Семь писем мужчине и один ответ

- -
- 100%
- +

Письмо 1
Сентябрь
Я заблокировала твой номер.
Долго сидела в полумраке своей комнаты, держала телефон в руках, раз глядывала экран и думала: удалить ли наши переписки. Переводила взгляд в окно, рассматривала тучи в небе,можно сказать, вглядывалась в каждый кусочек горизонта и пыталась мысленно спросить вселенную, правильно ли я поступаю. И ждала какой-то знак. Всегда хочется, чтобы кто – то дал тебе правильный ответ.
Удалить? Сохранить? Я не могла решить. Раньше люди сжигали письма, прятали фотографии. Теперь же всё исчезает одним касанием пальца, без души, без следа. И всё же в этом есть что-то странно тяжёлое…
Люди удаляют переписки в телефоне, фото, электронные письма. Смешанные чувства, ведь через какое-то время они даже не будут знать о том, что можно написать письмо, вывести красиво индекс, заполнить строчки адресата, закрыть конверт и пойти опустить его в синий ящик. Есть в этом какая-то магия. Разве это не печально? Поэтому удалённые чаты – это не так страшно. Они без души. Они лишь машинный текст, без намёка на искренность. Невозможно передать интонацию написанного. Каждый в любом случае прочтёт по-своему.
В конце концов я стерла всё. Сначала чаты – длинные, бесконечно однообразные, но всё же живые. Слова, которые когда-то будоражили сердце, теперь выглядели сухо и чуждо. Я листала переписку, пальцем проводила по экрану, и каждый твой ответ будто отзывался эхом внутри, но всё слабее и слабее. Стереть – оказалось легче, чем я думала. Одно движение, и строчки, когда-то казавшиеся бесценными, исчезли. Будто их никогда и не было.
Потом пришёл черёд фотографий. Их было немного, но именно поэтому каждая казалась особенной.
Вот твой профиль, освещённый вечерним светом. Вот мы вместе – неловкие, но счастливые. Вот кадр, который случайно сохранился – размытый, неудачный, но именно он резал сильнее всего, потому что был живой, настоящий.
Я долго смотрела на каждую фотографию, словно прощалась. Каждое удаление было похоже на удар ножом: щёлк – и нет. Ещё один фрагмент исчез. Ещё одно доказательство того, что ты был, превратилось в пустоту.
Все эти мелкие кусочки твоего присутствия в моей жизни растворялись один за другим.
И с каждым удалением я словно снимала с себя тонкую кожицу воспоминаний, оголяя сердце. Это было мучительно, но вместе с тем – странно освобождающе. Как будто я сжигала письма в камине, только вместо пламени – холодный свет экрана.
Я оставила лишь пару снимков. Не смогла удалить их, рука дрогнула. Отправила их себе на электронную почту, словно спрятала подальше, в какой-то секретный ящик, который не видно никому. Так их будет труднее найти. Но возможно – если однажды я решусь вернуться. Представила этот момент и посмотрела вглубь комнаты.
Комната была тёмная, лишь лампа на столе бросала мягкий желтоватый свет. За окном моросил дождь – тихий, почти незаметный. Осень подкралась почти незаметно, как будто неожиданно, но ты всегда знаешь, что она пришла. Этот ветер, почему-то не такой, как в марте или апреле, пронизывает тебя, окатывает холодом. В такие минуты ты чувствуешь эту осень – неприятную, депрессивную.
Я ощутила осень сегодня днём, когда шла по красным кленовым листьям, разбросанным по асфальту и заметила клевер, растущий вдоль тротуара. Мне показалось так необычно, что посреди жёлтой травы пробиваются яркие сиреневые цветы в октябре. Я задумалась – сколько человек на этой оживлённой улице вообще обратили на это внимание?
Мои мысли вернулись в комнату.
Капли скользили по стеклу, и город за ним казался пустым, как будто весь мир исчез, оставив только меня и эту тишину. Я сидела, и мне казалось, что слышу каждый стук капли – он падал как метроном, отмеряя мою собственную тревогу. В каждом ударе было что-то похожее на сердце: сначала ровное, потом сбивчивое, потом снова успокаивающееся. Иногда я ловила себя на мысли, что эти звуки – это ты. Будто дождь стучит вместо твоих шагов, вместо твоего дыхания, вместо того ответа, которого я так жду.
И чем сильнее я вслушивалась в эти капли, тем яснее чувствовала: я одна.
