Королева тут Я

Воздух в спальне был густым и сладким, как растопленный шоколад. Его пальцы, владевшие мной с таким знанием дела, медленно, с непереносимым ожиданием, стянули с моих бедер последнюю преграду – шелк моих трусиков. Я замерла у кровати, ощущая прохладу утра на обнаженной коже, в то время как он укладывался на бархатное покрывало, его взгляд пылал темным огнем.

И тогда его язык коснулся меня. Нежно, почти робко, а затем с нарастающей уверенностью. Он исследовал каждый изгиб, каждую тайную тень моего тела, словно вкушая редкое вино. Это было похоже на ласку большого грациозного кота —целеустремленную, гипнотическую, полную животной неги.

– Да-а-а, хороший мальчик, – выдохнула я, и губы сами растянулись в блаженной улыбке. – Вот так.

В ответ он лишь глубже погрузился в свой пир, и его язык заиграл с тем местом, где все мое существо сходилось в одну точку сладкой томительной агонии. Волны удовольствия накатывали одна за другой, каждая выше и сильнее предыдущей. Мои ноги задрожали, предательски подкашиваясь, и я поняла – я на краю. Пик приближался неумолимой лавиной. Но он был кукловодом, а я – его марионеткой. В последний момент, когда мир уже готов был рассыпаться на осколки, он поднялся, сильный и властный. Его руки обвили мою талию и подвели к большому холодному окну, за которым угадывались огни спящего города. Он наклонил меня, прижав ладонями к стеклу. Я чувствовала его возбуждение, твердое и требовательное, у своей спины.

И затем он вошел в меня. Не для занятий любовью – нет, это слово было слишком нежно, слишком романтично для того, что происходило между нами. Это была власть. Страсть. Это было жесткое, первобытное *трах*, от которого содрогалось все мое существо, а по стеклу расходилось мое горячее дыхание.

Именно в этот миг, в ритме его яростных толчков, я увидела ее. Нина Ивановна, моя добропорядочная соседка, шла по тротуару, закутавшись в свой привычный пуританский плащ. Ее взгляд поднялся на освещенное окно и встретился с моим. Ее глаза округлились от шока, выхватывая из полумрака комнаты каждую деталь: мою обнаженную фигуру, прижатую к стеклу, силуэт мужчины, чьи бедра неумолимо двигались сзади. Удерживая ее взгляд, я медленно, сладострастно улыбнулась и прошептала, так, чтобы она услышала сквозь стекло:

– Доброе утро, Нина Ивановна.

Она ахнула, закрыла лицо руками и пустилась бежать сломя голову. Хм, вероятно, ей и правда пора на работу. А меня это зрелище, эта смесь запретного и демонстративного возбудила до сумасшествия. Мои стоны стали громче, дыхание – прерывистей и чаще. Мир сузился до стука сердца в ушах и всепоглощающего чувства, что поднималось из самых глубин.

И вот он – мой верный друг, мой тиран и спаситель, долгожданный оргазм – накрыл меня с головой, заставив вздрогнуть и закричать. Когда последние судороги наслаждения отступили, я, все еще прижатая к холодному стеклу, выдохнула в запотевшее окно, оставляя след на отражении утреннего города:

– Доброе утро, мир.

Он – его звали Артем, как я вспомнила, глядя на его удаляющуюся спину, – исчез так же тихо, как и появился. Ни телефона, ни просьбы «дать знать, как доберешься». Идеально. Я стояла под струями почти обжигающе горячего душа, смывая с себя следы его владения и хрустальный налет утреннего безумия на стекле. Вода – единственная стихия, которая могла быть моей повелительницей. Я позволяла ей это. Ненадолго. Мысль о Нине Ивановне вызвала у меня не укол стыда, а сардоническую ухмылку. «Добропорядочная». Добропорядочность – это ширма, за которой люди прячут свою пресную, лишенную специй жизнь. Мое маленькое утреннее шоу, вероятно, стало для нее самым ярким событием со времен распродажи в супермаркете.

Мой день выстроился передо мной, как солдаты на параде, еще до того, как я зашла в свой кабинет с панорамным видом на Москву-реку. «Светлана Валерьевна, руководитель отдела стратегического маркетинга» – вот кем я была с девяти до шести. Моя власть здесь была не такой животной, но куда более масштабной. Я не просто управляла людьми; я управляла потоками денег, трендами, судьбами проектов. И мне это нравилось почти так же, как утренняя дрожь в подкашивающихсяногах.

