- -
- 100%
- +
Начало
Сбивается дыхание – густой, удушающий дым заполняет пространство, словно зловещий туман. Маска бессильна перед набором ядовитых испарений: её фильтры не справляются с убийственной концентрацией токсинов. Слабость, холодная и неотвратимая, медленно оплетает тело, будто невидимые щупальца мрачного чудовища. Неужели вот так – в сыром, промёрзшем помещении, вдали от солнца и тепла – оборвётся моя жизнь?
Не узнав, что такое подлинное, безоблачное счастье. Не ощутив лёгкости шёлкового платья на коже, не услышав мелодичного стука каблучков по тёплому булыжнику набережной. Вместо этого – грубая военная форма, пропитанная потом и страхом, и тяжёлые кирзовые сапоги, ставшие верными спутниками тяжелых лет службы. А теперь – лишь холод бетонного пола под спиной и беспощадный, разъедающий горло дым.
Да, задание выполнено. Цель достигнута. Но умирать… умирать сейчас – невыносимо, несправедливо, преждевременно.
Пульс замедляется, словно часы, у которых вот‑вот остановится механизм.
– Товарищ майор! – доносится, будто сквозь толщу воды, взволнованный голос ефрейтора. – Отзовитесь! Вы слышите меня? Подайте знак!
Хочется вскрикнуть: «Я здесь! Вот тут!» – но губы не слушаются, голос тонет в хриплом, прерывистом дыхании.
Я всё ещё лежу у холодной, шершавой бетонной стены. Горло режет едкий, жгучий дым, каждый вдох отдаётся острой болью в груди. Нет сил подняться. Ноги и руки, некогда крепкие и послушные, теперь словно чужие – безжизненные, неповоротливые.
Из последних, истончающихся сил поднимаю руку. В ладони – лазерный маячок, последний мост между мной и миром живых. Слабо, почти безвольно надавливаю на кнопку. На стене вспыхивает тусклый, дрожащий красный луч – едва различимый знак моего присутствия.
Сознание тает, растворяется в гулкой темноте…падаю во тьму…
Сильная
Кругом – ослепительная, почти режущая глаза белизна. На мгновение мелькает безумная мысль: неужели я всё‑таки попала на небеса?
Но нет. Если бы я была мертва, не чувствовала бы этого чудовищного, всепоглощающего боли – словно не один, а десяток безжалостных противников избивали меня в рукопашной. Чёрт… Ведь так и было!
С огромным трудом разлепляю веки – они будто налиты свинцом, неповоротливы, словно чужие. «Картинка отстаёт»: размытые очертания, мутные силуэты. Постепенно фокус возвращается – белый потолок, стерильные линии больничной палаты. В руку введён катетер, по прозрачному шлангу медленно поступает спасительная жидкость – вещество, очищающее организм от ядовитых остатков.
Оглядываюсь. Рядом с кроватью, на скромном больничном столике, стоит ваза с фруктами – яркими, сочными, совершенно неуместными в этой холодной, обезличенной обстановке.
«Чем они только думают? – мысленно усмехаюсь. – В моём состоянии даже мысль о том, чтобы жевать эти яблоки и груши, кажется абсурдной».
Надоела эта штука в руке. Нервно, почти с вызовом вырываю катетер. Голова тут же кружится, мир на мгновение плывёт, но я упрямо спускаю ноги с кровати.
– Эй, кто‑нибудь есть за дверью?! – голос звучит хрипло, но настойчиво. – Эй, я очнулась! Слышите? Оглохли?!
За дверью – мгновенная суета, торопливые шаги. Дверь легко распахивается, и тут же трое солдат, выстроившись в идеально ровный ряд, громогласно, почти синхронно выкрикивают:
– Здравие желаем, товарищ майор!!!
Я едва сдерживаю раздражение.
– Смирно, – тихо, но твёрдо произношу я. – Передайте подполковнику, что я жива, здорова и не нуждаюсь в этом маскараде. Я в силах сама о себе позаботиться. И не к чему шпионить у меня за дверью! Мне ничего не грозит – все, кто представлял опасность, ликвидированы.
– Ты как всегда упряма! – в дверях появился подполковник – мужчина лет пятидесяти, с резкими, будто высеченными из камня чертами лица и внушительной сединой в волосах. – Я ведь это для твоего блага делаю!
Я аккуратно спрыгиваю с кровати. Босые ступни тут же ощущают пронизывающий, ледяной холод пола – словно тысячи острых иголок впиваются в кожу. Еле покачиваюсь, отдаю честь.
