Страна А., или Автостопом по Афганистану. Первые путешественники в Афганистане сразу по окончании последней войны (2002 год)

Итак, 26 июля. Раннее утро. Термез, южная граница бывшей Империи.

На рассвете я покинул строящийся дом, где ночевал, и направился на восток, навстречу восходящему солнцу, надеясь достичь «Моста дружбы» и переправиться через него на афганский берег.

Сначала на маршрутке, потом на грузовичке, потом пешком. В восемь утра я уже у таможни. Граница открывалась, по слухам, в девять утра, и в ожидании этого часа тут уже стояли несколько узбекских и два иранских грузовика. Придорожные милиционеры на всякий случай посмотрели мой паспорт.

– Один из ваших ещё вчера приехал. Бородатый, Сергей его зовут. Подойди, он в том вагончике спит.

Я подумал, что это неизвестно как опередивший меня Сергей Лекай. И каково же было моё удивление, когда из вагончика вылез заспанный Сергей-Книжник!

Оказалось, что Книжник появился на границе ещё сутки назад, утром 25-го июля. Но – о неожиданность! – узбекские пограничники не выпустили его из страны. Выяснилось, что мост вовсе не является международным, – а лишь служебным переходом весьма ограниченного использования. На тот берег пускают лишь представителей двадцати гуманитарных организаций, поименованных в особом списке: Организация по развозке беженцев, Мировая съедобная программа, Всемирные минёры и сапёры и подобные им. Чтобы пропустить кого-то ещё, пограничники должны получить факс из КГБ.

Вчерашний день Книжник провёл, мотаясь по всем учреждениям Термеза, посещал полицию, КГБ и ОВИР, но получил лишь отрицательный результат. Книжнику сказали, что раз он не является гражданином Узбекистана и сотрудником перечисленных организаций, никак через мост выпустить его не могут.

Сергей был не единственным человеком, не пропущенным по мосту дружбы. Иранский усатый водитель, приехавший на огромном грузовике, горячо доказывал что-то пограничникам, применяя все известные ему языки. Но ответ был тот же: катитесь куда подальше. Нам рассказали, что незадолго до нас целых десять дней провели на границе некие французские велосипедисты, и только недавно их пропустили, когда они наконец добыли бумагу из ООН.

Я пошёл проверять сущность границы, но все пограничники и те начальники, что оказались налицо, уверяли меня, что пропустить они нас не имеют права. Ничего не оставалось делать, как разворачиваться и ехать в соседний Таджикистан, где, как известно, таджикско-афганскую (бывшую советскую) границу до сих пор охраняют российские войска. Уж с нашими-то должно быть проще!

Остальные наши друзья-автостопщики не появились. Наверное, они задержались на трассе, а может, заранее узнав о вредных свойствах моста, пытаются утрясти вопрос перехода с начальниками в Термезе. На дверях приграничного кафе мы оставили им записку: через мост не пускают; едем в Таджикистан, в посёлок Нижний Пяндж; будем рады через пару дней увидеть их уже в Мазари-Шарифе.

Только десять километров мы отъехали от моста, продвигаясь на восток, – как нас высадили из машины бдительные гаишники. Дорога тут шла рядом с пограничной Амударьёй, и район этот всегда был «закрытым».

– Мы не имеем права вас пускать. Здесь пограничная зона! – возмущались гаишники. Потребовалось целое представление: я показывал собственные книги и удостоверения АВП; Книжник играл на гитаре и пел «Ничего на свете лучше нету, чем бродить по белу свету»; а водитель машины покорно ждал решения нашей общей судьбы. Наконец нам позволили ехать, и через некоторое время мы оказались на узбекско-таджикской границе.

На моём «Большом атласе автодорог» были указаны все автопереходы; «Мост дружбы» был указан как переход, а вот здесь, на стыке трёх границ – Афганистана, Таджикистана и Узбекистана, – никаких переходов не было обозначено. Поэтому я опасался, что здесь тем более нас никуда не пустят. Но повезло – узбекские таможенники подумали, записали, поковырялись в наших рюкзаках и наконец выпустили нас из своего государства.

