1. С приветом
«Не только дождь капает с неба на голову». М. К. Кот, «Дневники и записки».
Больше желающих ехать в последней ночной электричке не нашлось. Квадратное низкое здание станции глазницами чёрных окон мрачно смотрело на серую линию старой платформы. Мы сидели в припаркованной неподалёку машине, глядели на надвигающуюся грозу и напряжённо молчали.
О чём сейчас думала я?
Как ни странно, о том, что безудержно и неоправданно счастлива. Даже если прямо сейчас здесь умру – сегодняшний день в моей жизни уже был. Он случился. Я никогда ни в кого не влюблялась вот так – словно простреленная стрелой, молниеносно и абсолютно летально. Я вообще никогда не влюблялась. Теперь это стало фактически очевидно. В моих отношениях с мужским полом случались симпатия, уважение, тёплые ощущения, но – не любовь.
Мне казалось, что это волшебное чувство трансцендентно для глупой, никчёмной Илоны Олеговны. Я ведь серая мышь, и эмоции – тоже мышиные, мелкие, серые. А теперь…
Подобно неукротимому тёплому шквалу Марк вошёл в мою жизнь. Он сводил меня с ума. Он заставлял мои мысли встревоженно бегать по кругу. Прикрыв глаза, Марк сидела молча рядом и больше не делал попыток ко мне прикоснуться. Нам это было обоим не нужно. Достаточно на сегодня. В конце концов, мои неожиданно вспыхнувшие чувства – внутренняя проблема. Я бесконечно благодарна ему за открывшиеся глаза. Оказалось, что я так могу, я умею любить. Просто… все эти годы его рядом не было. И теперь, очевидно, не будет.
Снова взглянув на часы, я поймала себя на чудовищной мысли. Мне вдруг захотелось просить его не отпускать. Похитить меня, забрать из трясины обыденно серости. Кем угодно: – простой собеседницей, спутницей, неприхотливой подругой.
Гордость – великая роскошь. В самые трудные дни моей жизни она оставалась со мной. А теперь я плевала и на неё, и на последние крохи самоуважения. Не хочу возвращаться туда, где Кота больше нет. Не хочу. Но Марк не сказал мне ни слова. Его выразительное молчание значило только одно: – мою непосильную роль было нужно играть до конца. Я сжала зубы и молча кивнув, отстегнула ремень безопасности. Нажала на ручку двери, прихватила с панели свою сумку, вдруг показавшуюся невероятно-тяжёлой, и вышла.
Марк тоже выскользнул из машины. Мы столкнулись глазами, он плечами пожал и легко произнёс:
– Я провожу тебя, Люсь. Под поезд ещё упадёшь, соскребай тебя с рельсов.
Шутка не удалась. Никому не хотелось смеяться. Марк выглядел совершенно убито. Устал или успел пожалеть о потраченном на меня времени?
Я развернулась и, гордо задрав подбородок, двинулась в сторону одиноко торчавшей платформы. Оглянуться моральных сил не было. Мне почему-то казалось, что Марк сейчас остановится. Сядет в машину и молча уедет. До прибытия электрички осталось каких-то там десять минут, никуда без него я не денусь.
Предвестник грядущей грозы уронил свои первые капли. Они оставляли неровные тёмные пятна на серой бетонной панели платформы. Подняв лицо к сизому и тяжёлому небу, я одиноко стояла, ловя их губами и пряча никчёмные, жалкие слёзы, смотрела на красный огонь переездного светофора.
Тепло, внезапно коснувшееся спины стало такой неожиданностью, что я громкой вскрикнула.
Мне до боли знакомые терпкие запахи, ощущение согревающе-трепетной нежности. Кот неслышно подошёл ко мне сзади и приобнял, осторожно меня придержав. Я было рванулась, но тут же притихла. Не было смысла обманываться и обманывать. Марк отлично всё понял. Бережно притянул к себе, рвано вздохнул. Раздался тихий щелчок, и над нашими головами развернулся большой чёрный купол его зонта.
– Котёнок… Ты куда убежала опять? – его тёплым дыханием пошевелило кудрявую прядь моих светлых волос над виском. – Нельзя так всё время метаться. Мы же не попрощались.
Все годами построенные мной защиты и точки опоры предательски уничтожал один только звук его мягкого, низкого голоса.
– А надо? Зачем? – само как-то спросилось.
