Люби меня

Ему вовсе не показалось странным, что дом, расположенный в таком удачном месте, (хотя, это как кому), пустовал уже несколько лет. А место ему, как частному предпринимателю, очень даже подходило. Рустам считал, ему сказочно повезло. Еще бы. Теперь товар до точек продажи везти рукой подать.

Как и многие его соотечественники, бегущие от войны в Абхазии, он решил обосноваться в Украине (хотя страна, в принципе не имеет значения). Его приютом стал маленький, провинциальный городок Л. (что тоже не принципиально). Люди везде любят мандарины и покупают первые весенние тюльпаны и ветви мимозы. Именно этот товар он привозил из теперь далекой Родины и вполне успешно реализовал в городке. А дом стоял как раз у самого рынка. Причем самого центрального из центральных. И автостанция рядом. И до железнодорожной станции совсем недалеко. А цена, запрашиваемая хозяйкой за большой дом с сараями и гаражом, вознесла его к небесам. Настолько она была непритязательна. Рустам мог (и заплатил бы не торгуясь) заплатить и вдвое, и втрое больше. Он лишь пораженно глядел на маленькую испуганную женщину, старательно отводящую от его лица глаза.

– Чего так мало просила, вай? – на радостях спросил Рустам, когда документы были подписаны и деньги перекочевали из его рук в руки женщины.

– У тебя дети есть? – неожиданно спросила она и не дожидаясь ответа, торопливо добавила. – Ты их сюда, в дом, не торопись везти.

– Почему? – с недоумением взглянул на сникшую женщину. – И дом хороший, и места много. Песочницу поставлю, качели…

– Ремонт сначала сделай. – перебила его бывшая владелица дома, и кивнув ему на прощание, скрылась в толпе. Рустам, словно на крыльях, поехал осматривать свои новые владения. Бывшая хозяйка права: дом требовал ремонта. И за годы забвения, кое где он требовал капитального ремонта. Нужно было все еще раз, теперь без эмоций, ликованием рвущихся наружу, все осмотреть, прикинуть, что и сколько нужно купить для обустройства жилища для любимой жены Лилии и двух очаровательных дочек.

Калитка старого забора встретила его протяжным скрипом. Заросший сорняками двор, пустая собачья будка: даже эта безрадостная картина не сумела погасить его ликования. Все, все у них будет: и чистый, ухоженный и расцвеченный красками цветников, уютный двор. И качели, и детский счастливый смех. И даже неуклюжий маленький золотистый щенок, которого он видел в журнале. А будки и цепи не будет. Никто в этом доме не будет страдать. Будет вольер и будет мягкая подстилка в углу этой веранды. А зимними вечерами, когда вьюга будет петь свои заунывные песни, будет камин. И двое его дочерей будут возиться перед ним с огромным золотым псом. А он и его Лилия будут сидеть на мягком уютном диване, и он будет нежно гладить ее живот, в котором будет расти его сын.

Замок на входной двери долго не поддавался ключу, отвергая всякую попытку чужака проникнуть внутрь.

– Ты бы лучше завтра с утречка приехал. – раздалось за его спиной и Рустам, едва не подпрыгнув от неожиданности, обернулся. – Сейчас, в сумерках, нечисть потягивается, зыбкое время. – продолжала монолог старуха – соседка, стоя со своей стороны забора и крестясь.

– Ох, ханум, какая еще нечисть, вай? Зачем джигита пугаешь? Соседями будем! Дружить будем! Я купил этот дом, ты чего плохого не думай. – Рустам сошел с крыльца. – Замок, вот, не открывается.

– Я говорю, завтра приходи. – повторила старуха. – Вместе со слесарем. Дом старый, замок старый, сам намучаешься, пока откроешь.

– Так я осмотреться хотел. В доме. Ремонт нужно делать.

– Вот завтра и посмотришь. А сегодня чего смотреть? Света в доме нет. А в потемках что разглядишь?

