Третий двойник Наполеона

Друг Короля и сын Солнца

Суд над Джордано Бруно был для Ватикана не просто осуждением монаха-доминиканца, впавшего в ересь, это был суд над человеком, которого знали все от низов до самых верхов. Джордано Бруно поддерживал весьма дружественные отношения с королями Франции Генрихом III и Генрихом IV, британской королевой Елизаветой I, императором Священной Римской империи Рудольфом II и многими другими европейскими «властителями мира». По щелчку пальцев он мог получить кафедру и мантию профессора в любом европейском университете, его книги печатались в лучших типографиях, о его покровительстве мечтали лучшие умы континента. Главной визитной карточкой Джордано Бруно являлась вовсе не космология, а его великолепная память. Бруно развивал мнемонику – искусство памяти, которая была тогда на самом пике моды у интеллектуалов, и доказывал это на практике, ведь он помнил наизусть десятки тысяч книг, начиная от Священного писания и заканчивая арабскими алхимическими трактатами. Именно Джордано научил искусству запоминания Генриха III, который очень гордился своей дружбой со скромным доминиканским монахом.

Последняя из династии Тюдоров – королева Англии и Ирландии, Елизавета I15, которую за глаза называли Королева-дева16, позволяла заходить Джордано в свои покои в любое время и без доклада.

Кроме того, монархам доставляло удовольствие, как Бруно с издевательским изяществом «нокаутирует» своим интеллектом команды профессоров Сорбонны и Оксфорда по любым вопросам. Для Джордано Бруно интеллектуальные бои были своего рода спортом. Например, академики Оксфорда вспоминали, что он играючи мог доказать, что чёрное – это белое, что день является ночью, а Луна – Солнцем. По манере дискутировать он был подобен боксеру Рою Джонсу на ринге в лучшие свои годы – любители бокса хорошо поймут это сравнение. Нужно признать, едва ли благодаря только сверхъестественной памяти, Бруно оказался на короткой ноге с самыми влиятельными монархами Европы. Как вспоминали знающие его люди, какая-то невидимая сила двигала по жизни этого доминиканского монаха, c легкостью приводила его в лучшие дворцы Европы, охраняла от преследований инквизиции, ибо Бруно часто заносило в своих высказываниях по поводу богословия. Однако, неожиданно для всех, это сила дала сбой в мае 1592 года.

Бруно обладал удивительным талантом наживать себе врагов. Он прямо говорил с собеседником и отказывался от любой традиции, которую не воспринимал его разум, и прямо заявлял спорящим с ним, что они недоумки, невежды и глупцы. Джордано считал себя гражданином Мира и сыном солнца подобного богу Ра.

Несмотря на покровительство высших властей Англии, Джордано Бруно через два года в 1585 году был вынужден бежать во Францию, потом в Германию, где ему тоже было запрещено читать лекции. Бруно долгих семь лет провел в Священной инквизиции в Венеции и Риме.

Потерянное дело Джордано Бруно

Действие детективного романа, посвященного Джордано Бруно, могло бы начаться с незначительного эпизода в начале 1809 года. В период угасания своей власти император Наполеон отдал приказ об изъятии из секретных ватиканских хранилищ конфиденциальных материалов, принадлежащих папской инквизиции. Среди изъятых материалов находилось и дело Бруно, включавшее в себя протоколы допросов и текст вынесенного ему приговора.

После реставрации монархии Бурбонов, Ватикан обратился к Франции с неотложной просьбой о возврате документов. Однако надежды Святого Престола не оправдались: французы заявили о пропаже части архива инквизиции. Но произошло неожиданное событие: бумаги были найдены папским посланником в Париже, Гаэтано Марини, «в магазинах, торгующих рыбой и мясом». Оказывается, секретные архивы попали в парижские продуктовые лавки благодаря другому представителю римской курии, который продал их торговцам в качестве упаковочного материала.

