- -
- 100%
- +
Владимир Фуфачев Дизайнер обложки
© Елена Крюкова, 2018
© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4493-0867-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВЕТЕР
фрески
Гул колоколов и тишина звезд. Безумие сбивчивой речи и безмолвная клятва любви. Чужие жизни, ставшие родными.
На огромной фреске, во тьме и сполохах огня, по земле, а может, высоко над землей идут люди. Они идут из будущего в прошлое.
Мы не помним их имена. Не слышим их голоса.
Или – слышим и помним?
С небес иных времен веет вечный ветер.
По световой вспышке в ночи и порыву далекого ветра автор создает огромность масштаба – образного, временного, смыслового. Такова картина мира поэта.
Запах керосина – запах жизни
В сем мире я поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
И все ж – размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Елена Крюкова
Протягивая Адаму яблоко, не соблазняет. Кормит. Вытягивает с того света. Не в райских кущах происходит дело – скорее в джунглях, а по-нашему, «в тайгах», а еще более по-нашему – в бараке сезонников, в приемном покое дурдома, в преисподней метро. И она, поденка, сезонница, железнодорожка, прошедшая через стон вокзалов и вой кладбищ, не может обойтись без тысячелетних мифов, и вычитывает их из старинных книг, и все пытается соединить с этим стоном, с этим воем, с этим хрипом, с этим матом.
Христос у нее не по Тивериадской воде идет, Он бежит по тонкому байкальскому льду и, добежав, просит глоток водки, и на Него набрасывают тулуп.
Волоча крест по грязи, просит у встречного мужика курнуть. Магдалина – девочка с косичками… Целует ледяную ступню, рассыпая волосы по сугробу. Холодно. Снежной белизной замыкается черный путь. И не в «яслях лучезарных» эта жизнь начинается, а в «проходных дворах», в «дыму котельных». Вот это Рождество:
Не рабский зрак – содомский. Когда-то безумная смелость требовалась от художника – сквозь божественное ослепление прорваться к реальности: написать Магдалину площадной девкой. Теперь безумная кротость требуется: написать площадную девку – Магдалиной. В нашем низком прозреть – высокое.
Катят в лимузинах «новые русские»; чернобыльские вдовы глядят вслед их выхлопам. Стучат топоры рубщиков на рынках, малиновым цветом горят скулы девок, и никто не скажет, что же это с нами: конец света? возрождение? припадание к христианским истокам? дикий взрыв языческой мощи?
Неважно. Так и так – любить.
«Язычники, отребье обезьяны, я так люблю, беспомощные, вас, дерущихся, слепых, поющих, пьяных, глядящих морем просоленных глаз…»
«Люблю» – слово слепящее, оно открывает наготу душ и немощь тел.
Оно роднит теперешнего афганского калеку с доходягой сорок шестого года, ведущим «по дегтю озерной волны» баржу с прогнившей картошкой. Довезет? Загнется? Смерть – таинство, смерть – быт. Детям варят желатин. За слиток масла платят золотом. За кусок проржавленного сала могут убить, как убили мужика «на Карповке». Запах керосина – запах жизни. Это жизнь, где война равна миру.
«Отец не плакал – он давал слезам затечь обратно в душу».
На той барже – отец, как явствует из биографических створов героини. А может, сын, как явствует из ее воспаленных чувств. Какая разница? Отец, сын, или муж – все едино в мире, равном войне, где надо спасать каждого. На то и женская душа, чтобы спасать, не различая, свой или чужой, потому что свои – все.
«Мои сыны они – и бледный лейтенант, и зэк пропащий».
В мужчине сила, в женщине слабость – ответил когда-то основоположник научного коммунизма на вопрос шуточной анкеты, невзначай сформулировав нешуточный принцип, на котором по традиции стоит человеческая природа.
В России, как всегда, все «наоборот»: российская реальность поменяла детей природы местами. В мужчине не чувствуется патентованной силы, и потому эту силу ищет в себе женщина. Не писаная красавица и не Магдалина с косичкой, а двужильная конь-баба, в морщинах, с иссохшей грудью, с распяленным ртом, с дощатыми углами плеч, со звонкими топорищами ключиц, с животом в рубцах. Только такая и справится.
