Не материнский инстинкт

Глава 4

Третий день дома проходил под знаком тишины. Тяжелой, зыбкой, неестественной тишины, которая, как казалось Асе, вот-вот должна была взорваться новым приступом безутешного плача. Лиля, накормленная и перепелёнатая, спала в своей кроватке, и Ася сидела рядом в плюшевом кресле, уставясь в одну точку на узоре ковра. Она боялась пошевелиться, боялась дышать слишком громко, боялась даже мыслить слишком интенсивно, чтобы не спугнуть это хрупкое, обманчивое спокойствие.

Ее руки, лежащие на подлокотниках, временами непроизвольно вздрагивали, повторяя монотонные движения укачивания. Веки налились свинцом, но стоило ей закрыть глаза, как в памяти всплывали обрывки кошмарных образов: собственное исступленное лицо в темном окне, искаженное отчаянием; крошечное, раскрытое для крика ротик дочери; леденящее душу желание, чтобы все это прекратилось.

Она физически ощущала себя разбитой – все тело ныло, швы горели огнем, грудь была тяжелой и болезненной. Но это было ничто по сравнению с внутренней опустошенностью. Она была похожа на храм, оскверненный и разграбленный. От ее прежней, уверенной в себе личности не осталось и следа. Осталась лишь оболочка, запуганная и обессиленная.

Вдруг ее сонный, погруженный в себя ужас пронзил настойчивый, веселый перезвон в дверь. Ася вздрогнула, сердце бешено заколотилось. Плач из кроватки не последовал, и она, затаив дыхание, выждала еще несколько секунд, прежде чем крадучись, на цыпочках, вышла из детской.

Николай уже открывал дверь. На пороге стояла Елена, ее мать. Она была, как всегда, безупречна: строгий костюм итальянского кроя, идеальная укладка седых волос, безукоризненный макияж, скрывающий возраст. В одной руке она держала огромную корзину, заваленную дорогими подарочными пакетами, в другой – букет из белых орхидей, завернутый в шелк.

– Ну, где моя героиня? И моя внучка! – ее голос, привыкший командовать, прозвучал слишком громко и жизнерадостно для этой давящей тишины.

Она прошмыгнула мимо Николая, поставила корзину на пол и, не снимая каблуков, бодро направилась к Асе, чтобы обнять ее. Ася инстинктивно отпрянула, прикрывая грудь руками. Объятия матери были легкими, осторожными, пахнущими дорогим парфюмом.

– Мама, что ты? Я же говорила, что мы сами…

– Перестань, Коля, – Елена махнула рукой, уже осматривая комнату оценивающим взглядом. – Где же она? Спит? Покажите мне ее немедленно. Я умираю от любопытства.

Она говорила о внучке, как о новой дорогой вещи, которую не терпится рассмотреть.

Ася почувствовала, как по телу разливается липкий, холодный пот. Мысль о том, что кто-то посторонний, даже мать, будет смотреть на ребенка, вызывала в ней животную панику.

– Мам, она только заснула, не надо ее будить, – попыталась она возразить, но голос прозвучал слабо и безнадежно.

– Пустяки! Я тихонечко. Я же бабушка! – Елена уже открывала дверь в детскую.

Ася и Николай, как два провинившихся школьника, последовали за ней. Елена замерла у кроватки, сложив руки на груди. Ее лицо озарилось той самой умильной, восторженной улыбкой, которой так не хватало Асе.

– Ах, какое сокровище! – прошептала она с придыханием. – Совершенство! Носик твой, Асенька. И ротик. Очень благородные черты. Будет красавицей.

Она говорила о ребенке, как о произведении искусства, оценивая его эстетические достоинства. Ася смотрела на спящую Лилю и пыталась сквозь призму материнского взгляда увидеть то же самое. Но видела лишь хрупкое, зависимое существо, источник бесконечного стресса и боли.

– Ну, рассказывайте, как все прошло? – Елена вышла из детской, прикрыв дверь, и устроилась на диване, как на рабочем совещании. – Коля, я вижу, ты справляешься. А ты, дочка, немного бледновата. Надо больше отдыхать. Я привезла тебе витамины из Швейцарии, самые лучшие.

