Мозг жертвы. Как нами манипулируют мошенники и лжецы

2

Мы с Шарлем-Анри познакомились в 1969 году, столкнувшись у дома моей подруги, к которой я шла на день рождения. Никогда не забуду, как передо мной возник смуглый юноша с голубыми глазами, чрезвычайно забавный. Помню, как властно сунула ему в руки торт, чтобы позвонить в дверной звонок. Вошли мы вместе.

Это не было любовью с первого взгляда, скорее, планомерной осадой. Мне вот-вот должно было исполниться двадцать. Последние пару лет я встречалась с молодым человеком, от которого, по правде сказать, тогда немного отдалилась. Мое знакомство с Шарлем-Анри ускорило разрыв. Он учился на втором курсе медицинского факультета, я – на филологическом. В тот вечер мы немного поболтали, и ничего особенного не произошло. Затем мы снова встретились. У нас были общие друзья, и нередко появлялась возможность где-то пересечься. Мы оказывались на одних и тех же вечеринках, а затем стали ходить туда вместе. Он пригласил меня в кино, мы обнаружили, что наши вкусы совпадают – обоих интересовали лекции о путешествиях и философии. Постепенно я поняла, что он мне действительно нравится. У него было хорошее чувство юмора, и в то же время он серьезно относился к учебе, своему будущему и жизни в целом. У нас было одинаковое мировосприятие.

Брак был обязательным условием счастливой жизни. Я видела себя любящей женой любимого мужчины, матерью и состоявшимся профессионалом, и довольно быстро Шарль-Анри в моих глазах превратился именно в такого человека – в будущего отца моих детей, главу семьи. Он двигался в том же направлении. Мы нашли друг друга.

Члены семьи де Ведрин жили в Бордо, у них была собственность в Монфланкене. Отец, инженер-агроном, служил в Министерстве сельского хозяйства и управлял фамильным имением. Сестра Анна и брат Филипп были старше Шарля-Анри – оба родились до войны. Шарль и Гислен появились на свет позже, в 1946 и 1948 годах. Де Ведрин в шутку называли старших довоенной парой, а младших – послевоенной. Их дальние предки, землевладельцы-протестанты, были родом из Оверни, а в этом регионе они обосновались более четырехсот лет назад. Мне не пришлось рассказывать родителям о семье моего избранника. Наши матери знали друг друга с тех пор, как моя, будучи намного моложе, поселилась в Ло-и-Гаронне. Обе прекрасно знали, кто есть кто в обеих семьях. Все выглядело идеально: одинаковый уровень образования, схожий образ мыслей, равное происхождение. Но когда наши отношения стали действительно серьезными – примерно через полтора года, – камнем преткновения оказался религиозный вопрос. Ведрины были протестантами, а мы католиками. Это огорчало моих родителей. Они не были ни фанатиками, ни фундаменталистами, но соблюдали обряды католической церкви. Их объединяло общее убеждение: мы должны пожениться в соответствии с нашей религией. Брак – очень непростое дело, и, если мы расходимся во мнениях по поводу веры, это в конечном итоге создаст немало проблем. Особенно в том, что касается воспитания детей.

Первое время мама была крайне обеспокоена ситуацией. Наше различие порождало бесконечные споры – у меня с родителями и между нами двоими. Я впервые видела, чтобы мои близкие настолько расходились во мнениях. Несмотря на все, что мама думала о протестантизме, она желала мне счастья, отец же оставался непримиримым. К счастью, двоюродный брат – священник и директор семинарии в Бордо – умел сглаживать углы.

Наконец наши семьи встретились. Матери прекрасно поладили, а вот отцу оказалось труднее с моим будущим свекром. Вдобавок к разным вероисповеданиям, они еще и обладали совершенно несхожими характерами. Протестанты, как правило, лояльнее относятся к смешанным бракам, и родные мужа переживали гораздо меньше, чем мои. С другой стороны, воспитание наших будущих детей оставалось непростым вопросом. Мы все больше спорили с Шарлем-Анри, наши позиции становились все жестче, а двери хлопали все чаще. Мысль о разрыве настолько внедрилась в наше сознание, что однажды весной мы расстались, снова воссоединившись только в конце лета.

