Не грустить! Юмористические рассказы

Провал агента

Об этой тайной операции мало кто знает. Закрытая тема. Только посвящённые в курсе событий. Мне о ней стало известно совершенно случайно, но из весьма конфиденциальных источников, усомниться в правдивости которых способны только отъявленные скептики, такие, к примеру, как я. Не исключено, что и вы, читатель. Однако, по порядку, хотя дело уже прошлое.

В плане подготовки чемпионата мира по футболу ФИФА решила проверить, в числе прочего, российскую систему безопасности на воздушном транспорте, что называется, на вшивость.

Металлоискатели, газовые анализаторы, рентгеновские сканеры и компьютеры давно себя зарекомендовали, чего не скажешь о человеческом факторе. Разработчиками операции решено было провести проверку комплексно и нестандартно.

Майор Интерпола Джеймс Понт, он же – агент 777 в секретной картотеке, вальяжно, как и подобает интуристу, вошёл в терминал крупного столичного аэропорта. Ознакомившись с табло и указателями, для начала проследовал в комнату для джентльменов. Несмотря на чин старшего офицера и солидный опыт участия в рисковых операциях, Понт нервничал. Его предупредили о непредсказуемости русских, поэтому проконтролировать всё лишний раз не помешает. Соблюдая правила конспирации, он уединился в кабинке и вжикнул молнией модных брюк.

«Потею как зелёный летёха. Слава богу, фитиль не отсырел, – с облегчением подумал Понт. – А и головастые же ребята сидят в отделе планирования операций! Электронный детонатор, куда его ни спрячь, наверняка засветится в рентгеновском сканере, а трутовый запал – попробуй – засеки, тем более, такой крохотный кончик. Да, знали прадеды толк во взрывотехнике»…

Покинув туалет, уверенной пружинистой походкой агент 777 направился к стойке регистрации. После месяцев тренировок с половиной кило силикона в сигме, двести граммов динамита практически не создавали дискомфорта в промежности.

– Путешествуете налегке? – аэропортовский клерк был сама учтивость. – Пожалуйста, вот бирка на ручную кладь. Ваш сектор – «Би», выход на посадку номер три. Зона досмотра налево.

В зоне досмотра Понт, как и все, сложил обувь, брючный ремень, часы и мобильник в пластиковый короб, и вместе с дорожным саквояжем оправил это всё в жерло сканера. Прошёл через магнитную раму, не без приятного трепета дал себя ощупать симпатичной девушке в униформе.

– Икскъюз ми! Это ваша сумка? – спросил на сносном английском человек у монитора сканера.

– Да, мой. Можете говорить на русский. Я свободно говорить на русский, – не дрогнул ни единым мускулом Понт. В саквояже, он знал, были только кое-какие отвлекающие мелочи.

– Это у вас зажигалка? – ткнул пальцем в монитор дежурный.

– Да, есть. Презент другу.

– Не положено. Сожалею, но придётся оставить. Вон там – корзина для конфиската.

Понт извлёк зажигалку и бросил её в корзину, где уже были две початые бутылки водки, полдюжины бутылок с недопитым ситро, с десяток зажигалок, флаконы с шампунями, ножницы из маникюрных наборов и ещё какая-то мелкая всячина.

– А это что? – постучал дежурный по квадратной тени на мониторе.

– Это? Это есть парфюм. Афтэр шэйв. Гигиена. Разве нельзя?

– По сканеру – сто пятьдесят миллилитров у вас. В одном флаконе можно не больше ста. Увы, вынужден вас попросить и это тоже оставить.

– А… как это… клоак-рум…

– Камера хранения?

– Да. До мой возврат хранить…

– Мы на хранение ничего не принимаем. Автоматическая камера хранения есть, но находится в другом терминале.

– Не близко?

– Ну, как сказать… Запоминайте. Возвращаетесь ко входу в наш терминал, поднимаетесь на третий этаж, затем по воздушному переходу – в соседний терминал, там спускаетесь на цокольный уровень, находите сектор «Ди», поворачиваете налево, метров через сто находите бутик «Анжелла», прямо за ним будет коридор, дуйте… э-э-э… прошу прощения, идите до упора, там в конце увидите автоматические ячейки, пятьдесят рублей всё удовольствие. Потом бегом опять к нам на досмотр.

