Профессор Гегемор

Глава 1. Госпиталь. Все началось с того, что в наш и без того переполненный госпиталь людей стало поступать все больше и больше с каждым днем. Госпиталь этот, или как мы его обитатели называем: “Пансионат для душевнобольных”, маленьким не назовешь, а если еще и пожить там какое-то время, посещая практически все, даже самые отдаленные его места, внимательно всматриваясь в постройки и архитектуру некоторых больничных корпусов, а также углубляясь в культуру и быт разных народностей там проживающих (хронически больных), то госпиталь этот может показаться бескрайним и в тоже время каким-то маленьким перенаселенным вечно хлопотным с суматошными больными хаотично снующими по нему взад и вперед, и с растущей на глазах массой бездарных главврачей и их подчиненных, утративших, или если точнее выразиться, продавших свои жалкие душонки. Нет-нет, не подумайте, что там находятся только больные пациенты, нет, – там также масса совершенно здоровых, адекватных людей, по крайней мере, они сами так считают, так им кажется, так они себя успокаивают. В нашей больнице покой сейчас это роскошь и он нам, как обитателям, так и работникам, только снится. Вот только доктор уже не тот пошел, совсем не тот, что раньше – Честный, Благородный, Добросовестный, Справедливый, Порядошный, давший клятву Гиппократа и сдержавший ее, но нет… сейчас доктор совсем не тот… – сейчас все больше по вральнику трезвонит, рассказывая как нужно жить и не болеть… Да что там доктор, вся армия была на страже мирных жителей, вся жандармерия боролась только с заядлыми преступниками, не то что сейчас издеваются над своими же пациентами… И все это, как не странно, происходит на территории нашего госпиталя, а что твориться за его стенами – это всегда оставалось загадкой. Мне сложно предположить, что же творится за пределами нашего убогого заведения, ведь я, как рядовой работник, так никогда и не покидал его пределов. Хотя сейчас все чаще показывают по вральнику (транслирующему всего лишь один агитационный канал), как местные олигвархи строят летательные аппараты и время от времени покидают территорию нашей убогой больнички, вздымаясь над ее пределами в небесные бескрайние просторы, но всё равно возвращаются обратно, тут им как мёдом намазано. Ведь здесь есть все: рестораны с разной изысканной кухней, бары, в которых разливают все вина мира, повсеместные опиумные курильни и шныряющие повсюду продавцы этого же опиума, улицы с продающими себя красавицами и красавцами, казино, где можно выбрасывать свои несметные капиталы на ветер, банки, обдирающие местную публику, даже Батикан свой тоже есть со своим Папой, как он сам себя величает, и его свитой, которая, честно вам признаюсь, настолько больна, что, как утверждает наш самый главный владелец Всея Больницы, Профессор Гегемор, или Гемор, как мы называем его за глаза: “С больнички им уж точно никогда не выбраться!”. А я слушаю его и думаю: а зачем им из неё выбираться? Ведь их и здесь совсем неплохо кормят их же почитатели, которых, как оказалось, огромное множество, готовых самозванца Папу носить на руках, да и Гегемора, честно говоря, тоже. Не зря они частенько, как утверждает один из моих постоянных клиентов, который работает поваром в столовой Батикана, – собираются на крыше, пьют, едят и о чем то тайно договариваются… Ну, да “Биг” с ними, раз народ в них так нуждается, пусть будут им на утешение. Кстати, “Биг” – это их идол, которому душевнобольных по-началу заставляли, а потом кое-где даже разубеждали, ему поклоняться: кружиться на месте с умиленными лицами и, подняв руку вверх, вырисовывать круги над головой; только и этих душевнобольных тоже разделили: одним сказали, что правая рука более эффективная, а другим – левая, также научили их мохльбе, в которой они занимаются попрошайничеством, – просят “Бига” о здравии, которое поможет им