Помню, как тяжело переживала это время: впервые я причиняла реальную боль родителям. Однако, противостоя им, я доказывала, сколь сильна моя любовь к жениху. Именно это в конечном счете заставило их уступить. Возможно, поверить в серьезность наших намерений помогло и то, что мы планировали пожениться по окончании учебы, когда у нас появится заработок, позволяющий обрести независимость. На это им нечего было возразить. Все тщательно взвесив, они благословили наш союз. Шарль-Анри очень естественно влился в нашу семью.

3

Мы обвенчались в 1975 году в департаменте Ло-и-Гаронны – в маленькой романской часовне, расположенной рядом с владениями моей бабушки по материнской линии. Экуменический брак, заключенный пресвитером и пастором. Тогда церковь попросила меня подписать документ, в котором я обязалась приложить все усилия для воспитания наших детей в католических традициях. Мы же дали им основы обоих учений, чтобы они могли сделать свой выбор позже. Зная, что у Шарля-Анри учеба продлится дольше, я получила диплом специалиста по документообороту, чтобы поскорее начать зарабатывать. После свадьбы мы поселились в небольшом доме, арендованном родителями мужа. Шарль-Анри учился экстерном в медицинском, я работала в центре Бордо – специалистом по документации в Институте управления бизнесом. Я искала информацию для студентов и научных сотрудников, и работа мне очень нравилась.

Дом я обставила мебелью, купленной на сбережения, сделанные до свадьбы. И вот мы, будучи еще, по сути, студентами, стали молодоженами. Наша жизнь не сильно отличалась от прежней: мы виделись с друзьями, гуляли, проводили выходные на море или в сельской местности. Короче говоря, были счастливы, беззаботны и очень активны.

Шарлю-Анри нужно было закончить учебу и начать специализироваться в области акушерства и гинекологии, поэтому в 1977-м, в год рождения нашего старшего сына Гийома, он принял решение поехать в Тунис. Там мы прожили два года: четыре месяца в Бизерте и двадцать месяцев в Бедже, на северо-западе страны. Изгнание давалось мне нелегко, особенно поначалу. Только представьте: молодая женщина двадцати семи лет, с новорожденным ребенком на руках, почти ничего не знающая о стране, живет в скудно обставленной квартире в центре небольшого городка и предоставлена сама себе в течение целого дня. Шарль-Анри уходил утром и возвращался вечером очень уставшим. Изредка я встречалась с семьями иностранных служащих – немцев, поляков, чехов, итальянцев, – и в большинстве случаев их жены работали. В моей памяти сохранились затяжные периоды одиночества: с местными я тоже не общалась, за исключением Сами, тунисского начальника Шарля-Анри, и Гаэтаны, его жены. Для досуга и культурного времяпрепровождения в Бедже не было абсолютно ничего.

Радовало, что Шарль-Анри был в восторге от работы и прекрасно ладил с персоналом больницы. Он пользовался уважением и подружился со своим начальником, получившим образование в одном из лучших парижских университетов.

Я привыкла к насыщенной общественной жизни и бесконечно скучала по друзьям и родным. Однако в итоге мне удалось превратить одиночество в преимущество, изменив приоритеты и поставив на первое место ребенка и свое саморазвитие. Таким образом, я стала меньше зависеть от других и взяла себя в руки. Я много размышляла, научилась находить ценных людей в новой для меня среде немцев, чехов, поляков. В итальянской общине женщины обладали очень теплыми «мамиными» качествами. Они принимали меня с любовью, угощали, давали советы. Немки, будучи замечательными хозяйками, научили меня обустраивать быт. Также я постепенно вошла во французское сообщество. Эти связи оказались весьма прочными, и мы дружим по сей день. Наконец, я открыла для себя доброту тунисцев: по отношению к малышу Гийому и ко мне самой. Помню, как почти ежедневно ходила на рынок и однажды утром увидела в одной из лавок юбку. Она мне очень понравилась, но примерить ее было негде. Продавщица, не задавая лишних вопросов, сказала:

– Я тебя знаю, ты жена врача. Так что бери юбку, примеришь дома. Если вещь тебе приглянется, заплатишь за нее завтра, а нет, так вернешь.

