Глава 1. Тревожное утро
В субботу спозаранку раздался звонок в дверь.
«Вроде бы никого не ждала. Кого там ещё принесло? Опять какие-нибудь установщики счётчиков или домофонов ходят? В коем веке приехала в родные пенаты на время отъезда мамы в санаторий, чтобы присмотреть за её котейкой Машкой. Думала, высплюсь от души, не надо рано вставать и готовить завтрак, не надо заниматься домашним хозяйством, но нет, ходят тут всякие по утрам… Пожалуй, затаюсь и не открою. Никого нет дома, и всё. Да и Масянька моя пригрелась в ногах, будить её не хочется» – лениво рассуждала я, нежась в постельке.
Звонок повторился.
«Вот настырные-то. Денег моих, видимо, очень хочется. Хотя рановато для них. Ладно, пойду украдкой посмотрю, кто там мне покоя не даёт» – неторопливо вставая с кровати, бурчала я себе под нос. Машка, тоже лениво потягиваясь и делая ласточку, присоединилась ко мне. Её мохнатая морда выражала полное недовольство ранним звонком. Видимо, мама спала часов до одиннадцати, и кошка привыкла к такому режиму.
Подкрадываюсь на цыпочках к двери, смотрю в глазок:
«Ба! Алька! И без звонка. Вот так сюрприз! Вычислила меня каким-то образом» – её раннее появление меня искренне удивило.
С улыбкой открываю дверь и, слегка делая реверанс, плавным жестом приглашаю нежданную гостью в дом:
– Заходите, мадмуазель.
Она, скромно переминаясь с ноги на ногу, оставалась стоять на пороге и, опустив голову, бормотала что-то невнятное себе под нос.
– Да заходи уже.
Закрывая дверь, замечаю, что её глаза такие зарёванные, зарёванные.
– Алик, что-то случилось?
– Крёс, я не хочу жить, не х-о-о-очу – медленно сквозь зубы прошептала она, сползая спиной по двери и заливаясь при этом слезами.
Её слова прозвучали в ушах, словно удар огромного колокола.
«Да уж, весело денёк начался. Вроде бы ничего такого не предвещало – она девочка уравновешенная и спокойная… и вдруг такое заявление». Я напряглась. Негу и утреннюю лень как рукой сняло.
Алька – это моя крестница. Она дочь моей одноклассницы. С её мамой Светой мы дружны до сих пор. Я крестила Альку ещё годовалую. Во время крещения, когда держала её на руках, она меня описала, хулиганка такая. С тех пор нас объединяет никому невидимая связь. Она не называет меня по имени, а придумала ласковое «Крёс». Алька была первым ребёнком Светы, родившимся в начале лихих 90-х. Света очень хотела ляльку и родила Альку.
Видя, что творилось вокруг, подруга, или вернее заботливая мама, тщательно её оберегала, я бы даже сказала, оберегала чрезмерно. Она создала для девочки «стерильную среду обитания», оградив от всех возможных трудностей и неприятностей. Мама-садовод явно передержала девочку в «домашней оранжерее», переполивала свой цветочек. Вырастила хорошую рассаду, а на лужок высадить и забыла. Результат был предсказуем: Алька выросла доброй, скромной и немного наивной девочкой. В школе она не проявляла лидерских качеств, не стремилась к выделению из общего потока, но и «забитышем» её назвать тоже было нельзя. Жизнь текла ровно и беззаботно. Ну, как говорится, что выросло, то выросло. Теперь же дождь жизненных невзгод безжалостно хлещет по её щекам, а она явно не готова к таким испытаниям.
«Странно, Света никогда не говорила мне о каких-то серьёзных проблемах в жизни дочери» – я мысленно перебирала разные ситуации из семейной жизни Светки, но не могла найти ничего, что объясняло бы её внезапное заявление: «Я не хочу жить». Для этого должно было произойти нечто поистине значительное, если не сказать – ужасное!
Алька продолжала реветь без умолку. Плач постепенно переходил в настоящую истерику, и она уже начала икать.
Лихорадочно схватив графин, я налила в чашку воды и протянула ей. Она сделала глоток, судорожно хватая воздух. Все её хрупкое тело вздрагивало, ещё глоток, ещё.