Переход только пешеходный – машины с обоих сторон довозят людей лишь до таможни. Говорят, всего несколько месяцев, как пункт пропуска вообще работает. Местность глухая, ненаселённая. Справа – колючий забор, распаханная полоса, кое-где вышки, а за ними – Амударья и зелёный афганский берег; слева – коричневая пустыня и одинокая ветка железной дороги, по которой, говорят, по воскресеньям проходит поезд Термез – Душанбе. Вот первая таджикская пограничная будка, в ней солдат за столиком, записывающий в тетрадь новоприезжих, – а за его спиной, на стене, масляная картина, на которой изображён… В.И.Ленин!

Нас записали в тетрадь, попросили по 100 российских рублей за какую-то регистрацию, но потом раздумали и препроводили нас в небольшое здание таможни. Оно находилось рядом. Таджикские таможенники, свободно одетые и босиком, тусовались внутри.

– Заходите! У нас здесь рай, – пригласили они.

Мы сняли ботинки и вошли. Действительно, после сорокоградусной наружной жары в здании было приятно и прохладно. Началась бесконечная среднеазиатская беседа; мы вновь рассказали свою сущность; Книжник сыграл на гитаре, я показал книги и бумаги; таможенники записали нас в ещё одну тетрадь, неназойливо разменяли нам деньги по сниженному курсу, тут же стрясли с нас 1 сомони (= 11 российских рублей) за ещё одну регистрацию, и тут же присоветовали нам умеренно платный транспорт – небольшой, разбитый микроавтобусик, ожидавший пассажиров при таможне. Сия колымага обещала довезти всех желающих в ближайший районный центр Шартуз, откуда уже ожидалось нормальное регулярное движение машин.

Но в Шартузе нас ожидала неприятность. После того, как мы умылись и разменяли деньги у доброжелательной базарной тётушки, – на посту ГАИ дорожные полицейские проявили чрезмерную бдительность и сдали нас в КГБ.

Там целых четыре часа нас, разведя порознь, по очереди допрашивал совершенный идиот. Он заставил писать меня объяснительную (под его же диктовку), где я должен был указать, когда и как совершил своё первое путешествие, второе, третье,… как называлась моя первая книга, вторая, третья,… когда я первый раз поехал за границу, как, когда и на чём я выехал из дома, и как оказался в пос. Шартуз. Также его интересовало, зачем я еду в Афганистан, как я зарабатываю деньги, вступал ли я в интимные отношения с женщинами и собираюсь ли это делать в Афганистане. Всё это нужно было написать на листах «объяснительной». Какое преступление мне инкриминировалось, КГБ-шник не сообщил; когда же я пытался увильнуть от писанины, он говорил: нет! пишите! вы же писатель! Затем настала очередь Книжника; при этом нам не разрешали находиться рядом и общаться между собой – вероятно, подозревали нас в тайном сговоре и каком-нибудь преступлении.

Когда свечерело и я совсем разозлился, появился главный начальник КГБ. Он решил свозить нас на показ в комендатуру российских погранвойск, находящуюся в 50 километрах от Шартуза. Он говорил, что делает это для нашего же блага, чтобы точно узнать, пропустят ли нас в Нижнем Пяндже через границу или нет. Поведав нам об отсутствии бензина, начальник заправился за наш счёт, и мы поехали по ночной дороге в направлении границы СССР.

Была пятница, десять вечера, и я предположил, что в такое время ездить по комендатурам бессмыссленно. Но начальник был упрям; втайне он надеялся, что нас арестуют или, по крайней мере, поручат ему арестовать нас.

В поздний вечерний час мы достигли расположения российских погранвойск.

Начальник комендатуры всё же был на месте (все военные и живут там же). К счастью, он оказался нормальным человеком. Мы подарили ему книгу «Практика вольных путешествий», а он попытался связаться по рации с Нижним Пянджем. Связи с Н. Пянджем не было. Связался с каким-то другим участком границы.

– Тут эти два карандаша, карандаша, – сказал полковник в рацию, – собираются завтра, завтра, ехать на Нижний Пяндж, Нижний Пяндж. Паспорт и виза у них в порядке, всё в порядке. Как у нас их, пропустят, пропустят?

Никто не отрицал такой возможности, и, поведав полковнику о нашем путешествии, мы покинули его. Пятьдесят километров с КГБ-шником по ночной дороге – и мы вновь в этом вредном посёлке Шартуз. Нас отвезли на пост ГАИ, с указанием отправить на первой же машине в нужную нам сторону. В машине начальника я забыл сумку с едой, но вскоре мне привезли её обратно на пост.

