Глава 1. Приступ
Первая из нас появилась столетья назад в руинах разграбленного замка, на земле, пропитанной кровью защитников и недругов. Наш предок – последний из рода, бастард, брошенный матерью, из ласки знавший лишь плеть. Нас трое – вдова у гроба, жена на ложе и дитя, покинувшее колыбель. Наши дочери – продолженье отцов и наследницы матерей. И будет вечно прорастать семя, покуда вьется род Повиликовых. (Сохо. Лондон. 325ый год от первого ростка, малые травы, новолуние)
Рассвет будит меня, настырно заглядывая сквозь плотные портьеры. Находит узкую незашторенную щель и пытливым, горячим от несдержанного любопытства весенним солнцем опаляет веки, заставляет щуриться, прятать лицо в подушку, натягивать одеяло и отворачиваться от окна. Но коварный план его удается. В мягком теплом утреннем свете медовым золотом отливают волосы жены. С обнаженного плеча соскальзывает шелковая лямка и призывно подрагивает в такт мерному дыханию Лики. Я больше не хочу спать. Жажда жизни и бодрость духа скапливаются, стягиваются к низу живота, нарастают и требуют разрядки. Склоняюсь и вдыхаю аромат – так пахнет цветущая степь – разнотравьем, упоительной сладостью и пряным солнцем. Запах Лики – аромат нашего дома – самый близкий и родной из всех. Она словно чувствует мой взгляд – поводит головой, обнажая шею, подставляя тонкую кожу поцелуям и горячему шепоту:
– С добрым утром, – бормочу едва слышно и веду губами от выступившей лопатки вверх до цепочек сережки, запутавшихся в длинных волосах. Прижимаюсь всем телом, требовательно трусь о мягкие ягодицы. «Просыпайся, моя красавица, твой муж жаждет любви!» И Лика мурлычет в дреме, поводит плечами и трепещет точно молодая листва под легкими порывами ветра. Мне уже не сдержаться – тяну одеяло вниз, скольжу ладонями по гладкому шелку, зарываюсь лицом в спутанную пшеничную копну. Жена поддается. Томно поворачивается и подставляет губы – мягкие, сладкие, как вся она. Это странно – так желать спустя пятнадцать лет брака. Но над нашей любовью точно не властно время. Лика обвивает руками, нежно, доверчиво, как в первый раз, и я чувствую себя тем же непутевым студентом, внезапно выигравшим первый приз – благосклонность королевы бала. Она не открывает глаз, отдается моим поцелуям – уже порывистым, настойчивым, требовательным. Закидывает ногу и зеленое кружево задирается, обнажая округлое бедро, куда тут же впиваются мои нетерпеливые пальцы. Скользят, поднимая ткань выше, по-хозяйски стягивают белье и вот уже я сверху в одном миге от наслаждения. Но Лика перехватывает инициативу, прикусывает игриво губу и седлает меня. Выгибается дугой, позволяя сразу войти до основания, и я погружаюсь во влажный жар удовольствия, пробуждающий лучше крепкого кофе. Она знает, как я люблю, и двигается в такт невысказанным мыслям, упирается ладонями в грудь, наклоняется и щекочет длинными волосами. Прижимаю к себе, вплетаю ее имя в дыхание между поцелуями. Лика улыбается и, точно задумав шалость, прикусывает губу, резко отстранившись. Игриво ведет острый ноготок, обводит ареолы сосков, очерчивает пупок, выписывает узоры внизу живота. Сжимает бедра и откидывается назад, ускоряет темп и требует поддержать. Я с готовностью подхватываю, приподнимаюсь навстречу, усиливаю и без того глубокое проникновение и подавляю стон, ловя губами вздернутую упругую грудь. Длинные ноги обхватывают меня, гибкие руки обвивают, и мы движемся синхронно, понимая друг друга без слов. Я чувствую мелкую дрожь горячих мышц, обнимающих мое естество, готовое вот-вот излиться семенем. Лицо жены близко и румянец подступающего оргазма разливается по щекам. Длинные ресницы трепещут, скрывая глубокую синь глаз.