Кажется, мне удалось её немного успокоить. Слёзы немного поутихли. Обняв Альку, я тихо спросила:
– Ну, рассказывай, что случилось?
Она молчала. Было видно, как трудно ей начать откровенный разговор. В жизни Аля немногословна, а сейчас её тягостное молчание висело в воздухе словно грозовая туча. Она вздохнула, но ни одно слово не сорвалось с её губ, а в глазах читалась борьба между желанием быть услышанной и страхом открыться.
– Не хочешь рассказывать – не рассказывай. Давай просто попьём чайку. У меня есть такие вкусные печеньки. Не оторвёшься. Ты мяту любишь? – я не торопилась с расспросами, понимая, что навязанные вопросы только усилят барьер молчания.
– Угу.
– Ну и отлично!
«Надеюсь, эта травка её успокоит, ну хоть чуть-чуть. С другой стороны, пусть выплакивает спрятанные тяжёлые эмоции, а не держит внутри себя. Но что же с ней случилось? – я не понимала, с какой стороны к ней подступиться, чтобы не спугнуть, не сломать тот хрупкий мостик, который привел её ко мне. – а то закроется, и всё – пиши пропало. Клещами потом слово не вытянешь. Я-то уж её знаю».
Заваривая чайник, я осторожно наблюдала за Алькой, пытаясь оценить серьёзность её намерений. Она понуро смотрела в одну точку. Взгляд у неё был стеклянный.
«Похоже, мой поход на медовую выставку-2014, откладывается. Давно планировала сходить, но уж, как есть. Сейчас не до мёда» – решила я.
– Мне очень больно, – всхлипывая, тихо произнесла она.
Эти слова заставили моё сердце сжаться. В голову полезли страшные мысли: «Может, из института выгнали? А может, вляпалась в какую-нибудь криминальную историю и не знает, что делать, как выпутаться? Хотя вряд ли. Может, её изнасиловали, и она не сказала маме, боится, стыдно? А может… Так! Ну хватит себя накручивать. Ещё мне не хватало составить ей компанию и пуститься в рёв».
– Аль, ну расскажи, что произошло-то? Мне можно. Ты же знаешь, я никому не скажу. Давай, давай. Кому морду надо набить?
– Никому.
– Уже хорошо. Ты пей чай, пей.
Я ждала, когда подействует волшебная травка. А в памяти неожиданно в лицах всплыла история двадцатилетней давности, только участником событий была… правильно, её мама – Света. «Да уж, яблочко от яблоньки… Проблемы в Светкином семействе решаются кардинально».
Света в то время уже работала в школе и только недавно родила Альку, ей тогда годик всего исполнился, а муж подозрительно стал куда-то пропадать. Да с кем? С моей соседкой по подъезду. Я, правда, этого не замечала, но Светка включила Штирлица и вычислила предполагаемую разлучницу.
Надо сказать, что Светка моя была девушкой горячей, отчаянной, могла и коня на скаку остановить, и в горящую избу войти. Нет, не так, круче. И слона на скаку остановить, и хобот ему оторвать. Вот!
Как-то звонит мне подруга и говорит:
– Знаешь, я эту скотину вычислила и хочу прибить.
– Какую скотину? У тебя же нет коровы, – попыталась пошутить я.
– Есть одна сволочь.
И из Светкиных уст в адрес этой сволочной скотины, под которой имелась в виду та самая соседка-разлучница, полилась река такого сквернословия, мама не горюй. Я и подумать не могла, что моя подруга-педагог столь в совершенстве владеет народным сленгом. Поначалу-то я хихикнула, но потом ощутила серьёзность её намерений. Надо было спасать ситуацию, то бишь Светку. В таком состоянии она могла натворить чёрт-те что, и скотину прибить, и избу спалить, а про хобот вообще молчу.
– А как ты свой план собираешься осуществить?
И Светка поведала мне детали своего грандиозного плана:
– Я приготовила для этого тяжеленую чугунную сковородку.
– В смысле? Поджарить её хочешь?
Не оценив шутки, Светка в решительном порыве продолжала озвучивать свой план:
– Я позвоню в дверь, и когда она откроет, то я со всей силы шарахну чугуниной ей по башке! Ну, как-то так.