Такая оживит. Мертвого поднимет! Тут тебе не в горящую избу и не коня на скаку, тут – из духовного Чернобыля выволакиваться надо, и железных коней укрощать пожутче есенинских. И не традиционными средствами (соловей… роза… – в наших-то широтах?!), а тем спасать, что порождает и «соловья», и «розу», и весь эротический арсенал лирики на нашем колотуне.
«Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе – любить».
Она любит. «Невидяще, задохнуто, темно. Опаздывая, плача, проклиная. До пропасти. До счастия. До края…»
Нижегородка Елена Крюкова, стихи которой я цитировал, – ярчайшее дарование в лирике последних лет. Но я не о «лирике». Я о женской душе, которая соединяет в нас концы и начала, упрямо вчитывая «русское Евангелие» в нашу неповторимую жизнь.
Искусаны в кровь одичалые рты.Никто не подходит. Храпят акушерыВ каптерке. И болью предродовой верыБугрятся божественные животы.– Вставай, мужик, дурак, какой ты глупый —Замерзнешь, задубеешь, заскулишь…Тебя целую крепко прямо в губыПрогоркло, пьяно дрогнувшие лишь. Лев АннинскийФРЕСКА ПЕРВАЯ. ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
«Бушуют окрест горы ветреные бури,
а туманное покрывало не шелохнется».
о. Павел Флоренский, «Иконостас»
«…Я выплыла в людское море…»
…Я выплыла в людское мореИз этой гавани табачной,Где керосином пахнет гореИ в праздники – целуют смачно.Я вышла – кочегар метели —Из этой человечьей топки,Из этой раскладной постели,Где двое спят валетом знобким.Я вылетела —в дикий Космос —Из ледяного умываньяПод рукомойником раскосым,Из скипидаром – растираньяПри зимней огненной простуде,Из общих коридоров жалких,Смеясь и плача, вышла в людиИз той людской, где все – вповалку.ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ. МЕТЕЛЬ
Я была такой маленькой, маленькой.В жгучей шубе пуховой.Непрожаренной булочкой маковойв пирожковой грошовой.Тертой в баньке неистовой матерью —Чингисханской мочалкой.Оснеженной церковною маковкой —занебесной нахалкой.Над молочными стылыми водами… —плодными ли, грудными… —Я шагала январскими бродамии мостами пустыми.Грызла пряник на рынке богатеньком —винограды в сугробах!..Надо мной хохотали солдатики,за полшага до гроба…Пил отец и буянил торжественно…Мать – мне горло лечила…Я не знала тогда, что я – Женщина,что я – Певчая Сила.Мне икру покупали… блины пекли!..Ночью – корку глодали…Вот и вылились слезы, все вытекли,пока мы голодали…Это после я билась и мучилась,била камни и сваи…Я не знала, что – Райская Музыка,что – в Раю проживаю…Что снега васильковые мартовскиепод крестами нечищеными —Это Рай для хохочущей, маленькой,херувимочьей жизни…Светлый Рай!.. – со свистками и дудкамимолодых хулиганов,С рынка тетками, толстыми утками, —боты в виде наганов, —С пристанями, шкатулками Царскими,где слюда ледохода, —То ль в Хвалынское, а может, в Карское —твой фарватер, свобода!.. —Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах!В куржаке, как в кержацкихКружевах!.. Рай в серебряных ливнях,Рай в пельменных босяцких!..Майский Рай синих стекол надраенных!..Яшмы луж под забором!..Рай, где кошки поют за сараями —ах, архангельским хором!..Ангелицы, и вы не безгрешные.В сердце – жадная жила.Я не знала – орлом либо решкою! —где, когда – согрешила.Где я сгрызла треклятое яблоко,в пыль и в сок изжевала!..Где надела преступные яхонты,Зверя где целовала…Мать завыла. Собака заплакала.