Утраченное вчера

Внимание!

Прежде чем открыть эту книгу, запомните:

Здесь нет розовых пони и сладких сказок. Это мир, где реальность зачастую жестока и неприукрашена.

В книге присутствуют:

– Мат (и его очень много): Жизнь говорит так, как говорит.

– Откровенные сексуальные сцены: Для полноты картины человеческих страстей.

– Кровь (иногда много крови): Реальность насилия не бывает стерильной.

– Описание насилия и жестокости: Включая сцены, проливающие свет на самые темные стороны человеческой натуры, и темы, связанные с трагическими событиями истории, такими как Холокост. Мы подходим к этим моментам с максимальным уважением к памяти жертв.

Если вы считаете подобные элементы неприемлемыми или боитесь столкнуться с тяжелыми воспоминаниями и описаниями, рекомендуем воздержаться от чтения.

Возрастное ограничение: 18+.

Автор не несёт ответственности за возможные негативные эмоции, вызванные содержанием.

Чтение данного произведения – осознанный выбор читателя.

Если это не для вас – просто отложите книгу.

Если для вас – приятного погружения!

Глава 1: Цена жизни.

Грохот бомбежек доносился почти непрерывно, вибрируя в костях. Я вздрагивала от каждого удара. Несколько дней назад до меня дошли слухи: всего в трех кварталах от нашего дома, под завалами библиотеки, похоронили целую смену библиотекарей и читателей. Сердце сжималось от страха, и руки постоянно дрожали. Я представляла, как пыльные тома рухнули на головы людей, как последние слова недочитанных книг застыли в предсмертном крике. Все время воздух был пропитан запахом гари и пыли, во рту стоял сухой привкус.

Мой младший брат, Якоб, казалось, совсем не понимал опасности. Каждый день он убегал гулять, пропадая на долгие часы. Я ругала его, говорила, что сейчас опасно, что нельзя бегать, где попало. Но он лишь отмахивался, говоря, что ему скучно сидеть дома. Что он мог знать о скуке, когда вокруг рушится мир?

Школа осталась в прошлом, а мечты об учебе казались несбыточными. Война отменила все планы.

Мама каждый день варила кашу из крупы, которую отец с трудом доставал на рынке, рискуя жизнью. Это была простая еда, но она давала нам силы. Мама, склонившись над кастрюлей, наверное, молилась, чтобы хватило на всех.

Внезапно в дверь постучали, я хотела открыть ее, не дожидаясь пока я не открою дверь, Якоб внезапно ворвался в дом.

– Аза! Аза! – закричал он, запыхавшись. Его щеки горели, а глаза сияли.

– Ну что ты раскричался? – с раздражением в голосе спросила я, подходя к нему.

– Смотри, что у меня есть! – счастливый, сказал Якоб, доставая из кармана своего пиджака плитку шоколада, только половину. Его глаза сияли, как у кота, стащившего сметану.

Я пристально взглянула на шоколад, словно на далёкую звезду, аромат его донесся до моего носа, во рту пересохло, и в горле образовался ком. Плитка была откушана на половину. Видимо Якоб оставил мне остальное, он всегда делится со мной всем. Мне так хотелось скорее вкусить этот вкус, но настороженность дала о себе знать, ведь шоколад это большая редкость сейчас.

– Где ты его достал? – грозно спросила я, вглядываясь в половинку плитки.

– Немец дал, – ответил Якоб, не замечая моего тревожного взгляда.

Наконец выйдя из мыслей вкусить шоколад, я вернулась в реальность, во время, которое словно остановилось. Я понимала, что один неосторожный шаг Якоба может стоить нам всем жизни. Рука сама взметнулась и я легонько шлепнула его по затылку, будто пытаясь отогнать беду.

– Нельзя так! – выдохнула я, опускаясь перед ним на колени и крепко обнимая.

– Аза! – его руки упёрлись в мои плечи, но я не разжала объятий.