После получения указаний из Рима об уничтожении особенно компрометирующих бумаг из архива инквизиторов Гаэтано Марини нашел оригинальный выход: он продал их в качестве макулатуры парижской бумажной фабрике. Казалось бы, история завершена, но в 1886 году произошло еще одно удивительное событие: ватиканский архивариус случайно обнаружил дело Бруно в пыльных папских архивах, о чем немедленно сообщил папе Льву XIII. Как документы с французской фабрики попали обратно в Рим, остается неразрешенной загадкой. Также вызывает сомнения подлинность этих документов. Ватикан долгое время скрывал эту находку от общественности. Дело Джордано было предано огласке только в 1942 году.

Донос

Тупое гусиное перо вывело полукруглую петлю, которой Джованни Мочениго обычно всегда заканчивал писать свою фамилию. Взяв с края стола прямоугольную баночку напоминавшую солонку, резким движением кисти он высыпал серый порошок на только что написанное и, помедлив секунду, аккуратно ссыпал в углубление стола. Встряхнув лист и убедившись, что чернила не растекаются, он свернул его в трубочку и перевязал бечёвкой. Откинувшись на кресле, он устало посмотрел в окно, за которым виднелся Собор17 из красного как кровь кирпича, напоминавший готический замок с узкими проемами окон.

Месть Джованни Мочениго

У Джованни Мочениго18 была ужасная память, сколько он не старался, не мог запомнить практически ничего, хотя должность патриция19 подразумевала причастность к высшей иерархии. Он знал, что, за глаза, над ним смеются окружающие, но больше всего его раздражал родной брат, который издевался над ним в присутствии окружающих. Пьетро Мочениго, был всего на 3 года старше его, но, несмотря на незначительную разницу в возрасте, Джованни всегда оставался в тени своего более успешного брата, постоянно скрывая лютую зависть и ненависть к нему. Его брат был успешен и знаменит, будучи дожем, он начал мирные переговоры с султаном Османской империи и даже встречался с ним лично.

Он вспомнил, как ровно год назад пригласил Джордано Бруно обучить его, магическому искусству запоминать, посулив покровительство и щедрую плату. Но всё было тщетно и даже сейчас, он не мог запомнить несколько строк. Джованни посмотрел на свернутый лист – донос в инквизицию на своего учителя. Он прекрасно знал, что доносы о попрании догматов были самыми распространенными заявлениями от честных граждан в инквизицию. Это был самый проверенный способ насолить надоевшему соседу, конкуренту лавочнику или личному врагу. Большинство таких дел даже не доходило до суда, однако инквизиция в любом случаем обязана была отреагировать на поступивший сигнал. Другими словами, арест Джордано Бруно можно считать уже свершившимся.

Точный расчёт

Джованни Мочениго все рассчитал точно, он специально подробно написал, что Бруно считает себя представителем некой «Новой философии». Венецианские инквизиторы могут не придать серьезного значения этому нюансу обвинения, но с этим термином были хорошо знакомы в Риме.

Как опытный политик, он знал, что само понятие «Новая философия» которую ввёл итальянский философ Франческо Патрици20, утверждало, что философия Аристотеля, которая стала основой для средневековой схоластики и богословия, прямо противоположна христианству, так как отрицает всемогущество Бога. Именно это и было причиной всех раздоров, возникающих в церкви. А эти раздоры послужили образованию многочисленных протестантских движений.

Идея возвращения себе статуса интеллектуального центра с помощью «Новой философии» нравилась очень многим в папской курии. Конечно, Рим не мог сделать «Новую философию» официальной своей доктриной, и здесь свою яркую роль сыграл как раз Джордано Бруно.

За десять последних лет с 1578 года по 1590 год он совершил беспрецедентное турне по крупнейшим университетам городов Европы: Тулуза, Сорбонна, Оксфорд, Виттенберг, Марбург, Гельмштадт, Прага. Все эти университеты были либо «протестантскими», либо находились под влиянием протестантизма. На своих лекциях или диспутах с местными профессорами Бруно подрывал именно философию Аристотеля. Его проповеди о движении Земли и множестве миров ставили под сомнение птолемеевскую космологию, построенную как раз на учении Аристотеля. Иными словами, Джордано Бруно чётко следовал стратегии «Новой философии». Выполнял ли он секретную миссию Рима? Учитывая его «неприкосновенность», а также таинственное покровительство, очень даже вероятно.

