Одуванчики распускаются в час пополудни

Дом у железной дороги

С Казанского вокзала поезда отправлялись один за другим по расписанию. Дальнего следования располагались на первых путях, пригородные – за ними. Электропоезд в сторону Куровской должен был отправиться через 5 минут, но я не спешил. Остановился посреди вокзала и попытался выловить среди всех строчек на табло нужную мне. И это стоило мне треснутых очков. Какой-то тучный мужчина так спешил на 11 путь, что не посчитал нужным хоть как-нибудь обогнуть меня. Так я понял – мне за ним. Никто так не спешит на вечернюю электричку, как рабочий в служебной форме с клетчатыми пакетами наперевес. Я поднял свалившиеся с моего разбитого носа очки, посмотрел на них с серьёзным видом и как ни в чём не бывало вприпрыжку пошёл к первой двери вагона.

Электропоезд отправился с опозданием на 2 минуты.

Заводы, станции, лесополосы, редкие озёра сменяли друг друга – одни похожие на другие. И только по толпам, теснящим и без того забитые проходы и тамбур, можно было понять, какую станцию ты проехал (я, например, не мог ни слова разобрать из того жужжания, которое доносилось из динамика поезда).

Конечно, самыми «муравьиными» я считал Выхино и Люберцы. Опрос я не проводил, однако в душе считал, что все пассажиры были со мной солидарны.

Особый колорит составляли торгаши, шныряющие из вагона в вагон. Они предлагали лампы, обложки на паспорта, иголки, мороженое, кроссворды… много чего ещё. Не любил я их. Зато любил музыкантов, которые проходили мимо с гармонью или скрипкой. А я ведь тоже когда-то играл…

Весь путь до Гжели я сидел как на иголках. Пропустишь станцию – и уедешь в Шатуру. Вернёшься домой только за полночь. Хорошо, что сейчас лето.

Я вышел на нужной станции и побрёл в сторону речицкой школы.

Бабушка даже на каникулах обустраивала свой кабинет. Она всю жизнь проработала здесь учителем географии. Мои мама и папа одни из всего нашего села уехали отсюда на заработки в Москву, да так и не решили вернуться. Обосновались мы под Реутовом, и в школу я пошёл там же.

Мои дяди и тёти жили по соседству: кто в Трошково, кто на Труженике, кто в Минино. Их дети – здесь же. Только один мой троюродный брат перебрался во Владимир.

Я не любил Речицы, особенно летом. Больше всего мне не нравилась разбитая, вся в колдобинах дорога и раскалённый асфальт – еле дойдёшь до дома.

Однако было здесь место, которое я любил. Оно располагается в двух шагах от станции. Недавно его отремонтировали и поставили скульптуру одуванчика, парашютики которого были сделаны в виде ладошек. Я часто катался там на велосипеде по кругу, пока у меня не начинала кружиться голова. Из велосипеда я вырос, а привычка приходить к одуванчику сразу после прибытия электрички в 12:58 осталась.

В школе было душно. Воняло краской.

Охранник меня сразу узнал. Перекинувшись с ним парой слов, я побрёл по лестнице на третий этаж. Я плохо представлял, как бабушка почти каждый день поднимается наверх.

Она обитала здесь и в выходные дни. В воскресенье, сразу после службы, она шла домой, заносила свежие просфоры и, взяв любимую сумку на колёсиках, ковыляла до своего рабочего стола на третьем этаже речицкой школы.

Иногда мне было её жалко. Поэтому я старался приезжать сюда как можно чаще.

От мамы я узнал, что сегодня бабушка собирается клеить газеты на окна.

Я зашёл в кабинет и увидел цветы в горшках, которые были расставлены на партах. Подоконники пустовали, но газеты всё ещё нигде не висели.

Я прошёл вглубь кабинета. Со шкафов в задней части класса на меня смотрел огромный старый глобус, который соорудил мой покойный дедушка. Его никогда не использовали по назначению. Он всегда где-то стоял и пылился – сначала у бабушки дома, потом – в сарае, потом – здесь. Он, как и многие другие вещи, которые делал дедушка, были бесполезны. Однако выкидывать их никто не решался. То ли жалко, то ли ещё что… Впрочем, меня это не особо волновало.

Когда в кабинет зашла бабушка, я выискивал на карте Владимир – хотел понять, куда всё-таки забрался мой брат.

Меня осыпали благодарностями за приезд – бабушка всегда так делала. Даже если я приезжал вовсе не для того, чтобы помочь, а просто так.

Когда я расправился с газетами и цветами, время клонило к пяти.