Так глупо. Ох, слышала бы меня мама, ох, что она бы сказала. Но мне отчего-то вдруг стало решительно всё равно. Я не хотела прощаться. Не с ним.
Кот выразительно промолчал, лишь прижав меня крепче. Сквозь слои плотной ткани я слышала звук его сердца, гудящего словно набат.
Хлынул дождь. Пробив его мокрую стену, лучами моргнули электрички. Она приближалась неотвратимо, безжалостно быстро. Освободившись из крепкого круга таких нужных мне рук, я медленно развернулась. Наверное, необходимо всё-таки что-то сказать. На деле мне просто хотелось увидеть его ещё раз. В самый-самый последний. Поймать его пристальный взгляд, рассмотреть жёсткую вертикальную складку между бровей, сразу сделавшую вечно улыбчивое лицо очень серьёзным.
Мгновенье мы молча смотрели друг другу в глаза. Просто так, на прощанье. А после… мужская рука у меня на щеке, тёплые твёрдые пальцы, поднявшие мой дрогнувший подбородок и лёгкое прикосновение губ. Жёстких, сухих, докрасна раскалённых. Чужое дыхание на лице.
Этого быть просто не может.
Наш поцелуй был похож на удар близкой молнии. Разряд, яркая вспышка, грохот рушащегося сознания, подкашивающиеся ноги, боль грядущей потери.
Кот снова поймал меня, подхватил, не давая упасть. Тронул нежно висок поцелуем-прощанием. Совсем рядом раздался пронзительный грохот дверей электрички.
Бежать!
Только лететь сломя голову. Вырвавшись из его рук, я шепнула трусливо: «Прости» – и рванула туда, где меня не догонят. В окна вагона я видела, как Марк стремительно развернулся и бросился к автостоянке у станции.
Вот и всё. Разбежались.
Дорогу домой я не помню. Только пустой, полутёмный вагон, запах дыма дешёвых сигарет и потоки воды за стеклом. Ошарашенно трогала губы, улыбалась бессмысленно, глупо, нелепо. Раз за разом я возвращалась туда: в объятия Марка на городской автобусной остановке. На насквозь пропитанный запахом моря шершавый гранит серых улиц практически-летнего Питера. На камень у самого берега.
Поцелуй на платформе казался мне чем-то мистическим, нереальным, волшебным.
В сумке тихо пиликнул забытый мной телефон. Достав его, я примерно минуту недоумённо смотрела на строки всплывающего сообщения:
«Как только доедешь домой, обязательно мне напиши».
Зачем? Я только успела об этом подумать, как мой резонный вопрос был безжалостно перечёркнут вторым сообщением:
«Котёнок, я очень волнуюсь!»
«Волнуюсь». Это снова был Кот. Тот самый, который, следя за моим возвращением поздно ночью с работы, писал каждый раз это слово: «Волнуюсь». Он вернулся ко мне, заслоняя собой Кота-Марка.
Пальцем погладив его аватарку, я улыбнулась.
«Постараюсь не заблудиться в своих трёх соснах».
Подождала ответ. Не дождалась. Значит, это была просто вежливость. Секунду подумав, дала себе мысленный подзатыльник. Он ведь на трассе сейчас, за рулём, возвращается в Питер. Ему просто не до болтовни.
А у меня впереди весь остаток больничной недели… Позвонить, что ли, Муле, сбежать, напросившись к ним в гости?
Дождь преследовал поезд, и стоило электричке причалить к платформе конечной станции, как он накрыл его мокрым крылом. Настоящий потоп, стена серой воды. Таксисты благоразумно решили не связываться со стихией. Выпрыгнув на платформу, я достала из сумки свой зонт. Непременный и обязательный атрибут всех дамских сумочек Питера, упакованный в специальный пакет. В него я и спрятала свой редикюль. Минуту спустя стало ясно: зонтик меня не спасёт. Бесполезный предмет можно просто сложить и размахивать им, словно жезлом.
Исключительно ради хорошего настроения.
Дождь был везде. Низкое небо сливалось с бурлящей водой на земле. По улицам громко журчали потоки. Настоящие тёплые реки, бугрившиеся крупными пузырями, превратили дороги в широкие русла. Несчастные новые туфли скользили по дну. Я быстро разулась, и наслаждаясь стихийным безумием, бредя едва ли не по колено в воде. По облепленным тканью платья ногам стекали прозрачные струи. Я влюблена. Вокруг не было ни души, только гроза и я – наедине с этим удивительным открытием. Размечтавшись, раскинула руки, подняла лицо к небу, почувствовав себя вольной птицей.
