Пластика

Дверь в кабинет доктора была открыта. Администратор пропустила ее вперед и тихо удалилась, закрыв дверь.

Кабинет был просторным и светлым. Огромное окно, за которым шел мягкий снег, заполняло помещение холодным северным светом. Стеллажи с медицинской литературой, дипломы в строгих рамах, компьютерный стол. И в центре – массивный, похожий на ювелирный верстак, стол, за которым сидел он.

Доктор Арсений Владимирович Игнатов.

Он поднял на нее глаза. На фотографиях в интернете он казался холодным и надменным. В жизни его лицо было скорее отрешенным, сосредоточенным на своем внутреннем мире. Ему было лет пятьдесят, его собственное лицо – с правильными, четкими чертами – было безупречным образцом его работы. Он не улыбнулся, лишь слегка кивнул, жестом приглашая ее сесть в кресло напротив.

– Светлана Орлова? – его голос был ровным, бархатным, без единой эмоциональной ноты. Голосом можно было резать стекло.

– Да, – ее собственный голос прозвучал чуть хрипло, и она снова прочистила горло. – Здравствуйте, доктор.

Он откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. Его взгляд, тот самый, пронзительный и холодный, скользнул по ее лицу не как по лицу живого человека, а как по карте, на которой нужно найти ориентиры.

– Итак, что привело вас ко мне? «Какие у вас пожелания?» – спросил он, опуская формальности.

Светлана почувствовала, как внутри все сжимается. Этот вопрос она репетировала перед зеркалом десятки раз. Но сейчас все заученные фразы показались ей глупыми и наигранными.

– Я… я хочу изменить форму носа, – выдохнула она, чувствуя, как горит лицо. – Убрать горбинку. Сделать его… более прямым. Аккуратным.

Доктор Игнатов молча встал, подошел к ней. Он взял со стола тонкий металлический шпатель.

– Можно? – он не ждал ответа, его пальцы уже прикасались к ее лицу.

Его прикосновения были безличными, точными, как у механика, осматривающего двигатель. Он легонько поворачивал ее голову, изучая профиль, анфас, три четверти. Он измерял взглядом пропорции, расстояние между глазами, ширину переносицы, длину кончика. Он был так близко, что она могла разглядеть мельчайшие морщинки вокруг его глаз и ощутить легкий запах антисептика и дорогого одеколона.

– Ммм, – он произнес что-то нечленораздельное, отходя назад и снова садясь за стол. – Анатомически сложных преград нет. Хрящевая ткань податливая, кость тонкая. Технически задача выполнима.

Он сказал это так, будто речь шла о ремонте часов, а не замене ее лица. Его бесстрастность действовала на Светлану удручающе. Она ждала какого-то признания ее боли, понимания, что это не каприз, а глубоко выстраданное решение. Но он видел лишь анатомию.

– Я… я годами об этом думаю, – начала она, чувствуя, что должна объясниться, оправдать свое присутствие здесь. – Это… это мучило меня всю жизнь. Еще в школе…

Он поднял руку, мягко, но твердо останавливая ее.

– Мне не нужна ваша история, Светлана Владимировна, – сказал он, и в его голосе впервые прозвучала легкая, почти незаметная усталость. – Моя работа – исправить то, что вам не нравится, с точки зрения эстетики и гармонии. Ваши психологические причины – это не моя компетенция. Я не психотерапевт. Я хирург.

Его слова прозвучали как пощечина. Он отсекал ее боль, ее историю, ее личность, оставляя лишь объект для работы. И в этом была своя, извращенная правда. Она сама хотела избавиться от прошлого. А он предлагал ей самый прямой путь – не вспоминать, а забыть. Не анализировать, а вырезать.

– Я понимаю, – тихо сказала она, чувствуя себя голой и униженной.