– Права ты мать, права. – Рустам задумчиво кивнул головой. – Завтра приеду. Мандарин тебе привезу.

– Поезжай сынок, поезжай. – старуха подняла было руку чтобы осенить крестом спину шагающего к калитке Рустама, но со вздохом опустила. Побоялась Бога гневить. Кто знает, слышала она, что восточные люди другую веру имеют, кто их разберет.

Большую часть ночи ему не спалось. Рустам глядел в потолок ставшей вдруг ненавистной съемной квартиры и мечтал. Его губ то и дело касалась счастливая улыбка. У него есть дом. У его семьи есть дом! Он обещал любимой, что все сделает. Обещал еще тогда, давно, три года назад, когда выкрал ее из родного дома, силою взял в горном ауле. Слушал ее горький плач, гладил вздрагивающие от рыданий плечи и обещал, обещал, обещал… а потом укачивал на своих руках, когда она доверчиво уснула на его груди. И улыбалась во сне…

А потом было плохо. Все было плохо. Их семьи не приняли выбора своих детей. Лилия, нежная девочка, не смела вернуться домой. А он, Рустам, не мог постоянно защищать ее от нападок своих сестер и матери. Ему необходимо работать. Все чаще его Лилия, его нежный цветок, встречала его с красными от пролитых слез глазами. Все реже дарила ему свою улыбку. Это разбивало ему сердце. С рождением дочерей ситуация стала еще хуже: Лилия, еще не окрепшая после сложных и мучительных родов близняшек, физически не успевала делать всю возложенную на нее работу и заботиться о малышках. Она словно свеча на ветру, угасала. А Рустам не смел ей помочь, опасаясь гнева матери. А потом была война. Она отняла множество жизней и поломала огромное количество судеб, но стала переломным моментом для его семьи. Его отец и зятья погибли в одночасье. Рустам стал единственным кормильцем, единственной опорой, этому женскому царству. Теперь его Лилию признали своей, помогали, баловали малышек, лишь бы Рустам мог достойно содержать семью. И он это делает. А теперь у него есть дом, в который приедут его любимые!

– Готово. – слесарь толкнул дверь, и она недовольно скрепя давно не смазанными петлями, распахнулась. Рустам, не глядя сунул в руки слесаря купюру и переступил порог.

– Ты бы там поосторожней. – мужчина удовлетворенно сунул полученные деньги в карман. – Место тут говорят, нечистое.

– Ну, оно и понятно. – отозвался Рустам. Он миновал короткий темный коридор и разглядывал просторную кухню и большую печь. – Здесь не жили, потому и грязно. – коснулся старого дивана, и под рукой скрипнула старая в трещинах дерматиновая обивка. – Ремонт сделаем, и будет чисто. И красиво.

– Да я не это имел ввиду… – начал было слесарь, но осекся и махнул рукой. – А, ладно. Ну, прощай, хозяин.

– До свидания. – Рустам уже стоял среди гостиной и сокрушенно оглядывался: сорванные обои, изломанная, будто в припадке ярости, мебель, сорванные с петель двери в остальные четыре комнаты. Бумажный четырехугольник привлек внимание: он поднял с пола пожелтевшее фото. Свадьба. На ступенях дворца бракосочетания группа счастливо улыбающихся людей, празднично одетых, с охапками цветов в руках. В центре жених и невеста. Даже на старом фото видно, насколько это не гармоничная пара: она даже в свадебном платье не выглядит ни счастливой, ни красивой. Круглое, словно полная луна, лицо, заливает румянец гнева, губы кривятся в слабом подобие улыбки. Она смотрит не в камеру. Ее пронзительно колючие глаза испепеляют молодую хорошенькую девушку, дружку, стоящую рядом с женихом. Она тоже не глядит в объектив фотокамеры: с нежной, грустной улыбкой смотрит на жениха. Из всей четверки новобрачные, дружок и дружка, только жених позирует фотографу. Остальная тройка ведет незримую для остальных войну – диалог взглядов, движений. Их эмоции не трудно прочесть на лицах: дружок влюблен в дружку, но та его не любит, она влюблена в жениха и страдает. Страдает от съедающей ее ревности и невеста, ее пылающий цепкий взгляд подметил, как нежно ее новоиспеченный муж держит за руку дружку. Рустам цокнул языком и упустил старое фото на пол. Как сложно устроена русская душа. Воистину, она потемки. Если джигит любит, он добьется. Любишь: укради, заплати калым и женись.