Рвал отец волосенки.Поднял Ангел свечу: оземь капалавоском горьким и тонким.Затрубили из облак громадные,несносимые звуки.В грудь, в хребет ударяли – с парадного —костоломные руки.И воздел Ангел меч окровяненный,Как солдат, первым злом одурманенный,«Вон!» – мечом указал мне:На метель, острым рельсом израненную,На кристаллы вокзалов.Вот твой путь, сумасшедшая грешница.Вот повозка стальная.Вот трясутся кровать и столешницана булыжниках Рая.И заплакала я. И метелицабила в ребра, как выстрел.Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица!Черный жемчуг бурмистров!Пиво в Райской канистре шоферичьей…Дай хоть им поторгую……об изгнаньи из Рая – без горечиИ без слез… – не могу я…БЕГ
Останови! – Замучились вконец:Хватаем воздух ртом, ноздрями,С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,Где панихидных свечек пламя, —По суховеям, по метелям хищных рельс,По тракту, колее, по шляху, —Прощанья нет, ведь времени в обрез! —И ни бесстрашия, ни страха, —Бежим, бежим…Истоптана страна!Ее хребет проломлен сапогами.И во хрустальном зале ожиданья, где она,Зареванная, спит, где под ногами —Окурки, кошки, сроты, телег и Ремни, и чемоданы, и корзины, —Кричу: останови, прерви сей Бег,Перевяжи, рассекнув, пуповину!Неужто не родимся никогда?!Неужто – по заклятью ли, обету —Одна осталась дикая беда:Лететь, бежать, чадить по белу свету?!Ползти ползком, и умирать ничком —На стритах-авеню, куда бежали,В морозной полночи меж Марсом и стожком,Куда Макар телят гонял едва ли…Беги, народ! Беги, покуда цел,Покуда жив – за всей жратвою нищей,За всеми песнями, что хрипло перепелПод звездной люстрою барака и кладбища!Беги – и в роддома и в детдома,Хватай, пока не поздно, пацаняток,Пока в безлюбье не скатил с ума,Не выстыл весь – от маковки до пяток!Кричу: останови!.. – Не удержать.Лишь крылья кацавеек отлетают…Беги, пока тебе дано бежать,Пока следы поземка заметает.И, прямо на меня, наперерез,Скривяся на табло, как бы от боли,Патлатая, баулы вперевес,Малой – на локте, старший – при подоле,Невидяще, задохнуто, темно,Опаздывая, плача, проклиная…Беги! Остановить не суждено.До пропасти.До счастия.До края.«Земля?!.. Вы кому расскажите…»
Земля?!.. Вы кому расскажите.А воля?!.. – пропита дотла.В парче грязнобурые нитиДвуглавого вышьют орла.А мы его ножичком вспоремИ выпорем золото лет.А мы о Священном не спорим:Ведь нынче Священного нет.Ты можешь мне врать, завираться,Ладонь прижимать ко груди,Ночьми перемалывать Святцы,Молить и снега, и дожди!.. —Не верю. Ни слову не верю!Ни лику! Ни слезной скуле!Закрыты Небесные двери.Поземка метет по земле.КЛАДОВКА
…Старый граф Борис Иваныч,гриб ты, высохший на ниткеДлинной жизни, – дай мне на ночьпоглядеть твои открытки.Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА»запряженные кареты —У Царицы грудь открыта,Солнцем веера согреты…Царский выезд на охоту…Царских дочек одеянья —Перед тем тифозным годом,где – стрельба и подаянье…Мать твоя в Стамбул сбежала —гроздьями свисали людиС Корабля Всея Державы,чьи набухли кровью груди…Беспризорник, вензель в ложкекраденой, штрафная рота, —Что, старик, глядишь сторожков ночь, как бы зовешь кого-то?!Царских дочек расстреляли.И Царицу закололи.Ты в кладовке, в одеяле,держишь слезы барской боли —Аметисты и гранаты,виноградины-кулоны —Капли крови на распятыхротах, взводах, батальонах…Старый граф! Борис Иваныч!