– Лика, – зову, желая разделить мгновение общего удовольствия, и она открывает глаза. Тысячей искр вспыхивает радужка, и сердце в груди точно взрывается. Боль миллионом осколков пронзает тело, кровь, ставшая ядом, ударяет в голову, судорога сводит горло и затрудняет вдох.
– Ли-ка, – пытаюсь шептать, но губы не слушаются. Сознанье туманится и ускользает. Пальцы сжимаются, хватая воздух, и последнее что отпечатывается в мозгу – пронзительный взгляд незнакомых глаз, в которых сплелись все цвета от сажи черных и золота карих, до льда голубых и стали серых.
*
Разноцветная радужка близко. Пристально всматривается, изучает, манит. Я все еще чувствую возбуждение, ощущаю теплое тело жены, но вижу над собой чужое лицо. Боль в груди отпустила, на смену ей растет тревога. Красивая незнакомая женщина склоняется надо мной, тяжелые каштановые кудри закрывают тусклый свет. Пухлые чувственные губы приоткрываются:
– Муж мой, – слетает с них свистящим шепотом.
Меня прошибает озноб – незнакомка глядит с пронзительным холодом. Разноцветные глаза разгораются недобрым огнем. Она движется напористо, вжимает в мягкие перины, и я теряю волю, покоряюсь и тону. Тягучая, вязкая темнота наваливается, погребает под собой, и только ядовитый смех отголосками эха звучит на краю сознания.
*
Распластанный на постели мужчина стонал от наслаждения. Блестящий от пота мускулистый торс подрагивал, линии давних шрамов сплетались в неведомые письмена. Грубые пальцы грязными ногтями впивались в бедра оседлавшей его обнаженной наездницы. Длинные каштановые волосы едва скрывали высокую грудь с вздернутыми вершинами темных сосков. Гибкое тело двигалось интенсивно, властно, контролируя и подчиняя. Замедлялось у самой вершины, насмешливо отстранялось, требовало мольбы, чтобы вновь распалить до предела. Но вот всадница ускорилась и, достигнув пика, мужчина захрипел и конвульсивно дернулся. Соскочив на холодный каменный пол, женщина подхватила ночную рубашку, сброшенную в порыве страсти. Неторопливо подошла к догорающему камину и взяла с невысокого столика кувшин.
– Пить, – с усилием выдавил любовник. Сухие потрескавшиеся губы свело судорогой, обнажившей кривые черные зубы. Не оборачиваясь, длинноволосая красавица налила полный кубок и с жадностью припала к нему. Тонкая струйка воды протекла мимо алого, идеально очерченного рта, скользнула по молочно-белой бархатистой коже, задержалась каплей у выемки ключиц и скрылась под шелковыми завязками сорочки.
– Прошу, – умоляюще, еле слышно прошептал лежащий на кровати и из последних сил протянул руку. Но закаленные сражениями мышцы отказывали, и дрожащая от перенапряжения ладонь безвольно опала на смятое страстью покрывало. Женщина подошла ближе, неторопливо подняла с высокого резного стула тяжелый бархатный халат и, глядя в глаза бледнеющего с каждой секундой мужчины, принялась медленно одеваться. Вальяжно она продевала руки в длинные, расшитые золотым орнаментом рукава, задумчиво, точно впервые видя, наслаждалась искусным узором на поясе, жмурясь от удовольствия, терлась щекой о мягкую переливчатую ткань. Мужчина хрипел, под прикрытыми подрагивающими веками виднелись мутные белки с красными прожилками сосудов. Сильная судорога пронзила тренированное тело.
– … ли-ка, – осколок имени выскользнул вместе с последней крупицей сознания. Равнодушно взглянув на замершего на постели, женщина спокойно подошла и коснулась шеи любовника. Под холодными пальцами слабо и неритмично вздрагивала жилка. Чувственные губы безразлично улыбнулись. Бросив взгляд в мутное зеркало, красавица пару раз ущипнула себя за щеки, взъерошила волосы и ослабила завязки одежды, позволив халату и нижней рубахе, соскользнув, слегка обнажить плечо. Потерев кулаками глаза до красноты, она рывком распахнула тяжелую дверь и истерично закричала в темноту коридора:
– Лекаря! Господину барону плохо!
