Шрифт:
-100%+
Иллюстратор Е. Кривчикова
Фотограф В. Березин
Фотограф Е. Болюх
Фотограф Е. Гапонов
© Константин Кривчиков, 2025
© Е. Кривчикова, иллюстрации, 2025
© В. Березин, фотографии, 2025
© Е. Болюх, фотографии, 2025
© Е. Гапонов, фотографии, 2025
ISBN 978-5-0064-1622-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вам – на долгую память
«В джунглях мегаполиса…»
В джунглях мегаполиса
в поисках тропы, —
где не слышно голоса
в рокоте толпы, —
мечется взъерошенный,
хмурый человек…
Как тебя забросило
в двадцать первый век?
Тем, кто понимает
Громче всех кричат те, кому нечего сказать.
Прежде чем говорить, научить слушать и понимать других.
Поймёшь другого – поймут тебя. Но учитывай, что слышит лишь тот, кто хочет услышать. Поэтому не старайся докричаться до глухого и не мечи бисер перед свиньями.
Каждый человек – галактика. Понять другого человека, всё равно, что познать новую галактику. Понимать только себя – жить в одиночестве в целой галактике, не видя другие звёзды.
Если ты понимаешь других, то расширяешься, словно Вселенная. Если тебя понимают другие, ты становишься частью их Вселенной. Если тебя не понимают – тебя нет.
Человек, которого не понимает никто, есть фантом, чёрная дыра, поглощающая свет. Это – невидимая миру звезда.
Мысль изречённая всегда является посланием окружающему миру. Оно существует до того момента, пока находит отклик в сознании людей; примерно так же, как свет звезды блуждает много лет по просторам Вселенной, и пока он виден – звезда ещё не погасла.
Творчество есть уникальный продукт человеческого сознания, направленный, словно свет звезды, в Вечность. А уж кем он там в итоге останется, – плевком, по меткому замечанию Ф. Раневской, или звездой – решит время.
В ЗАПАСЕ – ВЕЧНОСТЬ
«Там, далеко за холмами…»
Там, далеко за холмами:
ровно рокочет прибой;
то, что осталось мечтами;
то, что не стало судьбой.
Всё, что случается с нами,
мы выбирать не вольны.
Там, далеко за холмами —
ждут нас иные миры…
Избави бог…
Яше Каплану
В запасе ещё вечность,
и вечности не жаль.
Ещё к лицу беспечность,
и бесконечна даль.
Ещё за всё мы платим,
наивные, в кредит.
И, не жалея, тратим,
и не храним обид.
И раздаём надежду, —
не ведая о том, —
как лишнюю одежду,
в надежде на «потом».
А время волны катит,
и сеет слов песок.
Всё больше тёмных пятен,
всё меньше светлых снов.
Избави бог нас, грешных,
до края наших дней
от надоевших женщин
и преданных друзей.
Мыс Харасавэй
//
Тут, на конце земли1 —
песчаные холмы,
халеи в брызгах волн
кричат осиротело,
а сердце холодит
дыхание зимы…
Тоскливо на душе,
и нет тоске предела.
В тумане горизонт
сливается с водой,
а небосвод висит
свинцовой пеленою.
И на краю земли,
наедине с собой
ты начинаешь жизнь
осознавать судьбою.
//
Харасавэйская мелодия —
знобящий, тягостный мотив.
Хрустит рассветная рапсодия,
стаккато хрупкое разбив.
Здесь – на пороге мироздания —
пьянит сознание простор,
и вечно длится неприкаянный
земли и неба тщетный спор.
Душа больна тоской безбрежною,
жизнь до безумия проста.
За кромкой серого песка
день расстилается над бездною.
//
Очнувшись среди
первозданного снега,
весь мир восприня́ть
чёрно-белым этюдом…
Воды ледяной
и пшеничного хлеба
испробовать вкус
и запомнить, как чудо.
Томясь притяженьем
Полярного круга,
торопится к югу
утиная стая.
А грузные волны
прибоя морского
то грозно рокочут,
то жалобно стонут.
Развесила осень
прозрачные сети
над стылым пространством
безлюдного мыса.
Теперь до весны
можно думать о смыслах,
о звёздных мирах,
Мнемози́не и Лете…
«Я просто Костя Кривчиков…»
Я просто Костя Кривчиков.