Она принялась выкладывать на стол подарки: дизайнерские комплекты на выписку для ребенка, шелковые пижамы для Аси, косметику для молодых мам, гору памперсов самой дорогой марки. Каждый предмет был дорогим, практичным и бездушным.

– Спасибо, мама, – автоматически поблагодарила Ася.

– Не за что. Теперь о главном. Няня. Я уже договорилась с агентством. Пришлю несколько кандидатур на выбор. Лучшие, с рекомендациями. Ты не должна утруждать себя бытом. Твое дело – отдыхать и наслаждаться материнством.

«Наслаждаться». Слово прозвучало как насмешка. Ася взглянула на Николая. Он с благодарностью смотрел на тещу. Для него это было спасением.

– Елена Сергеевна, вы не представляете, как это вовремя. Я скоро выйду на работу, а Ася одна…

– Я не хочу няню, – тихо, но четко сказала Ася.

Оба посмотрели на нее с удивлением.

– Асенька, это же просто помощь на первых порах, – начал Николай.

– Я справлюсь сама, – она повторила упрямо, хотя внутри все сжималось от страха. Няня – это свидетель. Посторонний человек, который увидит ее несостоятельность, ее страх, ее холодность. Это было невозможно.

– Глупости, – отрезала Елена. – В твоем состоянии нельзя оставаться одной. Это чревато. Все лучшие семьи пользуются услугами нянь. Это нормально.

Разговор был прерван новым звонком. На пороге возникла Ольга, лучшая подруга Аси, с сияющими глазами и огромным плюшевым медведем в руках.

– Я не одна! – крикнула она с порога. – Девушки из нашего «мамского» чата тут все, ждут внизу! Можно? Мы на секундочку!

Не дожидаясь ответа, она просигналила в телефон, и через мгновение в квартире оказалось еще три молодые женщины. Все нарядные, ухоженные, благоухающие парфюмом. Они вносили с собой шум, смех, громкие восторги и еще больше подарков. Тишина была окончательно и бесповоротно разгромлена.

Ася почувствовала себя экспонатом в музее. Ее обнимали, целовали, наперебой расспрашивали о родах, о ребенке, тыкали в телефон фотографиями своих детей. Комната наполнилась хаотичным, оглушающим гомоном.

– Ой, а где же она? Покажи нам свое сокровище!

– Роды были эпидуралка? Нет? Да ты что! Героиня!

– А на грудь пошла сразу? Молодец!

– Смотрите, какая она у вас тихоня! Моя-то орала сутками!

– У тебя молоко есть? А то у меня не пришло, пришлось смесью кормить.

Вопросы сыпались как из рога изобилия. Ася пыталась натянуть на лицо маску, улыбаться, кивать. Она чувствовала, как ее улыбка становится все более деревянной, а внутри нарастает паника. Эти женщины говорили на понятном им языке материнства, а она была чужестранкой без визы, не понимающей ни слова.

Ее подруги с восторгом толпились у кроватки, щелкали фотографиями, делились советами по пеленанию. Их уверенность, их легкость в этом новом статусе больно ранили Асю. Они были счастливы. Они любили своих детей. Они справлялись. Почему она не может?

– Ася, а ты что такая тихая? – наконец заметила Ольга. – Устала, бедняжка? Это нормально. Первые дни самые тяжелые. Потом втянешься.

«Нормально». «Втянешься». Эти слова уже преследовали ее. Она хотела закричать: «Нет, это не нормально! Я не хочу втягиваться! Я не чувствую того, что чувствуете вы! Помогите мне!»

Но вместо этого она произнесла:

– Да, просто не выспалась немного. Спасибо, что пришли.

Гости пробыли еще час, наполнив дом своим жизнерадостным присутствием, и наконец ушли, пообещав вернуться скоро. Елена уехала последней, еще раз проинструктировав о няне и оставив конверт с деньгами «на мелкие расходы».

Дверь закрылась. В доме снова воцарилась тишина, но теперь она была иной – взбаламученной, прочувствованной чужими голосами, замусоренной обертками от подарков и пятнами от чашек на идеальном ранее столе.

Николай с облегчением вздохнул и начал убирать.

– Ну вот, видишь? Все прошло отлично. Мама права, надо брать няню. Ты совсем измучена.