После чего размеренной походкой вернулась к массивной кровати под балдахином, опустилась перед ней на колени, взяла безвольную обмякшую мужскую ладонь в свои, поднесла к лицу и принялась неистово целовать, причитая:
– Муж мой, благодетель, господин мой, не оставляй верную супругу свою…
Прибежавший раньше других юный паж застал безутешную баронессу, рыдающую у постели до полусмерти изможденного страстью господина.
*
Я вырываюсь из тяжелого муторного сна. Грудь болит. Голова раскалывается. На изнанке опущенных век еще притворно рыдает хладнокровная незнакомка. Странное, пугающе реальное видение постепенно отпускает. Глухо и неторопливо реальность вторгается в сознание знакомыми голосами.
– Первый приступ за пятнадцать лет. Долго же он продержался, – менторский надменный тон, высокомерие в каждом слоге – моя прекрасная теща, несравненная и неповторимая Виктория, ошибиться невозможно. От древнего рода, куда якобы уходят ее фамильные корни, старой карге досталось умение общаться со всеми через губу и осанка проглотившей стальную трубу страусихи.
– Слишком рано, – тихое и звенящее, без сомнений, принадлежит Лике. Как всегда, рядом с матерью она точно усыхает, становится робкой и неуверенной девчонкой. Высокий голос подрагивает и льется весенней капелью.
– Я не готова, – продолжает моя жена, и теща тут же грубо обрывает ее.
– При твоей слабости и его малохольности удивительно, как вы вообще смогли размножиться. Но Полина вступает в силу, а ты начинаешь увядать. Пришло время забрать его жизнь.
«ЧТО?!» – я внутренне содрогаюсь, но тут же испуганно замираю. Разговор женщин явно не предназначен для чужих ушей. «Они что, сейчас обсуждают мое убийство?»
– У нас достаточно времени привести в порядок дела и подготовить уход. Делай что должно, и угасание произойдет постепенно.
– Хорошо, мама, – соглашается Лика, и я ужасаюсь: «Неужели моя добрая, нежная, заботливая жена, мать моей очаровательной дурынды-дочери только что согласилась избавиться от меня?» Хочу открыть глаза и посмотреть на заговорщиц, но с трудом разлепляю веки. Режущий яркий свет пробивается сквозь ресницы, заставляет щуриться и чихать. Женщины резко меняют тему.
– Зови врача. Очнулся твой господин, – цедит Виктория и в памяти вновь встает непрошеное видение – обнаженная незнакомка, затрахивающая здоровенного мужика до полусмерти.
Все кругом как в тумане, но по звуку шагов, движению воздуха и знакомому аромату духов понимаю – Лика склонилась надо мной и нажала кнопку вызова медперсонала.
– Влад, – шепот раздается так близко, что ощущаю щекой теплоту дыхания. С усилием открываю глаза, боюсь разглядеть на лице жены маску расчётливой убийцы, но вижу только слабую улыбку, милые ямочки в уголках рта, красноту в глазах и следы от слез.
Не позволяя мгновению длиться, дверь открывается и впускает врача.
– Доброе утро, дамы и лежебока! – сильный уверенный голос наполняет собой палату и сметает сомнения в дальний угол сознания. Лика приветливо кивает харизматичному, располагающему к себе высокому мужчине средних лет. Он стремителен, поджар и достаточно неформален для врача – в левом ухе блестит пиратская серьга, рукава халата закатаны и на правом загорелом предплечье красуется татуировка в виде сердца, обвитого плющом.
– Себастиан, – точно через силу выдавливает теща, и он отвечает ей бесстыдным взглядом, откровенно оценивающим с головы до ног. «Одумайся, несчастный, эта фурия разменяла в прошлом году восьмой десяток! Даром что выглядит моложе на двадцать лет», – хочу я предостеречь, но сил хватает только на едва слышное:
– Привет, Бас.