В такие моменты мне отчаянно хотелось спрятать его ото всех невзгод. Якоб всегда сторонился объятий – считал, что это ребячество, которое давно пора перерасти. Его неловкость только подстёгивала меня: я специально обнимала его крепче, наслаждаясь тем, как он пытается вырваться, словно ёжик, защищающий свои колючки. Он упирался, краснел и бурчал что-то про личное пространство, а я продолжала удерживать его в объятиях, наслаждаясь этой маленькой семейной битвой. В конце концов, брат всё-таки высвобождался, но в его глазах я замечала что-то тёплое, несмотря на все протесты.

– Давай чайник поставим, чайку попьём, – предложил он, направляясь к столу.

– А маму с папой тоже позовём? – с любопытством спросила я.

Я заметила, как он на мгновение прикрыл глаза, будто взвешивая мои слова. В его взгляде не было раздражения – лишь тихая, почти незаметная просьба:

Не разрушай.

Война научила его быть взрослым, но сейчас ему хотелось просто тишины, без обязанностей, без ролей. Хоть на пять минут. Он медленно поставил чайник на плиту, не оборачиваясь. В этом молчании читалось: «Пусть хоть сейчас будет только так – просто мы и чай».

– Так нечестно, Якоб, – мягко возразила я. – Нужно делиться. Мама и папа тоже заслужили попробовать этот шоколад.

Он тяжело вздохнул, но спорить не стал. Молча положил плитку на стол.

– Ладно, – пробурчал брат. – Оставим на потом.

В этот момент он выглядел таким взрослым и серьёзным. Война заставила его быстро повзрослеть, и теперь он старался быть ответственным, даже если это было нелегко.

Каждый день, перед тем как отправиться на свою не очень-то и любимую работу, я заглядывала в пекарню Александра. Там, меня встречал теплый свет и аромат свежего хлеба. В годы оккупации Смоленска, когда голод косил людей, наши дома разделяли два квартала и чужая территория. Потому мы выбрали «нейтральную зону» – старый дом с глухой лестницей на первом этаже. Александр жил неподалёку и всегда рисковал жизнью, вынося хлеб из дома. Он приносил пакет с хлебом, маскируя его под бытовой мусор, и оставлял под ступенями. Я знала: это моё.

Почти каждый день я выходила на улицу, то отправлялась на рынок, то ходила за водой и крадучись, как вор, проверяла тайник. В эти мгновения сердце замирало: а вдруг сегодня не будет пакета? А вдруг кто‑то заметил? Но он не подводил.

У него была любящая семья и достаток, которым я не могла не позавидовать. Его мать штопала мои дырявые носки, а отец чинил мои стоптанные ботинки. И уточню сразу: Александр для меня – не возлюбленный, а спаситель, вырвавший меня из пасти голодной смерти. Брат, чья забота держала меня на этом свете.

И вот спустя года в Москве теперь у него собственная пекарня – воплощение его трудолюбия и доброты. И даже сегодня, когда он рассказывает о своих делах, в его голосе звучит та же тёплая, чуть наивная болтовня, что и в детстве.

Зайдя в пекарню, я вижу его лучезарную улыбку, его кучерявые русые волосы рыжеватого оттенка, веснушки, покрывающие его лицо, и добрый взгляд, в котором всегда читалась забота. Я помню, как однажды, еще в оккупации, он подставил свою щеку под удар немецкого солдата, защищая меня. На его щеке остался небольшой шрам, кажется от кольца, который я всегда узнаю среди тысячи других лиц.

– Азалия, снова рад тебя видеть! – просиял он, его глаза загорелись. – Как ты, моя хорошая? Все ли в порядке?

Я ответила ему улыбкой и подошла к прилавку, вдыхая аромат свежеиспеченного хлеба и ванили.

– Все хорошо, Саша, – ответила я. – Просто немного устала.

– Вот, возьми, – сказал он, протягивая мне, свежую булочку с изюмом. – Это от меня. Ты такая худенькая, тебе нужно больше есть.

Я приняла булочку. Её сладкий запах ударил в нос – запах детства, которого у меня почти не было.

– Я бы с удовольствием продолжила беседу, но, увы, время поджимает, работа не терпит отлагательств, – сказала я, искренне улыбаясь. Он кивнул, понимая мои слова.

– Ну, береги себя, Азалия. И заходи почаще. – Его рука на мгновение коснулась моего плеча – лёгкое, почти невесомое прикосновение. Я кивнула, поправляя сумку и пошла, чувствуя, как тепло его ладони ещё живёт на ткани пальто.