Света произнесла эти слова с такой силой и экспрессией, при этом чем-то грохнув по какому-то предмету, что звуковой волной из трубки мне заложило ухо.
«Боже мой, а ведь подруга говорит серьёзно». Она на взводе.
– Свет, слушай, тебя же быстро вычислят. Нам надо тщательно обдумать все детали. В конце концов, твоё алиби нужно проработать. Ты перед тем, как зайти к ней, зайди ко мне, и мы всё спланируем.
– Ща, – коротко бросила она и повесила трубку.
Я рванула к окну и стала отслеживать появление Светки у моего подъезда. А вдруг она не зайдёт? И тогда может произойти нечто ужасное. Кажется, она уже идёт, да не идёт, а прям-таки несётся совсем не девичьими метровыми шагами, размахивая пакетом в руках.
Выхожу в коридор и направляюсь к лифту. Если она не доедет на лифте до меня, то я стремглав спущусь по лестнице к этой дуре, чтобы остановить её. Лифт медленно поднимался, с каждым этажом моё сердце билось всё быстрее и быстрее. Вечность какая-то. Всё. Стоп. Лифт остановился на моём этаже. Уф-ф-ф. Я со скоростью света лечу обратно в квартиру, закрываю дверь и приникаю к глазку. В коридоре появляется Света.
Звонок, с невозмутимым видом открываю:
– Привет ещё раз, заходи.
Светка, не реагируя на мой привет, сбрасывает туфли, открывает пакет и достаёт свою тяжёлую сковородку.
– Вот она! И вот так, вот так ей, сволочи такой хочу влепить! – с соответствующим выражением лица выдаёт Светка, размахивая при этом своим орудием мести.
Я даже немного запереживала за зеркало в прихожей, так эмоционально она дирижировала сковородкой.
– Нет, Свет, не пойдёт. Смотри как надо, – я беру чугунину и делаю резкий жест над её головой, как будто сверху падает кирпич.
– Да не-е-ет, она успеет увернуться.
– Ну хорошо, а пока ты замахиваешься, она уже дверь закроет.
– Закроет, – задумчиво повторила Света.
Затем, покачав головой, бросила с досадой:
– Чёрт!
– Стоп. Давай успокоимся и всё трезво взвесим. Чай будешь?
– Давай.
– С травкой?
– Как всегда. Твой батя опять насобирал?
– Да, на сей раз аж с Петушков привёз. Есть два сорта. Какую выбираешь?
Светка задумалась, в таком состоянии выбор делать трудно.
– Давай ту, какая была в прошлый раз, ну ту, которая с холодком.
Ставлю чайник, завариваю, подсыпаю свою волшебную травку, да побольше, побольше. Надо же вернуть Светке ясность ума. Достаю печеньки, и мы начинаем чаепитие.
– Ты, как пить дать, наследишь, и тебя быстро найдут по отпечаткам пальцев.
– Это почему же? Я же дверь не открываю.
– Да, но зато ты её закроешь. Ты же не оставишь дверь нараспашку, чтобы соседи всё увидели и шум подняли, а прикро-о-о-ешь. Правильно?
– Допустим.
– Вот и всё – попалась.
– Ну и что мне делать? В резиновых перчатках идти, что ли?
– Ты меня об этом спрашиваешь, как будто я убийца со стажем.
При этих словах Светку аж передёрнуло. Я заметила, что её разум постепенно возвращается к реальности. Да-а, мятка сделала своё дело. Потихонечку за разговорами – слово за слово, Светка разомлела и даже начала улыбаться.
– А ты чего взъелась-то на неё? Как говорят, если мужик четырежды сходит налево, то по законам геометрии он вернётся в семью. Так что жди возвращения блудного попугая. Тогда и будешь думать, как с ним жить дальше и жить ли? Хорошенько подумай, поразмысли на досуге в спокойной обстановке.
– Я уже и сама не знаю. Тань, может, его лучше прибить? – делая очередной глоток, но уже с меньшей решимостью произнесла Светка.
Она смотрела на меня и ждала решения: прибить или не прибить. Вот в чём был её вопрос.