Он обошел комнаты, в своем воображении уже определил, где будет их с Лилией спальня и как он оборудует комнаты для девочек, как что – то, какой – то звук, то ли стон, то ли тихий всхлип, привлек его внимание. Рустам замер на месте, прислушиваясь. Ничего. Показалось. Насвистывая попсовый мотивчик, что уже набил оскомину, так часто он звучал из радио и магнитофонов, он вышел из дома. Постояв на шатком крыльце, решил заглянуть в гараж. Отпер его и удивленно присвистнул: там покрытая плотным слоем пыли, что и цвет не разглядеть, стояла Волга. Под ногой его что-то зашелестело. Рустам нагнулся и с удивлением заметил под ногами, а потом и на автомобиле свадебные украшения. Ленты и бумажные цветы давно потеряли цвет и форму, часть их почти сгнила, валяясь на полу. От запаха чего – то давно протухшего, резко ударившего в нос, едва не стошнило, и Рустам вышел из гаража, решив позвонить прежней хозяйке и спросить ее о машине. Набрав номер и приложив трубку к уху, он неторопливо шел через запущенный двор к калитке в невысоком заборчике, отделявшим двор от небольшого огорода. В ответ раздавались длинные гудки вызова: абонент не хотел выходить на связь.

Огород, как двор, да и сам дом, был совершенно запущен. Рустам не собирался выращивать картофель, но фрукты и ягоды, чтобы его девчонки рвали их прямо с веток и кустов, сажать планировал. На участке оказалось две вполне приличные яблони, вишня, пара слив и сухое большое дерево в самом конце огорода. Оно неприятно резало глаз, черным пятном выделяясь на фоне молодой зелени. К тому же на одной из его веток под легким ветерком колыхалась какая-то тряпка. Рустам отключил вызов и спрятал телефон в карман.

– Ты дерево это спили да спали. И пепел разметай, по ветру пусти. Ветер, он горе да беду уносит. А в дом священника пригласи. – за забором стояла давешняя старуха. – Вот когда он дом освятит, нечисть прогонит, тогда и начинай строиться.

– Какую нечисть, бабушка? Вы снова за свое? Я понимаю, вам не нравится, что, как нас иногда здесь называют, хачик, черный, в соседях будет? Придется смириться! Я этот дом купил и точка! – он сорвался на крик неожиданно даже для себя.

– Дело не в этом. – покачала головой соседка и уже тише добавила. – Жалко мне тебя. Здесь ты чужой, вот тебе и не рассказали. Я лишь как лучше хотела. – она пошла к своему дому, по-прежнему, тихо рассуждая сама с собой. – Я – то, что, я стара. Скоро Бог призовет меня к ответу. Мне уже ничего не страшно, а ты молодой… – она скрылась за дверью своего дома, над которой начертаны странные знаки. А Рустам, все еще стоял посреди заросшего огорода и недоумевал, отчего испортилось настроение и отчего он сорвался на ни в чем не повинную старуху. Люди везде одинаковы. Хватает и плохих, кто не упускал момента доставить беженцам массу неприятностей разного характера. Но гораздо больше было тех, помогал как мог, кто делился и хлебом, и скарбом, помогая обустроится армянам, бежавшим от войны, в жилье, порою совершенно не пригодном к жизни. Так, он знал семью, приехавшую в этот чужой город вместе с ним, пожилая чета с маленькими внуками. Детей они потеряли в круговерти войны, успели вывести малышей. Им выделили совершеннейшую развалюху без света, воды и отопления. Рустам помнил, как рыдала Айша, глядя на эти развалины, а Карим ласково обнимал ее за плечи и уговаривал, уговаривал, уговаривал, что все будет хорошо. Жители из окрестных домов помогали им продуктами, одеждой, мебелью… делились последним. И жизнь понемногу наладилась, не смотря на часто появляющиеся на их заборе оскорбительные надписи, на отравленного пса и изгвазданное грязью выстиранное и повешенное сушится белье.

