- -
- 100%
- +
Она лишь кивнула, отломив крошечный кусочек круассана, но так и не съев его. Молчание затягивалось, становясь тягостным. Денис чувствовал, что должен что-то сказать, сделать, разрушить эту стену. Он вспомнил вчерашние слезы, альбом, ее дрожащие плечи.
– Свет… о вчерашнем… – начал он осторожно. – Не хочешь поговорить? Может, станет легче.
Она медленно повернула к нему голову. В ее глазах он увидел не боль, а что-то другое. Непроницаемую, холодную пелену.
– О чем говорить, Денис? О том, что меня дразнили в школе? Это банально и глупо. У каждого были свои тараканы.
– Но они явно до сих пор тебя беспокоят, – мягко настаивал он. – Если что-то болит, об этом нужно говорить. Особенно с самым близким человеком.
Она резко, почти раздраженно, отставила чашку.
– Ты прав. Это болит. И ты знаешь, что болит? То, что все это длится до сих пор. Что я, взрослая, якобы умная женщина, позволяю каким-то давним дурацким насмешкам портить мне жизнь. Вот что по-настоящему унизительно.
Она встала и отошла к окну, спиной к нему. Денис видел, как напряжены ее плечи под тонким шелком.
– Света, милая, – он подошел сзади и, на этот раз не давая ей увернуться, обнял ее, прижался губами к ее мокрым от недавнего душа волосам. – Да всем на все наплевать. Ты прекрасна. Ты умна, талантлива, ты… ты вся такая идеальная. И для меня… – он замолчал на секунду, выбирая слова, которые могли бы до нее достучаться. – Для меня в тебе все совершенно.
Он почувствовал, как она замерла в его объятиях. Он повернул ее к себе, заглянул в глаза, полные непролитых слез и какой-то странной, непонятной ему тоски. Он наклонился и нежно, почти благоговейно, поцеловал ее. Сначала в губы, потом в щеки, в веки, а затем его губы опустились ниже и коснулись того самого места – переносицы, легкой, едва заметной горбинки, которая, как он теперь понимал, и была источником всей ее боли.
– Вот видишь, – прошептал он, целуя ее снова и снова, – твоя изюминка. Самая любимая.
И в этот самый момент, в эту самую секунду, когда его губы касались ее кожи с такой нежностью и обожанием, он почувствовал, как она вся резко, до боли, напряглась. Не от наслаждения, а от чего-то другого. От отторжения. Она не расслабилась в его объятиях, не ответила на ласку, а, наоборот, стала жесткой, как камень.
Она отстранилась. Ее глаза, еще секунду назад наполненные тоской, теперь смотрели на него с чем-то похожим на… разочарование. Нет, не так. С жалостью. С жалостью к нему за то, что он «просто не понимает».
– Ты не понимаешь, – тихо сказала она, и эти слова прозвучали как приговор. Как непреодолимая пропасть между ними.
– Что я не понимаю? – искренне удивился он, все еще пытаясь удержать ее руки. – Я понимаю, что ты самая красивая женщина на свете. Для меня. Разве этого мало?
Она медленно, с какой-то бесконечной усталостью, покачала головой.
– Это не про тебя, Денис. Поверь. Это вообще не про тебя. Это про меня. Ты любишь меня, и поэтому ты слеп. Ты не видишь того, что вижу я. Ты не чувствуешь того, что чувствую я, каждый раз, ловя свое отражение в витрине или на экране выключенного телефона. Для тебя это «изюминка». Для меня же это… клеймо. Напоминание. Постоянный шепот из прошлого, который говорит мне, что я не такая. Что я недоделанная. Ущербная.
Он смотрел на нее, и его сердце разрывалось от беспомощности. Он видел ее боль, он верил в ее искренность, но он не мог проникнуть в самую суть этого чувства. Для него ее нос был частью ее. Частью того целого, в которое он влюбился без памяти. Он любил каждую ее черточку, каждую веснушку, каждый изгиб. И то, что она ненавидела в себе то, что он так обожал, было для него мучительной загадкой.
– Но, Света… – он пытался найти слова, любые слова, которые могли бы исцелить эту рану. – Это же часть твоей истории. Твоего лица. Без этого это была бы уже не ты.
Она горько усмехнулась.
– Вот именно. Я и хочу перестать быть той, кем была. Я хочу наконец-то стать собой. Настоящей. Свободной.