зарабатывать пиастры, которыми нужно будет делиться с Гегемором, Папой и его свитой, которая по всей территории нашего больничного комплекса отстроила несметное количество церкхковных филиалов. Так и получается, что мохлятся в небо о здравии, а в головах думы о престиже, золотых монетах и прелюбодеянии… Здравия им уж точно не видать на ряду с сегодняшними событиями, о которых я расскажу позже, а что насчёт монет, так я всегда их спрашиваю, зачем вам для этого захудалого заведения все ваши накопления? Ведь в нашем незамысловатом госпитале уж давным-давно как всё пришло в негодность, всё стало каким-то ненастоящим что ли, искусственным, неживым, всё утратило свою цену. Вселенские Человеческие, Душевные качества исчезли, люди как то было принято раньше: отзывчивые, добрые, честные, доброжелательные, благородные, любящие, интеллигентные, весёлые наконец, просто пропали, – испарились с лица Вселенной. Теперь другое время они говорят… “Время цифрового прогресса: Ди-жи-та-ли-задница” – матюг одним словом. И нет чтобы уделить больше времени энергии и тех же накопленных финансов на саморазвитие, заняться созиданием, облагораживанием себя в первую очередь, может быть даже и помочь таким же больным наконец, но нет, они продолжают из-за коврижек друг с дружкой собачиться, а ещё хуже, перед друг другом кичиться, кто же кого искуснее обдурит иль кто же под матрац побольше монет засунет, имея при этом полную пустоту внутри, заполняя её лишь радостью о наживе, прикрываясь своим идолом. И всё это произошло не так давно или это просто я не так давно живу, и не видел предыдущих распрей в нашем захудалом, но всё же мало-мальски когда-то живеньком Пансионате, в котором поменялся владелец, выторговав его у своих собратьев, банкрекетиров и олигвархов, которые были настолько стары и безмозглы, что абсолютно не знали как же его обновить, привести в годность, заставить задышать по-новому… А как по-мне, то лучше бы они вообще его не трогали, всё и так шло своим чередом, а также не влазили бы в жизнь и без того уже душевнобольных обитателей, которые с приходом нового владельца Профессора Гегемора и его новшеств вообще потеряли всякую надежду на выздоровление; но потеряв надежду, они обрели веру, которую вовремя, и главное искусно, преподнес им наш постоянный пациент “Папа Руинский”. Поговаривают, что нашли его на руинах одной из психушек, разрушенной такими же психбольными, где находился он в тяжелом душевном состоянии и жил там долгое время отшельником, голый и босый, имея при этом только две сакральные мечты: жить в роскоши, которую никто не запрещал, а также иметь вокруг себя смиренных и послушных пациентов, которые сами себя обеспечивают, не забывая естественно и о нём. И похоже, что у него всё получилось, мечта его сбылась, вернее местные главврачи, увидев в нем потенциал, помогли ему в этом, взяв на поруки и разделив паству. Поэтому так и повелось, что все обитатели, ну, или почти все, не считая парочки идиотов, к которым относится и ваш верный рассказчик, биготворят лишь двух вменяемых на их взгляд персонажей – Папу Руинского, которому предыдущий главврач поставил два диагноза: душевнобольной и патологический врун, и Профессора Гегемора. Хотя сам Гемор и его свита делают абсолютно всё, что пожелают, и которому, как я понял, с первых же минут его вступления на должность абсолютно безразличны обитатели нашей больницы, а из последних его заявлений было ясно, что госпиталь переполнен и его надо определённо проредить, желательно, раза в два, утверждал он. “Готовьтесь друзья мои!” – доносился его голос из радиолы: “Выживут лишь сильнейшие!” Но самое примечательное здесь то, что Гегемора никто никогда не видел в лицо. Он, сравнимо вездесущему рупору, который не выходя в свет, пряча своё истинное лицо, вещает на весь госпиталь, захватывая при этом даже самые отдаленные его уголки.