– Виктор Яковлевич, я выполнила задание? – спрашиваю, хотя заранее знаю ответ. Вопрос срывается с губ словно по инерции – нужно услышать это вслух, чтобы осознать окончательно.
– Выполнила, выполнила! Что ты заладила?! – его голос громом раскатывается по палате. – Кто тебя вообще просил лезть одной, а?! Ты для этого в войска пошла – чтобы тут в одиночку «выпендриваться»? Твой отец… Этого он хотел?
Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
– Не знаю, чего бы хотел мой отец. Но точно не того, чтобы пятеро совсем молодых ребят легли под пули террористов.
– Отставить! – он резко вскидывает руку. – Опять строишь из себя Солдата Джейн* (тот самый голливудский фильм про женщину‑солдата)! Пойми: это всего лишь кино. Если тебе дают команду, ты должна выполнять её в соответствии с намеченным планом. Военный – это прежде всего военный! А ты не Рембо, чтобы в одиночку геройствовать. Ты, кстати, ненамного старше тех ребят! И если тебе дали людей – ты должна работать с ними!
– Я… – пытаюсь вставить слово, но он не даёт мне шанса.
– Отставить, Соня! С тобой подполковник разговаривает – не смей перечить. Придёшь в часть – напишешь рапорт. Всё, хватит. Я тебя перевожу. Будешь связисткой – там женщины работают. Нечего тебе геройствовать! Я твоему отцу обещал, что позабочусь о тебе. Поняла?! Всякий раз самовольно что‑то делаешь!
Его слова бьют точно в цель, оставляя болезненные отметины, где‑то глубоко внутри.
– Виктор Яковлевич… Не хочу… Я ведь всегда выполняла задания… Разве…
– Отставить! – его голос звучит как удар хлыста. – Ценой собственной жизни выполняла. Переводишься – и точка. Я не услышал от тебя ответа?!
Тишина давит на уши. Я сглатываю горький комок, застрявший в горле.
– Есть, – нехотя протягиваю я, едва шевеля губами.
Подполковник резким жестом указывает солдатам на выход. Те молча разворачиваются и исчезают в коридоре. Он следует за ними, не произнеся больше ни слова. Дверь закрывается с тихим щелчком – словно ставит жирную точку в этом разговоре.
Я удручённо смотрю на дверь. Взгляд будто приклеился к этой безликой белой поверхности, за которой только что рухнули все мои планы, мечты, самоощущение.
Вот так меня рапортовали – неизвестно куда, в неизвестность, прочь от того, что я считала своим призванием.
В расстроенных чувствах я медленно плетусь к зеркалу. Отражение заставляет вздрогнуть: лицо – словно холст, на котором художник‑злодей разлил тёмные краски. Под глазом – синяк, перетекающий на щёку, словно чернильное пятно на промокашке. Растрёпанные волосы, запавшие глаза, бледные губы.
«Прекрасно!» – мысленно иронизирую я, но в этой шутке нет ни капли веселья. Только горькая правда и тяжёлое осознание: всё только начинается – и совсем не так, как я планировала.
Губы – с кровавыми подтёками, словно кто‑то нарочно очертил их неровной алой линией.
«Я, как всегда, прелестна», – мысленно усмехаюсь, но в этой иронии нет ни капли веселья.
Волосы слиплись, превратились в безжизненные сосульки. Рука машинально оттягивает локон – он висит, как кучка разваренных макарон.
«И зачем я сделала эту странную причёску? – проносится в голове. – Короткие, растрёпанные пряди, наполовину закрывающие уши… Совсем мне не идёт. Выгляжу словно парень‑неформал или уличный хулиган. Надо было просто как обычно подстричься налысо».
В 27 лет я так и не научилась выглядеть как девушка.
«Отец, зачем ты отправил меня учиться в военное училище? Отправил – и так скоро бросил меня. Здесь. Совсем одну».
Меня зовут Соня. Я – майор специального подразделения разведки внутренних войск МВД.
В свои 27 я знаю всё об оружии и военном оборудовании. Владею разными видами боевого искусства – настолько искусно, что даже бывалые инструкторы порой смотрят с нескрываемым уважением.