Она снова отвернулась к окну. Солнце освещало ее профиль, и Денис с болью в душе смотрел на ту самую линию, которая вызывала в ней такую ненависть. Он видел лишь красоту. Силу. Характер. Он видел женщину, которую любил.
– Я не знаю, что сказать, – честно признался он, опуская руки. – Я не знаю, как тебе помочь. Я могу только повторять, что люблю тебя. Любую. Всю. И ту, что с бантиками в шестнадцать, и ту, что сейчас стоит вот здесь и разговаривает со мной на непонятном мне языке.
Она обернулась. В ее глазах была уже не жалость, а какая-то новая, отчаянная нежность.
– Ты и так помогаешь. Ты просто… будь рядом. И не спрашивай ни о чем. Ладно?
Она подошла, и сама обняла его, прижалась к его груди, как бы ища защиты от самой себя. Он обнял ее, чувствуя, как хрупко и беззащитно ее тело. Он целовал ее макушку, шептал слова утешения, но в душе у него было тревожно и пусто. Он чувствовал, что теряет ее. Не физически, а как-то иначе. Что она уходит в какую-то темную глубину, куда ему путь заказан. Что ее боль возводит между ними невидимую, но прочную стену.
Они доели завтрак почти молча. Потом Светлана сказала, что ей нужно поработать, и ушла в кабинет. Денис остался один. Он убрал со стола, помыл посуду, делая привычные движения на автомате. Его мысли были далеко.
Он вспоминал их первую встречу. Вернисаж молодого скульптора, его коллеги. Она стояла у одной из его работ, не самой удачной, на его взгляд, и говорила что-то своему спутнику. И он услышал обрывок фразы: «…не хватает смелости в линиях, видите? Он боится собственной идеи». И он поразился точности ее замечания. Потом они разговорились. Он смотрел на нее, на ее оживленное, умное лицо, на эти лучистые глаза, на упрямый подбородок, на ту самую горбинку, которая придавала ее лицу необыкновенную выразительность, и думал, что никогда не видел никого прекраснее. Он влюбился сразу, безоглядно, навсегда.
И теперь эта самая черта, которую он боготворил, грозила разрушить все, что у них было. Не сама черта, а ее восприятие. Его любви, его обожания оказалось недостаточно. Его уверений в ее совершенстве было мало. Ей нужно было что-то еще. Что-то, чего он дать не мог.
Он подошел к закрытой двери кабинета. Прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Не было слышно щелчка клавиатуры. Она не работала. Она просто сидела там. Одна. Со своими демонами.
Он поднял руку, чтобы постучать, чтобы войти, чтобы снова попытаться до нее достучаться, убедить, умолять… но опустил ее. Она просила не спрашивать. Она просила просто быть рядом. Значит, так тому и быть.
Он пошел в свою мастерскую, что располагалась в дальней комнате. Здесь пахло деревом, воском, творчеством. Здесь был его мир. Понятный, простой, поддающийся его воле. Он подошел к незаконченной скульптуре – он вырезал из цельного куска ореха фигуру танцующей женщины. Пока это были лишь намеки на формы, абрис движения. Но в нем уже угадывалась грация и сила.
Он взял в руки стамеску, провел пальцами по шершавой, еще не обработанной поверхности. И вдруг с ужасной, пронзительной ясностью понял, кого он пытается изваять. Это была она. Светлана. В ее самом сокровенном, самом истинном проявлении. Та, какой он ее видел.
И теперь ему стало страшно. Страшно, что та женщина, которую он видит и любит, и та, что живет внутри Светланы и которую она ненавидит, – разные люди. И он не знал, сможет ли он полюбить ту, что может выйти из-под скальпеля хирурга. Не физически, а внутренне. Не изменится ли что-то в самой ее сути, в ее душе, если она насильно изменит свою оболочку?
Он с силой сжал стамеску в руке. Холод металла успокаивал. Он должен верить. Верить в нее. В их любовь. Довериться ей и ее выбору, даже если он его не понимает. Просто быть рядом. Как она и просила.
Но в глубине души, в самом потаенном ее уголке, жил холодный, цепкий страх. Страх того, что, изменив свое лицо, она навсегда изменит и что-то между ними. И что его любви может не хватить, чтобы принять эту новую, незнакомую женщину. Ту, что больше не будет носить его любимую «изюминку». Ту, что, как ему казалось, пыталась уничтожить часть самой себя. А вместе с ней – и часть его любви.