Я служила телефонисткой в небольшом, но перспективном отделе. Щелчки, треск, приглушенные голоса – все это сливалось в единый шум, который преследовал меня даже во сне. Моя работа заключалась в приеме входящих звонков, выслушивании требований звонившего и соединении его с нужным абонентом посредством ручного переключения проводов на коммутаторе. Звонили самые разные люди: то в милицию сообщали о краже, то в театр заказывали билеты, то влюбленные назначали свидание. Я, не имея ни опыта, ни образования, оказалась здесь лишь благодаря связям отца Александра. Я чувствовала себя обязанной ему и боялась, что меня уволят, если я не буду хорошо работать.

В нашем отделе было всего пять молодых телефонисток. Каждая со своими мечтами и заботами. Маша мечтает о замужестве, Катя пишет стихи, а Света постоянно сплетничает. В краткие передышки между нескончаемым потоком звонков мы, оживленно болтали обо всем на свете, обмениваясь новостями и интригующими сплетнями.

– Азалия, – окликнула меня одна из девушек, – Как у тебя успехи с поисками?

Она имела ввиду поиски моей семьи. Каждый вторник и четверг я приходила к доске объявлений и расклеивала информацию о своих родных, о том дне, когда я видела их в последний раз. Я забрасывала письмами международные организации, занимающиеся поиском пропавших, но все было тщетно. Никаких новостей о родителях и брате не было. В ответ на вопрос подруги я лишь грустно покачала головой.

– Азалия, а помнишь, ты показывала мне фотографию своей семьи? – спросила Марго, моя близкая подруга.

Я с любопытством посмотрела на неё. Да, я показывала ей единственную сохранившуюся фотографию. На фотографии были мои родители, брат Якоб, и наша любимая собака Рекс. Мы все улыбались, стоя возле нашего дома.

– Мой жених работает на почте и приносит домой целые мешки макулатуры, старых газет, – продолжила она. – Я люблю копаться в них, что-то откладываю, что-то выбрасываю, что-то пускаю на растопку. – Марго сделала театральную паузу, хлопая своими глазами, она посмотрела на меня. – И вот, в одной из газет, где рассказывали о бандитизме в разных странах, я увидела фотографии… мужчин, членов бандитских группировок, – с волнением произнесла она, но вдруг замолчала, как будто её слова застряли в горле.

– Ну, и что ты хочешь сказать? Бандитизм, увы, встречается везде – ответила я, спокойно переводя взгляд на телефонный коммутатор.

– Я боюсь давать тебе ложную надежду, но… – Марго замолчала, подбирая слова. – Мне показалось, я видела лицо твоего младшего брата на одной фотографии с молодыми парнями.

Меня будто пригвоздило к месту. В груди что‑то рвалось – не то крик, не то стон, – а в голове гудел набат: «Неужели? Неужели спустя столько лет?». Я сжала кулаки, пытаясь унять дрожь, страх и надежда сплетались в один колючий клубок.

Вдруг резкий звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Я стояла, не в силах пошевелиться. Марго подошла к аппарату, произнесла несколько слов ровным голосом и вернула трубку на рычаг.

Ноги сами понесли меня в туалет, словно я была марионеткой, дергаемой за ниточки невидимым кукловодом. В туалете было пусто и тихо, лишь капли воды монотонно падали из неисправного крана. Я достала из сумочки зеркальце и дрожащими руками поправила прическу, словно собираясь на свидание. “А вдруг это действительно он? – промелькнула мысль. – А вдруг он жив и здоров?”

Но тут же в голове всплыли картины разрушенного Смоленска, голода, смерти. – “Нет, это невозможно. Слишком много времени прошло”. Я прислонилась лбом к холодной кафельной стене, пытаясь унять дрожь. Мне казалось, что я схожу с ума.

Возвращаясь с работы, я была остановлена немецким офицером.

– Стоять! Документы! – прозвучала его команда на русском.

Мое сердце бешено заколотилось в груди. Никогда раньше меня не останавливали. Я понятия не имела, что нарушила, но ослушаться было нельзя. Без документов на улице – верная смерть. Дрожащими руками я достала из сумки свои бумаги и протянула их офицеру. Я не смела, поднять взгляд, стоя неподвижно, пока он внимательно изучал мои документы. Его взгляд скользил по буквам, словно выискивая ложь, а я чувствовала себя загнанной в угол птицей.

