Чудовище внутри меня

© Андрей Куц, 2017

ISBN 978-5-4490-0195-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Как причудливо сплетаются нити жизни. Витиеватость их линий удивляет непредсказуемостью, а узор – неповторимостью. Но если сконцентрироваться на сути, то увидишь всё один и тот же материал, всё те же отрезки, слагающие общий путь.

В конце одной долгой зимы ко мне на стол попало совсем пустое, решённое дело. Да даже не дело, а дельце. Я быстро спихнул бы его в архив, но моё внимание привлекло одно обстоятельство: карусель вертелась в городе, где прошли мои ранние годы, – а я очень давно в нём не был, не был дома. Я не посмел упустить случая, так удачно позволявшего мне за казённый счёт совершить путешествие по местам безвозвратно ушедшей беспечности – посетить малую родину. Я намеревался задержаться там не менее чем на неделю.

Но поманили меня не только родные места. В деле фигурировали с детства знакомые имена – имена моих школьных товарищей. Один из них, увы, уже был мёртв, а другой ходил в господах-владельцах собственного предприятия, и на жизнь, судя по всему, он не жаловался. Вот у него-то, и поныне здравствующего, я и надумал остановиться, чтобы подивиться невероятному размаху его бизнеса, что явствовало из лежащих на моём столе отчётов и рапортов, и тому чуду, что обещалось в подшитом к делу рекламном проспекте, на коем и строилось основное завлечение потребителя-клиента. Да-с, течёт время, меняется жизнь. А ведь были, помнится, совсем иные деньки… И порой так хочется в них вернуться – вернуться домой, в детство… в такое, каким всё ещё его помнишь.

Почему миру суждено меняться?

Пускай двигалось бы только время, а всё вокруг оставалось бы прежним.

В деле имелось несколько дырочек, которые либо были допущены по небрежности, по разгильдяйству, либо из-за спешки, в которой оно стряпалось. Впрочем, на это можно было легко прикрыть глаза. Но! В то же время, при желании, за подобное можно было ухватиться, правда, для этого всегда нужно очень большое желание или нужна необычайная скука, доставшая тебя до печёнок. В общем, как я уже сказал, пустяковое дельце. Ему было суждено сгинуть в архивах, но оно попало на мой стол.

Взявшись за дело, я могу самостоятельно принимать решения по ценности, важности и количеству проводимых мероприятий: нередко бывает, что приходится наведаться на место события, чтобы пошнырять, потыкаться, поскрести по сусекам лишних пару-тройку раз… хотя, в основном, стремишься уладить всё одним махом – и с плеч долой, как говорится, из сердца вон. И завершаешь работу уже в собственном кабинете, сидя перед любимым кактусом, разбухшим от жизненных соков, в привычной обстановке – так сподручнее, спокойнее. Основываясь на этом праве, вооружившись тем, что в нашем отделе давно не было никаких осложнений и ЧП, к тому же из текущего ничего важного и срочного надо мной не довлело, я отправился к начальству, – и скоро выяснил, что никто не возражает против моей небольшой командировки.

Приехал я в родной город (вернулся) в изумрудно-лучезарном мае. День пятницы только приближался к своей середине.

Передо мной промелькнул ряд ветхих избушек, практически незнакомых мне с детской поры, и сразу же – площадь перед городской управой, а тута, в даль по длинной прямой улице – домишки, домишки и несколько новых высоток. Но машина катилась вперёд, и у меня не было времени рассматривать старое и новое, знакомое и чужое, поэтому радости от возвращения я не испытал, но внутри что-то неприятно сжалось.

Я, конечно, мог неторопливо проехаться по городу и всё рассмотреть, но мне хотелось, чтобы при встречи с ним у меня в груди было усиленно бьющееся, а то вдруг затихающее сердце, – чистое, ничем не омрачённое восприятия окружающего мира. Но этому мешали три часа, которые я провёл за рулём, и глубоко въевшаяся в мозг привычка к ежедневной работе. Я не был в отпуске почти три года – я забыл, что значит отдыхать. Мне требовался перерыв. Прокуратура подождёт. Следственные дела никуда не денутся. И город, столько лет стоявший без меня, останется на месте. Мир должен был вернуться на привычное место вместе со мной.

Не увидев толком города, я оказался перед нужным зданием. Оно было всё там же. Да и куда ему деться? Но оно меня удивило.