Мой помощник, юный Максим, смотрел на меня с тем обожанием, которое я давно научилась использовать, но не принимать близко к сердцу.

– Кофе, Светлана Валерьевна. Без сахара, без молока. И документы по проекту «Феникс» ждут вашей подписи.

– Спасибо, Максим, – мой голос был холодным и четким, как удар хрустального колокольчика. – Перенесите совещание на десять. У меня будет… внеплановый утренний брифинг.

«Брифинг» оказался в лифте. Сергей из IT, тот самый, с гипнотическими руками и умением молчать в нужные моменты. Он вошел, когда лифт был уже на полпути к моему этажу. Уловил мой взгляд и улыбнулся, пойманный с поличным на месте преступления под названием «желание».

– Светлана, – его голос был низким, предназначенным только для меня.

– В шесть. Стандартный адрес, – отрезала я, глядя прямо перед собой на блестящие двери. – Не опаздывай.

Лифт дернулся, открываясь на моем этаже. Я вышла, не оглядываясь. Я чувствовала его взгляд на своей спине, на моем деловом платье, которое сидело на мне как влитое. Это было похоже на утреннюю ласку кота, но уже в мире людей. Целеустремленная, гипнотическая. Моя власть.

Весь день прошел в ритме барабанной дроби: совещания, отчеты, разбор полетов с подчиненными. Я была непоколебима, остра, как бритва. И в самой глубине, под строгим костюмом, тлел тот самый утренний жар. Напоминание о том, что после шести босс уходит, и на ее место приходит она – женщина, знающая цену своему наслаждению.

Вернувшись вечером в свою просторную, выдержанную в стиле лофт квартиру, я сбросила каблуки и заварила чай. Тишина была мне музыкой. Я не нуждалась в чьем-то постоянном присутствии, в разговорах о быте, в совместных планах на выходные. Мой мир был полон, потому что в нем была я. И те, кого я на время в него допускала.

Телефон вибрировал. Сообщение от Артема. «Надеюсь, твоя соседка оправилась от шока». Я усмехнулась и отложила телефон. Нет. Он уже стал историей. Правило было железным: один вечер, одно утро. Максимум два. Никаких повторений. Привязанность – это слабость. Любовь – это хаос, в который я не собиралась погружаться. Моя жизнь была идеально выстроенной крепостью. С башнями из успешной карьеры, стенами из финансовой независимости и глубоким, скрытым от посторонних глаз рвом, наполненным чистейшим, ничем не разбавленным удовольствием.

Я смотрела на огни города, которые начинали зажигаться за моим окном. То самое окно. Уголки моих губ поползли вверх. Мир был моей игровой площадкой. И игра только начиналась.

Звонок раздался ровно в шесть. Я не стала поднимать трубку домофона, просто нажала кнопку открытия двери. Правила игры были установлены, и Сергей их знал. Он появился на пороге моей квартиры с бутылкой дорогого итальянского красного, но во взгляде у него было не предложение, а вопрос.

– Я не пью вина перед тем, как пробовать что-то более крепкое, – сказала я, принимая бутылку и отставляя ее в сторону. Мои пальцы скользнули по шелковой подкладке его пиджака. – И не терплю людей, которые прячутся за алкоголем, чтобы стать смелее.

Он поймал мою руку, но не для поцелуя, а чтобы прижать ее к своей груди. Я почувствовала ровный, учащенный стук его сердца.

– Я здесь не для того, чтобы прятаться, Светлана.

– Я знаю, – мои губы тронула легкая улыбка. – Ты здесь, потому что я это позволила.

Его поцелуй был не таким, как у Артема – не стремительным и жадным, а медленным, изучающим. В нем было уважение к противнику перед битвой. Он снял с меня пиджак, его пальцы, те самые, гипнотические, скользнули по моей спине, расстегивая молнию платья. Дыхание его стало глубже. Я позволила ткани упасть на пол ковра, стоя перед ним в одном только белье и взгляде, который был вызовом и разрешением одновременно.

– Ты слишком много говоришь, – прошептал он, притягивая меня к себе.

– А ты – слишком мало, – парировала я, отпуская его ремень. – Но твои руки… твои руки говорят достаточно.

На этот раз все было иначе. Не было животной спешки утра, не было хрустального безумия. Была методичность, точность хирурга и сила укротителя. Он пытался доминировать, и я позволяла ему это ровно настолько, чтобы сохранять иллюзию контроля. Но каждый его жест, каждый вздох направляла я. Моя воля была незримыми нитями, привязанным к которым он исполнял этот танец.