В столовой нас накормили едой, оставшейся ещё с утра – в школьный детский лагерь приходили те ребята, чьи родители работали с утра до вечера. Но чаще сюда ходили все дети без разбору. В этом было что-то, что я никогда не пойму. У нас был детский лагерь, в который приходили только те, кто успел записаться в конце четвёртой четверти. Родители доплачивали за это удовольствие, лишь бы их дети не сидели целыми днями в ожидании «ещё одного мультика и всё». Я вспоминал это время с улыбкой.

Мы медленно шли к дому.

Я нёс сумки, которые бабушка первое время пыталась у меня отобрать, но потом успокоилась и стала без умолку вещать о деревенских новостях, которые я пропустил. А пропустил я, конечно, многое – кто-то умер, кто-то спился, а кто-то коз завёл.

Не скажу, что моя жизнь была скучной, просто она была другой. Мне никогда не понять, зачем интересоваться каждым шагом своих соседей. Я думал, что в жизни этих людей просто ничего другого не происходило, и им оставалось довольствоваться тем, что есть.

На ночь мне постелили на диване. Несмотря на то, что дом был большой, жилых в нём было всего две комнаты – мамину маленькую спальню переделали под кладовую. Я всегда спал либо на раскладушке, либо на полу, когда мы приезжали всей семьёй. Поэтому позволить себе целый диван я мог только в очень редких случаях.

Ночью я долго не мог заснуть. То комар жужжал над ухом, то одолевали мысли о предстоящей полевой практике. На Таймыр придётся ехать в июле – считай, моя первая маленькая экспедиция.

Я не думал, что отъезд из родных мест дастся мне тяжело.

Утром я встал рано. Бабушка ещё спала, а мне захотелось пройтись по округе.

Шоссе уже гудело – звуки проезжающих машин доносились и до нас. Я вышел на обочину и пошёл в сторону реки. На мосту задержался на несколько минут и пошёл чуть дальше, в обход, там была церковь. Не доходя до неё, я свернул направо – так и шёл вниз по дороге, пока перед глазами не возникла водная гладь. Я изредка бывал здесь, особенно когда на душе было погано. Но никто не приходил сюда в такую рань. Особенно этот пожилой мужчина, которого я мог опознать только по копне седых волос на теме. Я впервые видел его.

Он сидел на раскладном стуле. Его сморщенные руки лежали на трости. А сам он старался держать осанку и чуть поднимал подбородок, будто кого-то выглядывал на другом берегу.

Я решил ему не мешать и думал уже уйти, как вдруг старик меня окликнул.

– Во сколько электричка на 55-ом, не знаете? – хриплым голосом спросил он.

– На Москву или сюда? – спросил я.

– Сюда.

– Должна быть около семи, – прикинул я в голове.

– А сейчас?

– А сейчас, – я достал телефон, – 6:51.

– Ну, значит скоро, – старик перехватил руками палку и приосанился, – вы не спешите?

– Нет.

– Тогда посидите со мной? Очень прошу. Сможете сказать, когда будет 7?

Я нашёл эти просьбу несколько странной, поэтому непроизвольно состроил странную гримасу. Благо, мы с моим собеседником всё ещё не видели друг друга, как то полагается.

– Вы кого-то ждёте? – спросил я, мостясь на землю рядом со стулом.

– Внука. Он ко мне каждое лето приезжает. Вот я его каждое лето и жду, – с радостью в голосе сказал старик.

– А он откуда?

– Из Москвы. Живёт там с родителями. А ко мне на всё лето приезжает. А что у меня? У меня вон и теплицы, и яблоки свои, а здесь ещё и река под боком – ешь да гуляй.

– Значит здесь живёте?

– А вон, – старик указал куда-то в сторону по течению, – там вон дом.

Я кивнул. Мне было до лампочки, если честно, где его дом.

– А чего к детям в Москву не перебрались? – спросил я.

– У-у-у, – протянул старик, – вы, молодые, вечно эти вопросы задаёте. Ну, вот как вам это объяснить? Живётся мне здесь, понимаешь?

– М-м, – кивнул я, – наверное, Вы здесь и родились?

– Родился, правильно говоришь. И вырос, и учился, и женился, и жил. Знаешь, много где побывал. Да вот незадача, всё сюда возвращаюсь! – рассмеялся он, – я ведь всё понимаю. Вам туда надо. А мы как-нибудь здесь сами, своим ходом, что называется.

– Угу, – снова кивнул я.

– Да вот внук у меня в 7 классе. Уже один сюда приезжает. Большой совсем… А я соседке каждый раз говорю. Она его со станции на машине забирает. Хорошая девушка.

Со стороны железной дороги зашумело. Я посмотрел на часы – 6:58.