Ненавижу идиотов, особенно облечённых властью идиотов! Сколько времени мы потеряли из-за них, и, главное, так и не узнали, в каком преступлении нас подозревают! Весьма злой, я разложил спальник и перешёл в мир сна.

27 июля 2002

За ночь прошло немало машин, но гаишники не особо старались отправить нас. Часов в пять утра рассвело, мы с Книжником поднялись и ушли подальше от поста. И, только начали голосовать, как тут же и поймали машину «Нива» до поворота на Колхозабад, а там и в сам Колхозабад уехали на автобусе, полном разноцветных утренних таджиков и таджичек.

Дальше, до последнего на нашем пути райцентра Дусти, нас довёз на легковушке местный налоговый инспектор.

Посёлок Дусти (в переводе – «Дружба») прошли пешком. Заглянули на почту, где девушка-телефонистка устанавливала связь с Большим миром, втыкая провода в большой пульт полувековой давности. Дозвониться через пульт в Москву не удалось; отправили телеграмму (она шла три дня) и письмо. Жители относились к нам дружественно, улыбались, как и положено в посёлке с таким названием.

Дусти завершались большими выездными воротами, точнее аркой, возвышающейся над дорогой. На ней было что-то написано по-таджикски, были нарисованы виноград, арбузы и другие фрукты. Вероятно, это символизировало изобилие местной земли. Мимо проходили дети – таджикские и русские, с лопатами, вёдрами и без ничего, – и скапливались вокруг нас. Мы общались с детьми и ожидали машину без малого три часа – с девяти до двенадцати. В Нижний Пяндж проезжали легковушки, забитые народом, готовые подсадить и нас за некоторую мзду, но мы после Шартуза были злые, жадные – и не соглашались. Наконец появился грузовик с трактором в кузове, он шёл медленно и ещё менял на жаре колесо. До пограничного посёлка оставалось всего двадцать три километра, и наконец мы всё же доползли до него.

Нижний Пяндж – совсем маленький посёлок. Когда-то сюда вела узкоколейная железная дорога; сейчас она, по сообщению местных жителей, разобрана. Планируется возведение моста через Пяндж на афганскую сторону, а пока (2002) переправа людей и машин осуществлялась на катере и на барже.

Мы прибыли на границу около часу дня в субботу. Большие шансы были у нас остаться сидеть в Ниж. Пяндже до самого понедельника. Конечно, мы бы тогда дождались наших друзей, но что делать в жарком, пыльном и пустом посёлке двое суток? По счастью, именно сегодня последний рейс катера ещё не совершился, и мы успели на переправу.

Никаких бюрократических препон, как в Термезе, здесь не чинят. Но переправа – дорогое удовольствие. Сперва, ещё до таможни, нужно заплатить за проезд в конторе, именуемой по-старинке «Союзвнешторг». Заплатили мы 25 долларов на двоих (на поиски начальника и переговоры о бесплатном проезде не было времени). С квитанцией об оплате мы прошли на таможню, где нас нетщательно обыскали. Затем подогнали оранжевый автобус-ПАЗик с надписью «Гуманитарная помощь МЧС России» и проводили нас в него.

К Пянджу так просто не подойдёшь: строгая приграничная территория. Высокие наблюдательные вышки, колючий забор, распаханная контрольно-следовая полоса метрах в ста перед рекой. Солдаты-пограничники открывают ворота, и автобус едет к реке. Проезжаем мимо обелиска «Воинам, исполнившим свой долг в ДРА. 1979—1989» с каской, подъезжаем к барже. На этой барже-пристани проходит последний пограничный контроль. Российский офицер-пограничник записал наши имена в специальную тетрадь. Мы подарили ему книгу «Практика вольных путешествий» и рекламку АВП.

– А сфотографироваться можно?

– Нельзя! После середины реки – пожалуйста.

Небольшой старый катер «Душанбе» завёл мотор и перевёз нас двоих через мутно-глинистые воды реки Пяндж. В ширину Пяндж имеет метров пятьсот. Река, можно сказать, легендарная! На середине реки сфотографировались. Баржа-пристань, пограничные вышки и заборы советского берега медленно удалялись.

А вот и афганская земля.

– Предоставляю тебе возможность первому ступить на землю Афганистана! – произнёс Книжник.