После, лежа в молчании, которое было гуще и насыщеннее любых слов, он провел рукой по моему плечу.

– Так всегда? – спросил он, и в его голосе я уловила не ревность, а научный интерес.

– Почти, – ответила я, глядя в потолок. – Меняются декорации. Меняются актеры. Пьеса одна.

– А финал?

– Финал всегда один. Занавес.

Он усмехнулся, вставая. Он понял. Он собрался так же быстро и молчаливо, как и появился. У порога он обернулся.

– До завтра, Светлана Валерьевна.

Это была не просьба, не надежда. Это была констатация факта, вызов, брошенный с уважением. Он хотел продлить игру. Нарушить правило. Я покачала головой, и в моих глазах вспыхнул холодный огонь.

– Нет, Сергей. Финал. Помнишь?

Он замер на секунду, затем кивнул. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком. Идеально. Я осталась одна в центре своей крепости. Тишина снова обволакивала меня, но на этот раз в ней был новый оттенок – предвкушение. Он попытался изменить правила. Это было… интересно. Опасно, но интересно. Подойдя к панорамному окну, я увидела его удаляющуюся фигуру на улице. Он не оборачивался. Хороший мальчик.

Мой телефон лежал рядом. Новое сообщение. От неизвестного номера. «Занавес – это скучно. А я терпеть не могу скуку. До скорого, Повелительница». Я не стала сохранять номер. Не стала отвечать. Но уголки моих губ снова поползли вверх. Он перешел на мой язык. Он бросил вызов стенам моей крепости. Игра действительно только начиналась. И следующую партию я буду вести не с новичком, а с достойным соперником. Это сулило новые, совершенно особенные удовольствия.

Тишина после его ухода была обманчива. Она не была пустой, как прежде, а гудела отзвуками его угрозы-обещания. «До скорого, Повелительница». Он не просто нарушил правило, он переписал его на ходу, прямо у меня на глазах. Это было нагло, блестяще и абсолютно неприемлемо. Я подошла к брошенной им бутылке вина. Дорогое «Брунелло», выдержанное, сложное. Я открутила пробку без открывалки, усилием запястья. Налила бокал. Аромат табака, кожи и спелой вишни ударил в нос. Я сделала глоток, позволив терпкости разлиться по языку. Он ошибался, думая, что я не пью. Я просто не пью с теми, кто пытается использовать алкоголь как ключ.

Телефон лежал молча. Я стерла сообщение, не сохранив номер, но цифры уже отпечатались в памяти. Это было досадно. Значит, часть моего внимания уже была отдана ему помимо моей воли.

Следующие два дня прошли в привычном ритме. Деловые встречи, телефонные переговоры, вечерняя пробежка по набережной. Но теперь я ловила себя на том, что сканирую лица прохожих, прислушиваюсь к шагам в коридоре офиса. Я ждала. И это ожидание было подобно легкому, постоянному электрическому току под кожей. Он не появился. Ни на третий день, ни на четвертый. Это был хороший ход. Заставить меня гадать. Превратить мое ожидание в соучастника его игры.

На пятый день я вернулась домой поздно. Контракт был подписан, противник повержен, в крови играл адреналин победителя. В лифте, глядя на свое отражение в полированном металле, я поймала на своем лице ту самую холодную довольную улыбку. Я была в своей крепости, и стены ее были прочны. Я вошла в квартиру, сбросила туфли и первым делом подошла к окну. Ночь была черной, город сиял холодными огнями. И прямо напротив, на скамейке в сквере, сидел он. Сергей. Он не смотрел на мой этаж. Он просто сидел, читая что-то на телефоне, его поза была расслабленной, почти небрежной. Как будто он ждал автобус, а не конец моей рабочей недели. В горле запершило. Не от страха – от ярости. Он не просто наблюдал. Он обозначил периметр. Показал, что знает мой маршрут, мой график. Он осаждал крепость, даже не постучав в ворота.

Я отступила вглубь комнаты, в темноту, где он не мог меня видеть. Сердце билось ровно и громко, как тогда, под его ладонью. Он думал, что ведет игру. Он думал, что его молчаливое присутствие – это ход. Но он ошибался. Его появление здесь, сейчас, было ответом на мое внутреннее состояние. На мою победу, на мой адреналин. Он чувствовал это на расстоянии, как животное. И пришел за своей долей.