Агент Интерпола начал багроветь, но с помощью буддистской психотехники восстановил самоконтроль. «О́кей, ничего личного. Служба есть служба», – подумал он, и решительно швырнул флакон с дорогущим французским лосьоном в корзину с конфискатом. И вежливо спросил:

– Сорри, а куда всё это… – Понт указал на содержимое корзины, – потом девается? Чисто, для, интересно.

(Наверняка, читатель, вы подумали, что в предпоследнем слове последней фразы – опечатка. Ничего подобного. У Джеймса была пятёрка по русскому сленгу. В оригинале, как учили лингвисты Лэнгли, слово начинается на вторую букву русского алфавита. Но он допустил оплошку. Простим ему. Разволновался.)

Услышав раритетный вопрос о судьбе содержимого корзины с запрещёнными к провозу предметами, дежурная смена всем составом разом посмотрела на агента 777.

– Куда мы деваем конфискат? Выбрасываем в пропасть, – ответил за всех клерк у монитора на полном серьёзе.

Дежурная смена дружно деликатно ухмыльнулась. Понт не понял прикола, но удовлетворённо кивнул. А про себя подумал: «Хорошо, что меня предупредили о загадочной русской душе. Не забыть бы после задания спросить у препа-лингвиста, что означает эта идиома – выбросить в пропасть?»

Покидая зону досмотра, Джеймс мысленно подвел промежуточный итог: «С таким техническим прогрессом скоро жидкости можно будет провозить только в мочевом пузыре, а алкоголь в печени».

Довольный в целом успешным ходом операции, Джеймс устроился в холле ожидания и занялся созерцанием фланирующих в безделье пассажиров. И вдруг похолодел. К его скамье неспешно приближались двое полицейских со служебной собакой-боксёром на поводке. Наверняка псина натаскана на взрывчатку и наркотики. И точно! Поравнявшись с Понтом, пёс остановился как вкопанный, пустил слюну и строго на него посмотрел. У Джеймса рефлекторно сработала аромазащита. Животное брезгливо сморщилось и потащило кинолога прочь.

«Даром, что ли, приходится терпеть кличку лаки-скунс! – подумал Понт. – Пронесло. Правда, кажется, слишком крупнодисперсно».

Он поспешил в туалетную комнату, где подтвердились его худшие опасения. Фитиль был безнадежно мокр. А без него динамит не опаснее детского пластилина. Нанесённый на подмётки штиблет наносостав из охотничьих спичек стал неактуален. Что ж, на случай форс-мажора эти яйцеголовые из отдела разработки операций придумали план «Б». Блеф.

В горизонтальном полёте по маршруту Москва-Сочи Понт подозвал к себе стюардессу и вручил ей заранее заготовленный листок из блокнота. В нём печатной кириллицей значилось: «У меня в кишечнике бомба. Летим в Берн, Блюменштрассе 9. Иначе, пф-ф-ф…»

Аналитики Интерпола божились, что текст поймёт даже ребёнок. Ибо к 17 годам любой россиянин как минимум 17 раз посмотрит культовый русский фильм «17 мгновений весны». Также Джеймса заверили, что русское «пф-ф-ф» – это полный аналог английского «бэнг-г-г».

– Прошу передать это капитану, – произнёс Понт.

Стюардесса пробежала глазами бумажку.

– С зелёным горошком в салате переборщили? – спросила участливо.

– Оставьте шутки в себе! – сурово парировал Джеймс.

– Я сообщу о вашей просьбе командиру, – мило улыбнулась бортпроводница.

И через минуту вернулась в сопровождении молодого человека в форменной фуражке и кителе пилота гражданской авиации с нашивками на рукавах. Тот склонился в вежливом полупоклоне и, так же лучезарно улыбаясь, щегольски козырнул: «Сэ-эр…» И молниеносно щегольски же обрушил кулак на темя террориста. «Откуда у них в самолёте паровой молот, бл…», – было последней в тот день мыслью Джеймса. Причём, на сей раз сленговое слово мелькнуло в мозгу в безошибочном и полновесном виде.

