Не смотри в глаза пророку

Предыстория

– Не спеши. Успокойся. Мы оба знаем, что у тебя получится.

Худощавый мужчина говорил негромко. Но голос его наполнял все помещение, представлявшее собой коробку пять на пять метров с голыми, тускло окрашенными стенами и двумя стальными шкафами в углу.

Когда мужчина говорил, его острый кадык мерно двигался вверх и вниз, отчего мальчику, сидевшему перед ним, казалось, что кадык вот-вот прорвет тонкую в мелких пупырышках шею и выскочит наружу.

– Что тебя все время отвлекает? – спросил мужчина, сведя брови к переносице.

Машинально он притронулся к узлу галстука, ибо не мог не заметить интереса мальчика к своей шее.

Но мальчик, чуть заметно вздрогнув, уже перенес внимание на его брови, между которыми при их схождении образовывалась из складок кожи буква «П», хотя верхняя палочка и была выражена слабее двух других.

А еще одна из бровей, левая, могла подниматься, изгибаясь по крутой дуге, независимо от правой.

– Сосредоточься, – сказал мужчина.

Мальчик кивнул, с усилием отвел глаза от его лица. С рыжеватыми усами, длинным с горбинкой носом, впалыми щеками, крошечной бородавкой на подбородке и большими желваками. Но самыми интересными были выпученные желтые глаза с точками вокруг зрачков.

Между ними стоял экран шириной в полтора метра и высотой в тридцать сантиметров. Таким образом, мужчина с высоты своего роста видел мальчика от макушки до пояса, в то время как мальчик мог видеть его только от плеч до макушки.

Мужчина протянул левую руку и взял верхнюю карту с лежащей перед ним колоды. Все так же глядя на мальчика, он перевернул карту и быстро взглянул на изображение.

– Что у меня в руках?

Мальчик молчал, по-черепашьи вбирая голову в плечи. Тонкая витая проволока, протянутая из-под стола к серебристому ободку на его голове, задрожала.

– Ты что-нибудь видел?

– Да, – тихо сказал мальчик.

– Что?

– Это… – проговорил он и замолчал, съеживаясь все больше.

– Что? – поторопил его мужчина.

Мальчик вздохнул и проговорил.

– Это звездочка.

Мужчина едва заметно нахмурился и отложил карту с изображением круга в сторону.

– Я знаю, – как можно мягче сказал он, – ты можешь это сделать. Просто тебя все время что-то отвлекает. Ты не хочешь мне сказать, что именно тебя отвлекает?

Мальчик помотал головой. Проволока зазвенела, ударяясь о край стола.

– Посмотри на меня.

Мальчик поднял голову.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я рассердился? Только не мотай головой, прошу тебя.

Мальчик, сбитый с толку разнородностью установок, молчал. Однако на сей раз промах был не его, а куратора, и тот, спеша устранить ненужную тревогу из глаз мальчика, обратился к нему мягким тоном.

– Итак, ты не хочешь меня рассердить?

– Нет, – последовал тихий ответ.

– Хорошо. Тогда давай продолжим? Сосредоточься.

Мальчик торопливо зажмурился.

Мужчина взял очередную карту и повернул лицевой стороной с изображением квадрата вверх.

– Что у меня в руке?

Мягкость тона не могла ввести в заблуждение мальчика. Помимо своей воли, он начал поднимать к ушам худые плечи, отчего проволока снова задрожала.

– Говори! – вдруг рявкнул мужчина.

– Я… – пролепетал мальчик.

– Ну? Что?!

– Я…

Вторая рука мужчины все время лежала на кнопке. Не отрывая глаз от темени мальчика, он коротко надавил средним пальцем на кнопку.

В горле у мальчика словно пискнула мышь, после чего он застыл в полной неподвижности. Его бледное печальное личико подернулось легкой судорогой, но почти сразу на нем возникло выражение испуга и одновременно блаженства.

– Ты сам виноват, – сказал мужчина. – Если бы ты не отвлекался, я бы не стал этого делать.

Мальчик не двигался и не открывал глаза.

– Не надо меня обманывать. Тебе совсем не было больно. Я просто пытался тебе помочь. Открой глаза.

Мальчик поднял веки.

– Я думаю, теперь у тебя получится, – проговорил мужчина.

Казалось, куратор сожалел о том, что произошло. Во всяком случае, голос его звучал без привычно скрытой в нем угрозы.

– Солнышко, – сказал мальчик.

– Что? – начал было мужчина.

– Солнышко.

Мужчина протянул руку и снял карту с колоды. Глядя на застывшее личико мальчика, медленно перевернул. На карте был изображен круг с расходящимися лучами.

Куратор отложил карту.

– Хорошо, – сказал он. – Я знал, что ты это сделаешь.

– Домик, – сказал мальчик.

– Подожди, я…

– Домик! – почти выкрикнул мальчик.

Его округлившиеся глаза смотрели мимо мужчины. Тому даже показалось, что мальчик видит что-то на стене за его спиной, хотя он знал, что стена была идеально ровной и идеально пустой.

Куратор поднял следующую карту.

Прямоугольник, увенчанный равносторонним треугольником.

– Хорошо, – сказал мужчина.

Он испытующе посмотрел на мальчика, желая понять, как долго тот сможет продолжать эксперимент.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Мужчине хотелось послушать интонацию мальчика. Только по ней он мог более или менее точно диагностировать его состояние.