Одна в комнате, где стены словно дышат вместе со мной, и где даже тени становятся спутниками. Стол, лампа, книга, лежащая раскрытой наугад, – всё это напоминало о неподвижности, о времени, которое остановилось. И только я сама, с этим письмом в руках, могла придать смысл этой остановке.
Я думала о том, как странно устроена память. Телефонный звонок растворяется – сначала ты помнишь интонацию, потом остаётся только общий контур, а ещё позже и он исчезает. Слова в переписке – сухие, машинные, лишённые дыхания – тоже быстро теряют жизнь. Но бумага… бумага всё хранит иначе.
У неё есть запах, вес, шероховатость. Она впитывает каждую чернильную букву, каждую паузу, каждый вздох, который я делаю, прежде чем написать слово. Письмо нельзя пролистать, как чат, его нельзя стереть в одно касание пальца. Оно требует усилия – открыть, развернуть, прочесть, а потом снова сложить.
Я подумала: ведь именно поэтому я пишу тебе. Чтобы хотя бы слово осталось, если мои воспоминания вдруг растворятся. Чтобы не только в голове моей был след – но и на бумаге.
И ещё – чтобы ты понял: это не случайные строчки, не бездушные буквы на экране. Это то, что выстрадано. То, что пульсировало во мне, прежде чем стало буквами.
Телефонный разговор может потеряться в чертогах памяти, сместиться, стереться.
А письмо останется навсегда. Оно переживёт меня, переживёт даже тебя. Его можно положить в ящик стола, забыть на годы, а потом однажды открыть и почувствовать, как оживает прошлое – словно всё случилось только вчера.
Конечно, письмо можно сжечь. Одним движением.
Я даже представляю, как это было бы: огонь медленно подбирается к краю бумаги, буквы чернеют, сморщиваются, обращаются в пепел. В дыме поднимаются мои слова, мои признания, мои упрямые мысли – и исчезают. Как будто их никогда и не было.
Но ты ведь не будешь этого делать, правда? Ты ведь не из тех, кто уничтожает следы.
Ты умеешь хранить, беречь – я это знала по тому, как ты смотрел, как слушал, как запоминал.
Тебе вообще писали письма? Настоящие – на бумаге, с живой рукой, с чернилами, с неровным почерком? Или всё, что у тебя было, – это короткие строки в мессенджере, которые исчезали без следа, едва их прочитаешь?
Я хочу, чтобы это письмо стало первым, которое ты не сможешь сжечь.
Первым, которое будет тяжело выбросить, потому что оно останется у тебя не только в руках, но и в сердце.
Я решила, что хочу, чтобы ты сам меня искал.
Я хотела, чтобы ты почувствовал пустоту, которую оставила. Чтобы осознал, что я не рядом. И я помнила, как мы встретились в первый раз после того, как я попыталась стереть всё – на заправке. Этот момент навсегда отпечатался в моём сердце.
Ты не сможешь дозвониться, и сообщения не дойдут.
В такие моменты человек испытывает мелкую дрожь в руках – странную, почти приятную боль. Ты начнёшь переживать, искать варианты, как меня найти. И именно этого я хочу.
Я знаю – я такая единственная. Такой, как я, ты больше не найдёшь.
Наша встреча была короткой, но особенной. Каждое мгновение, каждая мелочь – всё это отпечаталось во мне.
Помнишь тот день? Я помню нашу встречу слишком ясно.
Я уже заправилась, села в машину, включила двигатель и медленно начала выезжать с заправки. Ты догнал меня, помахал рукой, и я, сама не зная почему, остановилась. Опустила стекло, хотя могла бы просто поехать дальше.
Ты наклонился к окну, опёрся рукой на крышу, снял свои тёмные солнечные очки. Движение было простое, но в нём было что-то такое, что заставило меня замереть. Ты посмотрел прямо в глаза и спросил:
– Замужем?
Я сбилась с дыхания, на секунду опустила взгляд, будто в растерянности искала ответ в бардачке или на руле. Ты заметил мою паузу, и этого было достаточно. Ты чуть усмехнулся, но улыбка твоя была какой-то искренней, живой:
– Значит, нет.
И в этот момент всё стало понятно. Мне даже не нужно было слышать продолжения – оно и не требовалось. Между нами уже произошло то, что невозможно объяснить. В этой банальной остановке, на шумной заправке, среди таксистов и гула машин от МКАДа вдруг случилось нечто большее, чем просто разговор. С того дня твой взгляд поселился во мне так, что я слышу его даже в тишине.