– Свет, хочется тебе руки марать? Пусть шлындает по разным доступным женщинам. Ты о себе и о дочке думай, а он ещё не раз появится на твоём горизонте, вот увидишь. Но только надо понимать, если он отец, то он и останется отцом при любых обстоятельствах. Он может быть плохим мужем, но оказаться хорошим отцом. Время рассудит.
Света моя совсем расслабилась. Даже шутить стала.
– Знаешь, Свет, через несколько лет ты будешь вспоминать этот эпизод своей жизни с улыбкой.
– Нет, не буду, очень неприятный эпизод, – она противно сморщила носик.
– Будешь, будешь, и именно с улыбкой.
Так оно и получилось. Через некоторое время блудный попугай вернулся, а она уже остыла и спокойно решила, что вряд ли у них будет крепкая семья, и ушла в свободное плавание. По прошествии многих лет мы, смеясь, вспоминаем, как разрабатывали коварное убийство предполагаемой любовницы.
– А помнишь сковородку? – иногда подмигивая, спрашиваю я.
– Помню, – заливаясь смехом, отвечает Светка.
На этот раз магическая мята тоже сработала. Алька постепенно приходила в себя, но по-прежнему не хотела рассказывать о случившемся.
«Может, она, как и её маманя, тоже имела намерения кого-нибудь прибить? А может, и прибила уже? Неужели наследственность? Может, дома поругалась? Опять: может, может, может… – мозг продолжал перебирать версии одну за другой. – Надо её разговорить, найти ту самую болевую точку. Иначе все мои потуги будут бесполезными. Возможно, она на что-то среагирует. Главное не проморгать этот момент, и тогда удастся приоткрыть завесу её чувств» – и я принялась вспоминать, как по молодости, а это было в конце 80-х и в период лихих 90-х, вляпывалась в разные истории, как выкручивалась из, казалось бы, безвыходных ситуаций, как ревела, злилась, боролась, любила, теряла.
– Аль, ты пей, пей мятку.
– Скажи, Крёс, – произнесла она, тяжело вздохнув, – почему жизнь такая несправедливая? Что я в жизни делаю не так? Почему она бьёт меня, словно дубиной, и всё чаще по голове?
– Ты думаешь, что лучше бы она долбанула тебя по жопе?
– Хм. М-да. Не подумала, ей тоже было бы больно, но зато не так обидно. Наверное, у меня чёрная полоса в жизни, – и, немного помолчав, добавила, – впрочем, как и вся моя жизнь – чёрная.
– А что в твоём понимании «больно» или «чёрная полоса»?
– Да чёрт её знает, – она снова погрузилась в свои размышления.
– Ты слышала такое выражение, что жизнь, словно зебра, имеет чёрные и белые полосы. А как ты думаешь, у тебя сейчас какая полоса? – тихонько прощупывала я почву.
– С ужасом подумала: а если сейчас у меня белая, значит, впереди будет ещё хуже.
– Это как смотреть на свою жизнь?
– Как смотреть, как смотреть… А что, надо как-то по-особенному смотреть?
– Ну, я имею в виду, ты пессимистка или оптимистка? Как в известной шутке, в которой есть доля правды: приходят на кладбище пессимист и оптимист, пессимист видит кресты, а оптимист вместо крестов – плюсы. Хотя есть и ещё одна альтернативная точка зрения, – задумчиво добавила я, а в памяти всплыл один забавный случай, произошедший с супругом.
– И какая же?
– Однажды моего супруга Алексея положили в больницу на операцию, он сильно переживал по этому поводу. Я пыталась его успокоить, но все мои потуги были напрасны. Волнение чувствовалось в каждой его клетке. У него тоже было похожее настроение, – с чуть заметной улыбкой рассказывала я. – За день до операции я подъехала на машине к больнице и попросила его выйти ко мне забрать фрукты, да и поболтать немного, чтобы нервишки успокоить, наконец. По телефону всё как-то не получалось. Он вышел. Грустный такой, идёт ме-е-едленно. Подсаживается ко мне в машину, и я давай его веселить. Но все мои потуги были тщетны. Он ни разу не улыбнулся, сидел в напряжении. Бровки домиком, глаза грустные.