На это и был расчёт, что инквизиция не оставит без внимания этот донос.

Арест Бруно

Несмотря на то, что Мочениго платил за обучение искусству памяти огромные деньги, Бруно надоело бессмысленно тратить свое время, и он заявил, что Джованни безнадежен и решил с ним попрощаться. Мочениго перепробовал все возможные способы, чтобы вернуть «гуру памяти», но Бруно оставался непреклонным в своем решении.

После завтра, 23 мая 1592 года, Джордано в последний раз придет к нему за окончательным расчётом, и именно здесь в его доме должны будут арестовать Бруно. Да таков план и Джованни хотел видеть, как вечно жизнерадостный учитель будет вести себя при своем аресте.

В момент ареста Бруно выглядел растерянно и не понимал, в чём его вина. Он совсем не обратил внимания, на Джованни, стоявшего в углу комнаты с прикрытыми от удовольствия глазами, и сладким привкусом мести на губах.

Секретные документы ареста Бруно

Наполеон отодвинул в сторону лист пожелтевшей бумаги, вытащил из-под стола бутылку с красным сицилийским вином, неторопливо откупорил зубами пробку, отбросив её в сторону, прямо из горлышка сделал несколько больших глотков. Осушив до дна, поморщившись, поставил пустую бутылку слева от кресла и неторопливо взял серую потрепанную папку с надписью «Процесс». Медленно её открыв, с интересом, прочитал первые строки отчёта почти четырехсотлетней давности.

«Бруно воспринимает свой арест как шутку. На первых же допросах он ловко отмёл все обвинения в ереси и дружелюбно поделился со следователями своими взглядами на устройство Вселенной. Труды Коперника, идеи которого Бруно пропагандировал и успешно развивал, не были запрещены (их запретят только в 1616 году), так что формально никаких поводов для его ареста не было».

Наполеон прервал чтение и спокойно произнёс:

– Ещё вина!

Буквально через секунду, в углу комнаты открылась потайная дверь, откуда выскочил слуга и осторожно поставил металлический бокал с рубиново красной жидкостью на край стола. Также незаметно и ни говоря, ни слова слуга исчез.

Сделав несколько глотков, Император осушил серебряный бокал и с негодованием отбросил его в сторону портьеры, за которой скрылся слуга. Звук металла звонко отозвался эхом и, не успев затихнуть, цепкая рука слуги, схватив бокал, затащила его за занавес.

Вытерев губы тыльной стороной левой ладони, Наполеон продолжил чтение:

«Бруно крайне вызывающе и уничижительно ведёт себя с инквизиторами, постоянно вступая с ними в словесные перепалки, своими аргументами и связями с высшими лицами, угрожает расправой за свой неправедный арест».

– Так значит, инквизиция держала его под следствием в большей степени из-за вредности, уж больно он уничижительно вёл себя с ними, – прошептал про себя Император, ещё раз перечитав последние строки.

На решающем совещании инквизиции, решив, что уже преподали должный урок «гордому монаху», венецианцы уже собрались его отпускать, но тут пришел запоздалый запрос из Рима – с требованием «этапировать» еретика в Вечный город.

Вначале Венецианцы встали в позу: «С какой стати Рим указывает суверенной республике как себя вести и что делать?». Яростнее всего Бруно защищал, еще недавно главный его обвинитель, венецианский прокуратор Контарини. Он жёстко настаивал на том, что Джордано Бруно должен остаться в Венеции. В своем докладе Совету Мудрых Венеции он дал следующую характеристику осужденному: «Это один из самых выдающихся и редчайших гениев, каких только можно себе представить. Обладает необычайными познаниями. Именно он создал замечательное учение».

Но просто так дело не кончилось и Риму пришлось организовать целое посольство в Венецию, чтобы убедить выдать Бруно. Его бы никогда не выдали, и только благодаря напору папы Климента VIII, Венеция дрогнула и Бруно отправился «этапом» в Рим.

