После развода. Уроки любви для взрослой девочки

Глава 1

Люба

– Не женщина, а гружёный верблюд, – ворчу себе под нос, ступая на платформу.

Подруга дочери, с которой я полгода назад застала своего муженька, накануне прислала мне фото с их свадьбы. Она состоялась вчера в особняке, где наша семья прожила двадцать лет. Я теперь к богатствам мужа не имею никакого отношения и не жалею об этом. Дело не в деньгах.

Рыдая вчера на плече подруги, я решила, что следующим днём отправлюсь на родительскую дачу, милостиво нетронутую моим благоверным во время развода.

Эдик, мой бывший муж, позвонил почти сразу, как ко мне прилетели фотографии. Я ответила на автомате.

– Белый тебе не к лицу.

– Здравствуй, Люба. А откуда ты знаешь, что я в белом? Подсматриваешь из-за угла?

Меня аж передёрнуло.

– Твоя мокрощёлка поделилась радостью.

– Мальвина проказница, – муж засмеялся раскатистым басом.

Мне раньше нравился его низкий голос, а сейчас бесит до дрожи. К тому же, Эдик явно уже принял на грудь.

– Я не поняла. Вы оба ждёте поздравлений?

– Мне было бы приятно. Но я просто позвонил. Вспомнил нашу свадьбу.

– С чего вдруг?

– Да я в том же загсе расписывался сегодня.

Желания продолжать разговор не было, но я настолько обалдела от наглости сладкой парочки, что плюхнулась на табурет, прикрытый газетой, словно кто-то мне саданул дубиной под колени. Взглядом уткнулась в стену, наполовину поклеенную обоями. Очередной лист, раскатанный на полу, ожидал щедрой порции клея.

Мы с Эдиком развелись два месяца назад. На полученные при разводе деньги я купила трёшку в спальном районе и затеяла ремонт. Делала всё сама, чтобы хоть как-то отвлечься.

– Всё? – Я включила громкую связь и снова взялась за работу. Дрожащей рукой обмакнула валик в клей и прошлась им по обоям.

– Что всё?

– Ты что-то ещё хотел сказать? – пропыхтела я. Говорить в наклонном положении оказалось совсем неудобно.

– А ты там будто сильно занята. Буровы говорят, что ты так и киснешь одна.

– Так и говорят?

– Так и говорят.

– А тебе-то что за боль?

– Знаешь, Люба! У Мальвины и правда мокрая щёлка. Для меня. Всегда. Тебе бы взять у кого-нибудь несколько уроков. А то так и уйдёшь в закат с кошкой в обнимку. Вон, одышка у тебя уже, да и сорокет не за горами.

Фу! Перед глазами нарисовался однажды увиденный ощипанный передок его любовницы. Мальвина так и осталась тогда лежать на столе с распахнутыми ногами, когда Эдик отскочил от неё, как ошпаренный. Похоже, картина маслом врезалась в память навсегда.

Переживания мужа за мою «унылую» судьбину развеселили меня. Я выпрямилась и потёрла поясницу.

– Да, старость не радость. Тебе бы тоже поберечься. Полтос скоро.

– Мне всего сорок четыре.

– А мне всего тридцать девять. Ты про какие уроки лаешь-то?

– Я не лаю, а говорю! – вспылил Эдик. – Я про секс, если что. Раскрепощённей надо быть. Пробовать что пожёстче. Кино хотя бы посмотри немецкое.

– А, ты про это? Да, других мужиков у меня не было, а из тебя учитель никакой, – нанесла я ответный удар. – Ты так потел и краснел, я боялась, что тебя удар хватит.

– Ну ты и сучка!

– Сучка у тебя сегодня в паспорте отметилась. На сколько ты её старше? На двадцать пять?

– И чего?

– Ничего! Смотри как бы она на кого другого не протекла, пока ты тут со мной лясы точишь. Извини! Мне пора.