Все еще злясь, он вернулся в дом и до темноты наводил порядок, прикидывая и подсчитывая, что необходимо купить в первую очередь и с чего он начнет работы по ремонту завтра. То и дело ему казалось, будто он слышит что – то, будто приятный нежный голосок нерешительно выводит песню, слов которой ему не разобрать. А иногда он резко оборачивался в полной уверенности, что кто – то стоит за его спиной и наблюдает недобрым взглядом. И конечно же, там никого не оказывалось. Когда дом погрузился в темноту, а на улице сумерки уверенно набирались чернотой и переходили в ночь, Рустам выбрался на крыльцо и устало опустился на ступени. Немного посидел так, уронив в ладони лицо, поднялся и шатаясь от усталости и голода, вышел за калитку и направился к ближайшему магазину за продуктами. Ехать на другой конец города в съемную квартиру не хотелось, да и особого смысла Рустам в этом не видел: завтра снова возвращаться сюда на рынок за материалом и инструментом. Решено: он переночует в своем доме. В кухне он навел относительный порядок. Печь оказалась вполне рабочей. Сейчас он купит немного еды, согреет чаю и завалится спать на старый, скрипучий диван. Он так и поступил: поев на скорую руку, умылся, согрев на печи немного воды, выпил чашку чаю и уставший, провалился в сон.

Ему снилась красивая молодая девушка. Она, смеясь, кружилась по комнате, прижимая к себе свадебное платье, и пела. Рустам во сне, затаив дыхание, любовался ею. И как можно не любоваться такой красотой? Ведь это его невеста. Его суженая на всю долгую – долгую жизнь. Он сидит на диване и улыбается счастливой улыбкой, наблюдая за тем, как кружится она в танце. Но вот что – то меняется в комнате, будто становится темнее, и очаровательная танцовщица замирает на месте и прячет лицо в платье. Комната наполняется тяжелым сопением и гулкими шагами. Что -то огромное, холодное, заполняет все пространство, вытесняя из нее все светлое, и кажется, даже воздух. Рустам мечется на диване, в приступе первобытного страха, и задыхаясь. Он рвет ворот рубахи, царапая себя до кровавых полос, но не может проснуться. Там, во сне, его будто поглотило нечто мерзкое, слизкое. Оно обвивает его, пеленая словно саван, не давая дышать. Последнее, что он слышит это шепот, звучащий у него в ушах.

– Люби меня, люби меня, люби меня, меня… меня… меня.

И тихий далекий плачь.

Очнулся он, лежа на грязном холодном полу у дивана. С удивлением разглядывая изорванный ворот и царапины на груди, краем глаза он заметил нечто пожелтевшее от времени у ножки дивана. Протянул руку и с опаской поднес находку к глазам: это цветок из свадебного наряда невесты, пожелтевшая от времени блеклая роза с темными разводами по краям ломких лепестков. От странного глухого звука, неожиданно раздавшегося в дальней комнате, Рустам вздрогнул, уронив находку на пол. Как во сне на него накатила волна странного оцепенения и в ушах, словно отголосок далекого прошлого, глухо звучала мелодия, будто бы давно знакомая, но, позабытая. Тряхнув головой, сбрасывая оцепенение и прогоняя образ незнакомой, но до странности близкой девушки, он выбрался на крыльцо и присел на ступенях. Мутило, кружилась голова. Дрожащими руками едва сумел прикурить сигарету, недоумевая, что же с ним приключилось. Не иначе как дымоход забит. Так и угореть недолго.