Я шла по спящему городу и смеялась. Фонари не горели. Набиравшие силу балтийские белые ночи превратили стихию в волшебное представление: молнии резали серое небо причудливыми зигзагами, их яркие вспышки выхватывали из грозовой темноты чёрные профили улиц.
Моя жизнь не останется прежней. Сегодня в ней всё изменилось. Я расправила крылья, дыша полной грудью. Я словно бы заново родилась.
Можно было привычно солгать себе. Можно мысленно хмыкнуть, скептически рассудив: чтобы после года физического воздержания вспыхнули чувства, мне оказалось достаточно одного поцелуя… Враньё! Мне не нужен был кто-то другой, каким бы красивым и сильным он ни был. Только он. Тот, кто пишет: «Волнуюсь».
Я брела, раздвигая босыми ногами потоки. Я медленно танцевала под сизым, грохочущим небом, чувствуя, как дождевая вода безвозвратно смывает все страхи и все тревоги… До дома мне оставалось немного, буквально какая-то пара кварталов.
Низкая арка прохода во двор. Тёмное, тайное место, прочно скрытое от случайных прохожих. Ещё будучи школьниками, мы часто прятались там от родителей, пытались курить и пить пиво. Кажется, я целовалась там даже, а с кем? Память услужливо вычеркнула этот факт. Как давно это было.
Сделав шаг под свод арки панельного дома, я ощутила неладное.
Странное чувство опасности. Неожиданное ощущение, непривычное. Городок наш закрыт и попасть в него сложно: куча секретных НИИ охраняются всеми возможными службами. Так откуда тревога? Впереди предстоит объяснение с мамой о судьбе безнадёжно испорченных платья и туфель…
Толчок. Удар по спине, где-то между лопаток выбил воздух из лёгких. Так, больно, что не смогла даже вскрикнуть. Падая на колени поймала ладонями твёрдый асфальт под водой и тогда уже взвыла от боли. Второй удар прямо в живот. Судорожно согнувшись, я дёрнулась, падая набок и тут же ослепнув от боли. Это спасло от удара ботинком в лицо. Дёрнулась, попытавшись в руках спрятать голову. Удары посыпались градом со всех сторон. Накрыло болезненное ощущение безнадёжности. Зло подумалось: «Сразу меня не убьют. Будут бить долго и с удовольствием. И изнасилуют вряд ли. Иначе бы лапали».
И в этот момент всё пропало. Я не потеряла сознания, остро слушая, видя и чувствуя. Неожиданно всё изменилось. Как будто бы всех моих страшных мучителей от меня отшвырнуло невидимой и огромной рукой. Раздался оглушительный вопль нечеловеческого, всепоглощающего ужаса. Никогда не слыхала такого, и вам не советую слушать. Похоже на визг поросёнка, не пожелавшего стать колбасой.
Топот ног, грязные брызги и странный, мистический звук низкого рёва совсем рядом со мной.
Всё разом стихло.
Только шум ливня вокруг и раскаты далёкого грома. Всё ещё сжавшись от страха и боли, я скорчилась в луже и думала. Если выживу – что скажу маме? Споткнулась, упала, сломалась? Болели спина и живот, кружилась голова, отвратительно-липко тошнило.
Тёплое, мокрое, очень нежное, прикосновение к коже щёки заставило вздрогнуть.
Глаза открывать было страшно. Пусть лучше думают: – я умерла и валяюсь тут дохленькая. Толчок тёплого носа, шершавое прикосновение мягкого языка на щеке. Ниже по шее, за ухом. Меня кто-то вылизывал?!
Глаза сами открылись, а разум напомнил мне совершенно некстати, что Илона Король – как бы бывший биолог. По структуре горячего языка привычно определившая типичного представителя рода кошачьих. Огромного, злого, опасного. Мирно лежащего рядом с собой в грязной луже.
Везёт всё-таки мне на котов.
◆◇◆
©Нани Кроноцкая 2022-2023 Специально для ЛитРес.
2. Как дошла я до жизни такой
«Если утро не начинается с трели будильника, не спеши радоваться выходному. Может, он тоже сломался.» М. К. Кот, «Дневники и записки».
– Илона Олеговна, там курва беснуется, бегает по стенкам кабинета шефа и требует крови. То есть вас.