Запоров лист обоев, я свернула работу. После очередной порции грязи, пролитой на мою душу, мне требовался глоток свежего воздуха и хорошего вина. Редко, но я позволяла себе расслабиться.

Катя приехала ко мне, утопила меня в своих пышных объятиях, и мы с ней сделали тот самый глоток. В пределах разумного, само собой. Поплакали, я над потерянные с мудаком мужем годы, а она над племянником, который по завершении контракта вернулся совсем другим домой. Потом нашли над чем можно улыбнуться в этой жизни, а на утро я, с моей обожаемой кошкой, отправилась за порцией так необходимого мне свежего воздуха. Благо, удалённая работа дизайнером мне это позволяла

Ремонт я решила приостановить, вот уж что точно никуда не денется. А за городом одиночество ощущается не так остро. Кисну я! Нормально обо мне бывшие приятели говорят. Буровы приняли сторону мужа. Это и не удивительно. Сам Буров разводился трижды и всякий раз брал себе девочку помоложе. Никогда его не любила. Кобель – пробы негде ставить.

И ничего я не кисну. Просто ушла в добровольный затвор, чтобы разобраться в себе и познать новую версию вмиг повзрослевшей девочки Любы, вытащившей осколки розовых стёкол из глаз.

До вокзала я ехала на такси, беспечно радуясь июньскому солнышку, а вот пока дошла до платформы, по-настоящему вспомнила, что такое жарко. Дача давно стоит заколоченной и рассчитывать на что-то годное там не приходится.

Поэтому через плечо у меня висит сумка с деньгами и документами, на шее сумка с ноутбуком, в одной руке болтаются пакеты с продуктами и одеждой, а в другой – переноска, где с царственным видом возлегает Гуччи, изящная кошечка породы сфинкс.

Словно ветер проносится рядом, и некто выхватывает у меня переноску.

– Давай помогу! – Гора мышц в чёрной кенгурухе и в джинсах, чуть обогнав меня, притормаживает и поворачивает голову в мою сторону. Хочу рявкнуть на наглеца, но взгляд холодных синих глаз, и жёсткие черты лица, меня лишают речи. Парень поправляет кепку на голове и кивает в сторону поезда. – Идём. Сейчас двери закроются.

Незнакомцу на вид не больше тридцати. Ведёт же себя как неандерталец. Проглатываю нравоучения по вопросам этикета и молча вхожу в вагон.

– Пойдём в начало поезда, там посвободнее, – не церемонится со мной парень, опаляя взглядом мои ноги, живот, грудь. И я ругаю себя за то, что надела платье, вместо привычных футболки и джинсов. Привычка ездить на машине расслабила меня в плане выбора нарядов. Незваный помощник чуть наклоняется и ко мне. – Давай свои сумки.

– Да мне и здесь нормально, – мямлю я.

Парень зависает взглядом в глубоком вырезе моего платья, вгоняя меня в краску. Я не знаю, как прикрыться. От сбившегося дыхания, грудь грозится упругими мячиками выпрыгнуть наружу. Я последние годы стеснялась её, она была слишком большая, а после кормления двойняшек соски совсем уплыли вниз. Не знаю, кто как реагирует на расставание с мужем, но я быстро сдала необходимые анализы и отреставрировала грудь. Наверное, назло Эдику, который называл её не иначе как бидонами. Сегодня впервые надела это чёртово платье без лифчика. Захотелось ощутить свободу движения.

Сзади раздаётся недовольное старушечье кряхтение.

– Что раскорячились посреди прохода?

– Иди за мной, – выдыхает парень и забирает у меня сумки.

Глава 2

Люба

Ничего не остаётся делать, кроме как идти следом за ним. Но мне кажется, будь я обвешана десятью пакетами, я бы всё равно двинула следом за этим нахалом. Ловлю себя на мысли, что не свожу взгляд с его задницы. То ли полгода воздержания дают о себе знать, то ли другая причина, но мне безумно интересно, что за квадратные коробочки рельефом проступают в задних карманах штанов парня.