Не знали?
Снимайте кофты.
К чёрту – лифчики!
Дышите голыми грудями!
В тугих капроновых застенках
не прячьте прелести свои.
На свете нет печальней смерти,
чем задохнуться без любви.
Пока ещё заря багрится,
и небо звёздами чудит,
пока серебряным копытцем
роса рассветная блестит,
пока я весел и заносчив,
пока вселенская кровать
даёт мне в жертвенные ночи
от мира ласки принимать.
Пока не умерли, не сгнили,
пока быльём не поросло…
Я так хочу,
чтоб вы любили,
чтоб вам всегда
в любви везло!
Не каюсь грешною душою,
что плоть моя сильней души.
И бог любви всегда со мною,
и разрешает мне – греши!
Ах, жаль мне тех, —
а их не мало, —
кто, опалённый чувств пожаром,
любви боится, как чумы.
Поэтам трусить не пристало.
И потому, подняв забрало,
я снова к вам иду на вы!
<1983>
«На небе таяла звезда…»
На небе таяла звезда
в конце апреля.
Ты уходила навсегда,
а я – не верил.
Хмельной от счастья бытия,
я был беспечен.
Но ты, тирадами звеня,
ушла под вечер.
Тебе казалось: ты права,
себя не мучай;
что всё на свете трын-трава,
счастливый случай.
Жизнь, это сладостный мираж.
Лови мгновенье!
А от меня какой кураж?
Закроем пренья.
Я простофиля, мещанин
и неудачник.
Тебе же нужен Алладин
и джин – в придачу.
Чтоб вы с заоблачных высот
на мир глядели,
и весть про солнечный восход
вам птицы пели;
чтоб от любви кружилась кровь,
и сердце глохло…
А я не слышал этих слов,
мне было плохо.
А я всё думал – ты придёшь
и скажешь: «Здравствуй!»
Но застучал по крышам дождь
шальной и праздный.
Прокралась ночь, темным-темна,
как вор на дело.
А за окном цвела весна
сиренью белой.
Но я, затравленный тоской,
был хуже Шнитке,
терпя, как чудик за стеной
нудит на скрипке.
Орал котяра на трубе —
знать, тоже бросили…
И так я думал о тебе
до самой осени.
Транзит
Салехард-Харасавэй —
нет погоды, хоть убей!
Третьи сутки, как в угаре,
третьи сутки мы в «Ямале»2
отдыхаем от забот…
Третьи сутки вахта пьёт!
На последние гроши
наливай и не греши.
Салехард-Харасавэй —
«Надя, штопор поскорей!»
За столом всё веселее.
Снова голос из оркестра —
«Для гостей с Харасавэя…»
в пятый раз звучит «Маэстро».
В голове сплошной туман
от креплёного вина…
И помбур был пьян,
и она пьяна.
Яшу мучает икота.
До чего же спать охота!
Салехард-Харасавэй…
Улететь бы поскорей.
Родившийся в пятидесятых
Мы живём, под собою не чуя страны…
О. Мандельштам
Родившийся в пятидесятых
ровесник оттепели ранней,
я, как кали́ка неприкаянный,
в стране, иудами распя́той,
живу, не веря в покаяние
ни каинов, ни геростратов.
Живу без цели, как в прострации,
меж митингов и демонстраций,
под лозунги лукавых пастырей
и визг сплошного одобрямса
в шизофреническом пространстве
лжи, демагогии и пьянства.
А с мавзолея рожи корчит,
до славословия охочий,
очередной великий кормчий
косноязычием мороча,
заблудший в соснах трёх источников
частей марксизма, ну и прочего.
А те, кому совсем не хочется
с толпой маршировать на площади,
обречены на одиночество.
Они читают между строчек,
и пишут непонятным почерком,
где вместо фиги – многоточие.
А дальше – прочерк…
<1987>
«Не пей с утра», …»
«Не пей с утра», —
мне говорил отец.
Его я не послушался, подлец!
Всегда спешил желанию навстречу,
и утро плавно утекало в вечер.
А дальше снова солнышко вставало…
Так незаметно время пробегало.
Вконец устав от утренних забав,
подумал я, что был отец неправ.
И понял, чтоб на вещи сохранить
взгляд трезвый – надо с вечера не пить.