Тогда я и вспомнила эту байку про оптимиста и пессимиста. А там речь-то про кладбище. Но про кладбище, как ты понимаешь, перед операцией говорить не комильфо. Только ещё больше настроение пациенту испортишь.
Вглядываюсь вперёд и замечаю аптеку, над которой красуется яркий зелёный аптечный крест. Вот, думаю, сейчас я ему тест сделаю на оптимизм и пессимизм. Мол, что ты видишь впереди? Если скажет – «вижу крест», то я прочитаю ему лекцию о том, что он пессимист и видит во всём только плохое, а надо на жизнь смотреть более радостно, с оптимизмом. Если бы посмотрел с позитивной точки зрения, то увидел бы плюс, а не крест. Но я была уверена, что плюса он не увидит.
Спрашиваю его: «Лёш, вон там впереди на углу дома, что светится?». Я уже потирала руки, но ответ убил наповал. Лёша с печальным взором, обращённым в сторону вывески, произнёс: «Аптека».
На мгновение погрузившись в мир воспоминаний, я вновь переживала тот случай, словно прокручивая старую киноплёнку. Но тихий Алькин голос выдернул меня из этого приятного оцепенения:
– Крёс, ты чего молчишь?
Алька смотрела на меня с доверием, как маленький беспомощный котёнок. И я продолжила начатую мысль:
– Жизнь вообще штука не предсказуемая, с чередой белых и чёрных полос. Алик, не стоит воспринимать чёрные полосы исключительно как трагедию всей жизни. Это, прежде всего, уникальный опыт, бесценная школа жизни, которая закаляет характер. Важно научиться видеть в сложных ситуациях не только одни проблемы, но и свои ошибки, которые привели тебя к этим проблемам, а главное – выработать навык анализировать их. Частенько мы осознаём ошибки через стресс, а надо бы через логику. Например, потеря работы может стать толчком к началу собственного дела, а болезнь – поводом переосмыслить ценности и приоритеты, начать вести более здоровый образ жизни или помогать другим, оказавшимся в такой же ситуации. Белые полосы, безусловно, приносят радость, успех и чувство удовлетворения. Ведь белая полоса ещё не гарантия вечного благополучия. Она внезапно может закончиться, и важно быть готовым к возможной следующей чёрной полосе, воспользовавшись опытом предыдущих ситуаций. Поэтому, Алька, не опускай руки. Как говорится, беды человека научают мудрости. Просто делай выв…
– Угу. Выводы делать… – резко перебила Алька, голос её звучал грустно и немного раздражённо, и через пару секунд добавила, – да, поняла, поняла.
«Прозвучало как: знаю-знаю, проходили уже, отвяжись. Похоже, я превращаюсь в дятла: долблю и долблю её. Наверно переборщила со своими экскурсами в мир психологии. Не с той стороны зашла, ну и сразу огребла от молодой поросли. Надо бы сменить тактику».
– Ну да, – немного растерянно ответила я.
– Из чего выводы делать-то? У тебя жизнь интересней была, приключений вон сколько, не то что у меня. Всё у вас было весело, а сейчас всё по-другому. По-другому, понимаешь, Крёс? – она нервно кусала губу.
– Да, неужели?! Ты ещё скажи, что у меня время спокойнее было.
– Было! Всё предсказуемо было!
– Это в девяностые-то предсказуемо? – удивлённо подняв брови, выпалила я. – Да ты просто мелкая была и про то время ничего помнить толком не можешь! Предсказуемо было в СССР, а не в 90-е.
– Слышала я про ваши лихие 90-е, когда вы с одноклассниками байки за столом травили. Всё круто, жизнь бурлила. А сейчас нудятина какая-то.
– Неужели тебе мама ничего не рассказывала о тех временах? Про Перестройку?
– Так, что-то рассказывала, но совсем чуть-чуть.
– Тогда слушай. Правда, я тоже многих деталей уже не помню, но некоторые яркие моменты в памяти всё же остались.
Алька пересела поудобнее в кресло, обняла колени и приготовилась меня слушать. А я смотрела на этот съёжившийся комочек и понимала, что ни на шаг не приблизилась к разгадке Алькиного секрета.