Обменяй кольцо на пищу,Расскажи мне сказку на ночьо Великом Царстве Нищих!Почитай из толстой книжки,что из мертвых все воскреснут —До хрипенья, до одышки,чтобы сердцу стало тесно!В школе так нам не читают.Над богами там хохочут.Нас цитатами пытают.Нас командами щекочут.Почитай, Борис Иваныч,из пятнистой – в воске! – книжки…Мы уйдем с тобою… за ночь…я – девчонка… ты – мальчишка…Рыбу с лодки удишь ловко…Речь – французская… красивый…А в открытую кладовкутянет с кухни керосином.И меня ты укрываешьгрубым, в космах, одеяломИ молитву мне читаешь,чтоб из мертвых – я – восстала.«Я из кибитки утлой тела…»
Я из кибитки утлой телаГляжу на бешено гудящий подо мнойОгромный мир, чужой. Я не успелаПобыть в нем шлюхой и женой.А только побыла я танцовщицейНа золотых балах у голых королей;А только побыла я в нем царицейСвоей любви,Любви своей.РОЖДЕСТВО
Рычала метель, будто зверь из норы.Летел дикий снег. Жженый остов заводаМертво возлежал под огнем небосвода.Зияли, курясь, проходные дворы.Трамваи – цыганские бубны – во тьмеГремели. Их дуги – венцами горели,Сквозь веко окна ослепляя постели —В чаду богадельни и в старой тюрьме.Куда-то веселые тетки брели.В молочном буране их скулы – малинойПылали! За ними – приблудная псинаВо пряничной вьюге горелой землиТянулась. Кровавые гасли витрины.Спиралью вихрился автобусный смог.Народ отдыхал. Он давно изнемогНести свое тело и душу с повиннойИ класть их, живые, у каменных ног.Тяжелые трубы, стальные гробы,Угодья фабричные, лестниц пожарныхСкелеты – все спало, устав от борьбы —От хлорных больниц до вагонов товарных.Все спало. Ворочалось тяжко во сне —В милициях пыльных, на складах мышиных,В суконных артелях, в церковном огне,Где ночью все помыслы – непогрешимы…Ночь темной торпедой по белому шла,По белому свету, песцовому дымуКотельных, где – Господи! – мало теплаДля всех наших милых, так жарко – любимых…Шла смертная ночь – тем подобьем смертей,Что мы проживем еще – каждый как может, —Шла бредом дитяти, морозом по кожеИ пьяными воплями поздних гостей…Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана.Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу.В казенных рубахах святых индпошивовСпи, свет мой, калека, слепая страна…Но дом был на улице. Номер с негоБураном сорвало. Обмерзлые веткиГремели по стрехам. А там – торжествоТворилось: на радость потомкам и предкам.Искусаны в кровь одичалые рты.Никто не подходит. Храпят акушерыВ каптерке. И болью предродовой верыБугрятся божественные животы.И, выгнувшись луком, Мария зоветСиделку, пьянея, дурея от боли…О люди вы, люди, не слышите, что ли!Он – вот Он, приходит, рождается, вот!Вот – темя сияет меж ног исступленных!А свет золотой! А в крови простыня!Так вот чем кончаются царства и троны…– Мария, Мария, ты слышишь меня!Идет Он на свет не в яслях лучезарных,Где плачет овца, улыбается вол, —В гудках пассажирских, в крушеньях товарных,В домах, где – кутьями уставленный стол!Идет Он на свет не под нежные губы,Мария, твои, – а под ругань блатных,Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый,Под матерный посвист и водочный дых!Идет Его бедное тельце, сияяЩуренком в протоке – во смрады громадФабричных предместий, машинного Рая,Где волк человеку – товарищ и брат…Да, Господи Боже, досталось родитьсяВот именно здесь, в оголтелой земле,Где в трубах метро преисподние лицаЛетят, как снега по дегтярной зиме!Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу:Такую нигде уже не поднесут —Последний приют заметелен и страшен,И ученики – от Креста не спасут…Кричи же, Мария! Пустынна палата.Кричи же, родная! О счастье – кричать,Пока ты – звериным усильем – распята,Пока на устах твоих – вопля печать!Ори! Это счастье – все выкричать в лицаНаемных врачей и воровок-сестер,И криком родильным – и клясть, и молитьсяНа сытый очаг, погребальный костер,И в небо упертые копья коленейВнезапно – до хруста костей – развести,И вытолкнуть – Бога иных поколений!..…И крик оборвется.Помилуй. Прости.Обмоют. Затянут в больничную ветошь.Придут с молоком и лимоном волхвы.И станет метель Ему – Ветхим Заветом,Твердимым устами российской молвы.Он будет учиться любови у старцевНа овощебазах да на пристанях.Он с первой любимой не сможет расстатьсяНа грозном вокзале, в дымах и огнях…Ему ляжет Русь и мазутом и сольюПод легкие, злые мальчишьи ступни…Бери эту землю.Болей этой болью.Прости.И помилуй.Спаси.Сохрани.ЗВЕЗДЫ
Афганские звезды, русские, полярные ли, якутские…То вдруг на взлете взрываются… то вышивкою искусною…над нашими, над всехными, над головами – падают… над крышами и безлюдием… над жизнию и над падалью…Наставь телескоп и мучайся, лови в окуляр ускользающийночной дозор со знаменами, возлюбленной рот рыдающий…Денеб, Альтаир, жар Лебедя… погоны его генеральские… ах, звезды эти хинганские… кабульские… и – уральские…Металл ожжет тебе веко… век лови, ускользает золотолюбимой звезды, военное… пустыня зимнего холода…На борт вертолета спящего — метельной крупкой — под выхлестомчужого ветра – так сыплются: последнего страха выплеском…Вы, звезды… вы гвозди смертные!.. бессмертье ваше все лживое…Вы вместе с нами уходите туда, где больше не живы мы…Не жили мы… только пелись мы… губами чужими, чудными…где выстрел – крестом под рубахою… а взрыв – звездою нагрудною…Твой орден! – в шкафу, за стеклами, за пахнущей смолкой ватою…Ты годен! – к службе пожизненной, а это небо – лишь мятоехэбэ, брезент продырявленный… шасси – костыли для Господа шального, войной отравленного, простреленного всеми звездами…Следи: Капелла и Сириус, и Ригель – хвощи морозные…И линзой живой и слезною крести времена беззвездные!Ни сын в колыбели, ни – пламенем — жена за плечом бессонная —не знают, как вспыхнут – в будущем — бензинные баки бездонныена той войне необъявленной, под теми звездами синими, пустынными и полынными, жесточе горного инея,железней ракет и «стингеров», острее крика любовного —под Марсом, кровавым орденом, — больнее, роднее кровного…А я… лишь плакать, молиться ли… лишь праздновать – рюмка холодная…Любить эти звезды красные, погибшие и свободные;любить, ничего не требовать взамен, и солено-влажноелицо поднимать в ночи к огням: родные мои… отважные…Родные мои… мальчишечки… таджики, киргизы, русские… ефрейторы… лейтенанты ли… амурские ли, якутские…По шляпку серебряну вбитые в гроб неба, черный, сияющий,огромным миром забытые… Мицар, Бенетнаш рыдающий…«С размалеванными картинами…»
С размалеванными картинамиУ гостиниц инших сижу.Меж нарисованными каминамиГреюсь; пальцем по ним вожу.Руку в варежку песью засовываю.Купи живопись, воробей!..Я устала есть похлебку нарисованнуюНарисованной ложкой своей.КУТЕЖ. ХУДОЖНИКИ
