Генетическое совпадение

«Актриса на эшафоте», – подумала она, ловя собственный взгляд в зеркале. Именно это чувство. Шея обнажена. Голова высоко поднята. Палачи в смокингах и вечерних платьях ждут внизу. А он… он был тем, кто держал топор. Или тем, кто руководил казнью.

– Готовы? – его голос раздался с порога. Он не постучал. Просто вошел. Вера вздрогнула, но не обернулась, увидев его отражение. Алекс в смокинге. Идеально сидящем, черном, без единой пылинки. Галстук-бабочка. Холодное, выбритое лицо. Он был воплощением контроля. От кончиков лакированных туфель до безупречно уложенных волос. Он осмотрел ее с ног до головы. Взгляд был не мужским. Оценочным. Как будто проверял, соответствует ли образ техническому заданию.

– Да, – ответила она, и ее голос прозвучал чуть хрипло. Она прокашлялась.

– Хорошо. Помните сценарий? – он подошел ближе, поправил несуществующую соринку на своем рукаве. Его запах – чистый, холодный, с нотками сандала и чего-то металлического – ударил в нос.

– Знакомство на вашей выставке полгода назад. Общие интересы в искусстве. Неторопливое, красивое сближение. Я – гениальная, но непризнанная художница, вы – меценат, разглядевший талант. Романтика, а не расчет. Никаких упоминаний о «ГЕНМЭТЧ» и о… – она запнулась.

– О реальных обстоятельствах, – закончил за нее он. – Верно. От вас требуется: улыбка. Сдержанная, немного загадочная. Взгляд, полный обожания, когда вы смотрите на меня. Краткие, умные ответы на вопросы об искусстве. Никаких подробностей о личной жизни, о сестре. Никакой политики. Если вас спросят о наших планах – «мы наслаждаемся моментом». Если спросят о свадьбе – загадочная улыбка и «всему свое время». Ваша задача – быть украшением. Молчаливым, красивым, подтверждающим мой имидж человека с безупречным вкусом не только в бизнесе. Понятно?

Он говорил, как режиссер перед премьерой. Никакого волнения. Только инструктаж.

– Понятно, – кивнула она, натягивая на лицо то самое выражение «сдержанной загадочности». Мышцы щек болели.

– Тогда поехали. Машина ждет.

Дорога в длинном, черном лимузине с тонированными стеклами прошла в тишине. Алекс просматривал документы на планшете, изредка отвечая на тихие звонки. Вера смотрела в окно, на мелькающие огни ночного города. Ей казалось, она едет не на светский раут, а на казнь. Живот сводило от нервного спазма. Платье давило на ребра. Она думала о Кате. О том, что прямо сейчас ее сестре, наконец, делают ту самую дорогую процедуру, за которую был уплачен аванс. Это было единственное, что держало ее в этом кошмаре. Соломинка.

Местом гала-ужина был отреставрированный особняк XIX века, принадлежавший теперь какому-то фонду. У входа – толпа папарацци, вспышки камер ослепляли. Алекс вышел первым, безупречный и невозмутимый, затем обернулся, протянул руку. Вера взяла ее, опираясь, чтобы не оступиться на ступеньках. Его ладонь была сухой и прохладной. Ее собственная – ледяной и влажной от пота.

– Расслабься, – его губы почти не шевельнулись, улыбка для камер была заученной и безупречной. Он наклонился к ее уху, делая вид, что поправляет прядь ее волос. – Это всего лишь социальный протокол. Версии 2.0. Выполняй инструкции, и все пройдет гладко.

Социальный протокол. Как в компьютере. Набор команд. «Улыбнись». «Кивай». «Смотри с обожанием».

Их впустили внутрь. И мир взорвался.

Звук. Гул голосов, смех, звон хрусталя. Свет. Тысячи огней огромной люстры, отраженных в золоте лепнины и в глазах людей. Запах. Дорогих духов, цветочных композиций, еды, которой хватило бы, чтобы накормить ее старый район на месяц. И глаза. Множество глаз. Они обернулись, когда Алекс с Верой на руке вошли в главный зал.