Глава 2. Выбор труден, но выбрать надо
– В 85-м году мы окончили школу и, как нам казалось, открыли новую главу своей жизни – под названием «взрослая жизнь». Открыть-то открыли, а в чём её суть? По нашему мнению, она заключалась в свободе действий. А не то что раньше – туда нельзя, сюда нельзя.
– Ну да, а в чём же ещё?
– Мы тоже так думали. Но во взрослом мире надо принимать решения и нести ответственность за свои поступки, а не только болтать языком, а нас к этому толком и не готовили. Да ещё и грянула Перестройка. До неё было всё стабильно и определено на долгие годы вперёд. Мы чётко знали, что нас ждёт: учёба, а затем распределение на какое-нибудь предприятие, где, возможно, мы бы проработали до пенсии или даже до конца своих дней…
Перед началом эпохи Перестройки предшествовала так называемая пятилетка вымирающих генсеков. Одним за другим покидали этот мир: Брежнев в начале восьмидесятых, Андропов в 84-м, Черненко в 85-м. И мы уже начали привыкать к таким потерям. Когда на смену старым руководителям пришёл Горбачёв, казалось бы, страна, вздохнула с облегчением. По сравнению со старыми перцами Горбачёв был самым молодым руководителем, который умел говорить без бумажки и даже улыбаться. Как сейчас сказали бы современные управленцы, с коммуникациями у него было всё в порядке. Он выходил к народу и бодро с ним общался, а не предпочитал отсиживаться в казённых хоромах или президиуме, как остальное политбюро, и лишь произносить речи с трибуны. Молодым его считали при возрасте чуть за пятьдесят. Кстати, Аль, он был единственным, кто побывал президентом СССР.
Как он говорил. М-м-м… Боже, как он говорил, да как соловей пел. Теперь точно в стране начнётся настоящая живительная перестройка и гласность, а не мертвящий застой. И народ с надеждой воспринимали всё, о чём вещал телевизор. В тот момент мы и не осознавали, что это была всего лишь морковка, щедро подвешенная перед носом на палочке: ты как ослик идёшь к ней, а она ни на шаг не приближается.
Наши родители были в напряжении, потому что их дальнейшая жизнь приобретала неопределённые очертания. Рушилось, то, что создавалось десятилетиями. А дело-то у них шло к пенсии. Что перестроит и что в итоге построит этот молодой и резвый генсек, никто предсказать не мог.
Помню, как родители на кухне обсуждали политические новости, его заграничные поездки и нескончаемые выступления Горбачёва. Отец жутко на него ругался, а бабуля поддакивала. В то время она тоже жила с нами. «Вот бог шельму метит», – поговаривал батя, намекая на родимое пятно на лысине Горбачёва, за которое его в народе прозвали «меченый». «Смотри, что делает – меняет старых бюрократов на новых» – зудели родители. Кого он там менял или на кого менял, мне, семнадцатилетней девочке, было не понятно, да и пофигу. Да и всё равно было. Главное, у меня ж теперь свобода! Главное, теперь могу говорить, что хочу и где хочу. У нас же теперь гласность! И никто не запретит. В народе даже появился стишок: «По России мчится тройка – Миша, Рая, Перестройка…». (Рая – это жена Горбачёва).
Это сейчас, обернувшись назад, понимаешь, какая же ты была бестолочь, но мне тогда казалось, что я очень даже умная, а родители просто слепые консерваторы. Мне совсем было неинтересно, что предки думали о происходящем, ведь они ничего не понимали в новой жизни, в этих грядущих переменах. Да, но на свободе надо принимать решение самим. А какое? А как? И родители тебе не могут что-либо подсказать, ведь в их жизни таких событий не было. Вот и приходилось действовать по обстоятельствам, и действовать очень быстро.
Вот такое, Аль, время было, и это только начало нашего пути. Неужели мама тебе не рассказывала, как мы с ней работали в пионерском лагере в 86-м, то есть через год после окончания школы? Прошёл всего лишь год после начала Перестройки, а первые её ростки уже давали о себе знать. Ей тогда ещё и восемнадцати не было, а мне уже исполнилось. Неужели не рассказывала?