Первую половину дня бледный до синевы Рустам закупал необходимый для ремонта материал. Во второй половине, наскоро перекусив в недорогом кафе, вел нескончаемые переговоры с бригадой мастеров на все руки. С трудом сошлись в цене, и бригада должна приступить к ремонту завтра с самого утра. Но к их появлению в доме необходимо убрать все лишнее. И снова Рустам, вымотанный суматошным днем и работой в доме до позднего вечера, остался ночевать в кухне, предварительно потушив огонь в печи.

…Свадьба. Он жених, но отчего – то не чувствует радости. Старается не встречаться глазами с тоненькой, словно березка, и такой же светлой, девушкой. У нее грустные, о чем – то вопрошающие глаза, а у него нет ответов. Но куда бы он ни направился, снова и снова перед ним этот полный слез, взгляд. А вот и его невеста. Он замер в немом изумлении: как он мог выбрать эту женщину в жены? Огромную бесформенную фигуру нисколько не красило свадебное платье. Тяжелый взгляд глубоко посаженных темных глаз, будто два злобных зверя следили за каждым его движением, отмечая, казалось, даже биение его сердца. Вот она подходит все ближе и у Рустама вырывается громкий, испуганный крик: на ее шее туго затянута петля из пояса свадебного платья. Вокруг множество гостей, они все заняты своими делами, они празднуют, но его крик никто не слышит. Невеста все ближе, ее рот, ярко накрашенный, расплывается в улыбке, больше похожей на хищный оскал. Еще немного и она сдавит, задушит его в своих объятиях.

– Люби меня, люби меня, люби меня… – холодные, будто каменные, пальцы сжали его шею.

– Ты, никак в доме ночевал? – старуха соседка тронула за плечо сидящего на ступенях проклятого дома, Рустама. Тот с криком отпрянул в сторону, больно ударился затылком и немного пришел в себя. – Говорила я тебе, – качнула головой соседка. – Предупреждала. Да ты не слушал.

– Здесь что-то случилось? – устало и как – то равнодушно спросил Рустам, позволяя соседке себя поднять. – Вы знаете?

– Все знают. Ни один местный не то, что купить, близко к этому дому не подойдет. – повела парня к неприметной калитке, устроенной в заборе между участками. Он не сопротивлялся. – Ты о деньгах, на дом потраченных, не жалей. – продолжала она. – Но и жить здесь нельзя. Нет здесь жизни. Проходи, гостем будешь. – старуха ввела Рустама в чистенькую комнату. – Садись. Чай пить будем.

– Расскажите про дом. – неожиданно для себя попросил Рустам.

– Да нечего рассказывать. – хозяйка неспешно разливала горячий крепкий чай в чашки. – Беда там живет. Горе. Где родилось, там и осталось.

– Расскажите, пожалуйста. – Рустам зябко грел руки о горячие бока чашки с чаем.

– Ну, раз тебе нужно знать, то слушай. Но история может долгой выйти. Да и не дело это, ушедших тревожить. – хозяйка присела рядом и взялась за свою чашку.

– Мне кажется, они никуда не ушли. – почти резко ответил парень. – Расскажите. Пожалуйста. – он и себе не хотел признаваться, но привидевшаяся ему девушка с грустными глазами, никак не выходила у него из головы.

– Врать не стану. На моих глазах все происходило. Что знаю, расскажу. —отставила в сторону свою чашку. – Своих детей мне Бог не дал. А с соседями, Голытьбых, их фамилия была, мы с мужем дружили. Вот я и стала их доченьке, Анюте, Царство ей Небесное, горемычной, крестной матерью. Анечка выросла красавицей, маминой отрадой. Муж, ее, отец Анюты, оставил их ради молодой вертихвостки да долго не прожил. Угорел в бане с дружками, под Новый Год. Но это я уж, по – стариковски, совсем, из далека начала. Так вот, Анюта выросла, замуж выскочила. Муж ей хороший попался. Ничего дурного о нем не скажу. И руки золотые и голова светлая. Вот только детей у них долго не было. Когда на своего малыша надежды совсем не осталось, взяли они девчушку из дома малютки. Анечка совсем голову потеряла: баловала малышку, все проказы прощала, душу в нее вкладывала. Зиночка была красивой девочкой. Маленький, пухленький ангелочек с белокурыми волосами и черными, будто ночь, глазенками. – старуха задумчиво поднесла к губам чашку с уже остывшим чаем.