Вера почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Она шла, держась за руку Алекса, и ловила эти взгляды. Они были разными. Мужчины – оценивающие, сканирующие, как товар. Женщины… о, женщины были интереснее. Молодые, красивые, в платьях, которые стоили, наверное, как ее старая мастерская. В их глазах она видела зависть – холодную, ядовитую. «Кто эта выскочка? Откуда взялась? Как она умудрилась зацепить Воронова?». Видела презрение – «Видно же, что не из нашего круга. Держится, как палка. Платье, конечно, дорогое, но на ней смотрится, как тряпка на вешалке». Видела любопытство – жадное, ненасытное. «Что он в ней нашел? Может, она беременна? Или у нее какие-то связи?».

Она шла сквозь этот строй взглядов, и ее улыбка застывала на лице, превращаясь в болезненную гримасу. Алекс вел ее уверенно, кивая знакомым, останавливаясь для коротких, светских разговоров. Он представлял ее: «Моя спутница, Вера. Художница». И добавлял что-то лестное о ее «уникальном взгляде». Люди пожимали ей руку, целовали в щеку, произносили пустые комплименты. Их прикосновения жгли. Их слова казались фальшивыми, как дешевая мишура.

– Дорогой Алексей! Какая прекрасная дама! – к ним подошел полный, лысеющий мужчина с лицом довольного кота. Его сопровождала женщина лет сорока, с лицом, на котором было написано столько пластики, что оно почти не двигалось.

– Борис Леонидович. Рад вас видеть, – Алекс слегка улыбнулся, это была профессиональная, деловая улыбка. – Это Вера. Вера, это Борис Леонидович Соколов, наш давний партнер.

– Очарована, – мужчина взял ее руку и поднес к своим влажным губам. Вера едва сдержала отвращение. – Художница, говорите? Как интересно. А что пишете?

– Абстракции. И городские пейзажи, – выдавила она, вспоминая заученные фразы.

– Городские пейзажи? – женщина с пластиковым лицом фальшиво рассмеялась. – Ах, как мило. У моего племянника тоже было такое хобби в школе. Правда, он потом пошел в банкиры. А вы где выставлялись?

Удар был точен и ядовит. «Хобби». «В школе». «Где выставлялись?» – зная, что негде.

– Пока что Вера сосредоточена на творчестве, а не на саморекламе, – плавно вступил Алекс, его рука чуть сильнее сжала ее локоть. Предупреждение. Не поддавайся на провокации. – Но кое-какие ее работы уже украшают мою коллекцию. И, поверьте, они того стоят.

Его тон был спокоен, но в нем звучала сталь. Соколов понял и заспешил:

– Ну конечно, конечно! У Алексея вкус безупречный! Обязательно как-нибудь посмотрим! Очаровательны вы, моя дорогая, просто очаровательны!

Они отошли. Вера чувствовала, как дрожь пробирается внутрь, к самому сердцу.

– Дыши, – тихо сказал Алекс, ведя ее дальше, к столу. – Их мнение не имеет значения. Это шум. Ты справляешься хорошо.

«Хорошо». Как собака на выставке. Показала зубы, не зарычала.

Ужин был пыткой. Она сидела рядом с ним за огромным, украшенным цветами и свечами столом. Слева от нее – какой-то немецкий инвестор, который пытался говорить с ней об искусстве, сыпля именами, которых она не знала, и названиями галерей, о которых только слышала. Она кивала, улыбалась, говорила «да, конечно», «очень интересно», чувствуя себя полной самозванкой.

Справа – жена какого-то чиновника, женщина с умными, жесткими глазами, которая рассматривала ее, как экспонат.

– Вы так молоды, – сказала она, отхлебывая вино. – И так… непричастны ко всему этому. Свежо. Алексей всегда отличался нестандартным выбором.