Миновав четыре вагона, он выбирает две свободные лавки друг напротив друга, ставит переноску на пол, а мои пакеты на полку. Задравшаяся кенгуруха оголяет загорелую спину и белую резинку трусов с надписью над кромкой джинсов. Теперь я знаю какой марки парень носит трусы. Кхм, зачем я отложила это в память?

Он поворачивается ко мне и кивает на лавку.

– Садись.

Прежде чем сесть сам, парень достаёт из задних карманов две запечатанные упаковки презервативов, перекладывает их в карманы кенгурухи. Мы шлёпаемся на лавки одновременно, причём я от удивления и подступившей тревоги. К моим щекам приливает кровь. Не знаю, куда и зачем едет этот парень, но кроме презервативов у него походу ничего больше с собой нет. Ну, может быть, ещё в кармане кенгурухи болтается телефон.

Так, стоп! Я слишком много думаю о незнакомце, который просто донёс мои сумки.

– Спасибо, что помогли, – наклоняюсь, чтобы поставить переноску с кошкой между ног и, выпрямившись, сталкиваюсь с восхищённым взглядом парня. Мне, конечно, льстит, что в глазах молодого красавчика читается откровенное желание и восторг, но мне очень неловко от таких безмолвных комплиментов.

Некоторое время я пытаюсь смотреть в окно, потом изучать пассажиров, чудом вспоминаю, что у меня есть такая вещь, как телефон. Достаю его из сумки и открываю любовный роман, которых за последнее время перечитала великое множество.

Но сосредоточиться на параллельной реальности не получается, мне тоже хочется получше рассмотреть парня. Внешность у него киношная, но его красота мне кажется обманчивой. Слишком звериные повадки и взгляд у него. И с манерами не очень. Не знает, что незнакомым людям, а тем более тем, кто старше тебя положено говорить «вы». Моим детям по девятнадцать лет. но я не представляю, чтобы они кому-то тыкали старше себя.

Ехать мне долго, успею провести воспитательную работу. Убираю телефон в сумку и поднимаю взгляд на парня.

Он словно только этого и ждёт.

– Ты очень красивая.

– Спасибо, – сглатываю я и опускаю взгляд на его руки. Закатанные рукава позволяют рассмотреть их до локтей. Пальцы длинные, с ухоженными ногтями, но сами руки крепкие, загорелые, с крупными венами. Кенгуруха обтягивает бицепсы, которые мне при желании и не обхватить. Пламенная речь о правилах этикета застревает в горле.

Парень меня снова опережает.

– Богдан.

– Очень приятно.

– И это всё? – словно тщательно нарисованная художником, бровь Богдана приподнимается.

– Люба.

– Лю-ба, – повторяет Богдан моё имя по слогам. – Звучит так же вкусно.

– Так же как что? – напрягаюсь я.

– Как ты сама.

– Не слишком ли смелый комплимент для пяти минут знакомства.

– Я говорю то, что вижу, ощущаю. От твоих волос вкусно пахнет, ты вся вкусная. Выглядишь очешуительно. Врать не в моих правилах. Ни в начале знакомства, ни в конце.

Сижу не зная, как на всё это реагировать. Спорить с ним вкусная я или нет точно не стоит. Я не Гуччи и не намываю себя языком. Хм, почему бы не поговорить о животных. Вполне себе нейтральная тема.

– Её зовут Гуччи, – киваю на переноску между ног.

– Хорошая у тебя киска, лысая такая, – склонив голову набок, Богдан то ли смотрит на Гуччи, выглядывающую из-за решётки, то ли немного выше. Уголки его губ подрагивают. – Я бы её погладил.