Доктор Себастиан Кёрн склоняется надо мной, хулигански подмигивает и жмет руку. Мое ответное рукопожатие вялое и слабое – совсем не так я хотел бы приветствовать старого друга. Мы знакомы с детства – жили по соседству, дрались и мирились, гоняли на скейтах и бросали мяч, пробовали курить и мучились похмельем. Он старше на пару лет и уже заканчивал медицинский колледж, когда я решил пойти в АйТи. Пока учились, виделись редко – на каникулах во время визитов к предкам, да пару раз выбирались в походы. Но именно Бас стал шафером на нашей свадьбе и крестным Полины. Причина, почему молодой кардиолог предпочел работу в провинциальной больнице заманчивым перспективам столичных клиник до сих пор для меня загадка. Но Кёрн уверяет, что любит покой и стабильность. Ну-ну, вероятно именно тяга к покою заставляет его оценивать ягодицы моей тещи и стабильно не пропускать ни одной проплывающей мимо привлекательной кормы.
– Ишемическая болезнь сердца, – без прелюдий и расшаркиваний выдает доктор, и Лика ахает, вцепляясь сильнее в мою ладонь.
– Антикоагулянты, здоровое питание, прогулки на свежем воздухе, минимум стресса и сдержанный постельный режим в течение месяца, – на последних словах Бас недвусмысленно хмыкает, намекая на причину приступа, и смотрит на Лику.
Я ожидаю увидеть на лице жены смущение, обычное для нее при разговоре на интимные темы, но голубые озера глаз точно подергиваются льдом, пухлые губы вытягиваются в тонкую кровавую линию, все тело напрягается, а пальцы, гладившие мое запястье, внезапно впиваются в него болезненной когтистой хваткой.
– При должном уходе угроза минимальна. Ведь, насколько я знаю, ты в надежных руках, – и, успокоительно похлопав меня по плечу, Себастиан отвлекается на показания приборов, датчики которых подключены к моему телу.
– Я позабочусь о нем, – говорит Лика и меня прошибает озноб от холодности тона. Смотрю на жену, надеясь разглядеть привычные родные черты, но вижу отстраненную решительность, с которой она принимает и выдерживает взгляд матери. Виктория одобрительно кивает.
– Сколько времени ему осталось, доктор? – спрашивает теща, и мы оба округляем глаза от бестактности вопроса.
– Я не гадалка, мадам, – в этот раз в интонации Кёрна нет и следа бесшабашного ловеласа, – и не берусь предсказывать судьбу, но с профессиональной точки зрения, на основе анализов и результатов обследования нет причин, мешающих пациенту дожить до глубокой старости.
– Отлично, значит, время есть, – подытоживает Виктория и бросает на дочь долгий многозначительный взгляд. Лика сжимает мою руку с силой, которой я не замечал у жены за все пятнадцать лет совместной жизни. Кажется, я даже слышу тихий хруст возмущенных костей.
Подхватив с кресла сумочку и плащ, высокомерная горгулья направляется к выходу, но уже в дверях внезапно оборачивается:
– Себастиан, ваше тату… Манера исполнения кажется мне знакомой.
У самой Виктории роскошная татуировка. Сейчас ее не видно, но летом, в открытых платьях, с забранными в высокую прическу волосами, невозможно отвести глаз от длинной плети ежевики, обвивающей позвонки от шеи, вдоль всей спины и вплоть до самого копчика. Конечно, я не видел окончания рисунка своими глазами, но предполагаю, что так и есть. Лика говорит – это последствие бурной молодости. Удивительно, за столько лет контуры не поплыли, тату не деформировалось и цвета по-прежнему первозданно ярки. Старуха знает какой-то секрет, не иначе.
Бас неосознанно проводит рукой по обвитому плющом сердцу:
– Я набил его в юности в салоне вашей дочери.
Призрак старшей сестры вторгается в палату. Лика вздрагивает, Виктория улыбается с почти человеческой грустью.
– Тогда все понятно, – говорит точно самой себе и, не прощаясь, выходит за дверь. В помещении становится сразу как-то светлее и легче дышать. Плечи жены расслабляются, хватка ослабевает и в глаза возвращается обычная теплота.