Он так и не тронул стамеской дерево. Он просто сидел в своем кресле, смотрел на незаконченную скульптуру и слушал тишину квартиры, разбитую на две части: его тихую, тревожную мастерскую и ее гробовое молчание за дверью кабинета. И между этими двумя мирами зияла пропасть, которую пока что не мог заполнить ни один мост. Даже мост из самой сильной любви.
Глава 4: Точка кипения
Неделя, последовавшая за вечеринкой и ночным бдением над школьным альбомом, растянулась в бесконечную череду серых, напряженных дней. Светлана функционировала на автопилоте. Она отвечала на звонки, проводила встречи, правила контракты, но ее мысли были где-то далеко, в параллельной реальности, где существовали только клиники, сайты хирургов и галереи «до и после». Она ловила себя на том, что по многу раз перечитывает одни и те же абзацы в документах, не в силах вникнуть в смысл. Ее обычно безупречная концентрация дала сбой.
Денис чувствовал это напряжение и старался ее не тревожить. Он был тише воды, ниже травы. Готовил ее любимые блюда, молча держал за руку, когда они смотрели фильмы, не задавал вопросов. Его забота была щитом, который он пытался поставить между ней и ее демонами. Но Светлана чувствовала эту заботу как давление. Каждое его ласковое прикосновение, каждый понимающий взгляд были для нее безмолвным укором и напоминанием: «Я люблю тебя такой, зачем что-то менять?». Его любовь, такая искренняя и всеобъемлющая, стала еще одним камнем на ее пути к заветному решению, еще одним доказательством того, что ее боль невидима и непонятна никому, даже самому близкому человеку.
А боль эта, разбуженная вскрытием старой раны, теперь жила своей жизнью, подпитываясь каждым мельчайшим событием дня. Казалось, сама вселенная ополчилась на нее, подкидывая все новые и новые подтверждения ее несовершенства.
Утро среды началось с дождя. Холодного, противного, мелкого, затянувшего небо грязно-серой пеленой. Такси, как назло, не было, и пришлось спускаться в метро. Давка в вагоне была адской. Люди, раздраженные погодой и необходимостью куда-то ехать, злые, мокрые, толкались и шипели друг на друга.
Светлана вжалась в угол, стараясь занять как можно меньше места. Она уткнулась в телефон, делая вид, что читает что-то важное, лишь бы избежать случайных взглядов. Но избежать не удалось. Прямо перед ней, на сиденье, сидел молодой парень, лет двадцати, в наушниках. Его взгляд, рассеянный и незаинтересованный, скользнул по ней, по ее лицу, и вдруг… задержался. Не на глазах, не на губах. А именно там. На переносице. Его брови едва заметно поползли вверх, в глазах мелькнуло что-то… не то чтобы осуждение, нет. Скорее, мимолетное, мгновенное любопытство. Легкий, почти незаметный интерес анатома к нестандартной детали.
Для любого другого человека этот взгляд ничего бы не значил. Парень, скорее всего, просто задумался о своем, и его глаза сами на чем-то сфокусировались. Но для Светланы, с ее раскаленной до предела психикой, этот взгляд стал приговором. Он был как луч лазера, прожигающий ее насквозь. Ей показалось, что все в вагоне уставились на нее, на ее уродство, шепчутся, показывают пальцем. У нее перехватило дыхание, в глазах потемнело. Она сжалась еще сильнее, чувствуя, как по спине бегут мурашки стыда и унижения.
На следующей же станции она выскочила из вагона, не в силах вынести этого больше. Она поднялась на улицу и, не обращая внимания на дождь, пошла пешком, тяжело дыша, пытаясь загнать обратно подступающий к горлу ком паники. «Это паранойя, – пыталась уговорить себя она. – Ему просто некуда было смотреть. Он ничего не имел в виду». Но убедить себя не получалось. Тот случайный, ничего не значащий взгляд в метро врезался в память, как ножевое ранение.
В офисе ее ждала гора работы. Нужно было срочно подготовить материалы для иностранных партнеров. Ассистентка принесла ей папки, и среди прочего попросила подписать несколько документов для отчета по корпоративу – той самой роковой вечеринки. И приложила диск с профессиональными фотографиями.
Рабочий день подошел к концу, дела были закончены. Коллеги потихоньку расходились. Светлана осталась одна в своем кабинете. Дождь стучал по стеклу. Она сидела и смотрела на тот самый диск, лежавший на столе. Ей не хотелось его смотреть. Но какая-то темная, мазохистская сила заставляла ее вставить диск в компьютер.