Когда погиб отец, я проводила дни напролёт в спортзале и на уличных тренировках. Не знаю, как так быстро добралась до звания майора – то ли связи сыграли роль, то ли безумное усердие, граничащее с одержимостью. Но факт остаётся фактом: за четверть века я увидела слишком много – кровь, смерть, убийство. Обезвреживала бомбы, предотвращала террористические акты, шла туда, куда другие боялись даже взглянуть.
Я не знаю ничего о моде. О туфлях, платьях, косметике – обо всём том, что так волнует обычных девушек. Мои познания в этой области равны нулю.
И, кажется, это заметно.
Коллеги никогда не рассматривали меня как девушку. Для них я – прежде всего офицер. Если бы не моё звание, я так и осталась бы для многих «салагой», невзрачной тенью в камуфляже.
У меня нет подруг. Только армейские товарищи – грубоватые, прямые, с которыми изредка удаётся пропустить по рюмке в тесной кают‑компании. Они не спрашивают о чувствах, не лезут в душу. И это… удобно.
Когда отец был жив, он пытался устроить мою судьбу. Организовывал свидания с сыновьями полковников и генералов – «подходящими кандидатами», как он считал. Но все они оказались напыщенными, самодовольными ослами, поглощёнными собственным тщеславием. Их разговоры сводились к званиям, наградам, перспективам. Они смотрели на меня как на экзотический трофей, а не как на человека.
Поэтому до сегодняшнего дня моя страсть – работа.
Моя жизнь скудна на краски. Она кажется бессмысленной – пустой оболочкой, которую я наполняю лишь выполнением заданий. Отправляясь на операцию, я выкладываюсь по полной, всегда стараюсь взять основной удар на себя. Это то, что я умею лучше всего.
Да, так вышло, что девушка выступает в роли солдата.
Но иногда, глядя в зеркало, я спрашиваю себя:
«А что, если всё могло быть иначе?»
Аккуратно сложив больничную одежду, я вышла из палаты.
Предпочтения в одежде у меня, естественно, были скорее мальчишескими. Наверное, оттого, что я слишком много времени проводила среди мужчин, я утратила – ну, почти утратила – всё то, что принято считать «женским». Не намеренно, не из протеста, а словно сама природа отступила перед годами камуфляжа, строевых команд и бессонных дежурств.
На мне – любимые хаки штаны, футболка, свободно болтающаяся и надёжно скрывающая небольшую грудьи и рубашка в клеточку. Всё как у твоего парня. На шее – именные жетоны с порядковым номером и инициалами, словно немой знак принадлежности к миру, где имена заменяют номерами. На ногах – чёрные кеды, подарок отца. Они давно потрёпаны, но всё такие же родные: каждая царапина, каждый потёртый уголок – как отметки пройденного пути. На голове – кепка‑ «немка», из‑под которой хаотично торчат растрёпанные бронзовые волосы, будто сбившийся компас.
Внешность моя – ничем не примечательная. Небольшой, но и не крохотный нос, обычные глаза, чуть пухлые губы. Сейчас лицо украшал сине‑фиолетовый синяк, растекающийся под глазом, и россыпь кровоподтёков, словно мрачная карта пережитого.
В общем…
– Эй, парень, аккуратней! Смотри, куда идёшь! – недовольно рявкнул коренастый санитар, столкнувшись со мной в больничном коридоре.
Я виновато подняла на него взгляд.
– Извиняюсь.
– Э‑э‑э, парень… Эка тебя кто‑то уделал! Глаз‑то, небось, заплыл – вот и не видишь ни фига… Ты иди лечись. Хорошо мазь «Бенгей» помогает, попробуй, – и, странно усмехнувшись, он побрёл дальше, бормоча себе под нос что‑то про молодёжь, глупость и вечную спешку.
Я недовольно вздохнула.
Выйдя из больницы, чтобы не «светить» лицом, быстро поймала такси. Натянув кепку ниже, почти до бровей, села рядом с водителем и уткнулась в панель автомобиля.
«Парень… Всего лишь парень…»
Честно говоря, я уже привыкла к тому, что меня путают с парнем – в метро, на улице, на службе. Нет, не сказать, что я двигаюсь по‑мужски или накачена, как боец смешанных единоборств. Но и женского во мне осталось совсем мало: ни грации, ни той самой «изюминки», о которой так любят говорить.
«Парень со двора» – вот мой образ. И, кажется, с ним я останусь навсегда.
Внутри что‑то ёкнуло – не боль, не злость, а тихая, привычная горечь. Я провела пальцами по жетонам на шее, словно ища в их холодном металле опору.