Его безвольное тело под аккомпанемент объявления по громкой связи: «Господа, если в салоне есть врач, просьба, не беспокоиться!», – сволокли в подсобку.

– Танечка, где у нас огнетушитель? Если копыхнётся, что вряд ли, добавь! – проинструктировал второй пилот стюардессу и отбыл в кабину.

Очнулся Понт в сочинской психушке. И тут же вновь впал в полную прострацию, не ощутив во рту четырёх передних зубов, среди которых был и зуб с вмонтированным в него радиомаячком, на случай опасности для жизни. Не обнаружилось в карманах пижамы и мобильника. Связь с Центром была утрачена. Уповать осталось лишь на голимые, без спутников, небеса.

После бесплатного обеда, потрясшего Джеймса простотой и полезностью, шок его усугубился знакомством с двумя субчиками. Тоже в пижамах, но явно филёрами, косящими под больных. Наверняка из компетентных органов. Джеймс, делая вид, что прогуливается, изучал возможности к побегу из зарешеченного садика больнички. Его окликнули двое на лавочке:

– Эй, шпион! (Как же невыносимо быстро распространяются слухи в тесных коллективах). Третьим будешь?

Вопрошающий отвернул полу своей пижамы и показал бутыль 0,7 тёмного стекла с тремя жирными семёрками на этикетке. (Господи, им даже мой служебный код известен! Не иначе – в отделе «крот»). Откуда ж ему было знать, что бурый напиток «три семёрки», именуемый в народе «три топора», появился в России задолго до рождения Понта.

Ошарашенный полным провалом, слово «портвейн» мелким шрифтом под цифрами на этикетке Джеймс даже не разглядел. Конспирироваться далее не имело смысла. Понт выложил всё как на духу главному врачу. Тот его доброжелательно выслушал и вкатил максимальную терапевтическую дозу противобредовых психотропов.

Куковать бы ему остаток жизни в этой богадельне, поскольку работал он, как и положено секретному агенту, под прикрытием липового загранпаспорта – гражданина Республики Джибути. Врачи – не звери, сообщили в консульство африканской страны о беде с их подданным, но там от него на полных законных основаниях, с чистой совестью открестились. Хотя и мусульмане в массе своей.

Спасли Джеймса хвалёные цифровые технологии. Радиомаяк был запрограммирован на автоматическое включение, не будем подбирать научные слова, буде зубы выбьют. Утраченный верхний резец, как оказалось, исправно посылал сигналы «SOS» из мусорного бака для биологических отходов, пока не села батарейка. На счастье агента, сигнал успели запеленговать кому надо.

Через Российское бюро Интерпола коллеги разыскали сначала зуб, а затем и самого без вести пропавшего Джеймса. По поводу чего принимающая сторона замутила дружеский международный фуршет. Без галстуков и погон. Но с культурным обменом и спортивными состязаниями. Первое вылилось в хоровое исполнение шлягеров «Ой мороз, мороз» и «Все мы живём в жёлтой подводной лодке». Второе – в неофициальный чемпионат спецслужб по стрельбе. До последнего патрона. По пустым бутылкам из табельного, личного и наградного оружия с глушителями. Из положений: «Стоя» (на карачках), «С колена» (перед унитазом) и «Лёжа» (лицом в салате).

Нет худа без добра. В больничке Джеймс посмотрел по TV кинокомедию «Кавказская пленница». Поразился жизненности сценария, вопреки транквилизаторам от души повеселился, и заодно узнал, что скрывают русские под фразой «выбросить в пропасть».

Руководство Интерпола сочло результаты миссии своего агента блестящими и назначило его главным специалистом по России. Даже не пожурило за беспрецедентно лаконичный в истории организации отчёт об операции: «С антитеррористической готовностью в российской гражданской авиации всё ОК».