Я медленно провела рукой по горлу, чувствуя под пальцами ровный пульс. Хорошо. Очень хорошо. Если он хочет осады, он ее получит. Но не ту, которую ожидает. Он ждал, что я позвоню. Что отправлю гневное сообщение. Что спущусь к нему, чтобы устроить сцену. Вместо этого я приняла душ, долгий и почти обжигающе горячий. Надела старый, мягкий халат. Налила себе виски, тот самый, «крепкий напиток», о котором говорила в нашу первую встречу. Я села в кресло спиной к окну, к его незримому наблюдению, и взяла в руки книгу. Я не просто игнорировала его. Я демонстративно погружалась в свою жизнь, в свой комфорт, в которую он так настойчиво пытался ворваться. Я вычеркивала его присутствие из реальности. Это была самая изощренная форма обороны – полное отрицание атаки.

Прошел час. Я перелистнула двадцать страниц, не запомнив ни строчки. Все мое существо было напряженным струнным инструментом, настроенным на пространство за окном. Когда я наконец обернулась, скамейка в сквере была пуста. На скамейке сложенный маленьким квадратиком лист бумаги. Тот самый, из блокнота для деловых заметок. Я была уверена, что это для меня. Спустилась вниз и взяла его. Мои пальцы не дрожали, когда я развернула его. На нем не было номера. Не было угроз или просьб. Там был нарисован простой шахматный конь. И под ним всего два слова, выведенные тем же твердым почерком, что и сообщение в телефоне: «Ваш ход». Я сжала бумагу в кулаке. Воздух снова переменился. Он не просто вошел в крепость. Он оставил в ней свой знак.

Игра действительно перешла на новый уровень. И на кону была уже не просто ночь удовольствия, а сама территория моей власти. Я поднесла бокал с виски к губам. «Хорошо, Сергей, – подумала я, глядя на нарисованного коня. – Давай сыграем».

Бумага жгла ладонь, крошечный плотный комок, заряженный дерзостью. «Ваш ход». Он не просто играл. Он навязывал правила, язык, доску. Он превращал наше противостояние в шахматную партию, где я была то ли королевой, то ли пешкой, и мне предлагалось сделать ход по его указке.

Я не стала разглаживать листок. Не стала вновь вчитываться в эти два слова. Вместо этого я подняла голову и окинула взглядом спящий сквер, темные окна домов, безлюдные тротуары. Он наблюдал. Я знала: где-то в этой ночи он следил за мной, оценивая первую реакцию. Ждал, выйду ли я на его уровень. Я медленно, почти небрежно, поднесла скомканный листок ко рту, притворившись, что зеваю. Затем так же медленно опустила руку и сунула бумажный шарик в карман халата. Никакой поспешности. Никакого волнения. Просто рутинное движение.

Вернувшись в квартиру, я не бросилась к телефону. Я допила виски, ощущая его огненную дорожку внутри. Затем подошла к камину – декоративному, электрическому, но с живым, трепещущим огнем. Достала из кармана тот самый комок. Развернула его. Шахматный конь смотрел на меня упрямым профилем. Я протянула руку и аккуратно поднесла уголок листа к язычку пламени. Бумага вспыхнула быстро, почернела, свернулась пеплом. Я наблюдала, как огонь пожирает его послание, чувствуя жар на пальцах. Он хотел моего хода? Он его получил. Мой ход был – отказ от игры на его поле. Сожжение его фигуры.

На следующее утро я позвонила агенту по недвижимости. Моя крепость, как выяснилось, имела брешь в виде скамейки напротив. Значит, ей требовалось усиление. Я поручила найти мне пентхаус в другом районе, выше, с закрытой территорией и круглосуточной охраной. Деньги не имели значения. Имело значение отсутствие скамеек в непосредственной видимости.

Весь день я провела в делах, но теперь это была иная работа. Я не просто управляла компанией. Я возводила новые стены. Каждый подписанный приказ, каждая проведенная сделка были кирпичами в новой, неприступной цитадели. Вечером, возвращаясь с пробежки, я зашла в маленький антикварный магазин, мимо которого всегда проходила, но никогда не заглядывала сюда. В витрине лежали шахматы ручной работы из темного палисандра и слоновой кости. Старые, тяжелые, пахнущие временем и серьезностью намерений. Я купила их.