Ну конечно, чьей кровушки можно требовать, только моей. У меня же избыток, все знают.
“Курва” – это благоверная супруга нашего богоподобного шефа, Светлана Сергеевна, микроскопическая блондинка неясного возраста.
Судя по меткому определению, на побегушках ко мне посылали художника. Очередного какого-то, я их уже не успеваю запомнить. Творческие и одарённые личности долго у нас не живут.
Настоящие, морально устойчивые аборигены, обитающие в других отделах, это наше стихийное бедствие давно именуют “ЭсЭс”. В узком кругу самых стойких и самых живучих (начальники департаментов) жену шефа прозвали “Сук-куба”.
Светлана Сергеевна Сидорова являлась не просто “дражайшей супругой”, она главный спонсор всей нашей компании. Точнее, её бывший муж.
Как они так витиевато дела свои вместе вели, мы не ведаем, и лучше не спрашивать. Спать с этим знанием точно нам будет тревожнее.
Тем не менее факт оставался фактом: белобрысая мелкая “куба” с её шведской-почти-что-семьей являлась главным источником нашего общего благополучия.
Я вдруг вспомнила, как Кот смеялся, когда выслушал мой рассказ о сложной начальственной семейной жизни. Умел он это делать: тепло, заразительно, тихо пофыркивая. Так что я невольно в ответ всегда глупо хихикала. Устоять невозможно.
Натянув свою узкую юбку вместе с образом офисной леди и деловым настроением, я всё размышляла над сказанным мне этим утром.
Уже послезавтра я увижу тебя, друг мой дорогой и незримый. Ощущаю себя героиней неведомой сказки. Не хватает лишь аленького цветочка, благо голос невиданного чудовища у меня уже есть. Словно снова подслушав мои мысли, пиликнул месс телефона. Что там пишет мне голос невидимый?
О нет, это мама!
“Счета. Оплати их сегодня, пожалуйста”.
Да, конечно. О единственной дочери мы вспоминаем, когда нужно за что-то платить. Себе выдала мысленно подзатыльник. Я, конечно, была не права, просто хотелось себя ощутить невозможно несчастненькой. Никто не заставлял меня постоянно оплачивать коммунальные платежи. Мало того, отец был категорически против. Но моё эпическое падение им прямо на голову в планы родителей не входило, хотелось хоть как-то благодарить за проявленный такт и терпение.
Маленькое настенное зеркало, висевшее за дверью моего кабинета, отражало безрадостную картину: Илона Король. Кошка ободранная, если честно. Серый строгий костюм, серые замшевые туфли, серые глазки на сером лице под собранными в тугой хвост серыми волосами. Было бы во мне росту поменьше, сошла бы за мышь, а так – серая цапля.
И это прекрасно, Коту цапля точно не по зубам.
Снова мысли сползали туда, где таился загадочный зверь. Умываться не буду. Нечего мыть, вид у меня как раз тот, что и нужно: небрежно-страдальческий.
Выдохнула, вдохнула, кофе хлебнула, взяла телефон и пошла “солнцу и ветру навстречу”.
Из кабинета под волнующей воображение посетителей табличкой “Генеральный директор издательского дома Луна" (без указания ФИО, что характерно), раздавались отзвуки напряжённого диалога. Если честно – скандала. Если совсем откровенно – истошные вопли и визг.
Ор стоял несусветный, аж стены тряслись. К слову сказать, подобные шоу происходили у нас строго вне рамок рабочего времени, и никто из случайных посетителей “Дома Луны” не рисковал стать свидетелем этого безобразия. В этом “сук-куба” была безупречна. Орала, конечно, она. Причём на два голоса. Очень страшненько, с переливами и весьма выразительными паузами.
Но меня это всё не касалось. Лично со мной они всё равно не сделают ничегошеньки. Даже ругать меня было невыгодно. Поэтому, не испытывая никаких лишних чувств и ведо́мая лишь долгом начальника маленького департамента, я постучала в дверь Ада.
– Илона Олеговна, доброе утро.
Ага, значит, можно войти. Справедливости ради замечу: в нашей компании я – самый юный начальник. О том, что головокружительный взлёт блестящей карьеры мне стоил двух лет жизни в закутке между экраном и креслом, никто и не вспомнит. Конечно, зачем? На поверхности: серая мышь-разведёнка двадцати семи лет, образование – самое высшее, совершенно непрофильное (вы так и подумали). Ещё и вредная бесконечно, заносчивая, вечно “как скажет, так просто хоть иди отмывайся ”.