– Она не очень любит незнакомцев, – Машинально одёргиваю подол и прикладываю ладони к пылающим щекам. Сменила тему, называется. И как выруливать теперь? Надо вообще как-то намекнуть, что я не девочка, чтобы со мной такие разговоры вести.

– Вы, наверное, к девушке едете? – Блин! Хотела сказать к бабушке, а с губ слетело совсем другое.

– У меня нет ни девушки, ни жены, Люба. Но мне интересно, почему ты так решила?

– Я хотела сказать к бабушке.

– Но сказала к девушке, – Богдан подмигивает мне. – Оговорка по Фрейду? Хотела узнать в отношениях я или нет?

Вот и провела воспитательную беседу. Пожимаю плечами и разве что не фыркаю.

– Мне абсолютно всё равно, есть у вас отношения или нет.

– Мне тоже всё равно замужем ты или нет…

– Вот и поговорили, – это прозвучало как пощёчина.

– Не перебивай! Всё равно, потому что если мне понравится женщина, она станет моей.

Глава 3

Люба

– В вас ещё говорит юношеский максимализм, – несу я полную дичь. Богдан мне уже не кажется таким уж молодым парнем. Передо мной самый что ни на есть мужчина, со своим мнением, желаниями… Если, конечно, не трындит. Но, глянув в его глаза, я осекаюсь на этой мысли.

Что же не так с его глазами? Он смотрит, как человек, вкусивший жизнь не с самых аппетитных её сторон. Да, там плещется желание, но дальше за ним непроглядная бездна. Если долго смотреть в неё, то она начнёт смотреть на тебя. Так вроде люди говорят. А бездна в глазах Богдана не просто смотрит, она утягивает на самое дно.

Не сразу замечаю, что сминаю подол платья в руках. Слова Богдана затронули некие струны в измочаленном жестокостью мужа и самоедством сердце. Ишь как забилось, будто кто-то завёл часы с добротным маятником в давно пустующей комнате.

– Юношеский максимализм? Во мне? – Богдан дарит меня улыбкой. Так умиляются несмышлёным детям, когда они ляпнут несусветную чушь. – Тебя слушать одно удовольствие.

– Богдан, мы с вами на брудершафт не пили и в караоке не пели.

– Так давай споём или выпьем.

Дверь в вагон распахивается и входит человек-оркестр. Богдан указывает на него.

– А вот и музыка подоспела.

Мужик, устанавливает динамик, поправляет ремень на шее, удерживающий синтезатор. Кашлянув, оглядывает притихших пассажиров. На вид музыканту лет пятьдесят, но может и меньше. Весьма потрёпанный жизнью и явной тягой к алкоголю, он поправляет микрофон, присобаченный к той же шее, и затягивает гнусавым голосом.

По диким степям Забайкалья,

Где золото моют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Тот случай, когда пение похоже больше на шантаж. С нескольких мест раздаётся свист. Богдан хмурит брови и качает головой.

– Ну хоть бы в ноты попадал.

– А ты попадёшь?

– А мы перейдём на «ты»?

Заинтригованная до невозможности, молча киваю. Богдан подрывается с места и подходит к мужику. Они о чём-то тихо договариваются. Моему знакомому летит в спину.

– Спасибо, друг. Ладно бы пел, а то скрипит, как несмазанная телега.

– Такую песню испоганить, – вздыхает дедок на соседней лавке.

– А у вас может, что на продажу есть? – баба в цветастой панаме, ловит мой взгляд. – Средство от комаров забыла купить. Так думала, мало ли в поезде торгаши пойдут.

Горе-артист отцепляет микрофон от себя и вручает Богдану. Тот поворачивается к пассажирам и, подняв, руку призывает к тишине.

– Граждане и гражданочки! Сама песня-то хорошая?

– Да, – кричит дед. – Только погано он поёт! Погано!

– Я поспорил с вон той прекрасной девушкой, что попаду в ноты. А она за это мне кое-что пообещала. Может, конечно, потом слукавить, так что поддержите меня вы, если она не оценит моего пения.