– Чертовски хочется пить, – хриплю пересохшими губами, и Лика тут же подносит стакан с водой и трубочку. Но я нахожу силы приподняться, устроиться полусидя и пью через край без этих приспособлений для лежачих и немощных. Утолив жажду, выдаю капризно:
– Согласен на еще один приступ ради хорошего кофе или чая с жасмином.
Бастиан улыбается:
– Обойдемся без жертв. От кофе тебе лучше пока воздержаться, особенно от крепкого и черного. А от чая я, как твой лечащий врач и старый друг, тоже бы не отказался.
Лика понимающе кивает и уходит в буфет, оставляя нас одних.
– Тебе не кажется это странным? – захожу сразу с основного и удостаиваюсь внимательного ответного взгляда.
– Проблемы с сердцем достаточно распространены. У тебя сидячая работа, размеренная жизнь. Перевозбуждения вкупе с физической активностью могут спровоцировать криз, – тут Бас ухмыляется, точно присутствовал в нашей супружеской спальне в момент приступа.
– Необычно то, что ранее ты не выказывал никаких симптомов. Такой девственной медкарте могут позавидовать даже заядлые последователи ЗОЖ* (здоровый образ жизни).
– Это может быть последствием отравления, накопления яда или результатом приема каких-то препаратов?
Доктор Кёрн смотрит на меня со скептическим интересом:
– Что за теории заговора роятся в твоем помутненном сознании?
Я не могу придумать, как лучше сформулировать опасения и потому выдаю как есть:
– Очнувшись, подслушал разговор жены и тещи. Кажется, они планируют меня убить.
Секунду Себастиан внимательно изучает меня, даже щупает пульс, но затем падает в кресло и, с трудом сдерживая смех, выдает:
– Наконец-то! Первый в моей практике случай бредового психоза на фоне острой сердечной недостаточности. И прямо как в энциклопедиях – иллюзорно-бредовое восприятие действительности, усиленное незнакомой обстановкой, с наиболее характерными фантазиями на тему причинения ущерба, отравления или ревности. Расскажешь подробнее? Пригодится для статьи.
Я замолкаю и надуваюсь, точно обиженный малыш. Бас, не переставая ухмыляться, погружается в медицинскую подоплеку параноидальных состояний. Вскоре возвращается Лика с тремя большими стаканами ароматного чая. Я вдыхаю запах жасмина и сенчи, смотрю, как лучший друг и любимая жена сидят в соседних креслах и с заботливой увлеченностью обсуждают мое здоровье, и тревога постепенно отпускает. Может действительно разговор тот мне вовсе привиделся или я все понял не так?
Глава 2. Подозрения
Из крови и семени, из боли и страданий родится первый росток. Он нальется силой и пробьется в мир. И не узнает он другой жажды кроме жажды жизни. И не примет других границ кроме своих желаний. И отдаст все добиваясь цели любой ценой. И познает молодая поросль его силу и жажду, желанья и цели как свои. (Замок Комб, графство Уилтшир, 326-й год от первого ростка, цветение, первая лунная четверть)
Лучший друг рассмеялся мне в лицо. Родная мать посоветовала посетить психолога. Начальник предложил взять отпуск после болезни. А я не уверен в собственной правоте, но подслушанный разговор свербит, превращает в мнительного одержимого безумца. Подозрительные странности мерещатся в бытовых вещах.
– Тебе добавить сахар? – спрашивает Лика за завтраком, и я отрицательно мотаю головой, но втихаря подслащиваю кофе прихваченным из кафе рафинадом.
– С чем сделать сэндвич? – интересуется жена, как всегда, собирая мне ланч-бокс на работу.
– Мы с коллегами сегодня тестируем новый фудтрак. По слухам качественный фьюжн на тему ориентальной кухни, – вру не краснея, но Лика согласно кивает:
– Звучит интересно. Понравится, захвати что-нибудь и нам с Полиной.