– А дальше, что произошло? – нетерпеливо спросил Рустам. – Что случилось?

– А дальше Бог послал Анюте своего ребенка. Вот только не знаю, за грехи ли наказал, или молитвы ее услышал. Зинаиде тогда четыре года исполнилось. И уже стало понятно, что у малышки избыточный вес. Анюта ее, было, на диету посадила, как врачи велели. Сладкое перестала давать по первому требованию. Но малышка все равно своего добивалась: то истериками, от которых даже я вздрагивала, то устраивала в доме погром в поисках любимых конфет. Я Анечке говорила… намекала, что надо девочку у врача проверить, что головы лечит. Уж слишком эти ее истерики на припадки были похожи. У меня мурашки по коже бегали, когда я слышала, как Зина кричит: «Ты меня не любишь! Люби меня! Люби!» Жуть, да и только. А уж когда о малыше у Анечки в животике ей сказали, она на минуту застыла, глаза свои бездонные черные в нее вперила, Аня мне потом рассказывала, что столько в них боли было и непонимания… В общем, Анюта еще пуще стала с Зинкой возиться, все рассказывала, как они будут с малышом играть, как чудесно они заживут. А через пару недель это и случилось: Зина надумала через резинку прыгать. Натянула ее через порог у ступеней с крыльца… я – то дура старая, могла Анечку от этого уберечь. Видела, как Зинка веревку свою натянула, да за угол гаража убежала, да значения не придала. А потом она Анечку и позвала. Та, конечно, на зов кинулась да через резинку эту и перецепилась. Упала она, кровотечение началось. Я скорую вызвала и мужу ее, Андрею, позвонила. К счастью, ребенка удалось спасти. Я Анюте не сказала ничего, а вот Андрею рассказала, как дело было. Что Зина нарочно веревку привязала, да Анюту позвала, чтобы малыша еще в утробе извести. Андрей не поверил. Рассердился даже.

Потом, вроде, наладилось у них все. Только уже перед родами Анюта зашла ко мне чаю выпить, да рассказала, что Зиночка все никак не свыкнется с мыслью о сестренке. То приготовленные пеленки изрежет, то кроватку сломает. Видела я, тревожится она. Вот и предложила на первое время, пока малышка не окрепнет, отвезти Зину к бабушке, маме Андрея. Она отказалась наотрез.

– Уж лучше пусть сразу привыкает, чем потом ее озлобленную и дикую забирать. Вы же знаете, Зиночка у нас непростой ребенок.

Только и трех месяцев не прошло, как новая беда случилась. Я на порог своего дома выскочила, когда маленький сверток с трехмесячной Люсенькой уже к машине несли, а Анечка рядом, белая вся, глаза огромные, слезы катятся, губы трясутся… следом за врачом, что Люсеньку нес, в машину влетела. А потом форменный ужас начался. Где – то через час, у соседей снова шум, крик: Андрей Зину в машину пытается усадить, а девчонка, словно зверек дикий, рвалась из его рук, кусаясь и вереща.

– Вы должны любить только меня, меня, меня, меня!!! – взахлеб кричала девчонка и брыкаясь, вырывалась из рук отца. Но он все же втащил ее в салон, заблокировал дверь и сел за руль.

Вернулся он уже вечером. Постучал ко мне, бледный весь, руки дрожат.

– Тетя Валя, можно я у вас немного посижу? Тошно в пустой дом возвращаться.

Я, конечно, его в дом провела, ужин горячий перед ним поставила, стопку водки налила.