Вдруг он, прищурившись, посмотрел на меня, его взгляд скользнул по коже, как лезвие. Я нервно поправила накидку.

– Пока что свободна, – бросил он с усмешкой, чиркнув зажигалкой он закурил. С силой толкнув меня в плечо, он едва не свалил меня с ног.

Я пошатнулась, едва удержавшись на ногах, и почувствовала, как страх ледяной волной окатывает меня с головы до ног. Я поспешила домой, не осмеливаясь оглянуться, боясь увидеть его взгляд у себя за спиной.

Я вошла в нашу тесную квартирку и увидела родителей и Якоба за столом. Их лица застыли в тревожном ожидании, глаза избегали моего взгляда. На столе стояли тарелки с остывшим ужином, до которых никто не притронулся. Воздух сгустился, будто перед грозой. Я медленно подошла к столу и села, чувствуя, как сердце стучит в груди.

– Что случилось? – спросила я, не скрывая волнения.

Папа кивнул в сторону двери, давая понять Якобу, что разговор не для детских ушей.

– Я уже не ребёнок! Мне двенадцать лет, я хочу быть со всеми! – возразил Якоб.

Я положила руку ему на плечо.

– Я потом всё объясню, обещаю, – проговорила я, стараясь сдержать дрожь в голосе.

Он улыбнулся, будто поверил, вскочил со стула и побежал играть к свою комнату. Я повернулась к родителям, и тишина снова накрыла нас.

– Что случилось? – повторила я, чувствуя, как нарастает тревога.

После моего вопроса мама не выдержала и, всхлипнув, убежала в свою комнату. Ее уход был красноречивее любых слов. Я поняла, что родители снова поругались, и что эта ссора – нечто большее, чем просто бытовая перебранка. Слезы на ее лице говорили сами за себя. Папа, словно пытаясь меня успокоить, накрыл мою руку своей большой ладонью, но его взгляд был печальным, полным скрытой боли.

– Аза, запомни, – начал он, голос его был тихим, но полным какой-то странной серьезности, – если когда-нибудь наступит день, когда нас разделят… – Его слова, прозвучали как приговор, как зловещее пророчество, от которого кровь стынет в жилах.

Я не хотела слушать, не хотела верить, не хотела, чтобы это стало правдой. Я вскочила со стула, закрывая уши руками.

– Не говори так! – закричала я, – нас никогда не разделят! Мы всегда будем вместе! – Это были не просто слова, это была мольба, заклинание, попытка отвратить неминуемое.

Он улыбнулся, но в глазах его была грусть, а слова звучали не как обещание, а как прощание.

– Знаю, мы всегда будем вместе, – прошептал он, – я хочу просто попросить, чтобы ты присматривала за братом. Береги его, как зеницу ока. Будь ему и матерью, и сестрой, и другом.

– Папа, скажи, что происходит? – спросила я, голос дрожал от тревоги.

Отец поднялся со стула и подошел ко мне, его взгляд был затуманен печалью. Он обнял меня крепко-крепко, словно пытаясь удержать меня, как в последний раз. Я чувствовала, как дрожат его плечи, как бьется его сердце. В его объятиях я искала защиты, но находила лишь отчаяние. В его груди раздались глухие всхлипы. Я никогда не слышала, как отец плачет. Это был странный, пугающий звук. И слезы, как по волшебству, хлынули и из моих глаз, я заплакала вместе с ним, не понимая, что именно произошло, но чувствуя, что это не просто ссора между родителями. Это было прощание. Прощание, которое мы не осознавали, но которое навсегда изменило нашу жизнь.

Я смахнула слезы со щеки, пытаясь взять себя в руки. “Успокойся, Азалия” – прошептала я себе. Я подошла к раковине и открыла кран. Ледяная вода брызнула мне в лицо, обжигая кожу и приводя в чувство. Я смотрела на свое отражение в мутном зеркале и видела лишь испуганную женщину с покрасневшими от слез глазами. Несколько раз плеснула в лицо водой, пытаясь смыть с себя страх, отчаяние и нахлынувшую надежду. Но вода не помогала. Эмоции продолжали бушевать во мне, словно неуправляемая стихия. Я вытерла лицо грубым полотенцем, стараясь стереть следы слез. Нужно взять себя в руки. Нужно вернуться к работе. Нужно сделать вид, что ничего не произошло.