Мало что осталось от былой разрухи. Здание действительно жило. Оно – функционировало. Но оно по-прежнему было лишено каких-либо архитектурных излишеств: сложенное из красного кирпича прямоугольное двухэтажное строение без каких-либо надстроек, четырёхскатная крыша, а трёхстворчатые рамы – огромны, в два метра шириной, а в высоту – не менее двух с половиной.

Я не видел пожарной лестницы, – о ней я узнал позже. Она уродовала здание, потому и была вполне удачно вынесена на скрытую от глаз дальнюю боковую стену. Меры пожарной безопасности неумолимы – это они потребовали наличия столь неуместного сооружения. Так же я не увидел небольшую часовенку, расположенную позади здания.

Вывеска у съезда с главной городской дороги во двор, утонувший в зелени, гласила:

«Колодезь „СТУДЁНЫЕ КЛЮЧИ“ Добро пожаловать! У нас вы обретёте вторую молодость – радость жизни! Сдаются комнаты. Бассейны. Парилки. Ресторан (традиционная русская кухня), бар. Зайдите выпить чашку чая».

Очень уютно и защищённо почувствовал я себя, проехав через простые, но высокие железные ворота, выкрашенные в неприметный коричневый цвет, гостеприимно распахнутые настежь, – я сразу же провалился в зелень, нависшую со всех сторон.

«Наверное, даже зимой здесь присутствует атмосфера укрытости от внешнего мира», – подумалось мне тогда.

Я позавидовал вкусу давнего школьного товарища, к которому я приехал. Конечно, я ехал не к нему. Но, если в его заведении можно обзавестись временным жильём за вполне умеренную плату, было бы грешно не воспользоваться обстоятельствами. И это было тем паче приятно, что от этого места было рукой подать до городской управы, суда, полиции и морга. Тогда я ещё не знал, что все нужные мне люди – постоянные клиенты этого заведения.

Перед отправкой в путь я набрал номер «Студёных ключей» и узнал, что хозяин находится в городе и при необходимости, конечно же, с ним можно поговорить.

«По интересующим вас вопросам», – сообщил по телефону приветливый голос девушки.

Я рад.

Я остановил машину на парковке перед главным входом. Ни одной машины не было видно. Осмотревшись, я обнаружил за полосой густого кустарника значительное крытое пространство – вот там машин хватало.

«Что ж, пропишусь, устроюсь и поставлю туда свою», – решил я.

И только тут, повернувшись к главному фасаду здания, встав перед ним во весь рост, я понял, что было главным в восприятии этого места. От него веяло стариной и простотой: нетронутый цивилизацией аскетически обустроенный уголок, вобравший в себя эстетически обыгранные моменты заброшенности и разрушения – умышленно оставленные или умело созданные штрихи ветхости.

Здание – это прямоугольник, в длину – метров шестьдесят, а то и больше, в ширину – метров двадцать. Четыре простые, голые да гладкие, стены, как уже упоминалось, выложены из красного кирпича – нигде никаких выступов и изъянов, даже не видно крыльца. Два этажа. Высота потолков не менее четырёх метров. Четырёхскатная железная крыша. Огромные окна. Да часовенка, аккурат посередине длины здания, но с задней стороны. Всё приведено в надлежащий вид: кирпич оставлен прежний, но он обработан специальным раствором, дабы предотвратить дальнейшее крошение и защитить от мокроты, в окна вставлены рамы, судя по всему, деревянные, или это хорошая имитация, выкрашены они в яркий белый цвет, крыша покрыта железом и облита тёмно-зелёной краской, на часовенке стоит крест, а под её крышей – свободно, и там висит колокол, двери у неё двустворчатые, кованые железом, зелёные и распахнутые в обе стороны по стенам – входи всяк желающий, в глубине – мерцание свеч, – но этих мелких подробностей я пока не видел. Входом часовенка обращена к зданию. Между ними – пятиметровая дорожка из всё того же старого красного кирпича. Такая же дорожка опоясывала всё здание.

Я взял с переднего пассажирского сидения портфель с документами и направился ко входу.