Раздумья Наполеона

Наполеон передёрнул правым плечом и поёжился, будто от холода. Неспроста он ненавидел священников и ещё раз убедился в их коварности, ведь Джордано Бруно провёл под следствием долгих восемь лет. Это был рекорд для судопроизводства инквизиции. Почему же так долго? Для сравнения, процесс над тамплиерами длился семь лет, но там дело касалось целого ордена. При этом к вынесению приговора, в котором фактически не было обвинительного заключения, было привлечено целых девять кардиналов! Неужели девять генеральных инквизиторов не смогли подобрать слова к описанию «еретических» деяний монаха-доминиканца с хорошей памятью?

Вердикт инквизиторов

Наполеон взял следующий, пожелтевший от времени, лист и прочитал окончательный вердикт инквизиторов:

«Сверх того, осуждаем, порицаем и запрещаем всё вышеуказанные и иные твои книги и писания, как еретические и ошибочные, заключающие в себе многочисленные ереси и заблуждения. Повелеваем, чтобы отныне все твои книги, какие находятся в святой службе и в будущем попадут в её руки, были публично разрываемы и сжигаемы на площади святого Петра перед ступенями, и как таковые были внесены в список запрещённых книг, и да будет так, как мы повелели».

Буанапарте встал с кресла и, подойдя к окну, посмотрел на облака. В его голове был вопрос: «Инквизиторский глас девяти кардиналов оказался настолько слаб, что после приговора, книги Бруно можно было свободно купить в Риме и других итальянских городах вплоть до 1609 года».

Но Императора заинтересовала одна интересная деталь – если в Венеции Джордано Бруно успешно оправдывается по поводу обвинений в попирании католических догматов, то в Риме он вдруг меняет тактику и, согласно материалам следствия, начинает не просто признаваться в этом, а ещё и бравировать своим антихристианством.

«Почему он поменял тактику», – задал себе вопрос Наполеон. Внимательно покопавшись в бумагах, он нашел стенограмму последней речи Бруно к судьям, и быстро поднеся её к глазам вслух прочитал:

– Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю. Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесётся в рай.

«Неужели венецианская инквизиция показалась Бруно более убедительной в своей свирепости, а в пыточных камерах Ватикана царила атмосфера гуманизма и человеколюбия?» – задал сам себе вопрос Император и медленно сел в кресло. Он, понял, что Бруно специально сменил тактику и имея изощренный ум подготовил себе лучший выход из затянувшейся ситуации. Бруно решил исчезнуть.

Казнь на костре: Последние мгновения Джордано Бруно

Рассвет в Риме 17 февраля 1600 года был холоден и сух – серое небо, без облаков, будто само держало тяжелую паузу перед предстоящим действием. Площадь Кампо-де-Фьори21 располагалась на южном берегу реки Тибр, к югу от площади Навона, к юго-западу от Пантеона и к западу от площади Торре – Арджентина. Она уже начала наполняться людьми: любопытство и судебная торжественность смешивались в смрадной толпе, которая шуршала плащами, громко шепталась и с нетерпением ожидала начала горячей церемонии. В центре площади располагалась невысокая площадка, засыпанная соломой, хворостом и дровами с высоким бревном посередине с металлическим кольцом, вокруг стояли священники и инквизиторы в чёрных одеяниях, кресты на груди отбрасывали длинные тени, их суровые лица наполовину скрывали капюшоны. Площадь перед собором была почти полностью заполнена народом: крестьяне в грубых холщовых рубахах, купцы в бархатных камзолах, монахи в чёрных рясах – все жаждали зрелища. Толпа гудела, как разъярённый улей.

Приговорённого вели сквозь толпу, облачённого в санбенито22 – позорную рубаху с изображением чертей и языков пламени. Руки были крепко завязаны сзади. Что привлекало внимание – это темный мешок на голове – символ глупости и упрямства, перетянутый веревкой на шее. Он шагал, под удары бичей. За ним несли табличку с перечнем грехов: «Отступник, богохульник, враг истинной веры».

Священник шёл впереди, монотонно читая молитвы, но его никто не слушал. Толпа орала, кидала гнилые овощи, плевала. Некоторые крестились – не из жалости, а от страха перед дьяволом, который, по слухам, мог вырваться из тела еретика в самый последний момент.