А теперь между нами – тишина, которую я сама создала. Я не звонила тебе, не писала. Я хотела, чтобы ты вспомнил обо мне сам.
Чтобы не просто мельком вспомнил, а чтобы образ мой начал жить в тебе, как непрогоняемая мысль, как тихая боль, которая приходит в самые неподходящие моменты. Я хотела, чтобы ты ощутил пустоту там, где раньше было моё присутствие. Чтобы тебе стало не хватать даже моих странностей, даже того, что раздражало тебя.
Я хотела, чтобы ты почувствовал, что что-то пропало – не сообщение, не звонок, а часть воздуха, к которому ты привык. Я хотела, чтобы в этом воздухе возникла моя тень, чтобы ты оглянулся, а меня нет, и от этого сердце слегка сжалось.
Я хотела, чтобы ты понял: я не буду рядом, пока ты не сделаешь шаг ко мне. Я не вещь, не привычка, которую можно достать, когда захочется. Я – пауза, которую ты должен заполнить.
Я хотела, чтобы эта дрожь в пальцах появилась у тебя не только от злости, но и от признания, что ты меня ищешь. Чтобы сердце слегка сбилось с ритма от нехватки меня.
Я хотела, чтобы ты наконец осознал: я существую.
Не как картинка в телефоне, не как голос на другом конце линии, а как реальность, которую нельзя игнорировать. Как дверь, за которой ты стоишь и которую нужно открыть самому.
И всё же, когда я села писать это письмо, понимаю – это не только игра.
Во мне скрывается что-то мягкое, уязвимое.
Я боюсь, что мои слова не дойдут до тебя.
Я пишу для себя. Это письмо – мост между тем, что было, и тем, что я сама хочу сохранить.
Я жду твоего ответа.
Но даже если он не придёт – знай: я всё равно была права.
Я помню каждый миг. И знаю: ты тоже помнишь.
И теперь, когда первые слова оказались на бумаге, я поняла: нужно двигаться дальше. Не назад, не к прошлому, а внутрь себя. Чтобы разобраться в тишине, которую я создала. Чтобы понять, чего я действительно хочу – и что значит ждать ответа, которого может никогда не быть.
Я поставила точку в письме – и вдруг поняла, что это не конец.
Внутри осталось что-то живое, тёплое и упрямое, будто не даёт мне уйти до конца.
Я сказала себе, что отпускаю, но где-то глубоко знаю – ещё не всё сказано.
Может быть, именно поэтому я чувствую: скоро я напишу снова.
И тогда мои слова будут уже другими.
Письмо 2
Октябрь
Ответа на первое письмо от тебя я так и не получила.
Я даже не могу сказать, что удивлена: почта часто задерживается, письма теряются, и, возможно, моё письмо ещё не дошло. Или – что более вероятно – ты просто не спешишь отвечать.
Может быть, я просто ищу оправдания твоему молчанию.
Так часто бывает: когда человек не отвечает, мы начинаем придумывать причины за него – лишь бы не признать очевидное.
Я пыталась не думать, не возвращаться мыслями туда, где всё началось
И всё же в этой тишине я невольно вспоминаю наш первый обед.
Ты позвонил мне совершенно неожиданно. Нашёл мой номер – я до сих пор не знаю как. Голос у тебя был спокойный, уверенный, будто мы знакомы давно.
– У тебя есть время пообедать со мной сегодня? – спросил ты так, будто это не просьба, а естественный ход событий.
Я растерялась, но согласилась. И вот мы сидели напротив друг друга в маленьком кафе возле моего дома.
Я рассказала тебе, что у меня есть отношения, что мы вместе уже несколько лет. Ты чуть приподнял брови и с лёгкой иронией ответил:
– Несколько лет? И он до сих пор не сделал тебе предложение?
Я смутилась. Ты продолжил:
– Тогда я не вижу причин, почему мы не можем быть вместе.
Твой тон был лёгкий, почти беззаботный, но в этих словах прозвучала уверенность, которую я тогда не знала, как принять. Я не могла понять говоришь ли ты это серьезно или это просто флирт и желание свести с ума такими словами.
Я почти ничего не узнала о тебе в тот день. Да и не спрашивала особо. Нет такой привычки. В наше время все первые встречи у пар стали походить на собеседования. А порой даже допрос. И конечно же во главе угла вставали вопросы , которые дадут понять девушке материальное положение, иногда семейное, хотя порой некоторых женщин это даже не волнует.