Я не стала ждать переезда. Я поставила шахматную доску на стеклянный стол в гостиной, прямо напротив панорамного окна. Расставила фигуры. Моя сторона – черные. Его… его сторона осталась пустой. Белые фигуры лежали в бархатных ложах коробки. Мой ответ был не в том, чтобы пойти его конем. Мой ответ был в том, чтобы вынести на поле свою доску. Свои фигуры. Свои правила.

Я взяла черного короля, тяжелого, холодного, и поставила его на место. Затем я села в кресло, спиной к окну, и стала ждать. Уже не сканируя толпу с тревогой, а зная, что он придет. Потому что я бросила ему вызов, который он не мог проигнорировать. Я показала, что не бегу от игры. Я начинаю свою.

Он появился на третий день. Я почувствовала его, даже не видя. Воздух в комнате снова сгустился, стал проводящим. Я не обернулась. Я смотрела на доску, обдумывая гипотетический дебют. За спиной раздался тихий восхищенный смешок. Он стоял на пороге гостиной. Дверь была не заперта. Система безопасности молчала. Правила снова менялись.

– Палисандр, – произнес он, и его голос прозвучал как ласка по оголенному нерву. – Отличный выбор. Твердый. Стойкий.

Он подошел к столу. Его взгляд скользнул по пустующей стороне доски, затем перешел на меня. В его глазах читалось не раздражение, а жгучий, неподдельный интерес.

– Я предложил вам коня, а вы начали с короля, – заметил он. – Смело.

– Это не начало, – наконец повернулась я к нему. – Это условие. Вы хотели моего хода? Вот он. Я не играю вашими фигурами. Я не играю на вашей доске. Если вы хотите партии, вы играете здесь. По моим правилам.

Он медленно кивнул, его взгляд стал тяжелым, оценивающим. Он понимал. Это был ультиматум. Признание моего суверенитета.

– Каковы правила, Повелительница? – спросил он, и в его голосе сквозило не подчинение, а азарт.

Я указала на пустующую сторону доски:

– Ваши белые. Ваш ход.

Он улыбнулся. Это была не та наглая ухмылка, что была в баре. Это была улыбка знатока, нашедшего наконец достойного соперника.

– Я не принес вина, – сказал он, опускаясь в кресло напротив. – Кажется, здесь оно не является валютой.

– Единственная валюта здесь – умение, – ответила я. – И воля.

Он взял белую пешку, повертел ее в длинных пальцах и сделал первый ход. E2-E4. Игра началась. Настоящая. И где-то в глубине, под слоем холодной концентрации, я почувствовала странное, тревожное удовлетворение. Осада крепости закончилась. Началась война.

Тишину в комнате нарушал лишь тихий щелчок фигур, отзвук наших мыслей, сталкивающихся над клетчатым полем боя. Его «королевский гамбит» был дерзким, красивым, как удар стилета. Мой отказ – холодным и расчетливым, как отступление в крепость. Мы парировали, атаковали, жертвовали пешками, и с каждым ходом напряжение росло, становясь почти осязаемым. Оно витало в воздухе, густое, как парфюм. Оно было в том, как его пальцы, только что державшие фигуру, невольно сжимались в кулак, в том, как мое дыхание на мгновение замирало, когда его конь оказывался в опасной близости от моей королевы. Это была не просто игра в шахматы. Это был танец.

– Смело, – заметила я, когда его слон взял мою пешку, открывая фланг. – Безрассудно.

– Эффектно, – парировал он, и его взгляд скользнул по моему лицу к обнаженной ключице, затем опустился ниже, к вырезу платья. – Некоторые жертвы необходимы, чтобы добраться до главного приза.

Жар разлился по моей коже, но я не дрогнула. Моя ладья вышла с D1 на D5, перекрывая его диагональ.

– Жертвы должны быть оправданы. Иначе это просто глупость.

Он засмеялся, низко, грудью. Звук его смеха был похож на прикосновение. Он передвинул коня, атакуя мою ладью. Его нога под столом – случайно, намеренно? – коснулась моей. Теплый, твердый контакт сквозь тонкую ткань его брюк и шелк моего платья. Искра пробежала по нервам, заставив сердце биться чаще. Я не отодвинулась. Взяв его коня своей пешкой, я позволила своим пальцам на долю секунды дольше необходимого задержаться на полированной деревянной фигурке.

– Шах, – тихо произнесла я.

Его глаза вспыхнули. Он не стал уводить короля. Вместо этого своим ферзем ринулся вперед, поставив под удар моего.