Да! Забыл упомянуть о том, что нашу когда-то единую (во всех смыслах этого слова) Вселенную, поверхность которой на 70% покрыта соленой водой, разделили на тысячи разных частей, приставив к каждой из них своего главврача (надсмотрщика), который держит под своим контролем вверенную ему территорию. И это, казалось бы абсолютно разные люди (близкие друзья нашего Гегемора), главврачи, врачи и их замы, затеявшие большую игру, имитируя из себя миссию (спасителей Вселенной), хотя на самом деле делают всё с точностью до наоборот… Ну, да ладно, оставим их на потом… И как сказал бы наш местный Папа Руинский: “Биг им судья!”. Хотя исходя из его психического состояния, его так называемая реликхвия – вера, наряду с происходящими событиями, вызывает сейчас большое сомнение, но не у масс, конечно же, их всегда всё устраивало, лишь только у некоторых индивидуумов, которые почему-то становятся неугодны сегодняшнему правящему больничному персоналу, да и массы, честно говоря, уже тоже криво начинают поглядывать, почесывая репу, задумываются на мгновение и снова погружаются в бессознательное – свое привычное состояние. И, как я уже сказал, после того как много-много лет назад территорию госпиталя поделили, соответственно и население сильно поменялось, принимая и подстраиваясь именно к той части куска земли, где они обитают. Вот, например, в отдаленных частях, которые были оставлены без присмотра, до сих пор бегают племена, охотятся там на мамонтов, а также лазят и живут на деревьях, не стесняясь этого. Что не скажешь о так называемой центральной части, где мы все с вами находимся, и которая не была лишена цивилизации, от этого развивалась и постепенно облагораживалась. Вот только местные в те смутные времена тогда еще царьки не всегда способствовали этому развитию, скорее даже наоборот тормозили его, не давая массам выйти за рамки им дозволенного (в развитии)… И если посмотреть внимательней на всех правящих тогда царьков, то можно с легкостью увидеть то, что они сами по себе являлись людишками недалекими, слабо образованными, ленивыми, не отличающимися здравомыслием и рассудительностью, от того то и народец вокруг них всегда им соответствовал. А там, где царствовал умный и честный царь, там всегда был порядок, успех и процветание. Поэтому можно с лёгкостью сейчас оседлать гнедую и проехаться по всем регионам нашего захудалого госпиталя и соответственно оценить ситуацию, определить для себя, где же всё таки тот Умный, Благородный, Честный и Рассудительный главврач (в наше время), и есть ли он сейчас вообще?.. Хотелось бы ещё сказать, что рассказывать я буду только о центральной части нашего Пансионата, где сам нахожусь и работаю, и о которой рассказывала мне ещё моя бабушка, будучи в добром здравии, не захватывая дальних уголков нашей больницы, – у них там свои вожди, шаманы и тараканы, как говорится, ничем не отличающиеся от нашего брата, ну, может разве что тем, что живут они в горах и лесах и бегают в том, в чем мать родила; а так как лесов становится все меньше, соответственно, и дикие племена постепенно превращаются в “цивилизованных людей” только с другими повадками и другой кожей, о цвете которой запретил высказываться Гегемор, подразумевая под этим заявлением то, “что все мы равны!” Таким вот ненавязчивым образом, все прибывающие к нам племена и отщепенцы рано или поздно попадают под власть Гегемора, тем самым чистосердечно признавая себя душевнобольными. Как же всё таки я презираю это Геморовское правление, эту систему. Сколько вреда они несут человечеству. Да, человечество это не видит и не понимает, даже наоборот: они думают, что о них кто-то беспокоится, что за их драгоценное здоровье борются главврачи и их подчиненные, даже не предполагая, что эти же лица целенаправленно, с их же на то согласия, ведут на убой. Лоботомия уже сделана посредством СМИ, осталось этот атрофированный овощ всего лишь дотянуть до кладбища, а там, на месте, он уже сам свалится в заранее подготовленную ему яму.