Фотографии были прекрасны. Ловкие руки фотографа поймали самые яркие моменты вечера: смех, блеск бокалов, радостные лица. Вот она с Симоной, вот с молодым автором, сияющим от счастья. Вот общий план зала – успешные, красивые люди в прекрасном интерьере.
И вот она нашла себя. Несколько своих крупных портретов. Фотограф поймал ее в моменты разговора, улыбки, задумчивости. Она смотрела на свое отражение в объективе чужой камеры – такое, каким его видел весь мир. И снова – то же самое. Она видела не успешную женщину, не свой стиль, не свою улыбку. Она видела только одно. Тот самый проклятый изгиб, который, как ей казалось, кричал с каждого кадра, уродуя все ее лицо, делая его асимметричным, некрасивым, странным.
Она открыла одну из самых удачных, на ее взгляд, фотографий – где она смотрела чуть в сторону, задумавшись. И решила сделать селфи. Не селфи для соцсетей, нет. Она хотела снять себя сейчас, в полутемном кабинете, без макияжа, уставшую, и сравнить. Сравнить с той, счастливой и уверенной, с фотографии.
Она подняла телефон, навела камеру на свое лицо. Экран стал безжалостным зеркалом. Она видела расширенные от усталости зрачки, следы напряжения вокруг губ, непослушную прядь волос на лбу. И снова – это. Все то же. Ничего не изменилось. Никакой успех, никакая любовь, никакие деньги не могли изменить простого факта: ее лицо было таким, каким было. И это причиняло ей невыносимую физическую боль.
Она с отвращением отбросила телефон. Он упал на ковер с глухим стуком. Она зажмурилась, пытаясь выкинуть из головы навязчивые образы. Но они не уходили. Вместо этого в памяти всплыло другое лицо. Лицо ее коллеги-соперницы.
Кристина. Та самая, с которой они постоянно конкурировали за самых перспективных авторов. Кристина была ослепительно хороша. Идеальные черты лица, безупречная кожа, и… да, тот самый маленький, аккуратный, прямой носик, который Светлана мысленно считала эталоном. Кристина всегда была уверена в себе, всегда побеждала, всегда получала то, что хотела. И Светлана в самые темные свои минуты была уверена, что дело не только в профессионализме Кристины, а в ее внешности. В ее безупречной, холодной, кукольной красоте, которая обезоруживала клиентов и начальство с первых же секунд.
Мысль о Кристине стала последней каплей. Зависть, горькая и едкая, поднялась в горле. Почему та может иметь все? И талант, и признание, и красоту? Почему ей, Светлане, должно чего-то не хватать? Почему она должна годами таскать на своем лице это клеймо, эту метку изгоя из самого трудного времени своей жизни?
Она резко встала, подошла к окну. На улице уже совсем стемнело, дождь усиливался, превращаясь в ливень. Капли хлестали по стеклу, смывая пыль, искажая огни города. Ей казалось, что и ее жизнь вот так же искажена, испорчена одной-единственной деталью. И что этот ливень смоет все – и ее успех, и ее уверенность, и любовь Дениса, – обнажив голую, неприглядную правду о ней самой.
Она чувствовала, как внутри нее что-то рвется. Терпение, долгое, мучительное, растянувшееся на два десятка лет, лопнуло. Точка кипения была достигнута. Больше не было сил бороться, убеждать себя, что это ерунда, что есть вещи и поважнее. Не было сил прятаться за делами, за деньгами, за любовью мужчины, который «просто не понимает».
Она была голая, одинокая и несчастная девочка перед лицом всего мира. И мир этот безжалостно тыкал ее носом в ее же недостаток. Взгляд незнакомца в метро. Фотографии. Собственное отражение в селфи. Образ идеальной соперницы. Все сложилось в единую, неоспоримую картину.
Ей нужно было это прекратить. Немедленно. Окончательно. Раз и навсегда.
Ее руки больше не дрожали. Дыхание выровнялось. Внутри воцарилась странная, ледяная пустота – то спокойствие, которое приходит после принятия самого тяжелого, но неизбежного решения.
Она вернулась к столу, взяла свой телефон. Экран был все еще забрызган каплями дождя. Она протерла его рукавом пиджака. Ее пальцы были холодными и влажными, но движения – твердыми и точными.