Я воспользовался предложением и сошёл с катера сперва на небольшую плавучую баржу, а потом – на глинистый афганский берег.

Злых автоматчиков, заборов, вышек и иных зданий не было видно. Высокая трава росла по всему берегу, а тут, перед нами, на пятачке стояла брезентовая палатка – вернее, большой тент. Под ним сидели, прячась от солнца, на кровати и на деревянной скамейке штук пять слегка бородатых людей в длинных халатах, один – в афганской шапке.

Это и были афганские пограничники. Кто-то говорил по-русски. Мы подошли, нас пригласили присесть. Мы показали паспорта и справки АВП. Наши имена записали в специальную тетрадь.

– «Антун Крутуф»… – записали меня (в алфавите языка дари, как и в арабском, нет буквы «о» и твёрдой «в»). – Какая работа у вас? Писатель? – и меня записали в пограничную тетрадь как писателя; на дари – «нувисандат».

– Мистер Сергий… Тоже писатель?

– Напишите: помощник писателя, – отвечал Книжник.

– Нет! и вы тоже писатель, – возразил пограничник и присвоил ему ту же должность «нувисандат».

Я думал поскорее отойти от таможни, дойти до ближайшей обитаемой деревни и ловить там проходной транспорт. Но таможенники советовали не торопиться. В самом деле, тут же на берегу стояли шесть новых перегонных «УАЗиков» с российскими транзитными номерами. Они пришли с советского берега; машины довозят до переправы наши водители, а здесь их должны принять водители-афганцы. И вот «УАЗики» стояли и ждали, когда приедут водители; таможенники говорили, что они появятся вскоре. А пока Книжника попросили сыграть на гитаре. Я, с разрешения пограничников, пофотографировал окружающий мир. Афганцы снимались с видимым удовольствием. В отличие от коллег с другого берега.

Никаких признаков пограничных строгостей, военных, часовых, танков, вышек, запретов на фотографирование и на свободу не было. «УАЗики» мирно дремали в камышах. Хелперов, таксистов, обменщиков, обманщиков, переводчиков, нищих, предлагателей хотелей не было и следа! Это меня больше всего поразило.

Обычно в бедных, суетливых азиатских и африканских странах на границе вас встречают всякие помощники и надоедливые предлагатели платных услуг, от которых нелегко избавиться. Здесь же никаких таких людей не было. Отдыхаем!

Время в Афганистане на полчаса отличается от таджикского. Я переставил часы. Итак, можно записать: в 14:28 по местному времени мы прибыли в страну А. В паспорте стояла дата въезда: 5—5—81. Пятое число месяца асада 1381 года по афганскому календарю. Река Пяндж разделяет не только государства, но и столетия.

Катер «Душанбе», подцепив плавучую баржу-причал, потащил её на таджикский берег – оказывается, баржа относилась к советской части реки и приплывала сюда лишь для перевозки «УАЗиков». Теперь афганский берег остался голым: никаких следов пристани и причала уже не было видно. Теперь почти двое суток реку не пересечёт ни один официальный пассажир.

Вскоре, не успели мы заскучать, появились два джипа с антеннами. В них прибыли афганские водители-перегонщики. Нас с Книжником определили в «Land Cruiser», замыкающий колонну; кондиционер оказался неработающим, зато водитель – англоговорящим. На стекле машины – наклейка: перечёркнутый автомат; мол, с оружием нельзя!

Машины (и джипы, и новые УАЗики) принадлежали какой-то гуманитарной организации и ехали в Кундуз, а потом в Таликан. Мы намеревались достичь с ними Кундуза. До него было 75 километров.

По машинам! Попрощались с пограничниками, заехали на крутой берег, проехали мимо будки с развевающимся флагом, в которой, вероятно, должен был сидеть пограничник, но его не было. Будка являла собой бывшую кабину трактора или крана. Проехали метров пятьсот и остановились у придорожных харчевен, у первого афганского поста ГАИ.

Некоторое время наш караван не пускали – водители забыли оформить в пограничной палатке какую-то бумагу на транзит машин. Пока ждали – около получаса, – водители купили большую зелёную дыню, ели сами и угостили и нас с Книжником. Первое угощение на афганской земле!