Более буйных переселяли в особые корпуса с охраной. В общем, все пациенты, кто представлял для главврачей какой то “интерес” или опасность, распределялись по их усмотрению. Остальными же смиренными, которые составляли большую часть нашей психлечебницы, никто не интересовался, их сомнамбульная жизнь приходилась им только на руку. Так их воспитывали с раннего детства, рассказывая истории о свободе и правах человека, но только в тех рамках, которые выгодны местным главврачам. Другими словами, выращивают капусту, чтобы постепенно в течении жизни обдирать ее до качана. В связи с этим, как на дрожжах, растет высокопоставленный врачебный персонал, который только и делает, что обдирает слой за слоем капустные листы. Ведь на самом-то деле работать никто не хочет. И чем больше лени, бездарности и безрассудства там… тем меньше ее и здесь. “Неужели остались еще слабоумные, которые верят в сказки, рассказываемые врачевателями?..” Говорила моя бабушка в последние часы ее жизни, слушая по радиоле дебаты перед выборами. Какое же все таки счастье, что она не дожила до всего того, что сейчас происходит, и что в ее памяти все таки остались жить Честь, Доблесть, Справедливость, Свобода и Индивидуализм. Якобинство – было частое слово, употребляемое ею при виде распада и разложения правящей верхушки. Она застала всего лишь начало. В наши же дни мы наблюдаем полный конец, который перевернул мир с ног на голову, где все живое стерлось и осталось то, что теперь будет называться реальным миром или “живым”, а это и есть наша всеми любимая “бескрайняя” одноцветная, однонациональная, “однорелигиозная” – психушка, в которой все смешалось, устаканилось и выстроилось в послушный, покорный ряд, в ожидании своей участи, – “В ожидании Годо”(С. Беккет), где он так и не пришел, а они все ждали и ждали… И так прошли долгие тысячелетия ожидания того, чего никогда не существовало. А мы – были! Были ли?.. Есть ли мы сейчас? Вопрос, как мне кажется, не риторический, как многие могли бы подумать. Что мы делаем для нашей общей психушки? Делаем ли что-то кроме себя, кроме своего я? Хоть что-то для больнички?.. Хоть самую малость? – Ни-че-го… Может быть что-то для ближних? Для самых близких и хорошо знакомых нам людей? От чистого сердца, безвозмездно, ничего не ожидая взамен? Единицы! На 8 миллиардов – е-ди-ни-цы. Папа Руинкий говорит, что Диабло сидит в наших головах и что мы все должны с ним бороться, изгонять из себя, а самое главное, утверждал Папа Руинский, мы должны помнить, что все мы большие грешники (больные на голову значит), и исцелению не подлежим, а значит будем тащить тяжкий булыжник греха на шее и выглядеть хмуро и понуро, как на иконах, ибо счастье, радость, осознанность и здравомыслие, а значит прелюбодеяние по их мнению – удел дьявольщины. Говорил также, что Биг живет в каждом сердце. А вот моя бабушка, отработавшая всю свою жизнь в нашей серой зоне в рентген отделении, утверждала, что всепроникающие лучи в бьющемся органе ничего кроме текучей крови не обнаружили, а вот из головы, по ее наблюдениям, во всей нашей психбольнице, вылезти никто не может, нету у больных сил перевести энергию с больной головы в здоровое, неосязаемое добро и любовь, от которой при перевозбуждении оно болит. К тому же “добропорядочные” главврачи, говорила бабушка, всячески препятствуют этому процессу смены энергии или перевоплощения, дабы не тревожить их занятые повседневной обыденностью души. Притвориться народец, конечно же, может, лицемерить тоже, а вот действовать по сердцу, как мы видим – нет. Нас не научили. Некому было учить. А я вот думаю, если бы этому учила цверкхков (филиал Батикана), учила правильно, не так как всегда, а по-совести (где ее никогда не было), то не прошло бы и недели, как всё ее вековое псевдоучение пошло бы псу под хвост, а обслуживающий её персонал остался бы бродить по улицам, пополнив ряды свободолюбцев или обленившихся “интеллектуалов”.

“От чего они такие важные?” – спрашивал я своего отца, когда мы проходили мимо позолоченных куполов и звенящих колоколов, смотря, как проходят, выпучив животы, с огромными на них крестами, бородатые Папские Попы. “О того,” – отвечал отец, – “что для того, чтобы обманывать народ, нужно быть важным. Тогда тебе поверят. Нужно убедить народ, что ты знаешь больше, чем они, и что все Вселенские тайны доступны лишь тебе, но не им – то есть не нам. Ведь само по себе учение элементарно: “Бига придумал Папа Руинский, чтобы превозносить, почитать и т.