И всё это – скромная я, разрешите представиться.
– Самого наидобрейшего.
Мой непосредственный начальник человеком был просто волшебным. Невозмутимо-спокойный, всегда улыбающийся, мудрый, похожий на Деда Мороза. Густые белые волосы, окладистая гладкая борода безупречной формы. Такие же усы, как будто игрушечные. Разглядывать его было сплошным удовольствием, тем более что он не смущался и позволял. Одно было плохо в нашем директоре – его… да, вот это, что воздуху в лёгкие набирало и точно сейчас завизжит.
– ПОЧЕМУ?!
– Так сложилось? Может быть, расположение звёзд?
Хотелось спросить ещё: "Вам водички?", но я сдержалась. Ведь я молодец!
– Светик, солнышко, посмотри на неё. Девочка за неделю спала всего раза три. Мне иногда даже кажется, что в нашем издательстве только один человек и работает. И это – не я.
“Светик, солнышко” подлетела ко мне, как разъярённая собачонка. Маленькая и злющая, росточком она не дотягивалась до моего плеча, невзирая на внушительные каблуки. Кругленькая, гладенькая такая, ботоксная, очевидно. Глазки кукольные, губки – чудо, как хирургически вылеплены. И реснички – луп-луп.
В руках у меня пиликнул входящим сообщением телефон. Перевела взгляд на шефа. Тот, улыбаясь, кивнул: ну вот, душка же. Прочитала, и сразу же стало так всё… параллельно. Да горите вы всё тут, ей-богу. Я переживу.
“Что тебе подарить? Только не вертолёт, в багаж самолета он не поместится”.
Надо же, Кот это помнил. Завтра мой день рождения.
Выдохнула, улыбнулась, снова встретилась взглядом с Пал Палычем. Кажется, мы понимали друг друга. О чём там эта… громкая женщина мне вещала?
– … тираж был заявлен и не вышел! Макет мне не прислали на утверждение. Где?!
– Вы это о чём сейчас? Всё штатное расписание согласовано в понедельник на планёрке вот здесь, в этом кресле. Мне Павел Павлович всё подписал и отправил на вёрстку. В пятницу будет тираж.
Я прекрасно знала, о чём это чучело тут вопило. Ей хотелось открыточек. Очередная провальная миссия, уже оплаченная. Вот только одна оговорка прискорбная: художников лишних у нас просто нет. Миша-дизайнер в ответ на моё предложение подзаработать пригрозил суицидом с особой жестокостью, а само́й рисовать мне сейчас просто некогда. Пусть “сук-куба” берёт и малюет открыточки. А мы их издадим ради смеха. Я посмотрела на шефа. Тот молча плечами пожал.
– Паша?! Мы же договаривались!
– Солнышко, не начинай.
Их дальнейший диалог интересен мне не был. Отодвинула кресло, присела, махнула рукой им: мол, продолжайте, не отвлекайтесь, я тут посижу, и набрала ответ для Кота.
“Хочу котика”.
Отправила, перечитала и поперхнулась от смеха. Я сегодня просто звезда юмористического жанра. Надо же было такое сморозить! Кот там, наверное, обтекает, сидит от двусмысленности и глубины моей фразы. Даже что-то уже отвечает.
“Хорошо, что я знаю тебя, Люсенька-фантазерка. Живого не обещаю, да он тебе и не нужен. Жди”.
– Илона Олеговна, а заготовок у нас там нет тематических?
– Поросят в красных бантиках? Пока ещё нет. И художники наотрез отказались от замысла нашей заказчицы. Два раза уже отказались, один раз уволились.
Шеф почему-то обрадовался. Я, за компанию тоже.
– Видишь, милая? Я же говорил тебе, мы не специализируемся…
И тут мне вдруг стало душно, юбка узкая, что ли? Голова закружилась, светлые стены кабинета причудливо изогнулись.
– Павел Павлович, можно я всё же пойду?
Медленно поднялась на ногах, внезапно ставших мягкими. Всё вокруг поплыло, ускользая из рамок сознания.
– Что с вами, Илона? – звучало так странно… как будто бы эхом далёким. И правда, что это со мной, подскажите?
Чёрные створки разума быстро захлопывались. Тело моё несуразное, совершенно расслабившись, грохнулось на пол. Последняя мысль была: “Телефон! Там же Кот!”