Я вышла из туалета, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Но внутри все еще бушевала буря. Я вернулась к телефонам и села на свое рабочее место. Марго виновато смотрела на меня, ее глаза были полны раскаяния.

– Прости, – прошептала она.

Я натянула на лицо улыбку, стараясь скрыть свои эмоции

– О чем ты? Все хорошо, – ответила я, и продолжила свою работу, переключая провода и соединяя абонентов.

Звонили в основном по мелочам: то заказать такси, то узнать расписание поездов, то просто поболтать. Никто из этих людей не знал, что у меня на душе.

Марго, не выдержав напряжения, сказала, что ждет меня сегодня у себя, чтобы показать эту газету. Я бросила на нее недоверчивый взгляд, и истеричная ухмылка играла на моих губах. Но, несмотря на сомнения, я все же согласилась.

Марго – моя верная подруга, солнечный лучик, всегда готовый согреть своим теплом. Ее короткие рыжие волосы, торчали во все стороны, словно язычки пламени, когда она смеется, заражая всех своим весельем. А ее зеленые глаза, как два изумруда, сверкают озорством и добротой. Я не заходила к Марго уже несколько недель, после ее свадьбы с Филиппом. Он – поляк, переехавший в Москву несколько лет назад. Высокий, худощавый, с тихим голосом и спокойным взглядом. Полная противоположность Марго. Их история любви началась с забавного контраста. Марго – фонтан неиссякаемой энергии и оптимизма. Влюбчивая и страстная, а Филипп – спокойный и рассудительный, который несколько раз отказывал ей, говоря, что отношения ему ни к чему. Однажды я видела, как Марго пыталась его рассмешить, рассказывая какую-то смешную историю, а он лишь слегка улыбнулся в ответ. Вспоминая ее попытки завоевать его сердце, я всегда невольно улыбаюсь.

Рабочая смена подошла к концу, и мы с Марго вышли из здания, направляясь к своим велосипедам. Она, как всегда, была полна энергии и веселья. Прощаясь, Марго сказала, что едет домой, а я ответила, что мне нужно заехать к семье Александра, а потом я приеду к ней. Мы улыбнулись друг другу, пожелали приятного вечера и поехали каждая своей дорогой.

Приехав к дому семьи Вуйцик, я позвонила в звонок. Дверь отворил Дмитрий, отец Александра, его лицо было как всегда добрым и гостеприимным. В его глазах всегда светилась какая-то особая теплота.

– Азалия, дорогая, как мы тебя ждали! Проходи, – прозвучал добрый голос Дмитрия.

Он широко открыл дверь, приглашая меня внутрь. Я улыбнулась ему в ответ и вошла в дом. Мы тепло обнялись, словно старые друзья, не видевшиеся целую вечность. На пороге меня встретила тетя Натали, ее лицо сияло радостью. Она была в фартуке, видимо, готовила что-то вкусное. В воздухе витал аромат свежеиспеченного штруделя и душистых трав. Подбежав ко мне, она выкрикнула мое имя и засыпала меня поцелуями, как будто я была ее любимой дочерью.

Меня пригласили на кухню за стол. Уютная кухня, фотографии на стенах, вышитые салфетки. Все здесь дышало теплом и любовью. За плитой кружился Александр, напевая что-то себе под нос и помешивая что-то в кастрюле. Его лицо было перепачкано мукой, и он выглядел очень забавным. Совсем не замечая меня, он повернулся чтобы взять что-то со стола, но увидев меня, он дернулся в испуге.

– Напугала, – сказал он, подходя ко мне и обнимая.

Наконец, все уже собрались за столом. Натали, сияя от радости, поставила на стол противень, откуда доносился соблазнительный аромат – штрудель с яблочной начинкой. Всегда любила эту сладость. Ещё до войны, каждый праздник мама пекла нам его. Только начинка была не яблочная, а вишнёвая. Эти рулеты для меня всегда были символом самых светлых и радостных моментов в жизни.

