Королева тут Я

В лифте его дома, залитом приглушенным золотистым светом, он не поцеловал меня. Вместо этого он прижал мою ладонь к своей груди, позволив мне ощутить бешеный ритм его сердца.

– Вот, – его голос был низким и густым, как патока. – Результат твоего эссе. Прямое попадание.

Дверь в его апартаменты закрылась с тихим щелчком. В темноте, прежде чем он зажег свет, его руки нашли мои плечи, развернули меня к себе. Наконец его губы коснулись моих – нежно, почти вопросительно, давая мне последний шанс отступить. Но я ответила, открывшись ему, позволив языку повторить тот танец, что наши умы исполнили днем раньше. Это был поцелуй-диалог, поцелуй-продолжение. Каждое прикосновение его рук, скользящих по моей спине, расстегивающих молнию платья, было новой цитатой, новым аргументом. Когда ткань упала к моим ногам, и я осталась в одном только свете луны, льющимся из окна, он отступил на шаг, чтобы посмотреть.

– Ты даже красивее, чем твои мысли, – прошептал он. – А это, поверь, было практически невозможно.

Он повел меня в спальню, и его постель оказалась прохладным пристанищем для наших разгоряченных тел. Его пальцы исследовали меня, как исследовали пометки на полях моего эссе – внимательно, уважительно, но с ненасытным любопытством. Каждое прикосновение к чувствительной коже на внутренней стороне бедра, каждый подавленный стон, который он вырывал из моей груди, был новой главой в нашей игре. Когда он вошел в меня, это не было завоеванием. Это было слиянием. Долгожданным соединением двух параллельных линий, наконец-то нашедших точку пересечения. В темноте, под ритм нашего совместного дыхания, не было ни победителя, ни проигравшего. Был только стремительный, неудержимый восход, в котором мы тонули, кричали и возрождались, вычерчивая новые, неизведанные правила на влажной от пота коже.

Свет за окном был не золотым, а стальным, безжалостным и плоским. Он разлился по спальне, выхватывая из полумрака детали: скомканный шелк простыни, его белую рубашку, брошенную на кресло, изящный контур бокала на прикроватной тумбе, в котором осталось дно виски. Он спал на животе, повернув голову в мою сторону. Рука, лежавшая на месте, где только что была я, казалась воплощением безмятежности. В расслабленных чертах его лица не осталось и следа от той напряженной, алхимической страсти, что плавила нас ночью. Он был просто красивым уставшим мужчиной. Слишком красивым. Слишком… правильным.

Именно это и заставило меня двигаться беззвучно, как тень. Я подобрала свое платье с пола, нашла разбросанное белье. Каждый шаг по холодному паркету был аргументом в диалоге, который я вела сама с собой. *Он слишком хорош, чтобы портить его отношениями.* Это была первая, удобная часть правды. Хорош он был не только внешне. Он был блестящим собеседником, чутким любовником, человеком, который видел не просто тело, а душу, облеченную в слова. С ним можно было бы строить что-то настоящее, сложное, глубокое. А что такое «настоящее»? Оно начинается с невинных «как прошел твой день?», перетекает в «мы должны обсудить наши планы на отпуск» и заканчивается тихим угасанием в ритме быта, где поцелуи становятся привычкой, а не открытием. Я не хотела быть той, кто превратит его поэзию в прозу. Кто однажды с досадой заметит, как он жует тост, или устанет от его любимой цитаты из Борхеса. *…и не слишком, чтобы я нарушила свою свободу.* А вот это – вторая, горькая и настоящая правда. Его «слишком хорош» было угрозой. Он был тем самым ключом, который подходил к самым потайным замкам моей души. Останься я сейчас, позволь себе проснуться в его объятиях, выпить вместе кофе, продолжить вчерашний разговор – и все. Моя крепость одиночества, выстроенная годами из книг, путешествий и мимолетных увлечений, пала бы без боя. Я бы *захотела* ее потерять. И в этом желании была бы потеря себя той, которой я стала – самодостаточной, независимой, никому не обязанной.