Ася не отвечала. Она стояла посреди гостиной, сжимая в руках шелковую пижаму, подаренную матерью. Ткань была холодной и скользкой. Она чувствовала себя абсолютно опустошенной. Этот визит не поддержал ее, а добил. Она видела, какой должна быть счастливая мать в представлении общества. И понимала, что ей никогда не соответствовать этому образу.

Ей нужно было выбраться. Ненадолго. Найти подтверждение, что внешний мир все еще существует. Что она все еще его часть.

– Коля, я… мне нужно кое-что купить. В аптеку. И за продуктами. Я схожу, – сказала она неожиданно для самой себя.

Николай удивленно поднял брови.

– Ты? Одна? Ася, ты же еле ходишь. Я сам все куплю. Или закажем доставку.

– Нет! – ее голос прозвучал резко, почти истерично. – Мне нужно выйти. Просто ненадолго. На пятнадцать минут. Пожалуйста.

Он посмотрел на ее осунувшееся, бледное лицо и, кажется, впервые увидел в ее глазах не просто усталость, а настоящую мольбу.

– Хорошо, – сдался он. – Только ненадолго. Я тут побуду с Лилией. Одевайся теплее.

Пять минут спустя Ася вышла из подъезда. Свежий, прохладный осенний воздух ударил в лицо, и у нее закружилась голова. Она сделала несколько глотков, словно тонущая. Она была на свободе. Всего на пятнадцать минут.

Она зашла в аптеку, купила первое, что попало под руку, и направилась в ближайший супермаркет. Яркий, неестественный свет, громкая музыка, толчея – все это обрушилось на ее воспаленные чувства. Она двигалась как автомат, хватая с полок случайные товары.

И тут ее окликнули.

– Анастасия? Настенька, это вы?

К ней подошла пожилая женщина, бывшая соседка ее бабушки. Добрая, болтливая.

– Здравствуйте, Маргарита Петровна.

– Милая, я слышала, вы родили! Поздравляю! Ну как вы? Как ваша девочка? – женщина сияла, глядя на нее ожидающим, восторженным взглядом.

И этот взгляд, полный самых простых и понятных ожиданий, стал последней каплей. Ася открыла рот, чтобы сказать заученное: «Все хорошо, спасибо». Но слова застряли в горле комом. Внутри все перевернулось. Сердце заколотилось с бешеной скоростью. В ушах зазвенело. Дыхание перехватило.

Она видела, как двигаются губы Маргариты Петровны, но не слышала слов. Мир поплыл перед глазами. Полки с товарами накренились. Ее бросило в жар, а потом в холодный пот.

«Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо», – пыталась она внушить себе, но тело не слушалось.

– Вы так бледны, детка! – испуганно сказала женщина. – Все в порядке?

Этот простой, искренний вопрос обрушил последние защитные барьеры. Порвалась тонкая пленка, удерживающая ее от пропасти. Паника, дикая, всепоглощающая, накатила на нее волной.

– Нет… – выдохнула она, и это было похоже на стон. – Не хорошо… У меня… ничего не хорошо…

Слезы, которых она не могла пролить дома, хлынули градом. Она стояла в проходе с корзиной в дрожащих руках и рыдала, не в силах остановиться, на глазах у ошеломленной соседки и других покупателей.

– Я не могу… я не справляюсь… она все время плачет… а я ничего не чувствую… – слова вырывались сами, срываясь, перебивая друг друга. – Помогите… мне так страшно…

Маргарита Петровна растерянно похлопала ее по плечу.

– Ну, детка, успокойся… все через это проходят… пройдет и у тебя… гормоны, понимаешь…

Но Ася уже не слышала. Ее трясло. Она чувствовала, как земля уходит из-под ног. Это была та самая паника, что душила ее по ночам, только теперь наяву, при всех, в самом неподходящем месте.

Она бросила корзину и, не помня себя, побежала к выходу, толкая тележки, не видя дороги. Она выбежала на улицу и прислонилась к холодной стене здания, судорожно хватая ртом воздух.

Первый ее выход в свет закончился позорным, унизительным провалом. Она не могла даже сыграть роль счастливой матери на пятнадцать минут. Она была сломана. И теперь об этом знал не только она сама.