Мне нравился этот мир, где можно быть щедрым и доверять незнакомому человеку. Это вызвало в моей душе глубокий отклик. Я ни разу не столкнулась со злостью или подлостью, даже представить себе такого не могла. Людям, которые мне встречались, подобное было несвойственно. Более того, они поощряли меня к такому же поведению. У нас бывали гости: на несколько дней приезжали родители Шарля-Анри, следом мои родители, затем моя сестра и другие родственники.

По возвращении в Бордо, безусловно, будучи счастлива оказаться в привычном мире, я ни капли не пожалела о своем пребывании в Тунисе. Шарль-Анри начал брать подмены и стал лучше зарабатывать, мы смогли занять денег и купить небольшой дом.

В 1980 году родился Амори, а в 1985-м – Диана. Шарль-Анри решил объединиться с коллегой, которого очень ценил. Этот сложный и интересный человек стал для мужа настоящим другом, и мы были в восторге от их совместного проекта. Август Шарль-Анри намеревался провести в Бордо. Поскольку рождение Дианы ожидалось в сентябре, я отправилась на Кипр, в деревню Пила. У моих родителей там была своя квартира, выходившая на набережную. Я должна была вскоре вернуться в Бордо, но однажды в конце дня – помню, я любовалась закатом, – позвонил крайне потрясенный Шарль-Анри: его друг, которого он заменял во время отпуска, скоропостижно скончался. Я поспешила домой, чтобы поддержать мужа, после чего прямиком отправилась в клинику, где на несколько недель раньше срока родила Диану. Малышка стала отдушиной для Шарля-Анри, который был рад, что у нас появилась дочь.

Помню те дни, когда счастье от того, что после двух мальчишек у нас появилась девочка, резко контрастировало с горем и разочарованием мужа, который потерял друга и должен был заново выстраивать свое профессиональное будущее. Шарль-Анри не экспансивен, он сдержан, а за его кажущейся авторитарностью скрывается природная застенчивость. В те дни я впервые подумала, что он более ранимый, чем хочет казаться окружающим. Утрата дружбы и остановка проекта причиняли ему боль и так сильно печалили его, что я задавалась вопросом: создан ли мой муж для того, чтобы двигаться по жизни в одиночку? Работа в тандеме с другом означала для него больше, чем обмен мнениями и взаимную поддержку. Больше, чем обычное деловое партнерство. И скоро всего этого ему будет остро не хватать. Возможно, я была единственной, кто знал об этой его слабости, поскольку Шарль-Анри являл собой противоположную картину – уверенного в себе человека, умеющего противостоять испытаниям. Я поклялась себе, что всегда буду рядом с ним.

В конце концов мой муж открыл кабинет на пару с другим партнером. Мы больше не нуждались в моей зарплате, и я оставила работу в качестве специалиста по документации, выйдя в длительный неоплачиваемый отпуск, чтобы заботиться о детях и родителях.

Мне не нравится слово «успех» применительно к материальной стороне жизни. В то же время мы действительно достигли того уровня, когда все стало проще. Мы купили в Кодеране, приятном районе Бордо, прелестный старинный белостенный дом с садом. Окна смотрели прямо на Бордоский парк, самую большую зеленую зону в городе. Когда мы там поселились, я была уверена, что это место станет нашим семейным гнездышком. Домом, где вырастут дети и появятся на свет внуки. С этой мыслью я заботливо обустроила его. Мне хотелось создать обстановку, в которой каждый был бы счастлив, где у каждого имелся бы свой уголок, где мы встречали бы каждый день с радостью. Наконец-то у меня появилось ощущение: вот он, дом мечты!

Мои родители часто у нас гостили. Мама была исключительным человеком. В 1977 году, пока мы жили в Тунисе, она заболела раком, но, проявив достойное восхищения мужество, выиграла битву. Все еще проходя курс химиотерапии, она не хотела откладывать свой визит. Поэтому Шарль-Анри взял на себя ответственность за ее лечение. Наша квартира, климат – все это абсолютно не подходило для мамы, такой измученной. Но ее состояние менялось к лучшему; она была счастлива видеть Гийома и проводить время со мной. И, что уж скрывать, ее приезд был самым радостным событием на протяжении всего нашего пребывания в Тунисе.