Машина тронулась. За окном поплыли размытые фасады зданий, а я всё думала: когда же я перестала быть просто Соней – и стала «тем самым майором», «тем самым парнем», «тем самым солдатом»?
И главное – осталось ли во мне что‑то, что ещё можно назвать «мной»?
Трепет сердца
Выезжая на главную дорогу, мы уткнулись в пробку. Потоки машин застыли в изнуряющем зное – металл раскалился, воздух дрожал, словно над гигантской плитой. Водители нервно курили, бросая раздражённые взгляды на неподвижные ряды автомобилей. Дорогу с одной стороны перекрыли – очевидно, чтобы пропустить какую‑то важную персону. Я начала ёрзать на сиденье, чувствуя, как раздражение смешивается с удушающей жарой.
Почему я не могу просто спокойно доехать домой, рухнуть в постель и забыться хоть ненадолго? Пот струйками стекал по вискам, футболка с рубашкой липко прилипла к спине. Жара давила, высасывала силы, превращала каждую минуту в испытание.
– Что там? – спросила я настойчиво, невольно скользнув в привычный офицерский тон. – Опять наши чиновники в ресторан едут?
Водитель, не оборачиваясь, пожал плечами:
– Да вроде говорили, что к нам дипломат какой‑то приехал. Ему организовали охрану по полной программе. Говорят, насолил кому‑то из наших бандитов, и теперь на него частенько покушения готовятся. Вот и кипиш такой. Боятся, прибьют его ненароком.
– О как… – пробормотала я. – Скорее бы проехали. Жара адская!
– Да, у меня сын вот точно так же, как ты, жару не переносит! – оживился водитель. – Правда, хилее будет!
«Говорю же вам, что я уже привыкла», – мысленно вздохнула я, но вслух ничего не сказала.
Разговор увял. Водитель, почувствовав тишину, тут же включил радио. Из динамиков полились всем знакомые, до оскомины заезженные композиции.
Вдалеке послышались звуки мигалок. Шикарный кортеж дипломата ворвался на трассу, разрывая монотонность застоявшегося движения. Я выпрямилась, уставившись на дорогу, где должен был проследовать важный гость.
Водитель, нервничая вышел и встал за машиной, закурив сигарету.
И что за высокопоставленная персона этот дипломат, «богач,» на которого охотятся…да…неужели прям такой правильный…работал бы с ними заодно и проблем бы не было, сейчас так мир построен, что надо иметь над головой «крышу».
На другой оцепленной полосе, метрах в 30-ти, прижавшись губами к стеклу, с интересом наблюдали за всем две очаровательные близняшки, наверное, 3-х лет от роду. Зрение у меня было хорошее, и мне удалось разглядеть их смешные мордашки.
– «Ой, какие миленькие! Везёт, у вас там, наверное, кондиционер. И ни капельки не жарко»
Я слегка улыбнулась.
По другую сторону трассы застыл такой же неподвижный поток машин. Сначала выехала полицейская машина. Её экипаж внимательно, почти хищно, осматривал водителей и пассажиров, будто выискивая угрозу в каждом лице.
На психологических занятиях нас учили распознавать опасность по едва уловимым признакам: по напряжению мышц, по бегающему взгляду, по непроизвольным движениям. Интересно, полиция тоже пользуется этим? – мелькнула мысль.
Машина дипломата начала медленно приближаться к нашей полосе. Я резко открыла окно на полную, впуская в салон ещё больше раскалённого воздуха, но хотя бы позволяя себе лучше разглядеть происходящее.
В этот момент что‑то в моей груди сжалось – не от жары, а от странного предчувствия. Я не могла объяснить, что именно насторожило меня: может, слишком напряжённые лица охранников, может, едва заметное дрожание руки одного из полицейских, а может, просто привычка видеть угрозу там, где её, возможно, и нет.
Но внутренний голос, закалённый годами службы, шептал: «Будь начеку».
Шум рычащего мотора разорвал напряжённую тишину.
Я резко повернула голову. На открытую дорогу, предназначенную исключительно для кортежа дипломата, с диким рёвом ворвался спортивный мотоцикл. За рулём – явно неадекватный водитель: он вихлял из стороны в сторону, то резко набирая скорость, то столь же резко тормозя.
Сердце ухнуло в груди. Опасность. Инстинкты, отточенные годами службы, сработали мгновенно. Я перебралась на место водителя – таксист, поглощённый зрелищем, даже не заметил этого.