Это был не комплимент. Это был анализ. «Непричастны» – значит, чужеродны. «Нестандартный выбор» – значит, странный, непонятный.

– Алексей ценит искренность, – ответила Вера, вспоминая одну из заготовленных фраз. – В нашем мире ее так мало.

– О, да, – женщина усмехнулась. – Искренность. Ценный ресурс. Особенно когда он так эффектно упакован.

Вера опустила глаза на тарелку, где искусно было разложено что-то невнятное и очень дорогое. У нее пропал аппетит. Она взяла бокал с водой, но рука дрогнула, и вода чуть не расплескалась.

Алекс, который вел в это время разговор через стол с каким-то седовласым мужчиной, почувствовал это движение. Он не повернул головы, но его рука под столом легла на ее колено. Легко, но властно. Напоминая: «Сиди смирно. Не порть картину».

Его прикосновение обожгло ее сквозь тонкий шелк платья. Она замерла. Вся ее сущность взбунтовалась против этого жеста – собственнического, успокаивающего, как дрессировщик успокаивает дикое животное. Но она не могла дернуться. Не могла оттолкнуть его руку. Потому что вокруг были они все. И Катя была в клинике, и счет был оплачен.

Она выдержала это прикосновение. Сидела неподвижно, улыбаясь в пространство, пока его пальцы лежали на ее колене, горячие и тяжелые.

Потом были речи. Организаторы благотворительного фонда говорили о важности помощи, о технологиях будущего. Алекс тоже вышел на минутку. Говорил коротко, четко, о социальной ответственности бизнеса, о синергии технологий и гуманизма. Он был убедителен, холоден и великолепен. Зал слушал, затаив дыхание. Вера смотрела на него со своего места и думала, какая же это чудовищная ложь. Все, что он говорил о помощи, о ценности человеческой жизни. Он, купивший ее, как вещь. Он, разобравший ее жизнь на составные части и положивший их в свои стерильные папки.

Когда он вернулся на место, зал взорвался аплодисментами. Он сел, и его лицо вновь стало бесстрастным.

– Скоро можно будет уезжать, – сказал он ей под аплодисменты. – Остался финальный акт. Танцы.

Танцы. Ее сердце упало. Танцевать с ним. Перед всеми.

Когда заиграла музыка – что-то медленное, джазовое, – Алекс встал, протянул ей руку. Протокол. Это было частью протокола. Идеальная пара должна танцевать. Она встала, чувствуя, как подкашиваются ноги. Он обнял ее, положил одну руку ей на талию, другую взял ее руку. Их тела соприкоснулись. Она чувствовала тепло его тела сквозь ткань смокинга, твердость мышц. Он пах все тем же холодным сандалом. Она была скована.

– Расслабься, – снова прошептал он, ведя ее по паркету. Его движения были уверенными, ведущими. – Ты слишком напряжена. Все видят.

– А что им надо видеть? – вырвалось у нее сквозь зубы, она смотрела куда-то мимо его плеча.

– Уверенность. Естественность. Что тебе здесь место. Что ты не боишься. А ты боишься. И это заметно.

– Может, потому что мне не место? – она не смогла сдержаться. – И я не боюсь. Мне противно.

Он чуть сильнее сжал ее талию. Не больно. Но ощутимо.

– Противно или нет – не имеет значения. Ты здесь. И будешь здесь до конца вечера. И будешь улыбаться. Как актриса. Или как манекен. Выбирай.

Она замолчала. Подавила в себе все. Стала двигаться вместе с ним, стараясь не думать о том, как близко они, о том, что его дыхание касается ее виска. Она смотрела поверх его плеча на кружащиеся вокруг пары, на сияющие лица, на фальшивый блеск этого мира. И в этот момент она поймала взгляд той самой женщины с пластиковым лицом. Та стояла с бокалом у колонны и смотрела на них с такой едкой, язвительной усмешкой, что Вере стало физически плохо.