– Не-а.
– О-о-о! Ещё то приключение. Тогда у меня не было чёткого понимания, кем я хочу быть. После восьмого класса подавала документы в торговое училище на декоратора, но моя мама была непреклонна и твёрдо сказала: «Этому не бывать!», и сама их оттуда забрала. Пришлось заканчивать десятилетку. После окончания школы решила попробовать поступить в текстильный институт. Приехала к ним с документами, там посмотрели и сказали, что не возьмут из-за состояния здоровья. По медсправке мне противопоказана работа «в вынужденной позе», у меня уже были проблемы с позвоночником. Я поверила и не стала бороться. Нет, значит, нет, не судьба. А возможно, из-за оценок не взяли, а справкой прикрылись, не знаю. История об этом умалчивает.
В школе я была твёрдой троечницей не по уровню знаний, а исключительно из-за своей лени. Однако сложилось так, что моими закадычными подружками были отличницы. В их число и попадала твоя мама.
Света уже давно сделала свой выбор кем быть, а меня штормило. Я не знала, на кого пойти учиться. Но уверена была только в одном – в институт я не пойду, потому что не сдам экзамены, а если и сдам, то плохо, и проходной балл не преодолею. Стоило ли ради этого тратить время? Больше всего меня пугал экзамен по физике и всё, что хоть как-то связанное с ней. По физике у меня была не просто тройка, а тройка натянутая. Ну не понимаю я этот предмет, хоть убей. Мозг всегда упирался и не хотел впитывать знания. Поэтому меня и штормило с будущим выбором.
Однажды, когда мы со Светой стали обсуждать, куда же всё-таки поступать, она с уверенностью гордо заявила: «Я в пед!». В то время профессия педагога была весьма престижной, уважаемой и хорошо оплачиваемой. В принципе, она мне тоже нравилась, но не из-за денег и престижа, а по-настоящему.
Я погрустнела, потому что была уверена, что она поступит в институт, а мои шансы равны нулю. Ведь тогда наши дорожки разойдутся, и дружбе конец. Но она твёрдо заявила, что ради меня пойдёт не в институт, а в педучилище, так как с моими оценками мне не видать института. Меня задела такая постановка вопроса. Хотя я-то понимала, что дело всё же не во мне, а в её неуверенности в себе.
В этот момент мимо нас проходили одноклассницы, и я спросила: «Девчонки, вы куда будете поступать?». «Мы идём подавать документы в техникум на программистов», – ответили они.
Программисты? Полиграфисты? Слова похожи. А кто такие эти программисты? Да не всё ли равно? Резко повернулась к ним: «Я с вами».
После того как, я уже сдала экзамены и прошла конкурс, оказалось, что моя будущая профессия будет связана с математикой. Меня охватила паника. О боже! Во что же я вляпалась!
Дома на меня не давили. «Главное, чтобы здоровье было» – говорил отец. Идёт, мол, девочка учиться, ну и хорошо. Но когда я им объявила, куда именно поступила, родители поразились: с моими-то оценками?
На удивление, в техникуме математика мне давалась легко и даже была чем-то интересна, но идея попробовать себя в педагогике сидела во мне глубоко и никак не хотела отпускать.
Проучившись до летних каникул, мама твоя уехала на практику в пионерский лагерь работать пионервожатой. Мы общались в пересменку, когда она приезжала домой в Москву.
Однажды, не выдержав, я спросила, можно ли мне как-нибудь поехать с ней и тоже поработать пионервожатой? Она серьёзно проработала вопрос с моим трудоустройством, и меня без соответствующего образования взяли на самую низкую, малооплачиваемую должность помощника пионервожатого. Однако это ни капельки меня расстроило. Я же ненастоящий педагог и даже не студентка педагогического, чтобы переживать о стаже или об оценке за практику.
Я прыгала от радости, что теперь смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к педагогике. Если мне понравится, то брошу дурацкий техникум и сделаю всё, чтобы поступить в педучилище. Пусть и с опозданием на год, но это будет мой осознанный выбор, моё желание, моя мечта, моё первое самостоятельное решение.