Подняв воротник пальто, чтобы скрыть заплаканное лицо, она побрела назад к дому. К своей клетке. Туда, где ее ждал муж, который верил, что «все наладится», и дочь, которая ждала от нее любви. Туда, где от ее действий зависело теперь уже все.

Она понимала, что отныне ее главной задачей будет не стать матерью, а научиться искусно подделывать материнство. И это осознание было горше всего.

Глава 5

Дверь квартиры закрылась за ней с тихим, но окончательным щелчком, словно захлопнулась крышка гроба. Шум улицы, голоса, свежий воздух – все осталось снаружи. Здесь, внутри, был только затхлый, неподвижный воздух ее личной темницы. Она прислонилась спиной к холодной деревянной поверхности, зажмурилась, пытаясь отдышаться, согнать с лица следы предательских слез. Сейчас войдет Николай. Он будет задавать вопросы. Нужно взять себя в руки. Нужно надеть маску.

Она сбросила пальто, судорожно провела руками по лицу, как бы стирая с него все следы пережитого кошмара, и прошла в гостиную. Николай сидел на диване, на его коленях, на специальной подушечке для кормления, лежала Лиля. Он бережно, большими неуклюжими пальцами, которые обычно держали скальпель, поддерживал ей головку и пытался вставить в ротик бутылочку со сцеженным молоком.

– Вот так, солнышко, кушай, – бормотал он с той нежностью в голосе, которая резала Асю по живому.

Увидев ее, он поднял взгляд, и его улыбка немного померкла.

– Все купила? Что-то долго. Я уж начал волноваться.

– Да… очереди, – буркнула она, отводя глаза. Она не могла смотреть на эту картину: счастливый отец и его обожаемая дочь. Она чувствовала себя третьей лишней на своем собственном празднике жизни.

– Смотри, как она у меня ловко кушает! – похвастался он, не замечая ее состояния. – Совсем не капризничает. Мы тут с ней прекрасно провели время. Правда, Лилюша?

Ася молча кивнула и прошла на кухню, сделала вид, что разбирает покупки. Руки у нее дрожали. В ушах все еще стоял оглушительный гул супермаркета и эхо ее собственных рыданий. Стыд жёг ее изнутри, как раскаленные угли. Она, Анастасия, всегда державшая себя в железных руках, всегда контролировавшая каждую эмоцию, позволила себе такое публичное унижение. Из-за чего? Из-за простого вопроса. Из-за того, что не смогла солгать.

Она сжала край столешницы так, что костяшки пальцев побелели. Нет. Не из-за вопроса. Из-за правды. Правды, которая рвалась наружу, как гной из нарыва. Правды о том, что она – чудовище. Холодная, бесчувственная, испорченная кукла, в которой нет места материнскому инстинкту.

Вечер прошел в тягостном, натянутом молчании. Николай пытался расспросить ее о прогулке, но, наткнувшись на стену односложных, обрывистых ответов, в конце концов отступил, погрузившись в свои мысли. Ася чувствовала на себе его недоуменный, слегка обиженный взгляд, но не могла ничего поделать с собой. Все ее существо было занято одним – удержанием обороны против нарастающей изнутри пустоты.

Ночь пришла, как палач. Они легли спать. Николай уснул почти мгновенно, утомленный ночными бдениями и дневными заботами. Ася лежала на спине и смотрела в темноту. Теперь это стало ее ночной рутиной. Она не пыталась бороться с бессонницей. Она смирилась с ней, как с неизлечимой болезнью.

И вот, как и ожидалось, раздался плач. Негромкий, поначалу хныкающий, словно пробующий мир на прочность. Ася замерла, затаив дыхание. Молилась, чтобы он стих сам собой. Но нет. Плач набирал силу, становился требовательным, настойчивым.

Рядом с ней Николай повернулся на другой бок, но не проснулся. Его обязанности днем, его искренняя любовь к дочери давали ему моральное право высыпаться ночью. Теперь была ее очередь.

Она медленно, как автомат, поднялась с кровати. Ноги сами понесли ее в детскую. Она двигалась бесшумно, призраком в своем же доме.

Лиля лежала в кроватке и кричала, заходясь в настоящей истерике. Ее маленькое личико было сморщено и покраснело от усилия, кулачки судорожно сжимались и разжимались.