«Она знает, – пронеслось в голове. – Она или догадывается, или просто чувствует фальшь. Все они чувствуют. Я здесь – как волк в овечьей шкуре, которую вот-вот разорвут».

Танец закончился. Алекс отпустил ее, слегка кивнул. «Неплохо». Они вернулись к своему столику. Вера почувствовала, что больше не может. Ее тошнило от напряжения, от лжи, от этих глаз.

– Мне нужно в дамскую комнату, – тихо сказала она.

– Пять минут, – разрешил он, как будто выдавал пропуск.

Она почти побежала, стараясь не споткнуться о шлейф, чувствуя на спине его взгляд. В дамской комнате, огромной и покрытой розовым мрамором, было пусто. Вера подбежала к раковине, оперлась о холодный камень и закрыла глаза. Дышала, глубоко и прерывисто. Ее отражение в зеркале было бледным, маска грима трескалась. Она видела испуг в своих глазах. И ненависть.

Из кабинки вышла женщина. Одна из тех, что была за их столом. Жена банкира. Она подошла к соседней раковине, начала мыть руки, рассматривая Веру в зеркале.

– Тяжело, да? – сказала она неожиданно мягко. – Первый раз на таком мероприятии с ним?

Вера кивнула, не в силах говорить.

– Он… сложный человек, – женщина вытерла руки, достала помаду. – Блестящий. Но холодный, как айсберг. Совет от старой, видавшей виды: не пытайся его растопить. Сломаешься. Играй по его правилам. Получай, что можешь. И всегда имей запасной план. Потому что когда он перестанет нуждаться в тебе… – она сделала многозначительную паузу, подвела губы. – Он просто вычеркнет тебя. Как опечатку. Удачи, милая.

Она вышла, оставив за собой шлейф дорогих духов и горькое послевкусие правды.

«Запасной план», – думала Вера, глядя на свое бледное отражение. Какой у нее может быть запасной план? Ее план был один – продержаться год. Но теперь она понимала, что это будет не просто год притворства. Это будет год войны на чужой территории, где каждое движение, каждая улыбка – это поле боя.

Она поправила макияж, снова натянула на лицо маску. Вышла. Алекс ждал ее у входа в зал. Он посмотрел на нее, и в его взгляде на секунду мелькнуло что-то… не одобрение. Скорее, удовлетворение от того, что система работает. Она вернулась в срок. Не сбежала через окно.

– Пора, – сказал он. – Мы сделали что нужно.

Они прощались, принимали последние комплименты. Вера снова почувствовала его руку, держащую ее за локоть. Ледяную. Ее собственная рука в его руке была такой же ледяной. Два куска льда, скрепленных протоколом.

В лимузине, когда дверь закрылась, отсекая внешний мир, она откинулась на сиденье и закрыла глаза. Было тихо.

– Ты справилась, – сказал Алекс, не глядя на нее, снова уставившись в планшет. – Были мелкие огрехи, но в целом – удовлетворительно. PR-отдел уже отслеживает первые публикации. Тон позитивный.

Вера не ответила. Она смотрела в темное окно, на свое отражение, на эту женщину в бриллиантах и шелке, купленных на деньги человека, который считал ее биологическим активом. Она чувствовала не опустошение. Она чувствовала злость. Глухую, горячую, которая начинала пробивать лед отчаяния.

«Социальный протокол версии 2.0, – думала она, сжимая в кулак складки чужого платья. – Хорошо. Я выучу твой протокол, Алексей Воронов. Выучу так хорошо, что ты сам перестанешь понимать, где кончается программа и начинается я. А потом… посмотрим, кто кого перезагрузит».

Она открыла глаза и посмотрела прямо на него. Он почувствовал этот взгляд и поднял голову. Их глаза встретились в полумраке салона. В ее взгляде уже не было страха или растерянности. Там была та самая холодная решимость, что привела ее в его логово. Теперь она знала поле боя. И начала изучать правила его игры. Не чтобы подчиниться. А чтобы выиграть.