Она не стала искать сайты, не стала перечитывать отзывы. Она уже знала, куда позвонит. Она зашла в контакты и нашла номер, сохраненный еще в ту ночь, после альбома. Номер клиники «Эстетикус».
Она набрала его. Сердце не колотилось, в горле не пересыхало. Была лишь абсолютная, безразличная ясность. Она слушала длинные гудки, глядя на свое отражение в черном экране монитора. Себя больше не было видно, лишь смутные очертания силуэта. Это было к лучшему.
– Алло? Клиника «Эстетикус», добрый вечер, – прозвучал вежливый, немного уставший женский голос.
Светлана сделала глубокий вдох. Ее собственный голос прозвучал на удивление ровно, спокойно и деловито. Голос Светланы Орловой, успешного переговорщика.
– Добрый вечер. Меня зовут Светлана Орлова. Я хотела бы записаться на консультацию к доктору Игнатову. По вопросу ринопластики.
– Минутку, я посмотрю его график, – послышались щелчки клавиатуры. – К доктору Игнатову запись на три недели вперед. Могу предложить вам…
– Нет, – мягко, но непреклонно прервала ее Светлана. – Только к нему. Я готова ждать. И я готова заплатить двойной тариф за срочность, если появится «окно».
В голосе секретаря послышалось удивление. Такие клиенты всегда ценились.
– Хорошо, я внесу вас в лист ожидания. А пока давайте согласуем дату. Ближайшая возможность… двадцать седьмого, в одиннадцать утра. Вас устроит?
Двадцать седьмого. Через три недели. Целая вечность.
– Да, – без колебаний ответила Светлана. – Это подходит.
Она продиктовала свои данные, выслушала инструкции по подготовке к консультации и положила трубку. Все было кончено. Или только начиналось.
Она сидела в полной тишине своего кабинета, и только стук дождя в окно нарушал безмолвие. Ожидание закончилось. Сомнения испарились. Теперь у нее была цель. Дата в календаре. Время, к которому она должна была подготовиться морально и физически.
Она собрала вещи, выключила свет и вышла из офиса. Лифт плавно понес ее вниз. Она смотрела на свои отражения в блестящих стенках кабины – десятки Светлан, с десятками одинаковых носов. Но теперь этот вид не вызывал в ней ни боли, ни отвращения. Лишь холодное, отстраненное любопытство. Скоро все это исчезнет. Скоро она посмотрит в зеркало и увидит другого человека. Того, кого она всегда хотела видеть.
Она вышла на улицу. Дождь почти прекратился, осталась лишь легкая морось. Она не стала вызывать такси и пошла пешком по мокрому, блестящему асфальту. Городской воздух, промытый дождем, был свежим и чистым. Она шла и чувствовала необычайную легкость. Бремя выбора было снято. Теперь оставалось лишь идти по намеченному пути.
Она зашла в цветочный киоск и купила большой букет белых лилий. Денис любил лилии. Она хотела сделать ему что-то приятное. Не из чувства вины, нет. А потому что она приняла решение, и теперь могла позволить себе снова быть с ним нежной. Стена между ними никуда не делась, но теперь Светлана знала, что на той стороне стены ее ждет избавление. И это придавало ей сил.
Она подошла к дому, увидела свет в окнах их квартиры. Денис был дома. Он ждал ее. Она задержалась на мгновение, глядя на этот свет, на этот уют, который они создали вместе. И на миг ее сердце сжалось от сомнения. А не разрушит ли ее решение этот хрупкий мир? Не уйдет ли Денис, если она изменится? Но она тут же отогнала эту мысль. Он любил ее. Он должен был понять. Должен был принять.
Она поднялась на лифте, открыла дверь. Из кухни доносились знакомые звуки и запахи – Денис готовил ужин.
– Это я! – крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.
– В кухне! – отозвался он.
Она поставила цветы в вазу, повесила пальто и прошла на кухню. Денис стоял у плиты, помешивая что-то в сотейнике. Он обернулся и улыбнулся ей. Его улыбка была такой теплой, такой родной.
– Привет, красавица. Как день?
Она подошла к нему, обняла сзади и прижалась щекой к его спине.
– Нормально, – сказала она, закрывая глаза. – Все нормально. Уже лучше.
Она не врала. Так оно и было. Она приняла решение. И это принесло ей долгожданное, хоть и зыбкое, спокойствие. Точка кипения осталась позади. Впереди был долгий путь к новой жизни. И первый шаг был сделан.