Я встал перед главным входом – передо мной единственная маленькая ступенька и большие, в крупную деревянную решётку стеклянные двери, а за ними – ещё одни двери, точно такие же. Видно насквозь, через всю залу – задние двери небольшие, но тоже стеклянные, если через них пройти, то по дорожке попадёшь в часовню. За часовней – сильно заросший, на первый взгляд неухоженный, запущенный парк. Но это впечатление обманчивое – в парке нет ничего случайного и неопрятного. Всё в нём продумано, всё сделано нарочно, для усугубления создаваемого настроения. Посреди залы – какое-то громоздкое сооружение. Оно высокое и сияет – по нему, трепыхаясь в нём, лучится блеск!

Загадочная задумка выглядела слишком богато, роскошно, и потому у меня возникло недоумение, и захотелось поскорее войти, чтобы посмотреть.

Холл просторен! Сумрак и прохладная влажность обступили меня, вошедшего с тёплого майского дня. Первым делом бросилась в глаза скульптура в центре залы – это стеклянный цилиндр наполненный водой. Его высота метра два. На нём купол в виде развёрстой луковки, перевёрнутой да придавленной так, что чешуйки у неё назад вывернулись. На куполе, по обе стороны от вошедшего, по два пухлых ангелочка. Они сидят, смотрят друг на друга с радостным смехом и изливают из кувшинов в большие ковши, что помещены в их ножках, тонкую струйку хрустальной водицы. От ковшей спиралью вниз сбегают стеклянные трубки с металлическими вставками – по дюжине в каждой скульптурной группе. В метре от пола они соединяются с металлической каймой, опоясавшей цилиндр. Кайма изображает несколько ярусов волн в кипучем синем море или в буйном безбрежном океане. Восемь рыбок, равномерно распределённых по кругу, «плавает» в этих неспокойных водах, а из их ртов изливается всё та же кристально чистая водица, падая в небольшой бассейн, в центре которого и возвышается всё это удивительное сооружение. Дно бассейна засыпано крупным бело-серым песком. Из его стенок исходит направленными лучами чистый белый свет: он играет на совершенно определённых участках сооружения. Стеклянный цилиндр растёт из дна бассейна, и видно, как внутри бьют ключи – колодезь, студёные ключи, ключевая водица! От бассейна тянутся два небольших канала, дно которых также заполнено песком. Через них переброшено по мостку – два, по обе стороны и на некотором удалении от фонтана. Каналы уходят куда-то в соседние помещения, за стены. Весь фонтанный ансамбль исполнен из стекла и серебра. Возможно, серебро не всюду, возможно, отдельные части лишь имеют таковое напыление или попросту являются имитацией под серебро. Всё журчит и играет светом. А воздух – свежий-свежий. И откуда-то доносится гул голосов.

Над залом правильным квадратом висят четыре золотых вентилятора, держась на распорках по центру вентиляционных шахт. Они вяло, размеренно загребают воздух объёмными лопастями. Они – всего лишь украшение. Всю работу по очистке воздуха выполняют четыре чёрные дыры – вентиляционные шахты, уходящие к далёким кондиционерам.

Я не двигался, я ждал, когда мной овладеет привычка.

Вдоль стен, выложенным всё из того же старого красного кирпича, в полумраке стоят столики, укрытые скатертями оливкового цвета, и тёмно-коричневые полукруглые диваны. В центре каждого стола – настольная лампа с розовой лампочкой и с бесцветным и гладким абажуром из дымчатого стекла, и такие же бесцветные стеклянные кувшин с водой и две пухлые двухсотграммовые чашечки. Над ними по стенам – тусклые белые люминесцентные лампы. Пол выложен чёрно-белыми квадратами керамической плитки. Справа, сразу при входе – коричневая стойка. За ней – служащий. Метрдотель? Портье? Бармен? За его спиной – многочисленные ряды бутылок.

– Мы рады видеть Вас! Здравствуйте! – слегка поклонившись, сказал он – мужчина лет тридцати пяти с ухоженной гладкой головой. К кармашку его белой рубашки крепилось имя. «Артём», – прочёл я. – Желаете отобедать или номер?

– Номер, на десять дней, на одного, изыск не обязателен, – сказал я.

– Восемьсот рублей – сутки. Предоплата пятьдесят процентов. Есть дороже, но сейчас забронирован. Сможете переехать, если пожелаете, когда освободится или снимется бронь. Постель меняем раз в три дня или «по требованию», но тогда – с доплатой. Питание, сауна, бассейн и прочее – всё оплачивается отдельно, со скидкой для проживающих.

– Я в курсе. Если можно, я хотел бы попасть в номер и отдохнуть. А потом уже – разберёмся.