– Давай, жги! – нахал лет восемнадцати аж привстал, чтобы меня получше рассмотреть. – Зачётная милфа.

– Что ты сказал? – прищуривается Богдан и желваки проступают на его широких скулах.

– Женщина… Красивая, – тушуется малолеток.

Краска заливает моё лицо, кровь проталкивается аж в кончики ушей.

Повертев в руках микрофон и постучав по его головке пальцами, Богдан возвращает его артисту. Широко расставив руки и чуть наклонив подбородок, мой попутчик затягивает эту же песнь. Уже через мгновение в вагоне смолкают праздные разговоры. Народ, вытянув шеи, слушает Богдана. Оперный театр отдыхает.

Я не особо жалую подобный репертуар, а тут прямо заслушалась, и слёзы навернулись. Богдан удерживает внимание пассажиров до следующей станции. Как раз на подъезде к ней, песня заканчивается.

Аплодисменты зрителей, подкреплённые слезами деда, а я уверена, не только мы с ним плакали, убеждают меня в необратимости случившегося. Я теперь на «ты» с парнем, у которого из багажа с собой лишь две пачки презервативов.

Богдан, приложив, руку к груди, чуть склоняется перед нечаянными зрителями и возвращается на место.

– Попала ты девонька! Уж не знаю, что ты проспорила, но дать парню придётся, – квохчет баба в цветастой панаме, выдавая желаемое за действительное. Хотя по глазам видно, что эта мадам не прочь сейчас занять моё место.

Дедок складывает ладони крест-на-крест и потрясает ими в воздухе.

– Молодец, сынок! От души! – грозит мне пальцем. – Ты, милая, не ломайся. С тем, кто такие песни знает – не пропадёшь.

Юный дрыщ, назвавший меня милфой, вставляет в уши наушники и ехидно ухмыляется. К счастью, обошёлся без комментариев. Артист, пройдя по вагону, собирает в шапку немного денег и сигнализирует мне, повернувшись в дверях— тычет в Богдана и показывает большой палец, задранный вверх.

– Что скажешь, Люба? – откидывается Богдан на спинку сиденья.

– Ты красиво поёшь, – выполняю условие пари. – Но зачем было меня компрометировать меня перед всем вагоном?

– Ты считаешь, что все думают, что я тебя на секс своим пением развёл?

– А ты считаешь иначе?

– Я бы предпочёл, чтобы так думала ты. Вернее, уже мыслила в этом направлении.

– В плане? – вскидываюсь я.

– Если говорить на твоём языке, то мне приятно элементарно пробудить в тебе желание и выключить в тебе бабку-брюзгу, в чей образ ты вошла и никак не выйдешь. Неужели, для тебя так важны правила, которые придумали другие люди?

– Не знаю, просто ты взял меня таким нахрапом…

– Ещё не взял, – Богдан наклоняется ко мне и понижает голос. – Но, уверен, меня ждёт нескучное лето.

– Не вижу связи между твоими каникулами и нашей случайной встречей.

– Не бывает случайных встреч, Люба. И я тебе это докажу на практике.

Глава 4

Люба

Подобного рода разговоры смущают меня и щекочут нервы. Я не знаю, кто этот парень, с какой целью он решил взять меня на мушку. Может, он вообще брачный аферист. Но такому бы красавчику тогда впору окучивать богатых кумушек. При мне даже ценного ничего нет, кроме Гуччи.

Где он меня вообще высмотрел? Неужели просто так догнал, выхватил переноску и остолбенел от моей неземной красоты. Нет, я, конечно, хороша собой. После развода каждый день повторяю себе перед зеркалом, что я самая обаятельная и привлекательная. Но всё-таки не настолько, чтобы молодые красавцы бросались на меня аж со спины.