п.. А Диабло, чтобы отвАдить и запугать.” Убери одного и второй отпадет автоматически, и живи себе счастливо, независимо, свободно и непринужденно. Все проблемы исчезнут сами собой.” – я слушал тогда своего отца и думал, может быть они, эти толстопузые Попы, и в самом деле особенные?.. пока не вырос и не убедился в его правоте. Выходя из нашей серой зоны, которую непременно нужно посещать, хотя бы время от времени, хотя бы для того, чтобы почувствовать себя живым, – живым среди вычурных зданий и ровно вымощенных мостовых, среди снобов и холодного расчетливого ума, среди всего нарочитого и искусственного, среди всего того, что, к моему большому сожалению, начинает заполнять и наши серые, кодта-то полуживые, зоны. И все таки какой-то дух – дух анархизма, непослушания, свободолюбия, в тех выстраданных, серых руинах, пока еще остается, улавливается чуткому чутью чувственного пациента, который понимает все происходящее и даже не мечтает воспроизвести все утраченное, но мечтает о том, чтобы живые души живых живущих продолжали жить и творить, создавать и любить! Даже в этих условиях, которые вот-вот сотрут с лица Вселенной большую часть нашего переполненного, съехавшего с катушек санатория. А винить то будет некого… Ну, а если пройти через квартал немного подальше от наших однотипных серых коробок, где я провел все свое детство, и выйти прогуляться по старинным ухоженным узким улочкам, из окон которых слышна ненавязчиво звучащая музыка барокко, то там можно встретить чинно и благородно гуляющих парами или поодиночке людей, которые, прохаживаясь по этим милым улочкам, спешат в оперу, на балет или в театр. Там, как могло бы показаться на первый взгляд, течёт совсем другая жизнь: спокойная и умеренная, с другой ментальностью, осознанностью и “человеколюбием”, но нет… всё, что я перечислил, было присуще этим, казалось бы умиротворенным, душевно больным, лишь только до недавнего времени; но наряду с нагнетающей обстановкой все эти “человеческие” качества, привычки, “свобода”, наконец, канули в лету, пропали, испарились… Осталось лишь послушание и повиновение, которого эти регионы (в определенный промежуток времени) были лишены, в отличии от наших: в меру своей образованности, просвещенности, интеллектуальности и т.п., но ничего, как мы видим, им не помогло… Человеческий мозг слаб и покорен, в особенности, если он напуган. Поэтому на сегодняшнее время, даже слушая спокойную барочную музыку, массы постояльцев этого тихого уголка, как смиренная рота новобранцев, молчаливо шагают под дудку Гегемора, раскланиваясь покорно по сторонам таким же умиротворенным душевно больным, но уже из соседних корпусов, в которых обожают обгладывать лягушачьи лапки, выбрасывая остатки в Сену, и пялиться на высоченный кусок металлолома, возвышающийся у них на центральной площади. Есть ещё два очень важных региона, имеющих наверное самый значительный вес и уважение со стороны как своих больных, так и соседних корпусов. Правда, находятся они не совсем в центре, скорее на окраине, но все еще в пешей доступности. Один главврач обосновался на острове, построив на маленьком клочке суши, образовавшейся посреди нашего заброшенного озера, несколько пансионатов и “Биг-Бэн”, заняв этим абсолютно всю территорию. А второй – обосновался на “новой земле”, пустыне другими словами. Там вообще ничего не было кроме песков, колючек и индейцев. Не так давно этот заброшенный кусок земли застроили и облагородили, как смогли, вот только благородных людей там днем с огнем не сыщешь. Так и получается, что на сегодняшний день все варятся в одном и том же котле, с одинаковыми правилами игры, одинаковыми психическими заболеваниями и больными постояльцами, за состоянием которых непрестанно следит вездесущий Профессор Гегемор.

Глава 2. Либериус.

Автор, как мне кажется, расскажет обо мне лучше, чем я сам буду говорить о себе, хотя, как мне бы хотелось, иногда мы все таки будем меняться ролями и я тоже буду вставлять своих пять копеек, на которые когда-то можно было совершить местный телефонный звонок из уличного автомата, стоявшего на углу между корпусами. Помимо этого телефона автомата были раскиданы ещё несколько автоматов чудо техники: автомат газированной воды, пивной автомат, автомат с пепси колой и было даже несколько автоматов выдающих мороженое. Как ни странно, но мне почему-то кажется, что раньше, если не все, то очень многое, было создано для людей – для жизни. И еда была более натуральная, и отношение к пациентам, которые ценили такой подход и пытались хоть что-то сделать ради своей территории, своих палат, врачей и всей утопической идеи, которая рухнула из-за слабого и неразумного правления. И если тогда, раньше, все создавалось для жизни, для пациентов, то сейчас для кого или для чего?.. Сначала эпидемии и войны, а затем псевдо восстановление. Всё довольно ясно, как мне кажется. Всё идет через века и по кругу – по кругу крутящегося нашего Вселенского шарика, который вздыхает и расстраивается, перенося на своих плечах этот сумасшедший дом, непроизвольно выдавливая из себя катаклизмы. Система одна. План неизменен. Страдает планета от нашей лени. “Все мы разные, все индивидуальные. Одинаковых людей не бывает, а они хотят, чтобы были; делают