– Очень хорошо. Завсегда, пожалуйста. Будьте добры, какой-нибудь документ, удостоверяющий Вашу личность.

Я с готовностью протянул паспорт и извлёк из бумажника нужную сумму: 4000 рублей.

Он привычно всё принял – занялся оформлением.

После недолгой процедуры Артём дал мне расписаться в книге регистрации и, нажав на какую-то кнопку, с тихой улыбкой возвратил мне паспорт. Через пятнадцать секунд, спеша через правый мосток, появилась такая же вежливо-сдержанная, немного серьёзная, сосредоточенная на внимании к клиенту девушка. Она несколько семенила – мелко перебирала ножками, едва выступавшими из-под длинной, прямой и довольно узкой оливкового цвета юбки. Подойдя, она взяла ключ, который дал Артём, на миг закативший глаза, что, верно, означало: наверх, клиент желает комнату, будет нашим самым дорогим гостем, постояльцем, вижу я такого брата сразу, глаз намётан, будь спок.

Девушка скромно соединила на животе мягонькие маленькие кисти рук и пригласила меня следовать за ней лёгким наклоном пригожей головки. Таким вот образом кокетничая, играя неопытную, наивную пока ещё девочку, она засеменила к лестнице, ведшей в верхние комнаты.

Погружённая в полумрак коричневая деревянная лестница, расположенная рядом со стойкой бармена-метрдотеля, быстро вывела нас на второй этаж. По правую руку я увидел кабинет директора, по левую – общий кабинет для бухгалтера и администратора. Я поспешил за провожатой.

Длинный коридор был в ширину не менее двух метров и с черноватым деревянным полом. Пройдя по нему прямиком к светлому пятну высокого окна боковой стены здания, я остановился возле девушки, перед дверью №15, последней – пространство за ней должно было стать моей обителью на ближайшие десять дней.

Глава вторая

«Нельзя обрекать человека на поступки, которые ему заведомо не под силу. Как бы он не хотел обратного, он не сможет их исполнить», – любил говаривать незабвенный Павел Иванович Добытов, читавший у нас лекции по технике допроса подозреваемого. Будучи уже в преклонных годах, а потому часто спотыкаясь обо всё и наталкиваясь на всё, что бы ему ни подвернулось при его рассеянном и неуверенном передвижении по аудитории, он, тем не менее, сохранял ясность ума, но не твёрдость, увы, памяти. Мы порой называли его между собой «дроздом» за неконтролируемую привычку временами делать головой быстрые движения, – в такие моменты длинный острый нос на его сухом лице смотрелся особенно забавно.

Я не пытался обрекать себя на мучения, выполняя непосильные задачи.

Я понимал, что, если во взятом мною деле имеют место неточности или недоработки, а то и присутствует сокрытие улик, как бы я не стремился к справедливости, к честности, мне не перекидать тонны вязкой глины, дабы в этом тихом провинциальном городке со своим укладом жизни, со своими сложившимися и затвердевшими понятиями, порядками, где все друг друга знают, извлечь под солнышко хилый росток неведомого доселе растения – правды. Если им таковая не требуется – не будет её! Или же, добиваясь её, я поседею прежде отпущенных мне на то лет. Нет. Бороться с ветряными мельницами я не собирался. Но для галочек на официальных бумагах, подтверждающих состоявшуюся проверку или проведённое мероприятие в рамках дополнительного расследования, мне всё-таки было не уклониться от вылазок в «большой свет» местных привилегированных служащих во главе с градоначальником – мне требовались подтверждения того, что выделенные на мою командировку государственные деньги потрачены не напрасно.

Я знал по опыту, что от подобной вылазки может открыться и получиться всякое. Порой стоит легонько потянуть за ниточку – и вот выскочил чёртик из табакерки! Мне надо было избежать подобного. Как-то обойти неприятности. А особенно – не ввязываться в домыслы и пересуды, которые обязательно происходят в самом начале пути. Уже потом, после проверок и перепроверок, после получения информации из различных источников, они, эти пересуды, как правило, обретают доказательную силу, – но это после долгого, очень долгого пути. Я не обнаруживал в себе расположенности к подобной возне. Да и чувствовал я, что в этом деле не может быть чего-то серьёзного. Как я уже говорил, дельце пустое!

Я лежал в постели и соображал.