Джордано Бруно шёл к месту своей казни спокойно, но не бесчувственно, он провёл в камере несколько дней и понимал, что судьба предрешена свыше. Его шаги были спокойными, он медленно переставлял ноги, словно не понимал, куда его ведут. В завязанных руках, когда-то дерзнувших держать под влиянием европейские столицы и монархов, теперь ничего не было. Многочисленные книги, – за которые он боролся с инквизиторами, которые его обвинили в ереси, лежали рядом с дровами, уже поджидая языки пламени которые поглотят их вместе с Бруно. Сквозь мешок, он глядел не на окружающих, а, смотрел куда-то вдаль – на небесные пространства, о которых писал и размышлял, неспокойный, уверенный в правоте своих помыслов до самой последней минуты.

Процедура неуклонно шла по давно отработанному и знакомому всем сценарию, безжалостному к единственному человеку, которого скоро заживо сожгут на потеху толпе.

Когда осуждённого подвели к костру, палачи схватили его за руки и грубо потащили к столбу. Бруно попытался сопротивляться, но делал это слабо, и через минуту обмяк, как подкошенный зверь. Его руки заломили за спину, обмотали цепями, и приковали к железному кольцу. Ноги тоже сковали, чтобы не мог вырваться.

– Отрекись! – зло прошипел один из монахов, поднося к его лицу распятие и с силой ударяя им по голове, – Признай вину, и тебе сделают милость, тебя задушат перед тем, как зажгут огонь!

Приговорённый молчал. Свозь мешок показалась тонкая струйка крови, которая медленно стекала вниз. Он не мог говорить – губы его были в кровавых трещинах от пыток, а рот затыкал грязный кляп.

Священник, смотря на свиток, тяжёлым голосом читал приговор, его молитвы, и отпущения грехов звучали как механический аккомпанемент к неумолимым шагам судьбы. Толпа нехотя реагировала и отвечала возгласами, иногда тихо, иногда громко заливаясь смехом, иногда молчанием, которое казалось громче любых слов. В воздухе стоял запах сырой соломы, смолы и страха. Все будто ощущали предстоящий запах старого костра, сжигающего дотла очередную судьбу.

Священник, закончил чтение, передал свиток стоящему рядом монаху и, подойдя к арестанту, тщательно проверил, крепко ли натянуты веревки и цепи, затем медленно перекрестив Бруно, спустился на край кострища. Откуда-то из дальнего угла площади показался факел, монах который его нёс, что-то шептал про себя. Толпа, завидев огонь, быстро расступалась, словно красное море перед Моисеем. Подойдя к площадке, он аккуратно передал факел священнику. Тот, перекрестившись, поцеловал большой нательный крест на своей груди и, повернувшись направо, посмотрел на высокий постамент и сидевших, в креслах инквизиторов. Один из них, в красной накидке, привстал и три раза размашисто перекрестил площадь, после этого громко произнес:

– Да свершится правосудие!

Священник, наклонившись, уткнул факел в лежащую с краю солому и медленно пошёл вокруг, шепча про себя молитву. Полностью обойдя место казни и подпалив костер, он аккуратно поместил ещё горящий факел прямо под ноги Джордано. Тот вздрогнул, но крепкие оковы не дали ему пошелохнутся. Он что-то замычал, но кляп во рту не давал расслышать, что он говорит.

Когда подожгли дрова, пламя было еле видно, огонь словно и не торопился разгораться, узкие языки играли по краям, поднимая лёгкие клубы дыма, словно оно не хотело исполнять наказание инквизиторов. Толпа недовольно загудела. Но тут с одного края, будто живые, большие лепестки пламени, стали, подниматься наверх, к привязанному пленнику. Словно нехотя огонь заползал по ногам, потом стал облизывать края одежды Джордано, медленно поднимаясь наверх. Санбенито вспыхнуло, как бумага.

В это мгновение всё вокруг будто сузилось до одного места находящегося в центре площади, не было запаха дыма, света, звуков. Голоса в толпе померкли. Кто-то тихо молился, кто-то просто не мог отвести взгляда от разгорающегося пламени.

– Гори, слуга Сатаны! – раздался громкий визг в толпе.