В основном моё детство прошло не на Подмосковной даче, а именно в пионерском лагере. Мне очень там нравилось. Светлые воспоминания о тех прекрасных временах бередили душу. Наш пионерлагерь располагался в Подмосковье, на берегу Чёрного озера. Рядом произрастал сосновый лес. В лагере числилось около тридцати отрядов. К нам приезжали пионеры-иностранцы. Среди них были и венгры, и немцы из тогда ещё существовавшего ГДР. Лагерная жизнь была очень насыщенной. Куча кружков, соревнований, зарница, конкурсы сказки и песни, кино и многого чего ещё интересного. Именно в лагере я научилась шить, рисовать, вышивать, освоила макраме, аппликацию и даже инкрустацию по дереву. Но, главное, у нас была дискотека! Навыков приобретено было много, и впоследствии они все мне пригодились.
С этими радужными образами я и отправилась в Светкин пионерлагерь покорять вершины новой профессии.
Подготовка к поездке, с моей стороны, была весьма основательной. Я волновалась, а Света меня успокаивала, мол, не усложняй, там всё просто. Каково же было моё удивление и разочарование от увиденного! Действительно, всё было настолько просто, что поначалу я даже растерялась.
В лагере не было ни кружков, ни соревнований, ни кинотеатра, ни библиотеки, ни клуба – ничего, кроме спальных мест и столовой. Хорошо, что ещё туалет не на улице. Всего в лагере – пять отрядов. В моём, младшем отряде собрались дети в возрасте от пяти до десяти лет. Как же получился такой разрыв в возрасте, спросишь ты? Да всё очень просто: тем, кому пять лет, родители добавили по годику-два, типа вундеркинд вот-вот должен пойти в школу. А тем, кому по десять, наоборот, сократили возраст. В итоге средний возраст в отряде составлял примерно шесть – восемь лет, что соответствовало младшим классам.
Дети маялись от скуки, пытались себя сами чем-то занять, а пионервожатые просто присматривали за ними. Долго зреть такое действо я не могла. И затеяла вот что.
Привезла из дома в тележке на колёсиках бумагу, карандаши, гуашь, акварель, фломастеры. Многое ещё из этого оставалось с моего детства. Я тогда очень любила рисовать. Поэтому такого добра дома было завались. В добрые советские времена ничего не выбрасывалось, а бережно откладывалось в дальний ящик, по принципу «авось ещё пригодится». И этот момент настал – пригодилось.
Вынесла столы из корпуса, добыла какую-то фанеру, сделала из неё ещё столы и открыла детскую изостудию. Дети с удовольствием начали рисовать. Даже из соседних отрядов стали приходить ребята и проситься в мою изостудию. Я принимала всех.
С теми, кто не хотел рисовать, я играла в разные соревновалки. Однажды спросила, во что дети хотят поиграть с моим участием. Ответ поразил: «поиграть в говно».
Алька хмыкнула, услышав из моих уст такое «вежливое» слово.
– Пардон за эпитет, но дети Перестройки в эту игру играли, – продолжила я. – В моём детстве игра называлась гораздо скромнее, да и проще – «в стеночку». Кидаешь мячик в стенку, он отлетает – ты через него перепрыгиваешь. Но времена меняются, и названия тоже. А правила у детей были такие: если ты задеваешь мяч, то отодвигаешься на шаг назад, последняя черта называлась «говно». Если же через мяч перепрыгиваешь, то продвигаешься на шаг вперёд, и так до почётного звания «королева», а далее уже требуется хорошая реакция, чтобы удержать титул.
И вот мы уже прыгаем, прыгаем. Конечно, я в лидерах. Ну что мне стоит перепрыгнуть мячик? Думаю, а дай-ка я им дам почувствовать вкус победы. И вот, я словно по воле случая, задеваю и задеваю мячик, откатываюсь и откатываюсь назад. И наконец вот она – последняя черта. Делаю вид, что сосредотачиваюсь, но ах-ах! Какая досада – я вновь задеваю мяч. Ну, казалось бы, всё. Проиграла и выбываю, дети продолжат играть, а я бесшумно удалюсь по своим вожатским делам. Но не тут-то было. На весь лагерь раздался восторженный детский крик: «Таня говно!». Однако неожиданно о себе такое услышать.