: мой режим дня, мои слова, мои волосы и мою кровь? Это мое? Или вы и за этим придете? Чтобы завершить коллекцию?
Он смотрел на нее долго. Его лицо было непроницаемо. Потом он слегка, едва заметно, вздохнул.
– Контракт не регулирует ваши мысли, Вера. Если, конечно, они не выливаются в действия, нарушающие условия. Ваши внутренние переживания – это ваш личный ресурс. Или ваша личная проблема. Мне все равно. Мне важно исполнение. Четкое, без сбоев. Все остальное – шум.
«Шум». Ее душа, ее боль, ее унижение – всего лишь шум. Помеха в его безупречном проекте.
Вера кивнула. Медленно. Ей все стало ясно. Окончательно и бесповоротно. Перед ней сидел не человек. Это была система. Бесчеловечная, рациональная, абсолютная. С ней нельзя было спорить. Ей нельзя было что-то доказать. Можно было только заключить сделку. Или уйти.
Она посмотрела на папку. На пугающую толщину бумаг. Потом мысленно представила лицо Кати. Ее улыбку, которая стала такой редкой. Ее глаза, в которых еще теплилась надежда. Завтра, если она не подпишет, эта надежда начнет гаснуть. Навсегда.
Она протянула руку. Рука дрожала, но она вынула из внутреннего кармана папки дорогую перьевую ручку, которую оставила тут Марина. Тяжелую, холодную, чужую.
– Где подписывать? – ее голос был пустым.
Алекс не показал ни удивления, ни удовлетворения. Он просто наклонился, перелистнул страницы до последнего листа, где были отмечены места для подписи. Их было много. На каждой странице – инициалы. В конце – полная подпись.
– Здесь. И здесь. И здесь, – он указывал пальцем, его ноготь был идеально подстрижен.
Вера начала подписывать. Каждый раз, когда перо оставляло на бумаге чернильную росчерк, ей казалось, что она подписывает отказ от кусочка самой себя. «В. Артемьева» – отказ от свободы. «В. Артемьева» – отказ от права говорить что думаешь. «В. Артемьева» – отказ от своего тела. Она ставила инициалы, и буквы «В» и «А» превращались в какие-то каракули, символы ее капитуляции.
Она подписала последнюю страницу. Поставила полную подпись. Отложила ручку. Ладони были влажными.
Алекс взял папку, быстро пролистал, проверяя. Удовлетворенно кивнул. Достал из ящика стола небольшую карточку, похожую на кредитку, с тем же серебристым логотипом.
– Это ваш пропуск. И ключ. Адрес и все инструкции уже загружены в ваш новый телефон. Его вам выдадут внизу, у службы безопасности. Завтра в десять утра за вами заедет машина. Вы берете с собой вещи только личной гигиены и ничего более. Все остальное будет предоставлено. Вопросы?
Она смотрела на пропуск, лежащий между ними. На тонкий кусок пластика, который отныне будет открывать двери в ее новую, золотую клетку.
– А если я передумаю? Завтра утром?
– Тогда вы нарушаете контракт, – сказал он просто. – Гарантии по лечению Кати аннулируются немедленно. А вы будете обязаны вернуть аванс, который уже поступил на счет клиники. С процентами. И выплатить штраф за срыв проекта. Сумма указана в пункте 11.3. Вы ее видели.
Она видела. Сумма была астрономической. Больше, чем все долги, которые у нее были. На несколько жизней вперед. Уйти было нельзя. Теперь – совсем нельзя.
Она взяла пропуск. Пластик был холодным.
– Вопросов нет, – сказала она, поднимаясь. Ноги немного подкашивались, но она выпрямилась.
– Тогда до завтра, – Алекс уже снова уткнулся в планшет, как будто ее больше не существовало. Дело было сделано. Актив приобретен.
Вера развернулась и пошла к двери. Каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Она положила руку на тяжелую ручку двери, сделала последнее усилие, чтобы открыть ее. И на пороге обернулась.
Он не смотрел на нее. Сидел, освещенный холодным светом с неба, фигура совершенной, ледяной концентрации.
– Союзники-враги, – тихо произнесла она, но так, чтобы он услышал. Не вопрос. Констатация.
Алекс медленно поднял на нее взгляд. В его глазах не было ничего. Ни вражды, ни союзничества. Только пустота анализа.
– Именно, – ответил он. – Не забывайте об этом.
Она вышла. Дверь бесшумно закрылась за ней, отсекая мир холодного расчета от того, что ждало ее снаружи. Коридор, лифт, улица – все это проплыло мимо как в тумане. В кармане ее старой куртки ждал новый, чужой телефон. На его экране уже горело уведомление: «Перевод в клинику „Неоклиник“ завершен. Счет оплачен. Терапия возобновлена».
Она остановилась на промозглом ветру, закуталась в куртку и посмотрела на серую громаду башни «КиГеном», уходящую в хмурое небо. Где-то там, на самом верху, сидел ее новый хозяин. Союзник по контракту. Враг по жизни.
Она повернулась и пошла прочь. Не к своей старой мастерской – туда она вернется только за крохами. Она шла в новую жизнь. Начинался год. Год притворства. Год потери себя. Но год спасения Кати.
«Союзники-враги, – думала она, и губы ее сами собой искривились в безрадостную, похожую на гримасу, улыбку. – Посмотрим, кто кого переиграет. Ты думаешь, что купил меня целиком. Но душу-то, мистер Воронов, ты купить не смог. И она теперь будет твоей самой большой проблемой».
Она сжала в кармане холодный пластик пропуска. Враг был могущественен и безжалостен. Но у нее теперь было оружие. Ее отчаяние превратилось в холодную, расчетливую ярость. И год – это был срок. Срок, чтобы найти слабое место в его безупречной системе. Или самой сгореть дотла, пытаясь это сделать. Но сдаваться она не собиралась. Игра только начиналась. И теперь у нее, как и у него, были свои правила. Правила выживания.
Глава 5
Платье было красивым. Неприлично, оскорбительно красивым. Шелк цвета темного шампанского, тяжелый и холодный, как вода из горного источника, обвивал каждую линию ее тела, которое за неделю тренировок с нутрициологом, косметологами и массажистками стало каким-то чужим, подтянутым, гладким. Спина открыта почти до поясницы, длинные рукава, собранные на запястьях в тугую складку, длинный шлейф, который несли за ней. На шее – холодные бриллианты, которые жгли кожу. Каблуки такие высокие и тонкие, что она думала, они войдут в паркет, как гвозди, и она навсегда застрянет здесь, посреди этого блеска, как бабочка, приколотая к стенду.
Перед огромным зеркалом в ее новых апартаментах – целый этаж в его пентхаусе, отделанный в оттенках серого и бежевого, без единой личной вещи, кроме купленного ей неделю назад скетчбука, – она не узнала себя. Женщина в отражении была безупречной. Волосы, уложенные в кажущуюся небрежной, но стоившую целое состояние укладку, легкий, безупречный макияж, подчеркивающий скулы и скрывающий синяки под глазами. Маска. Идеальная, дорогая маска.