Бруно не мог пошевелиться, он сильно мотал головой, но сквозь мешок видел лишь силуэты и осознавал неизбежность происходящего. Внутри него, представлялись образы космоса, те бесконечные круги и миры, о которых он думал, но теперь они не казались ему утешением.

Дым въедался в лёгкие, и он начал задыхаться. Пламя жарко лизало кожу, и если повезёт, смерть от удушья наступит раньше, чем от ужасных ожогов.

Огонь менял своё лицо, он становился ярче, сильнее шуршал, потрескивал и высасывал из воздуха тепло. Но и тогда это была не картина низменной жестокости, а скорее древний, первозданный акт – первородное пламя как судья, как очищение для тех стоящих на площади, кто верует.

Для Джордано, в последние минуты время как будто растянулось, несколько мыслей, вспышек памяти, обрывок учений, слова к тем, кто пришёл его судить или кто пришёл просто посмотреть. Он кричал сквозь кляп, слова почти не слышались, ветер уносил их, смешивая с треском поленьев и восхищённым рёвом толпы.

– Смотрите! Его душа уходит в ад!

Тело Бруно задёргалось в конвульсиях. Цепи звенели, когда он пытался вырваться. Кожа чернела, трескалась, обнажая мясо. Ветер разносил смрад горелой плоти.

На мгновение, толпа затихла – даже самые яростные зрители замолкали, когда до них доходили неистовые человеческие вопли сгорающего заживо. Его фигура медленно погружалась в свет костра, дым занимал всё пространство, звуки вокруг были словно вдалеке, шаги, хриплые голоса, переливы молитвенных интонаций. Кто крестился, кто смеялся, дети зажмуривались.

Пламя полностью закрыло и поглотило собой Бруно, оставив после себя только чёрную тень дыма, поднимающуюся к небу, и горячую ауру, которая ещё минуту назад была человеком. Сильно запахло жареной плотью, едкий запах гари быстро распространялся по площади, пропитывая одежды присутствующих. Не дожидаясь окончания, инквизиторы быстро покинули свои места. Народ потянулся к выходу.

Кто-то громко закричал:

– Прямо жрать захотелось!

С другого конца площади звонкий мужской голос ответил:

– Прошу всех присутствующих в мою харчевню, при выходе с площади налево.

Толпа разразилась громким хохотом.

Книги, за которые Бруно заплатил жизнью, смешались с прахом и землёй. Небо стало темнеть, и подул легкий ветер, вынося едкий дым за пределы площади. Кто-то из толпы подошел к догорающему костру и пнул ногой пулен, – обугленный кожаный ботинок, который неуклюже выкатился из пепла, оставляя на брусчатке серый след.

Огонь уже догорел, остались лишь почерневшие кости, горстка черного праха, да обугленные цепи. Палачи разгребали угли, собирая человеческие останки, чтобы выбросить их в реку. Это был главный принцип казни, уничтожить все следы казненного, – нельзя допустить, чтобы могила еретика стала местом поклонения для почитателей.

Потом стало тихо, и в этом молчании казалось, будто сама площадь начала приходить в себя, люди расходились, унося с собой свои мысли и страхи. О правде и неправде, о правоте инквизиции и непреклонности мыслителя, которая стоила ему жизни. Для тех, кто стоял на площади это был обычный ритуал, развлечение, страшная точка в цепочке человеческой жизни и смерти. Для того, кто уходил раньше, печальный финал долгой борьбы за право мыслить иначе. А само место казни, так и останется, как и многие площади таких экзекуций, тихим напоминанием о временах, когда идеи могли стоить жизни. О том, что пламя, хотя и поглотило человека, не всегда могло сжечь саму мысль и идею, которая продолжала жить в ушедшей тишине веков и в тех, кто остался непреклонен своим принципам и совести.

А тем временем на площади уже начинали готовить следующий костёр…

Сейчас на этих европейских площадях красуются фонтаны и проходящие туристы бросают в них монетки, словно откупаются от своего прошлого, не помня, что всего на всего пятьсот лет назад на этом месте заживо сжигали интеллектуальный цвет человечества.