– Скоро приедет, – сказал я.

– Семь? – засуетился старик.

– Почти.

– Ох, надо побыстрей домой. Сашенька мой скоро будет. Ох, колени.

Старик охал и ахал, пока вставал со стула. Я подхватил его под руку и спросил, не нужна ли ему помощь. Он поблагодарил меня, сказал, что сам доберётся, и довольно резво, со складным стулом подмышкой, пошёл в сторону дома.

Я остался здесь ещё на полчаса. Просто сидел, смотрел на реку и думал о всяком. Что-то мне не давало покоя.

Весь оставшийся день я провёл в огороде. Работы было много: здесь прополоть, там подвязать деревья, скосить траву, вскопать грядки, наносить воды в бочки – и всё в одни руки. Я не жаловался. Куда уж бабушке этим заниматься.

После всех работ я предавался местному развлечению – ходил по соседним деревням и рассматривал прохожих. Поначалу это было странно, потом – даже интересно. Они все были одинаковые. Различалась только одежда, причёска, может, рост… И все смотрели на тебя в ответ. Кто-то со мной даже здоровался. Видимо, соседи, которых я и не помнил.

Так проходил день за днём. Менялось только число на календаре. Я знал, что завтра надо уезжать. И от бабушки, и от родителей. Да и вообще. У меня только начинается взрослая жизнь.

В тот день я обходил много мест, где проходили счастливые моменты моего детства. Одуванчик, кафе у станции, соседний посёлок, где обычно устраивались гуляния на Масленицу… Затем попросил бабушку отдать мой старый велосипед кому-то из соседских детей. Мне он уже ни к чему.

Воспряв духом, с этой мыслью я двинулся в сторону реки. Попрощаться.

Был уже вечер, когда я добрался туда. Комары съедали заживо. А я всё ходил и ходил вдоль берега, не в силах повернуть в сторону дома. Отчего-то я боялся туда идти. Боялся возвращаться, а потом снова уезжать. Это хорошо, когда есть «куда» и «откуда».

Мои мысли прервал белый свет фонаря, который расползался со стороны улицы и почти незаметно брёл в сторону берега. Рядом с фонарём шли трость и ножки складного стула.

Я узнал старика и медленно, чтобы не напугать его, пошёл в сторону дороги. Почему-то я надеялся, что он меня не заметит.

– Молодой человек! – окликнул он меня, – не подскажете время?

– 19:15.

– Значит успел. Ох, какая радость, – улыбнулся он и выпрямился на стуле, видимо по привычке.

– Почему?

– А, не понял?

– Почему радость-то, дедуль?

– Ох, да внук же ко мне приезжал. Сейчас вон на станцию поехал, поезд его в семь с чем-то, почти в половину будет. Обратно, в Москву.

– А чего не провожаете?

– Это вы, молодые: взяли сумки да поскакали. А я старый уже, куда мне за вами. Не хочу мешаться под ногами. Поэтому и не езжу на станцию с ним. А провожаю вот тут. Мне отсюда электричку слышно. А раньше было и видно.

Я уже думал идти, чтобы не нарушать чей-то важный момент своим присутствием.

Старик помолчал, а потом продолжил уже чуть более строгим тоном:

– Страшно это всё-таки. Вот так каждый раз провожаешь его и думаешь: как бы не в последний раз. У него ещё вся жизнь впереди, а у меня… И каждый раз радуюсь, когда приезжает. На что тут жаловаться, правда?

Я не ответил. Кивнул только, но этого наверняка не было видно в сгустившихся сумерках.

Я сказал, что электричка будет через 5 минут, а сам поспешил домой к бабушке.

Завтра в 7:08 поезд.

Лето на утёсе

На станции Морская рабочие разбирали леса. Отреставрированный фасад небольшого вокзала теперь был серо-синего цвета, что осенью и зимой наводило тоску. Впрочем, в летний вечер, как сейчас, он смотрелся даже симпатично. То же самое, впрочем, нельзя было сказать о внутреннем убранстве, среди которого были покосившиеся и раскачивающиеся от старости сидения и терминал для покупки билетов из 10-х годов, на который не так давно позарились местные вандалы.

С недавних пор в этом местечке стали бывать туристы, которым, кроме Мержаново, по пути в Таганрог хотелось посмотреть что-то ещё. Смотреть было не на что, кроме каменистого пляжа – проход к нему был через лестницу, которую недавно и сварили. Тропинок здесь было немного, однако одна из них выходила на небольшую площадку, где стояли лежаки и располагалось что-то вроде сцены. В местных новостях значилось, что на выходных здесь проводили спортивные марафоны.