Болезнь подкосила ее после нашего переезда в Кодеран. Мне было тридцать восемь лет, и я обожала свою мать. Она была для меня примером, дала мне столько же сил и энергии, сколько любви. Ее смерть стала моим первым настоящим горем. Мне оставалось единственное утешение: я видела ее с внуками в этом доме, уверенную в моем будущем. Отец, который отличался сдержанным характером, переживал боль внутри себя. То, что со стороны могло сойти за безразличие, было не чем иным, как невыносимым страданием. Без моей матери он потерял интерес к жизни, все больше отстраняясь от мира. Я окружила его заботой, старалась, чтобы он как можно чаще бывал у нас. Заболев, он не раз повторял, что предпочел бы поселиться в доме престарелых. Мне этого очень не хотелось, но отец настаивал. Мы договорились, что он съездит туда ненадолго, максимум на месяц, чтобы присмотреться, а потом решим, как быть дальше. Отец поступил в выбранное мной учреждение, которое показалось мне вполне сносным. Спустя несколько месяцев он умер. Просто позволил себе это сделать, чтобы воссоединиться с любимой женой через два года после ее ухода. В сорок один год я ощутила сиротство в полном смысле этого слова. Поэтому я постаралась сблизиться со старшей сестрой Франсуазой. Из-за разницы в возрасте я иногда чувствовала, что по отношению ко мне она берет на себя роль матери. Благодаря возможности общаться более открыто и безоговорочно доверять друг другу наша привязанность росла. Мы часто созванивались. Летом сестра приезжала в Пилу, или же мы встречались в Ло-и-Гаронне, где у нее был дом.

Родители мужа обедали у нас каждое воскресенье. Мне хотелось, чтобы они видели внуков как можно чаще. Для меня большая семья являла собой средоточие привязанностей, защиту от любых жизненных невзгод, источник счастья. Особенно после смерти мамы и отца. Возможно, с моей стороны это было наивностью, но я не отдавала себе отчета в том, что это сближение, устроенное искренне и без задней мысли, может оскорбить моих родственников. Несомненно, родители мужа уделяли мне повышенное внимание. Позже, в эпоху Тилли, Гислен заявит: «Ты украла у меня мою мать, Тьерри мне ее вернул…»

В 1992 году мой свекор передал Мартель Шарлю-Анри, хотя старшим в семье был Филипп. С самого детства у того были сложные отношения с отцом. На три года их разлучила война – пока мой свекор содержался в лагере для военнопленных в Померании. С учетом напряженной семейной обстановки этот поступок особенно разочаровал Филиппа, ощутившего острую горечь. Но, поскольку проявлять агрессию не в его характере, он сумел подавить чувства, а когда мой деверь смог выкупить Талад, исконное владение рода Ведрин, расположенное недалеко от Мартеля, привязанность, которую он вскоре испытал к этому дому, затмила все его сожаления. Однако так могли сказать о себе далеко не все. Мы с мужем действительно не замечали этой обиженности. Прежде всего потому, что семья собиралась только на праздники и летом, а в присутствии Шарля-Анри атмосфера менялась. Когда в 1995 году отец мужа скончался, я, конечно же, старалась поддержать свекровь. Если предоставлялась возможность, мы вместе с моими подругами водили ее в музей, кино или на лекции. Она всегда с радостью откликалась на эти приглашения. Подругам тоже было приятно ее общество. И потом, мы часто собирались в Мартеле – на него свекровь также имела права, – поскольку она не любила оставаться там одна.

После смерти родителей я погрузилась в дела – пытаясь отвлечься от горя, а также из-за унаследованной от матери любви к общению и коллективной деятельности. Каждый четверг мы с подругами устраивали обеды. Я состояла в ассоциации «Бордо приветствует», призванной помогать вновь прибывшим, знакомить их с городом и его населением. Я посещала кружок чтения – просто обожаю книги – и активно участвовала в жизни школы, куда ходили мои дети, являясь председателем родительского комитета. Короче говоря, продолжала бежать сразу во всех направлениях, что, вероятно, было большой ошибкой.