Тогда увидишь, как сияют звёзды.
Увы, догадка озарила поздно.
«Странное имя – Анита…»
Странное имя – Анита.
Парки прядут полотно.
Эхо – и то позабыто,
и не тревожит давно.
Старые письма листая,
высмотрю серый листок —
словно гусиная стая
сонно летит на восток.
Канула в сумерках синих,
но обронила перо
сказочная гусыня,
Матушка Шарля Перро.
И долетело из детства
пёрышко это, кружась…
Вера в чудесные средства,
магии тайная вязь
не защитят от печали.
Но всё равно – чёрт возьми! —
в юности все мы мечтали
и не боялись любви.
Ах, эти чистые чувства
незамутнённой души!
В них уже не окунуться,
сколько родник ни ищи.
Грусть о прекрасном далёком
в сердце горчит, как полынь…
Жизнь обжигают не боги.
Как бы ни был одиноким,
я не останусь один.
Детский разборчивый почерк
свяжет в единый узор
то, что, – блуждая меж строчек,
тонкий знаток многоточий, —
я не прочёл до сих пор.
Сны паутины сплетают,
каждому – впору и в срок.
Где ты, Анита? Не знаю.
Старые письма листая,
серый увижу листок…
Время Паганини
Весенний ветер за дверьми…
В кого б влюбиться, чёрт возьми!
С. Чёрный
Апрель!
Капель, колготки, мини…
Либидо плещется из глаз.
На сердце время Паганини —
мечты, волнения, экстаз!
Природа ёрзает со стоном,
и суслик щерится в норе.
Душа трепещет от озона
назло озоновой дыре.
А кровь, как кратер Кракатау,
клокочет, упаси господь,
так, что шальные фру и фрау
фривольно оголяют плоть.
От Кабо-Верде и до Кубы
чуть зазеваешься —
пропал!
Креолок сладострастных губы
испепеляют, как напалм.
Весна!
И дочери Востока
наводят чары чередой.
В очах такая чернь порока,
что не упрячешь за чадрой.
И даже эскимосы в тундре,
презрев снега и холода,
забив моржа на «Камасутру»,
носами трутся без стыда.
Мимозы.
Грёзы.
Вожделенье.
Кошачий вопль пронзает слух.
Пьянят до головокруженья
желанья зов, томленья дух.
Лови капель.
Чуди ночами.
И феромонами дыши.
Пока, звенящими ручьями,
зимы заботы и печали,
как снег, смываются с души.
Бессонница
Сердце врёт: «Люблю, люблю!» —
на истерике.
Невозможно кораблю
без Америки.
А. Кукин «Гостиница»
Не называй меня
по отчеству,
стыдливо шею наклоня.
Своим озябшим одиночеством
ты так похожа на меня.
Как я —
не веришь обещаниям,
не строишь замки на песке.
Лишь сердца стук,
как SOS нечаянный,
дрожит прожилкой
на виске.
Часы твердят —
уж время позднее.
Наводит скуку натюрморт:
в пакете сок,
коньяк трёхзвёздочный
и с колбасою бутерброд.
Прогноз на завтра —
неуверенный,
с утра – похмелье,
днём – капель.
И, не открыв себе Америки,
я за тобой закрою дверь.
Была ли ты —
на час наложница?..
Лифт, забренчав,
поехал вниз.
Транзит.
Гостиница.
Бессонница.
И рифмы пошлые,
как жизнь.
Посвящение
…Как мало пройдено дорог,
Как много сделано ошибок.
С. Есенин
Я жизнь испытывал сполна,
в потёмках кофточки снимая.
Как много выпито вина!
Но в чём же истина?
Не знаю.
С горячечных слетая уст,
слова любви пьянили сладко.
Глаза манили морем чувств
с невыразимою загадкой.
Казалось – только выбирай:
о, эти плечи, груди, ноги!
Развратницы сулили рай,
интриговали недотроги.
Я верил – выпадет зеро.
Но, где они? —
скажи на милость.
Как много мимо их – прошло.
Как мало их – остановилось.
Сквозь строй изменчивых огней
промчалась жизнь,
как электричка.
Но… снова тамбур, лязг дверей…
Нет, я не изменю привычке.