все для этого, борются за это и добились, в конце концов, своего – мы им позволили.” – говорила моя бабушка, когда мы оставались наедине. Родители работали до поздна, а бабушка получала заслуженную пенсию, продолжая выполнять свой рабочий долг, но только на половину, приходя домой после обеда, что и служило нашему частому общению или просто молчанию, в котором мы пребывали большую часть времени, особенно по вечерам, когда она что-то штопала, слушая свой старый патефон, а я, отложив недоделанные уроки, читал. Между нами была идиллия. Мне было лет тринадцать или четырнадцать на то время, когда бабушка решила покинуть “Клинику Мечты”, уволившись из нее, предварительно написав письмо тогдашнему главврачу с просьбой освободить ее от обязанностей, которые за сорок непрерывных лет труда обессилили ее тело и разум и впоследствии заставили уйти в мир иной: тело – под землю, душа – на очередной старый виток. И так как родился я среди отделений и палат построенных без малейших архитектурных изысканий, в виде серых каменных однотипных коробок, в которых порой менялись только формы, начиная от квадрата и заканчивая прямоугольником, и все местные постояльцы носили поверх халатов однотипные верхние одежды, а детвора игралась палками, приспосабливая их ко всему, что приходило на ум, то от всего этого обозрения не могло не возникнуть чувства иронии, и в то же время это же чувство от незнания и неведения не позволяло наслаждаться прекрасным, находиться среди него, созерцая архитектуру, наслаждаясь при этом атмосферой свободы, которая всё же присутствовала, но только в других не столь отдалённых частях нашего закрытого (как выяснилось) пансионата. Всё, что создаётся вокруг человека: архитектура, музыка, живопись, литература, поэзия и т.п., в большей или меньшей степени влияют на его душевный мир, формируя внутреннюю красоту, развивая интеллект и расширяя мировоззрение. Или ты растешь среди Прекрасного, или же среди трущоб, по-другому я не хочу называть захудалый уголок нашей больницы. От этого всё местное общество и соответственно моё поколение, проживающее в той же части что и я, уже с рождения имели своего рода ментальные отклонения и в связи с ними, на сколько я могу судить, отведенную территорию нашей больницы никто не покидал, пытаясь хоть как-то, если не излечиться, то хотя бы дожить там до конца своих дней, успокаивая себя тем, что живёт в превосходном обществе единомышленников и абсолютно одинаковых по духу и развитию собратьев; хотя, как я выяснил чуть позже, по истечении ряда лет проведенных в странствиях, общество, проживающее в близлежащих регионах, через квартал или два, ничем особенным не отличалось, а может быть даже было еще более ущемлено, загнано в рамки, навеки утратив способность к правде и душевной, откровенной любви, – больше притворствуя. Да, я часто убеждался в холодном, рассудительном, отрешенном, эгоистичном, расчетливом складе ума и характере наших соседей, которые казалось бы живут в идеальных условиях для жизни, где эстетика, искуство, наука и красота архитектурных сооружений завораживает и сводит с ума, и в то же время все перечисленные мной прикрасы ни в коей мере не сформировали свободную, независимую, душевную, наполненную любовью индивидуальность, которая сама должна была созреть и шагнуть уверенно во Вселенную. Индивидуум должен родиться и созреть точно так же, как и Гений. Это индивидуальный процесс внутреннего развития – внутреннего роста. И, да, конечно, если тело и сознание (душа) рождается в прекрасной обстановке и условиях, ему соответственно легче, но только в том случае, если оно созрело уже в утробе матери, если же нет – это может быть долгий, не всегда завершенный, путь идущий по кругу. Имя Либериус я получил в роддоме, когда мои родители, выбирая между несколькими именами придуманными ими лично или подсказанными им их друзьями, не могли прийти к общему решению, поэтому решение принимал наш выдающийся хирург Гиппократ, который не чурался своей работы и делал ее с огромным удовольствием, предпочитая ее вместо душного бездушного кабинета. Он взял тогда меня на руки, посмотрел улыбающимся – мудрым взглядом и сказал: “Да будешь зваться ты, Вселенское созданье, Либериусом, сыном Кроноса и Реи!” Так мне об этом рассказывал мой отец, а я никогда не мог понять, шутит он или говорит чистую правду; но то, что всю свою сознательную жизнь, которая началась еще в раннем возрасте и продолжается по сей час, я чувствовал себя каким-то особенным, не таким как все (как и каждый взрослый, не только ребенок) – это факт; даже