«Да, непонятно, что предшествовало смерти. Да, тело нашли у стены этого здания, на улице. И… вроде бы всё! Напился пьяным, замёрз, околел. Но, как установили эксперты, умерший от переохлаждения перед кончиной почему-то пил не алкоголь, а залил в себя не один и не два литра ключевой воды. И вот это – интересно и важно. Выпил столь много, что ему стало дурно, и он не смог идти. Если служащие „Ключей“ на самом деле невиновны, то уж не знать о случившемся они не могут. Да и не верится, что умерший – сам! – влил в себя неимоверное количество воды, которая именно из источника „Ключей“. Сам влил и этого никто не заметил? Думается, что ему всё же кто-то помог».

В этом стоило разобраться.

«Это был чей-то спланированный садизм. Ей-ей! Каким иным словом обозвать подобное? Садизм. Не иначе. И чтобы провернуть его в кустах, на улице – это представляется мало вероятным, верится в это как-то с трудом. А это значит, что всё произошло внутри здания. И персонал об этом промолчал. Но это понятно. Их заставили. Хотели избежать отрицательной ауры вокруг „Студёных ключей“ – место коммерческое. Подобные ассоциации не нужны людям, делающим успешный бренд. Местная знать – постоянная клиентура. Кто же провернул с несчастным, зашепчет народная молва? Неужели кто-то из нас, простых смертных? Нет, конечно. Они! А так… ну да, труп есть, он найден рядом с „Ключами“, ну и что?.. Всякое бывает, всё-таки „Ключи“ – это место для весёлого времяпрепровождения. Чтобы люди пили, ели, веселились. От этого может произойти всё, что угодно, пускай не рано, так поздно. От подобного никто не ограждён. Ну, кто, скажите, виноват в том, что в „Ключи“ забрёл безумец? А вот спланированный садизм в самом здании – это дело иное. Никто не захочет отдыхать там, где за доброжелательной вывеской маячит беспредел. Спать в комнатах, где, – а вдруг! – всё случилось. И может произойти с тобой! Ведь виновники не найдены. А что, если это дело рук хозяина или его подчинённых? А что, если они были в сговоре, и это шайка? Попасть в такую клоаку и спокойно лежать в кровати, спать ночью? Нет уж, увольте от таких перспектив… Конечно, можно привлечь к ответственности людей за неоказание своевременной помощи. Можно поискать виновных. Хотя они, вероятнее всего, лишь подурачились с несчастным… не желали они его смерти… И это всё, что можно сделать. Если же в процессе расследования откроются какие-либо иные факты, и станет возможным вести речь о намеренном введении следствия в заблуждение, тогда… А что тогда? Всё это уже наверняка решено на местном уровне задолго до моего приезда. Всё уже давно подчищено и зашпаклёвано. Кому-то влепили выговор, а кому-то всего лишь порицание. Здесь людям жить. Здесь их территория… Не надо разбрасываться яркими словами. Во всём этом дельце нет ничего злостного. Одно хулиганство, со слабо выраженным садизмом, который очень походит на весёлую проделку… да, не слишком дальновидных граждан, но – на проделку. Я, конечно, могу пойти и погрозить пальчиком. Могу посмотреть строго и с осуждением. Могу. Да только, надо думать, они и без того уже, если не напуганы, то обеспокоены моим появлением. И этого более чем достаточно. Ну, для общей картины посмотрю, конечно, строго, задам нужные вопросы, соберу пару документов, получу пару подписей. Составлю заключение… да и сдам дело в архив». такое

«Решено! Постараюсь сполна отдаться удовольствию от пребывания в родном городе, порадоваться возвращению домой. Я здесь вырос. Лишь после школы, уйдя в армию, не вернулся, а поступил в юридический в Москве. В начале наезжал – оставались родители, друзья. Потом пристроил родителей поближе к себе. И вот уже пятнадцать лет я не обонял и не созерцал родные всё, поди ж, места!.. Это тебе не каменные джунгли. Это простор полей, тишина лесов, прохлада рек, травы по пояс, стрекот кузнеца, а в вышине парит ястреб; поднимешь глаза, чтобы глянуть на птицу, – солнце обжигает, так и жарит; пойдёшь, а неприкрытую лысеющую макушку – печёт, раскаляет докрасна. И никаких тебе пылевых да угарных завес – чистота, свежесть!» – так, отдыхая с дороги в номере, я рассуждал в тот первый день.