И всё пропало.
***
Не могу я сказать, что больничная койка со мной не знакома. Старинные мы приятели, даже друзья. Приходить в себя, разглядывая традиционно-голубенькие больничные стены и потолок, мне уже доводилось не раз.
– Общее переутомление, синдром хронической усталости, миалги́ческий энцефаломиели́т, недостаток веса, возможное обезвоживание.
Какие прекрасные слова. И знакомые. Хотя с недостатком веса я и не согласна, это кость у меня просто тонкая. Открыла глаза.
– О! С возвращением вас, несравненная наша Илона Олеговна.
Антошка – засранец. Мой бывший одноклассник и невролог в городской больнице.
– Абрамов, скажи, я жить буду?
Смеётся. В последнее время меня окружают невероятно весёлые мужики.
– Ты зачем, расскажи мне, так стремишься на кладбище, Лёль?
Он сел на край кровати, листая мои документы, нахмурился. Жестом отпустил медсестру.
Что мне было ответить? Как дошла я до жизни такой? Особенно и не стремилась, так вышло. Я искренне рада была видеть старого друга. В школе у нас была просто роскошная компания: трое парней и мы, три подружки: Оля, Лёля и Муля. Ольга Янина, Илона Король и Мария Ульянова. Как давно это было…
– Ты не ответила. Сама-то понимаешь, что это тупик?
Суровый Антошка воинственно встряхнул моей картой. Понимаю ли я? Да я не хочу даже думать об этом.
Два года назад я потеряла ребёнка, а мой гражданский муж просто выкинул то, что осталось от гордой и амбициозной меня, на помойку. Я лишилась всего: дома, работы, карьеры, семьи.
Больно. Мне всё ещё больно. Падать с неба на грешную землю всегда неприятно. Спасибо родителям, сдохнуть не дали. Ругали, корили, требовали срочно всё бросить и ехать с “мужем” мириться. Смешные мои старики, они верят в любовь и всякую ерунду типа верности. Нет этого больше. Вымерли как динозавры высокие чувства.
– Антош. Не скрипи, и так тошно. Когда я могу уходить? Отпусти меня, ты же сила.
– Даже не думай. Десять дней постельного режима, капельницы и уколы из чистой моей вредности. Назначу тебе витамины и буду смотреть, как ты мучаешься. Пока свой хвалёный разум не включишь. Лёль, сколько можно? Третий год пошёл.
Я застонала громко и жалобно. Только не это!
– Антошечка, миленький! Так и я тоже об этом! У меня послезавтра свидание, понимаешь? Настоящее,без дураков. А я тут, у тебя в заточении.
Мой личный невропатолог очень внимательно изучал пациентку – меня. Участливые тёмные глаза, знакомые с раннего детства, словно искали на жалком лице следы неизлечимых болезней. Он после школы почти не изменился, только вырос, возмужал, стал даже солидным.
О! Я и не заметила: на правой руке у Абрамова красовалось широкое гладкое золотое кольцо. Вот так и живём: соратники детства, в одном даже городе, а ничего друг о друге не слышим, не знаем.
Он тяжко вздохнул.
– У меня два условия. Завтра вечером я тебя выпускаю из больницы, но лишь до понедельника. Утром в приёмном покое быть как штык.
– А второе?
Антон улыбнулся, вставая.
– Как только тебя от нас выпишут, а это будет в ту пятницу, везу твоё бренное тело домой переодеться и забираю к нам с Мулей на семейную дачу, на все выходные.
– Что?! Погоди, вы?! Ну вы даёте, Абрамыч. Ты меня просто убил!
– Всё, отбой, дорогуша, остальное обсудим потом.
Антон выключил свет, оставляя меня бурлить мыслями в темноте, как кофейник, тихонечко засмеялся и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
Надо же, непримиримые наши враги Муля с Абрамычем поженились? Невероятно! И как они умудрились не придушить друг друга прямо в ЗАГСе?
Тихо в палату вошла медсестра с целой охапкой шприцев. Этот гад не оставил идею измучить меня терапией. Вытерпев все издевательства, несчастная пациентка Илона очень быстро уснула под действием успокоительных. Телефон мне медсёстры обещали отдать только утром, даже поклялись, что заряженным. Дескать, по личному распоряжению зав. отделением.
Кто такой был этот таинственный “зав”, я не знаю, но придётся поверить ему просто на слово.
◆◇◆