Корки и семечки от дыни бросали прямо на дорогу, и бродячий осёл лениво подъедал их. Кстати, дорога оказалась асфальтовая! Я-то думал, будет разбитая грунтовка. Оказалось, в этой части страны все дороги вполне приличные; их покрыли асфальтом за годы советской оккупации. Как мы потом обнаружили, дорога на Мазари-Шариф и на Кабул тоже вся асфальтирована, кроме района перевала Саланг.

Вокруг был пустынный пейзаж. Признаков города отсюда не было видно. Водители-афганцы общались по-английски то с нами, то со своими рациями. У нашего водителя было аж три рации, но слышимость в каждой из них была ужасной.

– Я прожил здесь всю жизнь, – по-английски делился своими воспоминаниями один из водителей, – и когда я был ребёнком, у нас стояли советские войска. Они оборудовали блок-пост, и когда какое-нибудь афганское транспортное средство подъезжало близко, русские кричали нам: «стой, б…!» Это единственное слово, которое я знаю по-русски, и вот уже двадцать лет, как я запомнил его.

– А потом русские ушли, потом пришли талибы, и здесь проходили большие битвы, а потом талибы опять ушли, – продолжил другой водитель, – и вот мы всё думаем: придут опять русские войска или нет?

Я постарался перевести разговор с военной темы на мирную. Выведал и записал в тетрадку произношение многих полезных слов на местном языке, а также числа. Жители северной половины Афганистана, до Кабула включительно, говорят на языке дари – диалекте фарси, персидского языка. Таджикский язык тоже похож на фарси, и все три – фарси, дари и таджикский – близки между собой, как русский, белорусский и украинский. А вот южная часть Афганистана говорит на пушту, это совсем другой язык, ближе к урду и к хинди. Общих слов у дари и пушту немного, и, как правило, всё это – религиозная лексика, общие заимствования из арабского языка. Жители южной и северной частей Афганистана, как уверяли водители, не понимают друг друга.

Когда несколько страниц тетради были уже исписаны словами языка дари, у водителей, наконец, появились документы на проезд, и мы поехали. Я удивился тому, что паспорта наши никто больше не проверял. Обычно вблизи границы много постов: дублируя друг друга, на них вновь и вновь проверяют паспорта и визы у въезжантов и выезжантов. Здесь этого не было.

Асфальтовая, немного битая дорога разрезала пополам совершенно плоскую пустыню. Но местность не была безлюдной. Навстречу нам попадались грузовички советского производства, полные груза и людей. Не только кабины, но и все кузова были заполнены народом. Проехали пару селений, состоящих из глиняных одноэтажных домов. Одинокие столбы с обрывками проводов напоминали о том, что когда-то здесь проходила линия электропередач.

Через полтора часа пути машин на дороге стало больше, появились попутные и встречные телеги и ослы; жёлтые такси, обвешанные людьми (даже сверху). Дорога совсем испортилась, и вот наконец пошли дома, лавки, пешеходы – мы въехали в столицу провинции.

Попрощались с водителями и вышли на свободу. «УАЗики» и два джипа сопровождения укатились на восток, в город Таликан, а мы с Книжником, с рюкзаками и гитарой очутились в самом центре Кундуза.

Город! Он не казался голодным. Вдоль улицы наблюдались непрерывные лавки, где продавали мясо, лепёшки, газировку, арбузы, помидоры, лекарства, ковры, инструменты и всё остальное. По улице (не асфальтовой) ездили телеги и красиво украшенные повозки, запряжённые лошадьми (настоящие кареты!). Но тут нам стало не до рассматривания, так как нас быстро окружили десятки местных жителей и начали разглядывать нас самих.

План действий в Кундузе я составил такой:

1. Обменять деньги.

2. Отпраздновать едой прибытие в Афганистан.

3. Позвонить родителям (интернета в Афганистане тогда ещё не было обнаружено);

4. Найти ночлег.

Обмен денег не составил труда. Зашли в одну из лавок и спросили, где здесь доллар-чейндж. Продавец предложил поменять прямо у него. Я развёл широко руки и спросил, где большой чейндж, где мно-о-ого денег. Лавочник понял и показал пальцем направление.

Пойдя туда, вскоре мы нашли целую улочку менял. У каждого из них была своя лавка, а перед ней, на улице, стоял большой стеклянный аквариум, полный денег! Деньги огромные, пачками, прямо килограммы. Спросили курс. Нам показали на калькуляторе: «давляти» 40.000, «джумбаши» 80.000.