– Случилось что у вас?

– Ох, тетя Валя, беда у нас. Люсенька наша в реанимации, в барокамере лежит. Прогнозов врачи не дают. Аня у дверей реанимации сидит, с места не стронуть. А все из – за Зинки, из – за ревности ее да злобы. И откуда только это у нее, ума не приложу. Ведь чуть не задушила сестренку. – он немного помолчал, но все же продолжил. – Уж и не знаю как Анечка беду почуяла. Устает она очень. Малышку спать уложила, Зина еще в своей комнате играла, вот Анечка и прилегла на минутку. Вскинулась, будто почувствовала что. А Зинка у кроватки Люсиной стоит и подушку к ее личику прижимает. Теперь вот, не знаем, выживет ли Люся наша. – спрятал лицо в руках.

– Ты Зину к матери отвез?

– Да. Не могу видеть ее. У мамы пока поживет. Так лучше для всех нас. Я вообще начинаю думать, что зря мы ее взяли. Наверное, я плохой отец.

– Не казни себя. – ободряюще положила руку на его плечо. – Все будет хорошо.

Потом вроде все действительно наладилось. Люсенька быстро пошла на поправку. К счастью, это происшествие не сказалось на ней никаким образом. Малышка, как и прежде, была просто ангелочком. А Зинаида прожила у бабушки более четырех лет. И не потому, что родители ее не хотели забирать, а она сама наотрез отказывалась уезжать от любящей ее бабушки. Было еще много всякого. Ведь Люсенька, когда подросла, тоже у бабушки лето проводила, да на праздники приезжала. Аня, та поначалу, как Люсеньку вместе с Зинаидой у тещи оставляла, места себе не находила. Но Зинаида вела себя нормально, да и Люся к старшей сестре тянулась, все за ней повторяла. Так и жили. Но все же Зинкина натура свое взяла. Через годы, правда, но вся зависть накопленная наружу выплеснулась. Зине тогда исполнилось что – то около шестнадцати, Люсе лет двенадцать, наверное, было. Зинаида влюбилась в одноклассника, но к тому времени она уж очень толстой стала. Мать ее по врачам таскала, в сладком ограничивала, да все без толку. Не желала Зина за фигурой следить, себе любимой в чем либо, отказывая. А Люся стройная, светлая была, словно березка, глазищи голубые наивные, с озорными искрами, готова весь мир своим теплом согреть. Вот парень – то этот, в которого Зина влюбилась, следом за Люсей как пришитый ходил. Хоть она и дитя наивное совсем была. Вот Зинкина зависть черная змеей и выползла. Люся, она и пела еще, как соловушка.

В то воскресенье Зинка за обедом сестре в гречневую кашу стекла битого подложила. Люсе горло и слизистые еле спасли. Говорить она могла, а вот петь… уже никогда.

– А с Зинкой этой что потом стало? – спросил Рустам без особого интереса.

– Ее по настоянию Анечки поместили на лечение. Я долгие годы ее не видела. Лет десять, наверное. До этой злополучной свадьбы. Тут я точно не скажу как дело было. Знаю только, что за этого парня Люсенька замуж выйти должна была, а платье невесты на Зинке оказалось. Да не долго радовалась. Застукала она их, голубят, в машине. Уж не знаю, любились они там или просто разговоры разговаривали, но сестру она вроде как на разговор вызвала, в дом. Да там и зарубила. И когда только топор успела принести? А сама повесилась. В огороде. На поясе от свадебного платья. После такого ужаса, какое веселье? Жених, в мужьях и дня не побыл, сразу вдовцом стал. Уехал он. Да говорят, долго не прожил, спился. Анечка сразу в больницу попала с сердцем, да там и умерла. Муж ее дочерей схоронил, следом жену, а через месяц угорел в этом доме. Вот и вся история. Только чудится мне, не ушли они. Здесь, в доме и остались. Зинку здесь злоба да зависть держит. Люсеньку любовь привязала.