В армии нас учили просчитывать траектории возможных аварий. Мозг заработал как компьютер: если мотоциклист продолжит хаотичное движение, его рано или поздно попытается перехватить ближайший патруль. А значит – резкий манёвр… и высокая вероятность столкновения с машиной, где сидят те самые близняшки.
Без колебаний я завела двигатель.
– Эй! Ты что делаешь?! – только и успел вскрикнуть таксист, но я уже вывела машину на отцепленную полосу.
Полицейские мгновенно отреагировали – кортеж замер. Я слегка прибавила скорость, но держала её под контролем: так у меня оставался шанс и остановить мотоцикл, и избежать столкновения с другими машинами – пусть даже ценой собственного автомобиля.
Из громкоговорителей полились предупреждения:
– Немедленно остановитесь! Вы создаёте угрозу!
Но я не реагировала. Всё моё внимание было приковано к мотоциклисту. Он продолжал нервно маневрировать, с каждой секундой наращивая скорость. Рёв мотора становился всё громче, всё агрессивнее.
Зачем я это делаю? – мелькнула мысль.
Но ответ был очевиден: потому что могу. Потому что вижу угрозу, которую другие пока не осознают. Потому что где‑то там, за стеклом, две маленькие девочки ждут, чтобы благополучно добраться домой.
Мотоциклист рванул вперёд, явно намереваясь проскочить между машинами. Я предугадала его манёвр: руль влево, плавное нажатие на тормоз – и моя машина перекрыла ему путь.
Мотоцикл завилял, заскользил, заваливаясь набок. Водитель вылетел из седла, но, к счастью, не под колёса – его отбросило на обочину.
Наступила оглушительная тишина. Только тяжёлое дыхание полицейских, уже бегущих к месту происшествия, и испуг близняшек за стеклом.
Я выключила двигатель, но руки не отрывала от руля. Пальцы дрожали – не от страха, а от накатившей волны адреналина.
– Ты… ты… – таксист хватал ртом воздух, спеша к своей машине – Ты что, с ума сошёл?!Идиот.
Я молча открыла дверь и вышла. Ноги слегка подкашивались, но спина оставалась прямой.
Полицейские уже скрутили мотоциклиста. Тот брыкался, что‑то орал, но его быстро уложили лицом в асфальт.
«Слава богу, пронесло», – мысленно выдохнул я, опустившись на одно колено и уперевшись ладонью в асфальт.
Но лишь на долю секунды мне удалось ощутить мимолетное облегчение. В следующее мгновение ко мне стремительно подлетели двое мужчин в строгой форменной одежде – как я тут же догадалась, личная охрана того самого дипломата. Движения их были отточенными, почти механическими: схватив за локти, они резко вывернули мне руки и с силой уложили на живот, безжалостно протащив щекой по шершавому асфальту. Жёсткая поверхность оцарапала кожу, оставив на лице жгучий след.
«Чёрт, моё лицо! Когда это наконец прекратится?!» – в отчаянии пронеслось в голове.
– Стойте, я майор… – попыталась я представиться, но не успела закончить фразу.
Резкий, точный удар ребром ладони по шее – и мир снова погрузился во тьму. Сознание померкло, а тело безвольно обмякло на холодном асфальте.
***
«Ну и что вы скажете? Разве могу я стать красивой, элегантной женщиной?
Наверное, у меня на роду написано калечить своё лицо – то об асфальт, то о мужские кулаки…» – с горькой иронией пронеслось в голове.
– Эй, подъём! – резкий, пронзительный запах коньяка ворвался в сознание, ударив в ноздри с почти физической силой.
Что это – последствия вчерашнего? Или, быть может, такие экстравагантные «духи» у человека, который сейчас допрашивает меня? Всё лицо нестерпимо щиплет, губы сводит судорожной болью, грудь болит. С огромным трудом, преодолевая тяжесть в веках, начинаю приоткрывать глаза.
– Эй, парень, вставай… эй!
«Да не парень я! Сколько можно повторять всем подряд?!» – мысленно взвилась я, но вслух лишь глухо прохрипела:
– Какого чёрта ты устроил на трассе? Мотоциклист – твой подельник? На кого вы работаете? Сколько вам заплатили? Что вы собирались делать? Каков был ваш план? Говори, иначе будет хуже!