К проблемам русского психоанализа

По мере того, как развивался процесс так называемой оптимизации системы здравоохранения, врачей в сёлах не стало. Да что там врачей! Фельдшерско-акушерских пунктов – раз, два и обчёлся. А населения в глубинке, как назло, местами осталось всё ещё прилично. Кто-то держался за малую родину, пугаясь суетности уклада городской жизни, кто-то с переездом на погост тянул на генетическом энтузиазме. Так или иначе, кое-где стало зреть недовольство, Минздраву было поставлено на вид.

Ведомство реанимировало шефскую помощь города селу врачебными десантами. Едет, скажем, поезд с медиками по маршруту, останавливается на полустанках. Народ приходит: анализы простенькие сдать, ЭКГ сделать, консультацию грамотную в кои веки получить. С паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок.

В таёжной Кедровке железной дороги не было, зато хорошо сохранилась амбулатория. Туда-то на автобусе и забросили как-то летом бригаду медиков из краевого центра. Аж на целую неделю. В помощь им сельсовет выделил тётку Евдоху. Выделил в качестве регистратора, диспетчера потоков пациентов и спеца по информационной работе с односельчанами.

Как в коллектив заезжих эскулапов затесался психотерапевт – одному богу известно. То ли для массовости воткнули, то ли по недоразумению. А может полагали, что к нему потянутся местные любители спиртного, наслышанные о чудодейственности психотерапии в решении такого рода проблем.

Врач молодой, серьёзный, с амбициями. День сидит на приёме – никого. Второй – никого. На третий разнервничался, не выдержал, в регистратуру быстрым шагом входит:

– Что-то пациенты ко мне не идут! У ЛОРа – полно, терапевт от наплыва стонет, а у меня – ноль! Может, реклама не прошла? А, Евдокия Ивановна?

– Чегось? – не поняла статистик-медрегистратор. – Кака така реклама?

– Я говорю, народ слыхал-то хоть, что я приехал? Приём веду…

– Эвона чего… А то как же! Прошёл слушок-то, прошёл… А то как же! У нас тутова с энтим строго! – заверила Евдокия Ивановна.

– Господи! Да если бы не разнарядка Минздрава! Видели б вы меня тут!.. – воскликнул психоаналитик и вон из регистратуры выбежал…

В поздние сумерки тётка Евдоха, как есть она статистик болячек, имеющих в посёлке хождение, созвала «тайную вечерю».

– Надобно помочь бы человеку, – говорит она кворуму. – Гость всё-таки. И нервы, по всему видать, ни к чёрту!..

Зашумел бабий сход: отчего же не пособить! А с чем к нему ходют-то, к психоаналитику? С какими хворями он управляться мастер? На что жалобы предъявлять?

На то у тётки Евдохи краткая медицинская энциклопедия припасена была…

Назавтра в кабинет психотерапевта постучали. Опираясь на клюку, вошла бабка Матрёна. Поздоровалась, тяжело опустилась на стул.

– Тревожусь я, милок, – начала без околичностей.

– Так-так… – заинтересовался спец.

– О прошлом годе… картошка у нас, милок, уж больно хилая уродилась. Вот, скажи, меня думка-то и держит – как оно в энтом-то году обернется?..

Азартный огонёк в глазах эскулапа стал угасать.

– Что ещё? – сухо спросил он.

– Мнительной я чегой-то стала, – вздохнула бабка. – Вот оно как!

– Так-так… И в чём это выражается? – вновь оживился психотерапевт.

– Надысь, по радио, к пенсии прибавку обещали. Мнится мне, прибавки той – шиш, да кукиш с маслом сызнова выйдет. Вот помяни моё слово!..

– У вас всё? – опять поскучнел психотерапевт.

– Как же энто всё-то! Энта ещё у меня… Как её…

Бабка Матрена закопалась в носовом платке, связанном в маленький узелок. Наконец, развязала. Там, среди нескольких мятых мелких купюр, обнаружился листок из ученической тетрадки, на котором крупными печатными буквами было начертано одно слово. Врач без труда разобрал его с другого края стола.

– Так что там у вас?

Бабка Матрёна отнесла бумажку подальше от глаз, насколько хватило рук.