«Самое то в сорокоградусную жару», – подумала Катя и, прихватив дорожную сумку, спрыгнула на платформу.

Солнце палило нещадно. Казалось, что асфальт плавился. Хотя, может быть, и не казалось.

«Босоножкам хана», – подумала Катя и пошла наверх, в сторону Полевой.

Дом встречал её метровой травой, через которую надо с боем пробираться, чтобы попасть внутрь. Ещё более непростой задачей было найти ключ от входной двери – он валялся в рюкзаке, возможно, где-то на дне. Но рюкзак сам по себе обладал одной особенностью – в нём было всё, что точно не ожидаешь увидеть у человека, который едет на дачу.

Когда дверь наконец открылась, Катя облегчённо вздохнула и побежала прямо на кухню. Она скинула сумки где-то в коридоре, а сама, счастливая донельзя, рухнула на диван, над которым тут же поднялись клубы пыли. Однако ей было всё равно на пыль или паутину, которую она заметила на окне с ободранными занавесками. Ей предстояло привести здесь всё в порядок перед заездом новых жильцов – они решили обосноваться здесь до конца лета. Катя думала только о том, что она сможет оплатить часть семестра не из своих кровно заработанных.

Это означало, что дом нужно вычистить до блеска. Хотя бабушка всегда держала всё в чистоте, много времени прошло с её похорон и с тех пор, как Катя была здесь в последний раз.

Теперь она осматривала все углы, до которых мог дотянуться её взгляд.

При входе, над железной дверью, висела небольшая икона, которую дедушка привёз с родины. Бабушка никогда не молилась и не верила, но выбрасывать рука не поднималась – а потому пристроила здесь. На всякий случай – авось правда поможет. Катя подумала, что надо её снять.

Небольшая прихожая от кухни была отгорожена ажурными занавесками. Их надо постирать, высушить и положить в комод.

С правой стороны располагалась ванна, слева – две спальни. Точнее, это была одна спальня, которую когда-то поделили нехитрым способом – поставили ширму из Икеи.

Впрочем, Катя и не помнила, как там всё выглядит. Она почти всегда спала на диване на кухне. Удивительно, что по собственной воле – говорили родители, но не обращали внимание на предпочтения дочери.

А Кате диван нравился по двум причинам. Первая – здесь можно было сидеть в телефоне до глубокой ночи, и никто на тебя не шикнет. Вторая – окно. Слева от дивана располагалось окно, через которое было видно море. Из окна в спальне тоже можно увидеть море. Но окно на кухне было только её.

Она любила просыпаться за полчаса до рассвета, смотрела на водную гладь, которая сливалась с небом, а потом шла во двор и по шатающейся лестнице забиралась на крышу деревянного сарая, которая выпирающей своей частью напоминала склон. Домашние говорили, что Катька пошла на утёс.

На утёсе Катя проводила каждое утро. Она брала с собой альбом и простой карандаш – рисовала всё, что можно обозреть. А потом дарила эти альбомы бабушке и показывала гостям. Но то было давно. Сейчас на месте сарая пусто – осталась только бетонная плита. Весь остальной участок зарос сорняками и вереском.

Эти мысли отчего-то не отпускали её. На утёсе всегда происходило какое-то волшебство – во всяком случае Катя так считала в детстве. Никак иначе нельзя было назвать то рассветное солнце, которое вставало из-за горизонта. То были краски, которые нельзя нарисовать простым карандашом, но Катино воображение дорисовывало всё само. Сейчас у неё так не получается, с грустью подумала она и вышла на улицу.

Солнце садилось, а вместе с этим утихали мысли, которые тревожили её сердце уже долгое время.

На закате утёс казался другим.

Катя села на обшарпанную бетонную плиту, нагретую за день палящим солнцем, и взглянула на проезжающую понизу электричку. Стук колёс разносился по округе, а в такт ему волновалось море – в детстве оно казалось бескрайним и один его вид вызывал чувство трепетного восхищения. Сейчас она сравнивала себя с этим морем. Такое же неспокойное, переливающееся красками, утром и вечером – совершенно разное.

Почему-то в голову приходили песни, которые часто звучала у них дома. Бабушка всегда включала проигрыватель и выбирала кассету с русским шансоном. Возможно, эти кассеты до сих пор лежат на кухне.

«И их тоже нужно убрать».

Катя раскинулась на плите и положила руки под голову. С неба на неё смотрели первые звёзды. Впереди у неё несколько дней уборки и встреча новых жильцов. Но пока она проведёт ещё одно утро в окружении первых солнечных лучей и моря – на этот раз Катя привезла краски.