А, может, Богдан маньяк и нюх у него как у парфюмера, из известного романа Патрика Зюскинда. Нервно сглатываю, увидев себя бездыханной на лесной опушке в неглиже. Богдан склоняется надо мной и по-собачьи обнюхивает. Мама дорогая, и так же по-собачьи… Фу! От разыгравшегося воображения меня бросает в жар.

– Лю-ба! – окликает меня Богдан. – Женщинам вредно много думать. Морщинки появятся.

Мамочки, он смотрит на меня, как на добычу. Но до чего же хорошо! В голове Фрэнк Синатра убаюкивающе напевает «Убей меня нежно».

– Тебя отталкивают морщины? – Вспоминаю свои дефекты. Если да, то может рассказать ему про небольшие растяжки на животе? Божечки, что за бред в голову лезет?

– Отталкивают, обычно сами люди. Морщины тут ни при чём, зачастую внешность тоже.

– Тогда почему ты решил склеить меня? Чем плоха, например, та милая дама в цветастой панаме? Она не сводит с тебя взгляда. Или дело всё-таки в запахе?

– Во-первых, – усмехается Богдан, проигнорировав вопрос про даму, – уж правильнее было бы сказать не склеить, а увлажнить. И не говори, что ты не завелась от наших разговоров. Во-вторых, не в запахе, а в аромате. Запах – это нечто иное. Он может быть совершенно разным. Зловонным, например, а про аромат ты так не скажешь.

– Богдан, а ты кто? – спрашиваю в лоб.

– Человек, мужчина…

– Я не в этом смысле.

– А в каком?

– Ну не знаю… Певец, писатель, утрамбовщик пассажиров, подниматель пингвинов?

– То, как я тебя утрамбовал, так и не даёт тебе покоя, – смеётся Богдан, и я не могу не улыбнуться, такой у него тёплый и искренний смех. – Предположим, что ты угадала всё, кроме поднимателя пингвинов. Не доводилось.

– И что? Можно где-то купить и почитать твои книги?

– Они пока в голове.

– Хорошо. Но петь ты так не в школьном хоре научился?

– Нет. Но я не считаю себя хорошим певцом. Хотя меня весьма профессионально обучали пению. Концертов я не даю.

– Но обращался к пассажирам ты очень уверенно.

– Может, это потому, что я просто уверен в себе?

– Нет. Это что-то другое, – пытаюсь найти зацепку в киселе, в который превратился мой мозг после встречи с этим парнем.

– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Кем ещё я мог бы быть? Какие мысли вертятся в твоей очаровательной голове. Ведь ты не просто так всю дорогу время от времени впадаешь в задумчивость.

– Может, я думаю о муже?

– Мимо.

– О детях?

– Если они и есть, то сейчас твои мысли не о них. Сама того не замечая, ты слишком внимательно меня разглядываешь. Что тебя удивляет, что привлекает, а что отталкивает во мне?

– Сначала, я поставила тебе клеймо – неандерталец.

– Мужчина может быть чуть красивее обезьяны.

– Дело не во внешности. Тут нареканий нет. Красивый, ухоженный до кончиков ногтей. Хотя тут всё противоречиво. Двойка тебе за поведение.

– Да? То есть мне не нужно было тебе помогать с сумками?

– Мне не нравится, когда посторонние мне тычут.

– Но ведь мы сейчас говорим друг другу «ты», и мир не перевернулся, а наоборот заиграл яркими красками. Тебе интересно со мной, ты тоже очень забавная…

– Обезьянка?

– С языка не сняла, но если тебе нравится, то могу тебя так называть. Вообще, забавная не всегда смешная. Это скорее симпатичная, интересная. Разве нет?

Ощущаю себя и правда мартышкой, с который беседует очень терпеливый зоолог.

– В тебе слишком много противоречий. Они немного напрягают.

– Что, например?

Руки Богдана не дают мне покоя.