Шарль-Анри тоже с головой окунулся в работу. Он вел акушерскую практику в самой крупной клинике Аквитании, и книга записи к нему на прием всегда была переполнена. Также он занимался делами профсоюза, уходил на рассвете и возвращался поздно вечером. Я взяла на себя быт и часто оставалась одна с детьми. Муж проводил с нами свободное время, но его было очень немного. И все же мы были счастливой парой и понимали друг друга. Шарль-Анри полагался на меня во всем, что не было связано с его профессиональной жизнью, и его доверие вызывало у меня гордость. По сути дела, мы походили на все благополучные семьи, где супруг занимается избранным делом, отдавая ему все силы, а жена с удовольствием хлопочет по хозяйству. В общем, классика. Но не слишком ли мы были перегружены? Не упускали ли возможность поразмышлять о себе, о том, чего нам хочется на самом деле? Мы никогда не задавались вопросом о скрытых разногласиях, существовавших внутри семьи. Тем не менее каждое лето они проявлялись все сильнее, а мы не обращали на это внимания…

4

Зачем востребованному врачу из Бордо, чей график забит до предела, тратить время на то, чтобы мчаться в Париж и тратить два драгоценных часа на субъекта, о котором он почти ничего не знает? Этот вопрос заслуживает того, чтобы его задать, потому что именно так между Тьерри Тилли и моим мужем установилась прочнейшая связь, длившаяся почти десять лет и чуть не уничтожившая нас.

В конце 2000 года, через несколько месяцев после их первого контакта по делу Лаказа, у Шарля-Анри и Тилли состоялось несколько телефонных разговоров. Кратких, но достаточно убедительных, чтобы по первому зову муж запрыгнул в скоростной поезд и примчался в столицу. На вокзале Монпарнас в конце платформы его ждал молодой худощавый мужчина в маленьких очках, выглядевший чрезвычайно солидным и уравновешенным. Тилли сразу подошел к Шарлю-Анри; он узнал его, хотя ни разу не видел. Неужели почувствовал, что невысокий человек, ищущий кого-то взглядом, и есть Шарль-Анри де Ведрин? Может, вспомнил фотографии, которые видел в доме Гислен? Пройдясь вдоль вокзала и обменявшись вежливыми банальностями, они зашли погреться в одно из кафе, расположенных на площади 18 Июня.

Тилли садится против света, лицом к собеседнику, и невзначай наблюдает за ним. С самого начала между ними – пятидесятидвухлетним Шарлем-Анри и тридцативосьмилетним Тилли – устанавливаются отношения на равных. Тилли довольно скрытен в том, что касается его деятельности: избегает имен, географических названий и событий, к которым он, кажется, причастен, проявляет осторожность и дает понять, что не уполномочен рассказать больше. С другой стороны, он прекрасно осведомлен о жизни в Бордо и о работе Шарля-Анри, о его особой ответственности. Мой муж отвечает на вопросы, раскрывает все больше подробностей своей жизни, радуясь, что его внимательно слушают. Постепенно их беседа становится доверительной. Два человека одинакового интеллектуального уровня и общественного положения говорят на одном языке. О чем именно? О работе Шарля-Анри, о его повседневной практике, об объеме клиентской базы, о том, как трудно поддерживать баланс между семейной и профессиональной жизнью. Тилли на своем опыте знает, каково это, когда не хватает времени наблюдать, как растут твои дети. У него их двое, и видится он с ними крайне редко. «У нас обоих немало насущных обязанностей, но, к счастью, мы женаты». Насколько ему известно, у Шарля-Анри есть супруга, на которую можно опереться.

Эта преамбула, имевшая место в кафе, словно пузырь, существующий вне пространства и времени. Шарль-Анри встречается с человеком, о котором очень мало знает и который обладает редким талантом слушать. Сам того не желая и, очевидно, не осознавая этого, мой муж оказывается в роли пациента, пришедшего на консультацию к психотерапевту. Вроде бы сомнительное сравнение. Тем не менее он легко раскрывает перед собеседником душу. Когда тебе внимают, это придает уверенности. Шарль-Анри ничего не подозревает: если бы его в тот день посетило чувство тревоги, он бы пожал плечами или поднял глаза к небу, возможно, даже с раздражением.