С момента выписки из больницы я пристально слежу за каждым шагом жены, но день за днем она ведет себя как обычно. Готовит, прибирается, ездит в магазин, строчит в мастерской – шьет всякие домашние мелочи – полотенца, скатерти, салфетки. Но лучше всего ей удаются текстильные звери – клетчатые зайцы, нелепые полосатые слоны, пухлые лисы в крупный цветочек, длиннохвостые птицы из разноцветных лоскутов… Говорят, их очень любят малыши – в обнимку с любимой игрушкой крепко спят и не капризничают. А престарелые одинокие матроны заказывают вышитые подушки – якобы сны на них яркие, живые, юные – не грезы, а отдохновение души. Мастерская жены – территория, где я бываю редко, но подозрения гонят меня в это царство ниток, тканей, булавок и швейных машин. Лика удивляется, когда субботним днем я оказываюсь в дверях с пакетом круассанов из кондитерской в центре. А я лихорадочно шарю взглядом по полкам, подмечаю каждую деталь, особенно внимательно рассматриваю здоровые портновские ножницы, точно прикидываю, как нежные руки жены хватают их и метким движеньем вонзают в мое заходящееся от ощущения опасности сердце.
«В ночь убийства на небе взошла кроваво-красная луна», – таинственный хриплый голос пробирает до мурашек, я вздрагиваю и чуть не роняю бумажный пакет.
Лика с еле заметной улыбкой выключает колонки и на мой вопросительный взгляд поясняет:
– Криминальный подкаст. Ты же знаешь мою любовь к детективам.
Мнительный внутренний параноик озирается с повышенной тревожностью.
– С кремом? – спрашивает Лика, кивая на пакет, и откладывает пяльцы с незаконченной вышивкой.
– И шоколадом, – подтверждаю я, подмечая, что дисковой раскройный нож, лежащий среди вороха обрезков, выглядит особенно опасно и подозрительно.
– Пойдем в сад. Я не ем в мастерской. Масло, крошки, ну ты понимаешь, – жена подхватывает с подоконника высокий стакан и графин, в котором плавают дольки лимона и какие-то травы. Прищуриваюсь, пытаясь идентифицировать.
– Мелисса и базилик, – поясняет Лика, устраиваясь прямо на ступеньках выходящего на задний двор крыльца. Садом этот пятачок земли мы начали называть лет десять назад, когда маленькая Полина принялась активно познавать окружающий мир. Кусты миндаля под окном дочь окрестила волшебной рощей, старую раскидистую яблоню, на одной из ветвей которой до сих пор висят веревочные качели, превратила в древо древних знаний, а заросли черной бузины и вовсе стали личным тайным убежищем.
Пока я предаюсь воспоминаниям и раздумываю над потенциальной ядовитостью содержимого графина, Лика наливает целый стакан, с явным удовольствием выпивает половину, разламывает круассан и протягивает мне. Хрустящую выпечку беру без раздумий, а на жидкость с плавающими листьями кошусь с опаской.
– Как ты себя чувствуешь? – участливо спрашивает жена и заботливо касается моего плеча. Сердце больно бухает в ответ, но тут же по телу разливается теплая истома, точно одна близость Лики прогоняет пустые страхи и затягивает раны. Пожимаю плечами, желая, чтобы она подольше не убирала ладонь.
– Может, сделаешь небольшой перерыв, съездим вдвоем на побережье? Виктория присмотрит за Полиной.
– Нет, – отвечаю слишком резко, и Лика удивленно вскидывает брови. Перспектива оставить дочь с тещей почему-то пугает больше странного подслушанного в больнице диалога.
– Тогда попей витамины. Завтра возьму для тебя у мамы пару упаковок, их очень хвалят.
– Спасибо, но не думаю, что сладкие пилюльки твоей матери возымеют на меня нужный эффект, – Виктория гомеопат – создает и продает сахарные драже абсолютно от всех болезней на любой жизненный случай. Клиенты стоят в очередь за лечебными снадобьями, но я втайне подозреваю, что эти карамельки абсолютно бесполезны и не содержат ничего кроме ароматизаторов и подсластителей. Впрочем, для «любимого» зятя, старая карга может сделать исключение и поменять рецепт. А в свете последних событий пищевое отравление кажется мне наиболее легким из возможных последствий.
– Лика, доченька! – чрезвычайно бодрый женский голос отвлекает от гложущих мыслей. Над невысокой оградой вырастает выдающееся декольте соседки.