Пред тем,
как стихнет бес в ребре,
и обретёт душа смиренье —
я всё же посвящу тебе
последнее
стихотворенье.
О наболевшем
*
Прекрасна женщина во сне…
*
Как долог он, —
короткий этот взгляд.
*
Два вечных повода
для творчества:
чужая женщина
и одиночество.
*
Чем с женщиной вести
напрасный спор —
помой посуду;
вычисти ковёр;
пол подмети,
забыв о кураже…
И сразу станет легче
на душе.
Разговор с литредактором
И тёща, самолюбие дразня, В бездарности и лени упрекает, И не зовёт, когда звонят друзья, И никого с бутылкой не пускает.
Давным-давно устал я от родни.
И грустно мне, да некуда деваться:
Пока я жизнь осмысливал, они
Успели победить и окопаться!
И. Жданов
Не жди признания от тёщи
и вдохновенья от жены.
Что им самшитовые рощи?
Что им провидческие сны?
Когда бюджет расквасил губы,
а тёща полет огород,
аллюзия её с Гекубой
уж знай – к добру не приведёт!
И если шурин смотрит Гогой,
а тесть с похмелья хлещет чай —
ты клаузулой их не трогай,
амфиболией не смущай.
Про непотребные серены3,
колон4 – не надо за столом.
Учти – метрические члены
чреваты по башке колом.
Давно пришла пора признаться,
что ты, как кур во щи, попал.
Твоя родня – твоё богатство.
Ты разве этого не знал?
Смирись, худого мира ради
(с опроверженьем не спеши),
что все твои знакомки – ляди,
а все коллеги – алкаши.
Троп про Алкеевые строфы
здесь все сочтут за пьяный бред.
Ты сам закрыл окно в Европу,
вникай в иной менталитет.
Смотри, друган, на вещи проще,
пока мосты не сожжены.
Не жди раскаянья от тёщи
и оправданий от жены.
Ты не один в подлунном мире?
Так привыкай к ярму, старик!
Забудь, что дважды два – четыре,
здесь надобен иной язык.
Стерпи, чтоб избежать цунами
и не закончить, как Нимрод,
когда с блестящими глазами
получку тёща заберёт.
Спроси с улыбкой кроткой:
«Сколько?» —
карманы вывернув до дна,
когда, сияя, словно ёлка,
придёт с обновками жена.
Попробуй объяснить без мата,
что вовсе не ленив, как пень,
и то, что ты зовёшь «зарплатой»,
дают раз в месяц, а не в день.
И если хочешь под пельмени
иметь сто грамм от тёщи в дар —
избавься от учёной фени,
открыв сифон – фильтруй базар.
Когда от корректурной правки
впадешь в литературный зуд —
про антиклимакс вдруг не брякни,
тебя неправильно поймут.
Чтоб не спалиться на измене
и допуск получить в постель,
не молви в трубку: «Кантилена5»,
не прошепчи во сне: «Газель6».
Моя твоя не понимает…
Прозренье – как холодный душ.
Эх, за кого тебя считают,
монтажник человечьих душ?!
Ты совершил немало ходок
и помнишь, как сказал пиит:
неисчислимо сколько лодок
уже разбилось так о быт.
Ведь как бы ни манило небо,
ты знаешь, что голодный – слеп,
и между зрелищем и хлебом
сначала выбирает хлеб.
Цени, что где-то на планете
тебя, «ты – наш кормилец», ждут,
с приветом у порога встретят
и даже тапки принесут.
Ну а когда под ношей тяжкой
безвременно сгоришь в труде —
повесят в шкаф твои подтяжки,
как кенотафию тебе.
Он часто спал на унитазе,
а, в общем, был большой простак.
И, находясь, порой, в экстазе,
всех посылал на твёрдый знак.
1. Название полуострова Ямал, на котором расположен мыс Харасавэй, переводится с ненецкого языка, как край (конец) земли.
2. «Ямал» – гостиница в Салехарде.
3. Серена – жанр лирической поэзии французских трубадуров на темы запретной любви.
4. Колон (с греческого – член; составная часть) в античном стихе группа стоп, образующих высшую ритмическую единицу.
5. Кантилена – небольшое лиро-эпическое стихотворение в средневековой западноевропейской поэзии.
6. Газель – стихотворная форма лирической поэзии у народов Ближнего и Среднего Востока.