Мы сидели за столом, пили чай, перебрасывались шутками. Тепло лампы, запах выпечки, всё казалось таким обычным. И тут я сказала это: то, что узнала от Марго.

Слова повисли, и тишина накрыла стол. Разговоры смолкли. Я почувствовала, как каждый взгляд впивается в меня, острый, вопрошающий.

– А если это не он? – прошептала Натали. Её пальцы сжали чашку так, что побелели костяшки.

– Да, я думаю, что не он, но ради любопытства я все же взгляну, тем более давно у Марго не была, – ответила я, стараясь успокоить их.

– Милая, если ничего не получается, может, это сама судьба говорит, что не стоит, – подключился Дмитрий.

Он взял мою руку в свою, погладил ее и посмотрел на меня с такой любовью, что у меня чуть не навернулись слезы на глаза. Его слова немного задели меня, но я не подала виду. Я знала, что он не хотел обидеть, просто хотел меня уберечь от разочарования. Поэтому я просто кивнула ему в ответ, соглашаясь с его мнением. Я была благодарна ему и всей этой семье за их заботу и любовь. Они заменили мне родителей и брата.

Мы еще немного посидели за столом, разговаривая о всяком разном, и вот уже настало время прощаться. Попрощавшись с теплой и доброй семьей Вуйцик, я села на велосипед и поехала к Марго.

Теплый ветер ласково обвивал мое лицо, мои темные волосы развивались на ветру, словно черные крылья бабочки. На улице уже стемнело, было около десяти часов. Я вспомнила, как раньше, во время войны, в это время уже был комендантский час, и выходить на улицу, было запрещено. На улицах было темно и тихо, лишь изредка можно было встретить патруль или одинокого прохожего.

Страх сковывал меня каждый раз, когда я слышала немецкую речь. А теперь, в мирное время, я могу ехать куда хочу и когда хочу. Свобода… какое прекрасное слово! Свобода, за которую заплачено такой дорогой ценой…

Циферблат. Стрелка. Ещё один щелчок – и снова тишина. Почему они так медленно идут, эти секунды? Или это я застряла в липком времени, а оно течёт мимо?

Комендантский час начался час назад. Родители должны были вернуться до темноты. Я вцепилась в край стола. Лампа мигала, отбрасывая причудливые тени на стены.

Ещё минута. Ещё шаг стрелки. Где вы?

В углу темнела старая икона. Украдкой бросая на нее взгляды, я молилась о спасении. Под иконой, скрытый под ветхой тряпью, лежал отцовский наган. Я не знала, как им пользоваться, но его присутствие, как ни странно, придавало мне немного уверенности. Хранить оружие дома было запрещено, и его хранение могло обернуться страшной бедой. Но этот пистолет был нашей тайной. Каждый раз, когда в дом заглядывали немцы, отец успевал скрыть его в подполе, и мы замирали, надеясь, что никто не догадается о его истинном предназначении.

Я стояла у окна, надеясь увидеть их в дали, но прошло уже много времени, а их все нет и нет. Комендантский час уже давно наступил, и каждый шорох за стенами отзывался ледяным ужасом. Я понимала, что сидеть и ждать – это безумие. Нужно было действовать. Сглотнув ком в горле, я приняла решение. Плевать на комендантский час, плевать на опасность. Родители важнее. Я накинула черный плащ, пахнувший сыростью и пылью, чтобы не выделяться в свете ночи. Я подошла к брату и дала наказания, чтобы ни в коем случае не выходил на улицу.

– Не открывай дверь никому, Якоб. Слышишь? Даже если тебе будут говорить, что это я. Прячься в шкафу и читай книжку, хорошо?

Мой маленький Якоб… что будет с ним, если меня схватят? Мы крепко обнялись. Перекрестив брата, я вышла в ночь.

Я не имела никакого представления, где могу найти родителей. Но интуиция вела меня к семье Вуйцик. Я шла по темным кварталам, прячась в кучах мусора, когда видела свет от фонарей. Каждый шорох заставлял меня вздрагивать. Я знала, что за блуждание по улицам в комендантский час полагается расстрел на месте.