Продолжая беседу ты ловко переводил разговор на меня, расспрашивал, но о себе говорил лишь вскользь, будто твоя жизнь была тайной. Всё это время я пыталась разгадать тебя, не задавая вопросов. Я всегда чувствую людей и для меня были не важны твои ответы, я все понимала по взгляду, поведению, мимике и отношения к окружающим.
Вдруг зазвонил твой телефон. Ты извинился, сказал, что нужно срочно уехать. Я кивнула, но внутри было чувство незавершённости. И когда встала из-за стола, посмотрела тебе прямо в глаза и тихо пожелала хорошего дня – ты улыбнулся так, будто услышал что-то большее.
И потом ты исчез. На дни, на недели.
Иногда я думаю – может, ты даже не видел его?
Впрочем, это вполне логично. Письмо может идти долго: неделя, две, а может и месяц. Почта – не телефон. Там нет «прочитано» и «онлайн», нет этого мгновенного отклика, к которому мы привыкли. Бумага требует времени. Может, оно ещё и не дошло, может, лежит где-то в мешке среди сотен других конвертов, и почтальон даже не подозревает, что именно в нём – моя душа.
Я уговариваю себя быть терпеливой. Я повторяю: «он ещё не успел, он просто не получил, он, возможно, даже не знает, что я написала». Но это терпение странное, мучительное. В нём больше ожидания, чем покоя.
И всё же внутри меня зародилось другое чувство. Я не хотела его признавать, но оно растёт, расползается по мыслям, как влага по ткани. Я завидую тебе.
Ты кажешься мне таким лёгким. Будто твой мир проще. У тебя нет этих бесконечных сомнений, которые я ношу в себе, как камни в карманах. Я завидую твоей уверенности – даже если это всего лишь маска. Я вижу, как легко тебе молчать. Как спокойно ты можешь отстраниться, уйти в свои дела, исчезнуть. Для меня твоё молчание – пытка, для тебя оно – естественное дыхание.
Я завидую твоему умению быть недосягаемым. Ты как будто умеешь уходить красиво. Даже сейчас, когда между нами ничего нет, ты остаёшься в моей голове сильнее, чем если бы ты писал каждый день. Ты умеешь оставлять след, и я не знаю – специально или это твоя природа.
Я завидую твоей силе. Ты не боишься начинать разговоры, задавать прямые вопросы, смотреть прямо в глаза. Я же вечная в своих сомнениях, в своей осторожности. Мне всегда кажется, что я могу сказать что-то не так. А ты – нет. Ты действуешь, и в этом есть свобода, которой у меня никогда не было.
И, наверное, больше всего я завидую тому, что, кажется, ты умеешь жить без меня.
Иногда я думаю, может, дело не только в тебе.
Может, я просто завидую всем, кто умеет быть легче.
Ты стал лишь отражением чего-то большего – той жизни, где всё происходит без надрыва, без этой постоянной внутренней борьбы, в которой я живу.
Я замечаю, как люди вокруг будто дышат свободнее. Как женщины умеют смеяться, не оборачиваясь, не проверяя, что подумают другие.
Они могут позволить себе быть яркими, не извиняться за это. Могут хотеть и получать.
Я смотрю на них и говорю себе, что не хочу быть такой. Что всё это – игра на публику, показное счастье.
Но, может быть, я просто завидую им за то, что у них получается играть – и выигрывать.
Иногда я смотрю на этих женщин – ярких, уверенных, словно весь мир вращается вокруг них. Они умеют входить в комнату так, будто место уже принадлежит им. Смеются чуть громче, чем нужно, фотографируются чаще, чем стоит. Выставляют напоказ и платья, и мужчин, и улыбки – всё у них будто идеально выверено под свет дня.
Иногда мне кажется, они живут в каком-то другом измерении – где слова не ранят, где ничто не оставляет следов.
Я говорю себе, что всё это – искусственно. Что это поза. Что за этими блестящими кадрами нет ничего настоящего.
Что счастье не нуждается в фильтрах.
Я даже произношу это вслух, чтобы убедить прежде всего саму себя.
И всё же, когда лента прокручивается вниз, пальцы иногда замирают.
На кольце, блеске глаз, на том, как мужчина держит её за талию – уверенно, как будто знает, что может.
В такие моменты я ощущаю странное движение внутри, будто лёгкое жжение под кожей. Оно быстро проходит, но оставляет след.