Глава 5: Первая консультация
Три недели ожидания пролетели в странном, подвешенном состоянии. Внешне жизнь Светланы текла своим чередом: работа, встречи, вечера с Денисом. Но внутри все было иначе. Каждый день был отсчетом до часа «Х», каждое утро она просыпалась с мыслью: «Сегодня на один день ближе». Она стала чаще задерживаться в офисе, находить причины отлучиться одной на выходных – ей нужно было пространство для ее тайны, для ее внутренней подготовки к предстоящему.
Она скрупулезно выполняла все предписания клиники: сдала анализы, прошла обследования. Каждый укол, каждый забор крови были для нее не медицинскими манипуляциями, а шагами к очищению, к жертвоприношению на алтарь новой жизни. Она изучала форумы, читала истории, смотрела видео о реабилитации. Она погружалась в этот новый мир с фанатизмом неофита, и чем больше она узнавала о рисках, отеках, болевых ощущениях и возможных осложнениях, тем страннее успокаивалась. Это была цена, и она была готова ее заплатить. Любую.
Денис чувствовал ее отстраненность, но приписывал ее усталости после успешного, но выматывающего проекта. Он старался окружить ее еще большей заботой, что лишь усиливало ее чувство вины. Она лежала ночью с открытыми глазами, слушая его ровное дыхание, и мысленно просила у него прощения за то, что собиралась совершить. За тайну. За недоверие. За то, что его любви оказалось недостаточно.
И вот настало утро двадцать седьмого. День консультации.
Она проснулась до будильника, в предрассветной серости комнаты. Сердце колотилось не от страха, а от нетерпения, как перед долгожданным свиданием. Она осторожно выбралась из постели, чтобы не разбудить Дениса, и закрылась в ванной.
Сегодня она не стала наносить много макияжа – только легкий тональный крем, немного туши. Пусть доктор видит чистый «материал». Она надела простой, но дорогой костюм темно-синего цвета, который подчеркивал строгость и деловитость. Она должна была произвести впечатление серьезной, взвешенной женщины, а не истеричной барышни с придуманными комплексами.
– Так рано? – сонно пробормотал Денис, когда она, уже одетая, заглянула в спальню попрощаться.
– Важные переговоры, – соврала она, целуя его в щеку. Его губы были теплыми и мягкими от сна. – Не жди меня к ужину, возможно, задержусь.
– Удачи, – он улыбнулся ей, совсем не подозревая, куда и к кому она на самом деле идет.
Выходя из дома, она почувствовала себя шпионкой, отправляющейся на секретное задание. Воздух был холодным и колючим, но он бодрил. Она шла быстрым, уверенным шагом, отточенным за годы московской жизни. Но сегодня у этого шага была особая цель.
Клиника «Эстетикус» располагалась в тихом переулке в центре Москвы, в отреставрированном старинном особняке. Никаких кричащих вывесок, только скромная бронзовая табличка у массивной дубовой двери. Дверь открыл немой, элегантный швейцар в ливрее.
Внутри пахло дорогим парфюмом, свежими цветами и стерильной чистотой. Тишина была абсолютной, нарушаемая лишь тихим перезвоном лифта. Интерьер был выдержан в стиле минимализма: светлое дерево, белый мрамор, панорамные окна, упирающиеся в заснеженные кроны вековых лип. Это было похоже не на медицинское учреждение, а на бутик люксового отеля или галерею современного искусства. Здесь даже воздух казался профильтрованным и оплаченным.
К ней немедленно подошла администратор – безупречная женщина в идеально сидящем белом халате поверх делового платья. Улыбка на ее лице была такой же отлаженной и стерильной, как и все вокруг.
– Светлана Орлова? Добро пожаловать. Прошу вас в зону ожидания, доктор скоро будет свободен.
Ее проводили в небольшую, уютную гостиную с диванами цвета слоновой кости и низким столом, на котором стояли свежие журналы и графин с водой с дольками лимона. Светлана села, но не стала ни пить, ни листать журналы. Она сидела с прямой спиной, сцепив холодные пальцы на коленях, и ждала.
Через несколько минут та же администратор вернулась.
– Доктор Игнатов готов вас принять. Прошу за мной.
Сердце Светланы на мгновение екнуло, но она тут же взяла себя в руки. Она шла по бесшумному коридору, по мягкому ковру, мимо закрытых дверей, за которыми, вероятно, творились чудеса преображения.