– Взаимный шах. Красиво, не правда ли? Взаимное уничтожение.

Стол между нами был полем боя, но расстояние исчезало. Я чувствовала его дыхание. Видела, как пульсирует жила на его шее. Воздух стал густым и сладким, как мед. Каждый щелчок фигуры был похож на расстегивание застежки, каждый взгляд – на поцелуй.

– Бой идет на уничтожение? – спросил он, его голос стал тише и грубее.

– На капитуляцию, – поправила я, чувствуя, как влажность собирается между моих бедер. Мой ход. Я не тронула фигуру. Я медленно провела пальцем по влажному краю своего бокала, наблюдая, как его взгляд прилипает к этому движению. – Капитуляцию воли. Контроля.

Он встал. Не для того, чтобы сдаться. Фигуры остались на своих местах, игра была забыта. Он обошел стол, и его тень накрыла меня. Он пах кожей, дорогим виски и чистым, опасным мужским желанием.

– Тогда я сдаюсь, – прошептал он, наклоняясь так близко, что его губы почти коснулись моей кожи. Его рука легла на спинку кресла, вторая обхватила мою кисть, все еще лежавшую на столе. – Моя воля сломлена твоим мастерством.

Это была ложь. Мы оба это знали. Его воля была жива, она пылала, как раскаленный металл, и жаждала соприкоснуться с моей.

– Лжец, – выдохнула я, запрокидывая голову и подставляя шею для его губ.

– Такова природа войны, Повелительница, – его голос был горячим шепотом в моем ухе. – Он стирает границы между победой и поражением.

И тогда его рот нашел мой. Это был не нежный поцелуй, а захват, завоевание. Похожий на его первую атаку в дебюте – стремительный, безжалостный, полный огня. Я ответила с той же силой, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его ближе. Вкус его был опьяняющим, как крепкое вино, от которого кружится голова. Игра была окончена. Началось нечто иное. Война перешла в более древнюю фазу, где единственным полем боя были наши тела, а единственной валютой – стоны и вздохи, заглушавшие тиканье часов в опустевшей комнате.

Его поцелуй был не просьбой, а утверждением. Захватом, которого я жаждала с первого щелчка фигур. В нем была вся ярость его «королевского гамбита», вся дерзость, с которой он жертвовал пешками. Я ответила ему с той же безжалостной отдачей, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его так близко, что граница между нашими телами начала растворяться. Стол с шахматами с грохотом отодвинулся, когда он поднял меня, не разрывая поцелуя. Его руки охватили мои бедра, пальцы впились в шелк платья, прижимая меня к нему. Я чувствовала каждую линию его тела, каждое напряжение мышц через тонкую ткань. Жар, исходивший от него, был жаром настоящей битвы, и я горела в ответ.

Он опустил меня на персидский ковер, мягкий и прохладный под обнаженной кожей спины. Его губы оторвались от моих, чтобы проложить горячий, влажный путь по шее, к той самой обнаженной ключице, которую он изучал за игрой. Его зубы слегка задели кожу, заставив меня выдохнуть стон, который был и капитуляцией, и новой атакой.

– Ты говорила о капитуляции воли, – прошептал он, его голос был грубым, обожженным желанием. Его пальцы нашли молнию моего платья и медленно, мучительно медленно, спустили ее. – Так вот он, мой акт капитуляции.

Шелк с шелестом соскользнул с моих плеч, обнажая кожу прохладному воздуху, который тут же был сожжен прикосновением его губ и рук. Его ладонь, широкая и твердая, скользнула по моей талии к изгибу бедра, сжимая его с тихим стоном, полным одержимости. Каждое прикосновение было ходом в этой новой игре, каждое движение – безмолвным заявлением о собственности. Моя собственная воля была не сломлена, а разожжена докрасна.

Я вырвала инициативу, перевернув его на спину и оказавшись сверху в позе победительницы. В полумраке комнаты его глаза пылали, отражая пламя, полыхавшее во мне. Мои пальцы дрожали, расстегивая пуговицы его рубашки, обнажая твердую грудную клетку, покрытую теплой кожей. Я наклонилась и провела языком по его соску, чувствуя, как все его тело вздрагивает подо мной.

– Лжец, – повторила я, уже не шепотом, а низким хриплым голосом, пока мои руки скользили вниз, к пряжке его ремня. – Твоя воля не сломлена. Она ждет, чтобы ее взяли штурмом.