Я всегда считала, что в женщине должна быть сдержанность. Что показная лёгкость – признак пустоты. Что демонстрировать чувства – почти неприлично.
Нас ведь учили не выделяться. Не требовать. Не сравнивать.
Но теперь, наблюдая за ними, я иногда думаю: может, они просто смелее? Может, они умеют позволять себе больше – не потому, что достойнее, а потому что не боятся?
Я закрываю экран, будто ставлю точку в какой-то внутренней переписке.
Но точка не ставится.
Я сама не знаю, зачем тебе это рассказываю.
Может быть, потому что с тобой я всегда могла быть честной – даже когда притворялась.
Ты умел слушать так, будто видел меня насквозь, и, наверное, поэтому я пишу тебе о том, что не сказала бы никому.
Не потому что ты всё поймёшь, а потому что не осудишь.
Иногда мне кажется, что я пишу не тебе, а в пустоту – и всё же именно в этой пустоте есть твой силуэт.
Я рассказываю тебе обо всём этом, потому что зависть – не просто чувство к кому-то. Это зеркало.
Оно показывает, чего мне самой не хватает.
И если я завидую – значит, я жива, значит, во мне ещё есть желание, которое я не могу признать.
Ты ведь когда-то сказал, что я слишком много думаю.
Что я всё время ищу смысл даже там, где его нет.
Наверное, поэтому я и пишу тебе – не ради ответа, а чтобы этот смысл не умер.
Чтобы кто-то, хоть на расстоянии, знал, что я всё ещё ищу себя среди всех этих чужих, блестящих жизней.
Иногда мне кажется, что вся моя зависть – не к людям, а к жизни, в которой можно быть собой.
Я завидую тем, кто не боится быть видимым.
Кто может сказать «я хочу» – и не краснеть от этого.
Кто не ищет оправданий своему счастью, не старается заслужить право на него.
Мне всю жизнь казалось, что нужно быть правильной. Не громкой, не требовательной, не слишком чувствительной. Нужно уметь сдерживаться, не навязываться, быть благодарной за малое. Я училась прятать желания – они ведь делают уязвимой. Училась говорить «всё хорошо», даже когда внутри всё рушилось. Может, поэтому я так остро реагирую на тех, кто живёт открыто. Потому что в них – то, чего я себе не позволила. Они как будто вытаскивают наружу всё то, что я годами прятала: желание быть замеченной, красивой, нужной, любимой – без условий. И вот это, наверное, самая страшная зависть. Та, в которой есть не злоба, а признание: «я тоже так хочу, но не знаю, как».
Иногда я думаю: зависть – это не про других. Это про нас самих. Она появляется не потому, что у кого-то больше, а потому что в нас самих чего-то не хватает. Мы завидуем не чужим людям – мы завидуем их смелости жить так, как мы себе не позволяем. Мы завидуем тому, что кто-то осмелился выбрать, рискнуть, потерять, начать сначала. А мы – нет. Мы стоим у окна и смотрим, как другие идут вперёд, оправдывая себя тем, что «всё это не про нас».
Иногда я думаю, что зависть – это самая честная форма желания. Она показывает, где у нас пусто, где что-то не выросло, где мы сами себе не разрешили быть. Может быть, в этом и есть смысл – не гнать её прочь, не прятать, а просто посмотреть на неё как на компас. Она ведь не враг. Она просто показывает направление, в котором нам больно смотреть. Может быть, я и пишу тебе всё это потому, что хочу перестать завидовать. Хочу просто научиться радоваться – не чужой жизни, не чужим победам, а своей. Такой, какая она есть – несовершенной, но настоящей.
Не знаю, дойдёт ли это письмо до тебя. Может, снова затеряется где-то между городами, как и всё, что было между нами. Я просто пишу, потому что не могу иначе.
Каждый день ловлю себя на мысли, что разговариваю с тобой в голове – будто ты где-то рядом, просто молчишь, слушаешь. Иногда мне кажется, что я уже смирилась с этим молчанием. Но стоит наступить ночи – и всё возвращается. Ты снова стоишь передо мной, живой, упрямый, чуть насмешливый. И я снова не знаю, что сказать. Я стараюсь жить дальше – работать, встречаться с людьми, смеяться не в попад. Но всё это выходит неловко, будто я играю роль, к которой не подготовилась. Каждый новый день как репетиция чего-то, что не состоится.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.