Ася остановилась у края кроватки и смотрела на нее. Не с любовью. Не с нежностью. Даже не с раздражением. Она смотрела на нее с холодным, отстраненным, почти научным интересом. Вот существо. Источник звука. Проблема, которую нужно решить.

Она не чувствовала порыва взять ее на руки, прижать к груди, утешить. Она чувствовала лишь тяжелую, удушающую обязанность. Алгоритм, который нужно выполнить.

Она механически проверила подгузник. Чистый. Значит, голод. Следующий пункт алгоритма.

Она взяла ребенка на руки. Тело Лили было напряженным, горячим от крика. Ася прижала ее к себе, но не с лаской, а с чисто технической целью – донести до кресла для кормления. Ее движения были выверенными, лишенными всякой эмоциональной окраски. Как у хирурга, готовящего инструмент.

Она села, приложила дочь к груди. Острая, привычная боль пронзила ее. Она стиснула зубы, глядя в темное окно. Лиля жадно сосала, постанывая. В комнате наконец воцарилась тишина, прерываемая только этими тихими всхлипами и мерным дыханием.

И вот тут, в этой тишине, на Асю накатило. Не волна любви. Волна осознания.

Она смотрела на эту маленькую, беспомощную жизнь, полностью зависящую от нее, и не чувствовала ровным счетом ничего. Ничего, кроме леденящей, всепоглощающей пустоты. Это была не усталость, не раздражение, не злость. Это было нечто гораздо более страшное. Полное отсутствие каких-либо чувств.

Она вспомнила слова матери: «Ты будешь прекрасной матерью». Слова Николая: «Ты самая сильная женщина». Слова подруг: «Ты так этого хотела!».

И внутри все замирало. Потому что это была правда. Она хотела этого ребенка. Она планировала беременность. Она с любовью обустраивала детскую. Она читала книги, ходила на курсы. Она сделала все правильно. И теперь, когда долгожданная дочь была здесь, она была ей абсолютно чужой.

Мысль пронеслась в голове ясно и четко, как приговор: «Я не люблю своего ребенка».

От этой мысли перехватило дыхание. Она не просто не испытывала радости. Она не испытывала ничего. Ни капли привязанности, ни капли нежности, ни капли материнского инстинкта. Только тяжесть. Только обязанность. Только ледяную, бездонную пустоту.

Она смотрела на черное отражение в окне. В нем угадывались очертания женщины, качающей младенца. Идеальная картина материнства. И никто, глядя на эту картину, не мог бы догадаться, что внутри этой женщины – выжженная пустыня.

Лиля наелась и заснула, отпустив грудь. Ротик ее был приоткрыт, ресницы трепетали на щеках. В обычном состоянии это зрелище должно было вызывать умиление. Ася чувствовала лишь облегчение, что крик прекратился.

Она не стала сразу перекладывать ее в кроватку. Она сидела и смотрела на это мирное, спящее личико. И пыталась силой воли, усилием мысли вызвать в себе хоть что-то. Хоть искру. Хоть проблеск того чувства, о котором пишут в книгах.

Она вспоминала, как любила свою плюшевую собаку в детстве. Как плакала, когда та рвалась. Она пыталась применить это чувство к Лиле. Бесполезно.

Она думала о Николае. О той всепоглощающей любви, что она к нему испытывала. Пыталась представить, что этот ребенок – часть его. Часть их любви. Но и это не работало.

Перед ней был просто биологический объект. Очень сложный, очень требовательный, очень хрупкий. Ее долг – содержать его в чистоте и порядке, кормить, обеспечивать его функционирование. Как дорогой, но абсолютно бесполезный для нее механизм.

Осторожно, чтобы не разбудить, она переложила Лилию в кроватку. Девочка вздохнула во сне и сладко чмокнула губами. И в этот момент Асю пронзила не волна нежности, а острая, физическая боль где-то в районе сердца. Боль от осознания собственной ущербности. Она смотрела на свою спящую дочь и понимала, что между ними – толстое, невидимое, но абсолютно непроницаемое стекло. Она могла видеть ее, слышать, обонять, трогать. Но не могла почувствовать.

Она была мертва внутри. И этот маленький, живой, растущий человек не мог ее оживить.