Тут необходимо сделать небольшое научное отступление. Дело в том, что в Афганистане существует два типа афганских денег – «давляти» и «джумбаши». Внешне они выглядят практически одинаково, с первого взгляда не различить. Но по цене одни вдвое дороже других. В обороте здесь ходят оба вида параллельно! На границе афганские пограничники предупредили нас об этом, но только к концу путешествия по стране мы научились худо-бедно различать эти деньги. Говорят, что скоро введут единые деньги и такое двухвалютие скоро исчезнет, – но на момент нашего визита оно существовало уже пять лет. Итак…

– Почём арбуз?

– 10.000.

Я протягиваю одну хрустящую, свежую десятку и получаю арбуз, а также сдачу – одну такую же хрустящую, свежую десятку. В чём прикол?

Задача. В пачке денег – шестьдесят тысячных купюр и сорок пятисоток. Сколько будет всего? Восемьдесят тысяч? Это смотря где. В Кандагаре восемьдесят, а в Мазари-Шарифе будет сто тысяч. Афганская арифметика.

Лепёшка стоит 2.000. Я протягиваю две тысячных купюры. Продавец, поглядев, забирает их, но лепёшку не даёт. Напротив, хочет ещё две тысячи. Спохватившись, я достаю ещё две тысячи и получаю лепёшку. Цена правильная. Все довольны.

Ещё во времена «Талибана» я пытался узнать, какие же деньги ходят по разные стороны фронта: одинаковые или различные? Разные просачивались слухи; одни говорили, что афганские деньги – афгани – выпускает Северный альянс, а на талибской территории используют доллары и пакистанские рупии; другие рассказывали, что и тут и там остались одни только доллары; третьи слышали, что деньги выпускают и те и другие, причём одни деньги в десять раз дороже других (чьи именно дороже – неясно), и что деньги меняют на базаре мешками.

В этой поездке мы постепенно разузнали историю и сущность местных денег. Нам рассказывали следующее. Когда-то в стране были единые государственные деньги. Их заказывали за границей (говорят, во Франции), отправляли в Кабул и оттуда распределяли по стране. Когда «шурави» прогнали и началась гражданская война, в Кабуле на деньгах сидел президент Раббани, а в Мазари-Шарифе – известный губернатор и полевой командир Дустум. Вместе они боролись против талибов, наступавших из Кандагара. Этот Дустум часто просил Кабул о деньгах (для армии); деньги из столицы привозили, но недостаточно. Тогда Дустум поступил по-научному: взял да заказал (говорят, в Москве) партию купюр по 1000 афгани и стал выдавать ими зарплату солдатам, в общем – пустил их в оборот. Торговцы сперва не знали происхождения этих денег и принимали, как обычно. Но вскоре денег в северных провинциях стало подозрительно много, секрет раскрылся, а люди проницательно нашли несколько мельчайших различий между государственными и дустумовскими деньгами. Главное различие было в номерах серий – одни серии были на государственных («давляти»), другие на дустумовских («джумбаши»).

Центральное правительство Раббани, может быть, и радо было пресечь дустумовскую самодеятельность. Говорят даже, что президент Раббани объявил «дустумовки» фальшивками. Но, во-первых, местные полевые командиры, они же губернаторы, в Афганистане обладали (и обладают) большой самостоятельностью и ни с кем не считаются. А во-вторых – самое главное! – Кабул пал, деньгозапасы достались талибам, и вскоре уже президент Раббани, перебравшийся в северную половину страны, заказывал в Москве десятитысячные купюры – которые уже, увы, увы, стоили на базарах дешевле, чем купюры из кабульских запасов, которые и запускал в оборот набирающий силу «Талибан».

Прошло несколько лет, и опять северное правительство восстановилось в Кабуле и обрело власть над основными денежными запасами. Но северные деньги остались. Во время нашего визита их принимали без ограничений только в семи северных провинциях страны, вплоть до перевала Саланг. Так же параллельно ходили и государственные деньги, по двойному курсу: 1000 «давляти» = 2000 «джумбаши». Южнее Саланга в обороте только «давляти»; хотя «джумбаши» можно превратить в «давляти» с небольшой комиссией у любого менялы. Остаётся только удивляться зоркости афганских торговцев и менял, безошибочно и быстро различающих почти одинаковые деньги северного и южного выпуска.