Поле боя – все дымится:рюмки, руки и холсты.Дико пламенеют лица,беззастенчиво просты.Пьяным – легше: жизнь такая —все забудешь, все поймешь.Над тарашкою сверкаетименной рыбацкий нож.Это Витя, это Коля, это Костя и ОлегРазгулялися на воле, позабыв жестокий век.И домашние скандалы.И тюрьму очередей.И дешевые кораллымеж возлюбленных грудей…Костя, беленькой налей-капод жирнущую чехонь!..Вьюга свиристит жалейкой.В рюмке – языком – огонь.Колька, колорист, – не ты лиспирт поджег в рюмахе той?!..Да, затем на свете былимы – и грешник, и святой, —Чтоб не в линзу водяную ложь экрана наблюдать —Чтобы девку площадную Магдалиной написать,Чтобы плакать густо, пьяно от бескрасочной тоски,Лик холщовый, деревянный уронивши в сгиб руки,Потому как жизнь и сила – в малевании холста,Потому как вся Россия без художников – пуста!Первобытной лунной тягой,грязью вырванных корнейМы писать на красных флагахбудем лики наших дней!По углам сияют мышивологодским серебром…Ничего, что пьяно дышим.Не дальтоники. Не врем.Дай бутылку!.. Это ж чудо… Слабаку – не по плечу…Так я чохом и простуду, и забвение лечу.Стукнувшись слепыми лбами,лики обмакнув в вино,Мы приложимся губамик той холстине, где темно…И пройдет по сьене жженой —где вокзал и где барак —Упоенно, напряженно —вольной страсти тайный знак!Ну же, Костя, где гитара?!..Пой – и все грехи прощай!..Этот холст, безумно старый,мастихином не счищай…Изнутри горят лимоны.Пепел сыплется в курей.Все дымней. Все изнуренней.Все больнее и дурей.И, хмелея, тянет Витя опорожненный стакан:– Наливайте… Не томите…Хоть однажды – буду пьян…МАТЬ МАРИЯ
Выйду на площадь… Близ булочной – гам,Толк воробьиный…Скальпель поземки ведет по ногам,Белою глинойЛипнет к подошвам… Кто ТАМ?.. Человек?..Сгорбившись – в черном:Траурный плат – до монашеских век,Смотрит упорно…Я узнаю тебя. О! Не в свечах,Что зажигала,И не в алмазных и скорбных стихах,Что бормоталаНад умирающей дочерью, – неВ сытных обедахДля бедноты, – не в посмертном огне —Пеплом по следуЗа крематорием лагерным, – Ты!..Баба, живая…Матерь Мария, опричь красотыЖизнь проживаю, —Вот и сподобилась, вот я и зрюЩек темных голод…Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,В гибнущий город?..Там, во Париже, на узкой Лурмель,Запах картошкиПитерской, – а за иконой – метель —Охтинской кошкой…Там, в Равенсбрюке, где казнь – это быт,Благость для тела, —Варит рука и знаменье творит —Делает дело…Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,В склад магазинный,Где вперемешку – смарагды, и хлеб,И дух бензинный?!..Где в ополовнике чистых небес —Варево Ада:Девки-колибри, торговец, что бес,Стыдное стадо?!Матерь Мария, да то – Вавилон!Все здесь прогнилоДо сердцевины, до млечных пелен, —Ты уловила?..Ты угадала, куда Ты пришлаИз запределья —Молимся в храме, где сырость и мгла,В срамном приделе…– Вижу, все вижу, родная моя.Глотки да крикнут!Очи да зрят!.. Но в ночи бытияОбры изникнут.Вижу, свидетельствую: то конец.Одр деревянный.Бражница мать. Доходяга отец.Сын окаянный.Музыка – волком бежит по степи,Скалится дико…Но говорю тебе: не разлюбиГорнего лика!Мы, человеки, крутясь и мечась,Тут умираемЛишь для того, чтобы слякоть и грязьГлянули – Раем!Вертят богачки куничьи хвосты —Дети приюта…Мы умираем?.. Ох, дура же ты:Лишь на минуту!..Я в небесах проживаю теперь.Но, коли худо, —Мне отворяется царская дверьСвета и чуда,И я схожу во казарму, в тюрьму,Во плащ-палатку,Чтоб от любови, вперяясь во тьму,Плакали сладко,Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!..» —Нежностью чтобы пронзясь до кости,Хлеб и монетуБедным совали из потной горсти,Горбясь по свету.ГРАД АРМАГЕДДОН