Она вернулась в свою постель, но не легла. Она села на край, обхватив голову руками. Тихие, беззвучные рыдания трясли ее. Она плакала не от усталости, не от отчаяния. Она плакала от горя по себе самой. По той Асе, которая была раньше – уверенной, сильной, контролирующей свою жизнь. Та Ася умерла в родах. А новая, которая должна была родиться вместе с ребенком, не появилась на свет. Осталась только пустота.

Она была похожа на изящную, дорогую вазу, внутри которой не было ничего. Ни цветов, ни воды, ни даже пыли. Одна лишь пустота, звенящая и ледяная.

Она подошла к комоду, где стояли ее духи. Дорогой, сложный аромат, который она любила и носила годами. Она брызнула его на запястье, поднесла к носу, жаждая хоть какого-то знакомого ощущения. Но запах казался чужим, навязчивым, почти противным. Даже ее собственные вкусы изменились. Она стала чужой самой себе.

Она посмотрела на спящего Николая. Его лицо было спокойным, безмятежным. Он верил в нее. Он верил в их счастливое будущее. Он не видел монстра, притаившегося в его жене.

И она поняла, что отныне ее жизнь превратится в непрерывный спектакль. Она будет играть роль любящей матери для мужа, для родственников, для врачей, для случайных прохожих в супермаркете. Она будет улыбаться, ахать, делать милые фотографии, целовать пухлые щечки. А внутри будет лишь тишина и холод.

Она подошла к двери детской и заглянула внутрь. В свете ночника Лиля спала, разметав ручки. Сердце обычной матери в такой момент сжалось бы от переизбытка чувств. Сердце Аси молчало.

– Прости меня, – прошептала она в темноту, обращаясь не к ребенку, а к той, прежней себе, к тому идеальному миру, что рухнул в одночасье. – Прости, что я не смогла. Прости, что я – не мать.

Она вернулась в постель и укрылась с головой одеялом, как в детстве, пытаясь спрятаться от всего мира. Но спрятаться от самой себя было невозможно. Пустота была внутри нее. И она понимала, что это – навсегда.

Глава 6

Утро пришло серое и безнадежное, как промокательная бумага, впитавшая в себя все краски мира. Ася встретила его уже бодрствующей, лежа с открытыми глазами и наблюдая, как за оконными шторами медленно, нехотя светлеет. Тело ныло, голова была тяжелой, ватной, но хуже всего была душа – выжженная, опустошенная, как после долгой и проигранной войны.

Ночное осознание своей чудовищной «инаковости» висело на ней тяжелым, мокрым саваном. Она больше не пыталась себя обманывать, не пыталась вызвать в себе хоть какие-то чувства. Она смирилась с пустотой. Теперь ее задачей было скрыть ее от окружающих, особенно от Николая. Играть роль. Изображать.

Она слышала, как он поворачивается с боку на бок, потягивается, издает сонное мычание. Его пробуждение всегда было таким – легким, естественным, наполненным ожиданием нового дня. Ей казалось, он даже просыпался с улыбкой. Сегодня было не так.

– Черт, – пробормотал он, садясь на кровати и потирая глаза. – Опять не слышал будильник. Лиля не плакала?

«Плакала, – молча ответила ему Ася. – А я смотрела на нее и не чувствовала ничего. Абсолютно ничего».

– Нет, – вслух сказала она голосом, хриплым от бессонницы. – Всю ночь спала.

Это была ложь. Лиля просыпалась дважды. И оба раза Ася выполняла свою работу молча, автоматически, как робот-нянька, запрограммированный на кормление и укачивание.

– Вот видишь! – облегченно воскликнул Николай, и в его голосе зазвучали прежние, почти забытые нотки оптимизма. – А я уж начал волноваться. Значит, привыкает к дому. Налаживается режим. Я же говорил, что все будет хорошо.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Ася застыла, не отвечая на ласку. Его губы показались ей обжигающе горячими на ее холодной коже.

– Вставай, солнышко, – он легонько хлопнул ее по плечу и направился в ванную.

Она слышала, как он напевает себе под нос, как включился душ. Звуки нормальной, здоровой жизни, которые резали ей слух. Как он может? Как он может быть таким слепым? Неужели он действительно не видит, что она разваливается на части?