– Депрессия, милок. Она, окаянная. Замучила совсем, прямо проходу не даёт! Чисто ревматизьм какой…

Азартный огонёк в глазах эскулапа погас окончательно…

На другой день психоаналитик появился в амбулатории поздно утром, когда солнце жарило уже вовсю, и берег местной речушки стал заполняться ребятнёй. Явился в шортах, шлёпанцах, с полотенцем подмышкой. Весёлый, в хорошем настроении.

– Евдокия Ивановна! Я – на пляж, позагораю. А то что же мне – всю неделю в кабинете париться? Если что, пришлите за мной кого-нибудь, ладно?

– Обязательно, а то как же! Не беспокойтесь! Внучок мой, Васька, такой башибузук шустрый, спасу нет! Зараз на мопеде примчится, если что…

Тётка Евдоха проводила командировочного до калитки палисадника, выждала, пока тот отдалится.

– Слава тебе, господи! Помогло, значит. Молодец Матрёна! Поговори с человеком – ему и полегчает! – вполголоса сказала она и перекрестила психоаналитика вслед.

Ушлая личность

В газете «Культура» от 15—21 января 2016 года появилась статья: «Я спросил сегодня у менялы…» Цитата из вреза: «55 лет назад, в январе 1961 года, в СССР стартовала денежная реформа – с монет и купюр исчез один ноль. Однако в ходе деноминации возникли лазейки, которыми воспользовались различные ушлые личности. Осведомлённые граждане еще в 1960-м принялись массово скупать медь – монеты достоинством в одну, две, три копейки. Ведь после реформы они сохраняли номинальную стоимость, то есть де факто дорожали в десять раз». Тут-то мне и вспомнилась эта история.

He дай вам бог жить в эпоху перемен – гласит китайская мудрость. Фёдору Нетужилкину бог дал, когда ему катил уже тридцатник. Ну, вы помните – «перестройка» и всё последующее…

Какое-то время семье Фёдора пришлось перебиваться с кваса на воду. Постепенно, под знамёнами свободного рынка, Нетужилкины научились перебиваться с «колы» на минералку, что социального статуса в целом не меняло. Всему виной было законопослушание, ошибочно привитое ему родителями, а как известно, законопослушание и достаток – ипостаси на Руси крайне редко пересекающиеся. Короче, когда сказки про светлое будущее для всех вдруг дьявольским образом обратились в сказочное настоящее только для самих сказочников, Нетужилкин простился с иллюзиями, стал напряжённо искать пути внезапного обогащения, и таки нашёл!

Ещё в детстве маленького Федю, обожавшего газировку с сиропом за алтын из автомата, потрясла полумифическая история о некой одинокой прозорливой старушке, догадавшейся перед денежной реформой 1961 года скопить три мешка медных монет. По условиям реформы, владелец двадцатикопеечной монеты получал взамен двухкопеечную нового образца, счастливый же обладатель десяти старых двухкопеечных монет оставался не только при своих, но и в десятикратном выигрыше. Прикиньте, как мальчик Федя завидовал хитрой старушке.

Из-за инфляции – верной спутницы общественно-экономических потрясений, Нетужилкин давно получал зарплату «лимонами» (т.е. миллионами рублей). В тогдашних, один за другим меняющихся Кабинетах министров далеко не каждый чиновник представлял, как одним словом обзывается количество нулей в числах статей государственного бюджета. Призрак очередной неминуемой деноминации бродил по России. Если вовремя спохватиться, и без шума подсуетиться, мыслил Фёдор, то прикопить три мешка копеек при миллионных заработках… Плёвое дело. Так исподволь, шутейная, казалось бы, идейка обретала очертания сверхценной идеи.

Фёдор не только перестал выбрасывать на тротуар копеечную сдачу, не ленясь попутно поднимать и чужую, но и целенаправленно менял некрупные купюры на металлическую мелочёвку. Складировалось сокровище на дачном чердаке втайне от всех домашних. Мыслился сюрприз.