В конце концов я уснул: вошёл в комнату, принял душ, прилёг на кровать, порассуждал и задремал.

Сон. Глубокий. Спокойный сон.

Меня не тревожили, и я проспал несколько часов.

Если бы я, пробудясь, сразу же открыл глаза, а не лежал, вяло думая о предстоящих обязательных и не очень шагах, которые необходимо и не очень обходимо сделать, тогда я, отвернувшись от окна, перевалившись с правого бока, который давно отлежал, и всё равно ленился пошевелиться, увидел бы я богатое подношение, поджидающее меня на столике у противоположной стены – возле двух скромных жёстких кресел. Помимо этого увидел бы я в тени угла, сидящего в одном из кресел, непрошеного гостя.

С незапамятных времён известно, что человек предполагает, а Бог располагает, отчего все наши выкладки превращаются в смехотворный фарс.

Меня ждал не просто гость, а…

– У нас хорошо спится, – сказал гость. – Воздух чистый, кругом зелено, мало народа, зданий, машин и прочей суеты большого города. С возвращением домой, Борис Глебович Кураев. Мы уж и не чаяли увидеть вас. Но, если вы не против, давайте не будем злоупотреблять официозом, давайте сразу выясним главное. Я – Павел Константинович Обозько, держатель этого заведения и ваш давний школьный товарищ. Помните такого?

Передо мной сидел не в меру упитанный, коротко стриженный, холёный господин в тёмно-серой рубашке с коротким рукавом. Его красную шею оттеняла крупная белая бабочка. Он был в шортах чистого лимонного цвета, на ногах – пляжные шлёпанцы, едко красные. Загорелые руки и ноги – в обильном тёмном волосе. Он так и притягивал к себе взгляд диссонансом. Всё в нём криком кричало о непримиримых разностях. В нежных пухлых пальцах он беспрестанно вертел цветок. Тёмно-красный. Сочный бутон выписывал неуклюжие круги. Роза. Откуда? Для чего?

«Любитель Роз! Как был барчуком, так им и остался. Только теперь сам барин», – фыркнул я про себя, а в слух, приподнявшись на постели, сказал:

– Я помню тебя. Как же, как же!.. Правда, встретил бы на улице – не узнал.

– А вот я узнал бы тебя сразу. Изменился, конечно, но очень даже узнаваем. Всё тот же длинный нос, те же рыжеватые волосы, влажные глаза. – Он с ленивой, сладкой улыбкой посмотрел на розу, гоготнул, вскинувшись при этом телом – кресло под ним охнуло. – Но в них уже нет былой игривости – потяжелел взгляд, потух.

– Что-то ты как-то это… помягче бы, что ли. Мне это не кажется учтивым. – Я был в майке и в трусах, но накрыт одеялом. Если бы не одеяло, я послал бы его к чёрту!

– Ладно… не обижайся. Посмотри на меня. Я – не лучше. Годы не красят. Разум – в печали… даже несмотря на то, что, вроде как, мне грех жаловаться на жизнь – сам видишь. – Он повёл рукой, охватывая пространство, в коем всё было его собственностью. Включая и самое пространство. – Ну, да что там… Давай-ка присаживайся за стол – отметим встречу.

Он поставил розу в один из пустых стаканов, налил в него воды из графина и закопошился за столом, готовя маленький фуршет.

– Вот, когда ты говорил, что не узнал бы меня на улице, – продолжил он, – сознайся, ведь врал? Врал же, как есть врал! Знаю, зачем приехал, всё знаю. Ведь к тому делу приложена моя фотка. Так что ты обо мне не мог не знать, да и не узнать не мог, получается.

– Твоя правда. Так и есть. Что можно добавить? Остаётся лишь дивиться оперативности. До вас быстро доходят новости.

– Да не, ты не прав! Совсем и ни чуточки не прав. Ни вот на столько! – Он постарался дотянуться большим пальцем до пухлого мизинца, чтобы показать у того крайнюю фалангу. Не получилось. Он продолжил: – Всё очень просто. У меня здесь и вся местная знать, и чинодралы с белодомовцами – все питаются да водицей обливаются, здоровье поправляют, а то и номерком воспользуются… сам понимаешь. Так что, ты напрасно. Им же доложили, ты же знаешь, о том, что ты приедешь. Ну и проболтались они.