– Добрый день, мадам Дюпон, – улыбается жена.
– Дорогая моя, ну какая я тебе мадам! Зови меня Хеленой, – пожилая женщина наполовину перевешивается через забор, точно готовиться совершить сальто. Выцветшие до бледности некогда серые глаза не отрываются от жены. Меня точно нет вовсе – пустое место, предмет интерьера, незаметная бесполезная декорация.
– Здравствуйте, мадам Хелена, – говорю громко, но удостаиваюсь едва заметного кивка.
– Лика, душенька, ты уже закончила новую подушку? – женщина нетерпеливо мнет ярко накрашенные иссушенные губы и постукивает узловатыми пальцами по перекладине ограды.
– Планирую на днях. Неужели вы хотите приобрести еще одну? Кажется, Хелена, вы мой самый верный покупатель. Сколько уже в вашей коллекции?
– Пять, моя дорогая рукодельница. Если не считать милахи-енота и котика, что ты сшила для внучат. Чудесные-чудесные игрушки, карапузы с ними не расстаются.
– Мне радостно это слышать, – Лика улыбается счастливо и бросает на меня довольный взгляд. Гордость за жену растягивает и мои губы.
– С нетерпением жду. Предвкушаю новые пикантные сны, – мадам Дюпон мечтательно закатывает глаза и продолжает с утробным мурлыканьем, – пока моя любимая та, где я голенькая танцую на сцене «Мулен Руж», а после предаюсь страсти с молодым импресарио прямо в зале на красном бархате дивана.
Я давлюсь круассаном и Лика, тихо смеясь, хлопает меня по спине. Меж тем похотливая старушка как ни в чем не бывало продолжает:
– А можно в этот раз сделать мужчину смуглым темноглазым брюнетом, похожим на моего третьего мужа? Вот кто умел доставить женщине настоящее удовольствие.
– Это – ваши сны, Хелена, – легкий смущенный румянец окрашивает щеки жены, – я просто вышиваю узоры.
– Ну-ну, – соседка смотрит на Лику, точно на иллюзиониста, скрывающего секрет фокуса.
– Постараюсь закончить быстрее. Сегодня после визита к родителям сяду за ваш заказ.
Мадам Дюпон откланивается, удовлетворенная ответом, а я удивляю жену внезапно пришедшей в голову идеей:
– Давай подвезу? Давно не общался с твоим отцом. Хочу послушать последние новости о новинках викторианской литературы.
*
Отец Лики – Робер Либар – профессор филологии, специализируется на английской литературе второй половины девятнадцатого века. В последние годы лекции его доступны только онлайн – из-за болезни мужчина прикован к инвалидному креслу и большую часть дня проводит в постели в окружении монографий и книг. Мы редко общаемся, в первую очередь потому, что я всячески избегаю общества тещи. Оттого внезапное желание сопровождать жену во время поездки к родителям, провоцирует Лику на вопросы. Отмахиваюсь, отвечая круглыми обтекаемыми фразами, и рулю по широкой автостраде вглубь материка, подгоняемый дующим с моря бризом. Люблю равнину Фландрии в начале мая. Даже увязавшаяся с нами Полина отлипает от экрана смартфона и целых пять минут созерцает отцветающие поля поздних тюльпанов, посреди которых, на радость туристам, еще сохранились старинные деревянные мельницы. Подозреваю, причина дочкиной тяги к общению с бабушкой и дедушкой кроется в докладе по творчеству Диккенса, заданному в школе. Но неугомонный шебутной подросток, перетягивающий внимание на себя, только на руку моему плану. Пока, сама о том не подозревая, Полина будет отвлекать Викторию и Лику, я надеюсь получить возможность беглого обыска жилища тещи. Не представляю, что планирую найти – банки с надписью «яд» или чистосердечное признание в покушении на убийство?