когда рубил дрова или работал на каменоломне, добывал уголь или просто ловил рыбу, вся эта деятельность проходила независимо от меня, не вовлекая мою созерцающую душу порой в совсем нелегкий физический труд, а также мысленные процессы, которые казались видимы моему отвлеченному сознанию, а оно в свою очередь не соприкасалось с чередой воображаемых мыслей. Тело могло трудиться до износа, до полного изнеможения, мысли клубиться, туманиться и закручиваться, а сознание (душа) в это время парило в сторонке, улыбалось никому не видимой улыбкой и наслаждалось своей текучей эфирностью, которую невозможно нагрузить никаким, даже самым невыносимым, трудом, задурманить самыми изощренными потусторонними мыслями, сознание, которое невозможно унизить и оскорбить, как бы не старались главврачи, а с ними и слаборазвитые пациенты (которых большинство) нашей общей психушке, – ничего у них не получалось. “Душа непричастна и бессмертна! Она может жить независимо от тела.” – это именно то, что говорил мой кузен Сократ перед самой смертью, которого приговорили за то, что он отверг всех Греческих, да и не только, Бигов, обязав под присмотром палачей принять лошадиную дозу яда. “Тело мое постепенно умирает. – говорил он своим ученикам, стоящим подле его ложе. – Я не чувствую уже своих ног, но внутренняя энергия жива, жива независимо от отмирающих конечностей. – ученики стояли и оплакивали его. – Не стоит плакать друзья мои. – успокаивал их Сократ: – Я уже не чувствую своего тела, но энергия как и прежде жива. Через несколько секунд я уже не смогу говорить и видеть вас, но энергия, душа или сознание будет продолжать жить – жить своей неземной жизнью. Вот и сечас, я уже не вижу и не слышу вашего рыданья, а вы не слышите меня, но эфирная энергия все также течет в этом обездвиженном, умиротворенном, окаченелом теле, которое вскоре зароют в каменистую афинскую глину, а я… – я растворюсь во Вселенной! Я уже это делаю…” Либериусу вспомнился их последний разговор, когда Сократ зашел к ним в гости прямо перед судом попрощаться, зная прекрасно о последствиях. “Здравствуй, Либериус!” – сказал он мне. Мне было тогда лет шесть или семь. Я указал ему на стул. Он отказался, но не остался на пороге и вошел в наш светлый дом. Дома никого кроме меня не оказалось. “Перед тем как я исчезну, – улыбаясь, он говорил со мной так, как описывались сказки в детских книжках. – мне хотелось бы рассказать тебе об одном противном, непослушном сером веществе, живущем в наших головах. – он улыбался и я ему в ответ. Его белоснежная тога светилась от прозрачности, как и все его светлое естество. – Не бойся смерти. – сказал он, смотря своими голубыми открытыми глазами в мои голубые детские глаза. – Серое вещество, друг мой, будет еще долго бунтовать, такова его природа, но ты не поддавайся. У него масса приверженцев и последователей, но тебе с ними не по пути. Даже после смерти оно будет кочевряжиться, не обращай на него внимания; а сейчас тебе нужно подготовить свое подсознание, которое гораздо глубже и мудрее, которое и есть – ты! твоя сущность!” – его улыбка еще сильней расплылась, а я с каждым его словом погружался в неведомую мне глубину. В доме было тихо, тепло и солнечно. С улицы доносилось пение птиц и треск цикад. Он стоял передо мной как солнце, согревающее и обнадеживающее. Я верил каждому его слову и не верил всем остальным, не понимающим его. – “Твое подсознание, сынок, поможет тебе перейти в другой портал, – я уже слабо его понимал, но слушал очень внимательно. – который напрямую связан с Космосом. – он указал указательным пальцем в потолок. – Там, макрокосм, а здесь, – он, этим же пальцем, прикоснулся к моему сердцу, пронзив грудь, – здесь – микро. Нужно развивать его и беречь, беречь от безумных масс, которыми переполнился наш бедный госпиталь. Но, возможно, я научу тебя, а ты, когда вырастешь – их. – он снова широко улыбнулся. – Поэтому развитое обнаруженное тобой подсознание или интуиция или, как многие привыкли называть, душа, действующая независимо от серого вещества, поможет тебе жить и умереть сознательно, бесстрашно, с улыбкой на лице, не хватаясь за ценности серого вещества, которых масса… у них оно называется коллективное бессознательное, и кочует без остановки из тела в тело, из ума в ум; а сознательному обнаруженное им подсознание поможет оторваться от отжившего тела и отлететь домой, в Макрокосм, чтобы снова не перерождаться и не мучаться еще и еще, снова и снова…” – пока я стоял так с открытым ртом, усваивая то, о чем говорил кузен, что даже и не заметил, как он ушел.