С наполнением первого потаённого мешочка Фёдор обеспокоился. Случись деноминация сейчас, как обидно встретить её, скажем так, не во всеоружии! Но время шло, капиталец в весовом отношении заметно рос и ныкать на даче «сбережения» становилось всё рискованней.

Наступила глубокая осень, дачный сезон сворачивался, резонов ездить за город не стало, а о реформе ни гу-гу!.. Оставлять богатство на зиму на даче (при полном бомжовом беспределе и не менее полном попустительстве правоохранительных органов) было бы верхом неосмотрительности. Ненастной ночью, в одиночку (под предлогом дополнительной проверки консервации дачного домика на зиму), на стареньком семейном авто Фёдор вывез с дачи увесистые мешочки. И утопил на мелководье в ближайшем к дому городском прудике. «Сволочи!.. Скоты зажравшиеся!..», – безадресно, но злобно шептал он в темноту, стараясь без лишнего плеска опускать за борт надувной лодки бесценный груз. Пометил место самодельным буем из пластиковой бутылки. Типа, мусор плавает.

Гуляя следующим днём по набережной, Фёдор дивился гениальности найденного решения. Свинцовая водная зыбь надёжно скрыла клад от посторонних глаз. Отследив, с приходом зимы, ледостав, он прекратил ежедневные обходы заветного водоёма и стал ждать.

Деноминация грянула так же неожиданно, как и всё в Отечестве, начиная с ежегодных снегопадов. Весть застала Нетужилкиных за завтраком, с экрана кухонного телевизора. Не доев бутерброд, под недоумение домашних, Фёдор суетно, ни слова не говоря, засобирался в гараж. Запустив с помощью молитв и проклятий двигатель, побросал в багажник рыбацкий бур, ледоруб, складной багор и подводный фонарик, выехал…

На берегу Фёдора чуть удар не хватил. Аккурат над местом затопления клада была прорублена большая прямоугольная полынья, которая кишела «моржами». Потеряв рассудок, с криком: «А ну, не нырять!..», – Фёдор, как был в одежде, сиганул в прорубь. Где и затеял потасовку с поспешившими вплавь ему на помощь моржующимися гражданами. Откуда и был доставлен в отделение милиции по факту мелкого хулиганства. Откуда и был препровождён в психиатрическую лечебницу. По причине неадекватности, агрессивности и некритичности поведения. Где и был помещён в отделение для буйнопомешанных. Где и был упелёнат в спец. бельё, ибо тарзаном бросался на решётки в оконных проёмах и с воплями: «Выпустите меня отсюда!», – тряс их нещадно…

Очнулся Нетужилкин уже без смирительной рубахи в так называемом полубеспокойном отделении. Уроки дюжих санитаров пошли Фёдору на пользу. В палате он был тише воды, ниже травы. И только в беседах с лечащим врачом Фёдор срывался и горячечно молил: «Выпустите меня, пожалуйста! Я вам денег принесу! Мешок!..»

Мало-помалу доктора и уколы сделали своё дело – перевели полубеспокойство в заторможенность. И в начале лета Фёдор был выписан на амбулаторное долечивание. Больным «учётным», но с улучшением. Кто поспорит, что лекарственный ступор – это ухудшение?

Дома Нетужилкина встретили настороженно (хотя виду не подавали), и с оттенком лёгкого испуга. Обнаружив покладистость в исполнении подаваемых команд, успокоились. Обильные чаепития и свойские харчи быстро снизили концентрацию в крови успокаивающих препаратов. Не прошло и недели, как Фёдор произнёс первую осмысленную фразу:

– Фонарь подводный цел? – спросил он.

Зинаида невзначай всплакнула и весь день была с мужем особенно предупредительна. Вечером он исчез.

Нашли его утром у пруда. Фёдор сосредоточенно копался в приличной куче ила и тины. На хилой волне, рядом у берега, покачивалась резиновая лодка…

Повторной госпитализации Нетужилкина в полубеспокойном отделении ничуть не удивились. Психиатрия прекрасно способна глушить симптомы душевных расстройств, но бессильна против их причин. Единожды сюда попав, клиент, за редкими исключениями, становится завсегдатаем заведения.