Смотрю на дочь в зеркало заднего вида – она заправляет волосы за ухо и хмурит лоб точь-в-точь как Лика. Мимика, жесты, вкусовые привычки и даже интонации – все в ней от жены. Но каждый, кто видит нас вместе поражается внешнему сходству – Полина моя на тысячу и один процент, точно ответственный за написание днк-кода взял и скопировал внешние данные в ее анкету. Но все то, что меня раздражает в себе, кажется в дочери очаровательным – излишняя худоба смотрится утонченно, вздернутый нос – забавно, даже крупноватые передние зубы добавляют шарма непосредственной улыбке. Удивительное дело, но так же, как Полина на меня – Лика похожа на Робера. Жена говорит – девочки всегда идут в отцов. Возможно так и есть, но в нашей семье они повторяют родителя след в след вплоть до формы родинок и искривлённых мизинцев. Может, отсюда эта безграничная щемящая нежность, всепоглощающая любовь к своей малышке?
По приезду в дом матери Лика первым делом спешит к отцу в переоборудованную под спальню библиотеку. Бросается на шею и душит в объятьях. И осунувшееся бледное лицо месье Либара озаряется внутренним светом, в худые руки возвращается сила, а голос вновь звучит вдохновенно и мощно, как с кафедры в просторной аудитории.
– Папуля, – шепчет Лика и целует истонченный пергамент щеки.
– Мой ангел, – вторит Робер, прижимая дочь к груди, а после жмет мою ладонь сильнее, чем это необходимо. Я улыбаюсь – у старика немного возможности доказать самому себе, что он еще жив. Лика взбивает подушки, поправляет покрывало, помогает отцу сесть в постели. Полина устраивается рядом с дедом, ластится к плечу и без лишних прелюдий подсовывает под нос экран планшета. При имени «Диккенс» профессор оживает еще больше, водружает на нос очки и принимается с интересом обсуждать с внучкой план доклада.
– Влад, подай мне сэра Уилсона. Его «Мир Диккенса» стоит у окна, где-то на верхних полках.
Наблюдая за мной с веселым нетерпением оседлавшего любимую волну специалиста, тесть барабанит пальцами по прикроватному столику:
– Ангус Уилсон. Желтый корешок, средний размер. Рядом с «Похотливым турком» *(Эротический роман «The Lustful Turk» 1828 г.).
Я наконец-то нахожу искомое и успеваю передать книгу Роберу быстрее, чем Полина озвучивает интерес к откровенным приключениям англичанки в гареме турецкого султана. Лика хихикает над нами троими и убегает, влекомая требовательным окриком Виктории – беспечная дочь и ее свита позволили себе пренебречь нормами приличия и уклонились от обязательных лобызаний с хозяйкой дома.
– Я принесу вам чай в библиотеку, – бросает жена уже в дверях, и я благодарно киваю ее тактичности. Меньше всего мне хочется лицезреть ледяную глыбу тещи по другую сторону обеденного стола. Но воспаленное сознание тут же нашептывает: «Воздержись от еды и напитков в стане врага».
Пока месье Либар увлечен внучкой и Диккенсом, осматриваюсь с видом киношного шпиона. Дважды обхожу просторную комнату по кругу. Выглядываю через широкие стеклянные двери на террасу, бессистемно беру с полок книги, листаю и возвращаю на место. Замираю перед столиком с лекарствами тестя, стараясь найти в памяти информацию об их свойствах, побочных действиях и последствиях передозировки.
– Не мельтеши, – получаю в спину сухим профессорским тоном, сдобренным внимательным взглядом поверх очков.
– Не знаешь, чем заняться, почитай утренние газеты, – Робер кивает в сторону кожаной оттоманки, на краю которой лежит свежая пресса.
– Пани обычно знакомит меня с мировыми новостями после обеда. Сейчас, конечно, можно все найти в интернете, но разве это повод нарушать давние семейный традиции, – поясняет месье Либар.
Мягкое интимное «пани» в отношении каменной хладнокровной Виктории режет слух. Но месье Либар всегда называет так жену – в память о ее славянских корнях. По семейной легенде, где-то на востоке, то ли в Словакии, то ли в Чехии порастают мхом руины фамильного замка. Мадам Либар никогда не бывала на своей исторической родине, да и из языков владеет только необходимым местным минимумом – французским, голландским и немного английским. Впрочем, у каждой семьи свои странности, и милые прозвища – самые невинные из них.