– Те же ухоженные ногти никак у меня не вяжутся со сбитыми костяшки на правой руке. Кожа вроде как обветренная, но видно, что ты ухаживаешь за ней. Внешность актёра, а взгляд…

– С ногтями могу объяснить. Пунктик, привитый родителями с детства. Не вижу ничего плохого в чистых ногтях. Руки, как ты правильно подметила, у меня обветренные. Это потому, что последние два года я много проводил на… Воздухе. Независимо от погоды. Теперь лечу их. Представь себе, даже мажу кремом.

– Может, ты всё-таки как-то связан с пингвинами? Там, где они живут – холодно и воздуха с избытком.

– Лучше бы я эти два года поднимал пингвинов, – по лицу Богдана пробегает тень. – Ну а со взглядом что не так?

– Он у тебя жадный, голодный… И в то же время ты умеешь глянуть так холодно. Тот невоспитанный пацан, аж присел, когда ты на него зыркнул.

– И какие выводы?

– Ты едешь налегке, словно бежишь от кого-то или чего-то. От закона, например, – понижаю голос до шёпота. – Может, ты… Бандит-интеллигент?

Глава 5

Богдан

Люба-Любушка, если я тебе хоть что-нибудь расскажу о себе, ты сразу поймёшь кто я. Вы, девчонки, народ болтливый, моя тётушка наверняка рассказывала тебе про семью своей сестры. И как тогда ты посмотришь на меня, вспомнив мальчишку на своей свадьбе. Кате тогда меня «подкинули» родители. То, что она шла на свадьбу их не остановило, они нарядили меня по всей форме, и уже через три часа, я, краснея как маков цвет, вручал тебе в загсе букет цветов с загадочным названием ронолюнкусы. Но поцеловала ты тогда не меня, а Катю. Тебе было восемнадцать, а мне одиннадцать.

Я смотрел на тебя, как на богиню, спустившуюся с небес. Как же ты была хороша в белом, ажурном платье, подчёркивающем твои самые аппетитные места. Твой муж мне вообще не понравился, так как сразу превратился в моего соперника. В ресторане он целовал тебя под крики «горько», а я сидел за столом, стиснув кулаки.

Если я тебе сейчас скажу, что мой отец известный оперный певец, ты сразу смекнёшь, что я тот самый мальчишка, что пел на твоей свадьбе «Санта Лючия». Я здорово изменился за эти годы. Война же многое перевернуло в моём видении мира. А тогда на свадьбе я краснел, слыша за спиной разговоры:

– Хорошенький, как картинка.

– Да, такой прям куклёныш.

– Мальчик растёт обалдеть.

Моя тётушка, вручив тебе подарок, сказала, что у неё для тебя есть ещё один сюрприз – мальчик с голосом Робертино Лоретти. Я тогда упёрся и заявил, что спою, если только невеста поцелует меня. Ты, Люба-Любушка, согласилась. Думала, отделаться поцелуем в щёку. Это было моё лучшее исполнение, потому что я в тот день старался ради возлюбленной. Хотел достучаться до твоего сердечка.

Я считал, что выгляжу получше твоего жениха. Отец нарядил меня в смокинг, рубашку и брюки, купленные им в Америке для концертных выступлений и конкурсов, в которые меня охотно брали, пророча серьёзную карьеру.

Я пел, не сводя с тебя глаз, а ты ни на секунду не отводила взгляда от меня. Все, наверное, пялились на такого голосистого мальчика-пряника в этот момент, но я видел только тебя. Моя душа, доселе не знавшая подобного смятения, парила вместе с песней над залом.

Аплодисментов мне было не нужно, но гости встали и одарили ими меня сполна. Я же в этот момент видел лишь то, как ты шла ко мне через весь зал, лёгкая как облако и прекрасная как сама любовь. Ты поднялась на сцену и поцеловала меня в щёку, а я обхватил тебя за шею и неумело прижался к твоим губам.