I.…Всей тяжестью. Всем молотом. Всем дномДворов и свалок. Станций. Площадей.Всем небоскребом рухнувшим. Всем Днем —О если б Судным! – меж чужих людей.Всем слэнгом проклятущим. Языком,Где запросто двунадесять сплелись.Всем групповым насильем. И замкомАмбарным – на двери, где шавка – ввысьСкулит так тонко!.. безнадежно так… —Всем каменным, огнистым животом —Обвалом, селем навалился мрак,Сколькиконечным?.. – не сочтешь! – крестом.Мне душно, лютый град Армагеддон.Из твоего подвала – вон, на светРождаясь, испускаем рыбий стонВ январский пляс над головой – планет.Да, в метрике царапали: «Арма-геддонский исполком и райсовет…»Тех слов не знают. Им – сводить с умаГрядущих, тех, кого в помине нет.А я пацанка. Флажное шитьеДа галстучная кройка впопыхах.С вокзальных башен брызнет воронье,Когда иду со знаменем в руках.Так сквозь асфальт – слеза зеленых трав.Так из абортниц – мать: «Я сохраню!»Средь серп-и-молот-краснозвездных слав —Оставьте место Божьему огню…Но давит Тьма. Сменили ярлыки,А глыба катит, прижимает плоть.Ни напряженьем молодой тоски,Ни яростью ее не побороть.Ни яростью, ни старостью, – а житьНам здесь! Да здесь и умирать!На площади блаженный шепчет: «Пить».И фарисей – неслышно: «…твою мать».Нет жалости. В помине нет любви.Нет умиранья. Воскрешенья – нет.Ну что же, град Армагеддон, – живи!В пустыне неба твой горящий след.И я, в твоем роддоме крещенаЗлом, пылью, паутиной, сквозняком, —Твоим мужам бессильным я – жена,Да выбью стекла сорванным замком.Из гневных флагов котому сошью!Скитальный плащ – из транспарантного холста!Армагеддон, прости судьбу мою.Мне здесь не жить. Нет над тобой креста.Я ухожу, смеясь, в широкий мир.Кайлом и стиркой руки облуплю.Продута ветром грудь моя до дыр!Да ветер больше жизни я люблю.II.В горьких трущобах со сводами тюрем,В норах казарменной кладки,В острых дымах наркотических курев —Живо, наружу, ребятки!Сладкие роды. Сопливые бабы.Молот и серп – над локтями.Сдерните эти нашивки хотя бы —Рвите зубами, когтями!Очередь улиц на детоубийство,Бабы, занять опоздали.Черной поденкой вы плод погубили,Праздником – вновь нагуляли.Праздник-душа: демонстрация, флаги,Радио, зельц да вишневка,Да из бумаги навертим, бедняги,Красных гвоздик под «Каховку»!С этих дождей-кумачей забрюхатев,Выносив четкие сроки,В горьких трущобах рожаю дитятю,Жилисто вытянув ноги:Ну же, беги, несмышленый бубенчик,В Гарлем лабазов и складов,В ночи разъездов, где винный путейщикПеребирает нарядыБелых метелей, в дымы новостроек —Брызнули ржавые крепи!Режь головенкой солдатскою, стоек,Сцепки, и спайки, и цепи!Мать – обрекаю тебя я на голод,На изучение грамот,Где иероглифы – МОЛОТ И ХОЛОД —Спят в заколоченных рамах.Мать – я толкаю тебя из утробы:В нежном вине ты там плавал!.. —В гарь полустанков, в тугие сугробы,В ветра белесую лаву.Я изработалась?.. – Факел подхватишь.Быстро обучишься делу.…Картой Луны – потолок над кроватью.Мучась, ломается тело.Все я запомню. Сырую известку.Содранную штукатурку.И акушерку, что матерно-хлесткоБоль отдирала, как шкурку.Вышит на шапочке – крест ли багряный?..Серп-ли-наш-молот?.. – не вижу.Выскользнул сын из меня, окаянной.Ветер нутро мое лижет.Ветер, ломяся до сердца упрямо,Злые пустоты остудит.Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.Пусть будет с нами, что будет.