Наконец сумев сфокусировать взгляд, я огляделась. Мрачная, тесная комната погружена в полумрак, лишь с потолка свисает одинокая лампочка, безжалостно слепящая прямыми лучами. Знакомая до боли картина… Когда‑то я уже оказывалась в точно такой же ситуации – во время того злополучного захвата исламистскими повстанцами. Ох, тогда нам пришлось не просто попотеть – мы буквально балансировали на грани жизни и смерти, чтобы вырваться живыми и относительно невредимыми из их лап.
Снова возникают смутные силуэты людей – лица размыты, словно сквозь пелену, но стойкий, въедливый запах коньяка отчётливо наполняет пространство. Мои руки туго стянуты за спиной, но ноги свободны. В иной ситуации я без труда справилась бы с тремя противниками – навыки никуда не исчезли, – однако сейчас нет ни мотива, ни смысла демонстрировать силу.
– Почему у тебя побито лицо? Отвечай! Они силой заставили тебя это сделать? Ты смертник? – голос звучит резко, настойчиво, будто пытается пробить броню моего молчания.
– Вы очень много задаёте вопросов, – хрипло выдавливаю я, прерываясь на сухой кашель. – Вижу, у вас маловато опыта: не разобравшись в ситуации, вы уже обвиняете меня. А что насчёт мотоциклиста? Он жив? Может, стоит допросить его?
В этот момент из сумрачной глубины помещения выступает фигура. Мужчина. Черты лица мягкие, почти деликатные, короткая стрижка – едва заметный ёжик волос. Костюм безупречный, словно только что из ателье, ловит и отражает тусклый свет лампы. В отличие от остальных, от него веет свежестью – резким контрастом к тяжёлому духу коньяка.
– Мотоциклист не в себе. Похоже, он был под сильной дозой наркотиков. Сейчас он в реанимации, – произносит он твёрдо, без тени сомнения.
– Вот вы и сами ответили на свой вопрос! – вырывается у меня. – Неадекватным был он, а не я!
Зажмурив один глаз – то ли от слепящего света лампы, то ли от ослепительного лоска этого мужчины, – я пристально разглядываю его.
– И откуда ты такой взялся? Молодой, дерзкий! – в голосе собеседника сквозит угроза, он наклоняется ближе, вторгаясь в моё личное пространство. – Каков был ваш план?
– Вы не забыли установить мою личность? – отвечаю я, стараясь сохранить хладнокровие. – А то, как‑то нехорошо получается: я тут на полу валяюсь, а вы даже не знаете, кто я.
– А что, ты важная личность? – спрашивает он, ещё ближе придвигаясь ко мне, так, что я различаю мельчайшие детали его безупречно выбритого лица.
В этот момент входная дверь в жуткую, пропитанную сыростью комнату резко распахнулась. На пороге возникли двое – по стройным, подтянутым фигурам сразу было видно, что это молодые парни. Один из них бесшумно приблизился к мужчине, который допрашивал меня, и быстро, почти шёпотом, произнёс что‑то на ухо.
Допрашивавший меня мужчина бросил на меня недоверчивый, испытующий взгляд, затем резко развернулся и поспешно вышел из комнаты, даже не обернувшись.
Спустя минуту меня уже подхватили под руки те самые парни, что только что вошли. Движения их были чёткими, выверенными – ни грубости, ни излишней резкости. Они аккуратно вывели меня из мрачного помещения, где каждый угол словно хранил отголоски тревоги и безысходности.
Меня провели в просторное, залитое светом помещение. Поначалу я даже не сразу поняла, где нахожусь, но вскоре догадалась – это был огромный гараж, уставленный роскошными автомобилями. Блестящие кузова отражали свет, создавая причудливую игру бликов. Здесь пахло не сыростью и отчаянием, а свежим воском и полиролью – резким контрастом к тому подземелью, откуда меня только что вывели.
Мне наконец развязали руки. Я принялась интенсивно растирать покрасневшие, онемевшие запястья, чувствуя, как постепенно возвращается чувствительность. Каждое движение отдавалось лёгкой пульсацией, но это было ничто по сравнению с ощущением долгожданной свободы.
– Прошу, следуйте за нами, – чётко, почти по‑военному отчеканил один из парней, указывая направление.
Мы двинулись в путь. Около пяти минут мы шли по аккуратным, заасфальтированным улочкам, обрамлённым роскошными коттеджами. Дома поражали своей архитектурой – каждый словно был создан, чтобы демонстрировать безупречный вкус и достаток владельца. Белоснежные фасады, изящные балконы, ухоженные газоны – всё это создавало ощущение идеального, почти кукольного мира.