В последнее время он начал подозревать, что мальчик научился каким-то образом утаивать свои эмоции. Для его возраста это было совершенно неестественно. Но, учитывая то, чем он здесь занимался, можно было предположить, что некоторые параметры его психики получают ускоренное развитие. Подобный симптом был бы весьма нежелателен, и куратор подумал о том, что следует увеличить периоды релаксации. Конечно, это приведет к замедлению темпов эксперимента, но лучше замедлить темп, нежели понести потери. Хотя и в том, и в другом случае ему не поздоровится.

Поскольку мальчик молчал, он повторил вопрос.

– Хорошо, – отстраненно сказал мальчик.

Мужчина забеспокоился. Он не мог понять, спокоен мальчик на самом деле или хочет казаться спокойным?

Буква «П» на его переносице обозначилась вдруг так сильно, что мальчик чуть подался назад. Он не мог знать, чем вызвано появление этой буквы почти во всей своей силе, но решил предпринять немедленные меры к тому, чтобы она если не исчезла совсем, то хотя бы осталась без верхней палочки.

Увидев, что в глазах мальчика вспыхнул страх, и не зная, что стало причиной этому, мужчина растерялся.

К сожалению, это чувство в последнее время стало посещать его все чаще, и он едва удержался от того, чтобы не нажать на кнопку.

Мальчик вздрогнул. Он словно увидел, что палец мужчины, лежавший на кнопке, напрягся.

И в следующую секунду мужчина понял, что он на самом деле это увидел.

«Господи святый!» – Куратор медленно вдохнул и еще медленнее выдохнул.

«А что ты хотел? – спросил он себя. – Он увидел то, что должен был увидеть. И пора перестать этому удивляться».

Лицо мужчины разгладилось, и он убрал палец с кнопки. За несколько секунд до этого лицо мальчика тоже успокоилось. Но в глазах остались настороженность и непонятная мужчине готовность.

«Он не может знать, о чем я подумаю, – догадался тот, – но он хочет предвидеть, что я сделаю применительно к нему».

Такое эволюционирование в поведении семилетнего ребенка ему не понравилось. Если они начнут играть в кошки-мышки, эксперимент может пострадать, уйдя в лабиринты локальных психологических дуэлей. И кто в них проиграет – вопрос.

Впрочем, с уверенностью можно было сказать одно: выигравших там не будет.

Мужчина осторожно снял с мальчика серебристый ободок, повесил его на стойку и ровно проговорил:

– На сегодня закончим.

Мальчик выжидательно смотрел ему на галстук.

Куратор преодолел минутное чувство враждебности и не позволил себе ни одного лишнего движения. Но тут же вспомнил, что, если бы он и сделал это движение, мгновением раньше это отобразилось бы на поведении мальчика. Если, конечно, тот не научился справляться с собой на уровне, превышающем свой возраст как минимум вдвое.

«Он ребенок, – напомнил себе мужчина. – Ты взрослее и хитрее его. Не дай себя запутать».

Он улыбнулся.

– Что бы ты хотел сделать?

Мальчик, завороженный видом открывшихся под усами плоских желтоватых зубов со щербинкой между двумя передними резцами, не услышал вопроса.

– Ты меня слышишь? – спросил куратор.

Он видел, что мальчик снова углубился в себя, и не мог понять, чем на сей раз это вызвано. Хотя отчасти и догадывался, что это могло быть как-то связано с периодическими изменениями в его внешности. Тем более что это подозрение подкреплялось одним весьма красноречивым пунктом в характеристике мальчика.

Не теряя самообладания, он повторил вопрос, но уже без улыбки.

– Слышу, – сглотнув слюну, ответил мальчик.

– Что бы ты сейчас хотел сделать?

Мальчик немного подумал, следя за мужчиной.

Тот не шевелился, тщательно контролируя свои руки и мимику.

– Можно себя потрогать? – наконец едва слышно спросил мальчик.

Мужчина хотел улыбнуться – и не стал этого делать.

– Можно, – разрешил он.

Он испытал облегчение. Они все об этом просят, это – норма. Стало быть, все идет, как положено, и незачем паниковать.

Мальчик неуверенно поднял левую руку, дотронулся пальцами до головы и принялся осторожно ими двигать, точно пытаясь нащупать зудящее место. На лице его было написано выражение блаженства и растерянности. Он не первый раз пытался найти причину того, что так ошеломляло его после нажатия кнопки, и всякий раз ничего не обнаруживал, кроме своих коротко стриженных волос, кожи и твердой кости под нею.

Он понимал, что все дело в серебристом ободке. Ведь когда ободка на нем не было, нельзя было вызвать те странные ощущения, которых он так боялся и которые так ждал.

Но ведь что-то же должно было оставаться и на нем! Он же чувствовал, как его голова в том месте, где он ее сейчас трогал, становилась после нажатия кнопки чувствительной, как подживающая коленка. Но на коленке, он точно знал, была шершавая корочка, и когда он ее почесывал, по всему телу пробегали щекотные, болезненно-приятные волны.

Быть может, все-таки что-то появилось на голове и исчезало сразу после того, как снимали ободок. Но как в этом убедиться? Трогать голову и пуще того ободок во время игры – то, что они делали, называлось Игрой – было строжайше запрещено. За это было обещано самое суровое наказание, и мальчик, хотя и порывался поначалу нарушить правила, тем не менее ни разу не отважился этого сделать. Он не хотел, чтобы его мама, которую он ни разу не видел и с которой так мечтал встретиться, рассердилась на него и не приехала никогда, и потому он, сдерживая желание потрогать голову, изо всех сил сжимал подушечку стула, на котором сидел.

– Ну, довольно, – сказал мужчина.

Мальчик опустил руку и уцепился ею за стул.

– Сейчас тебя отведут в твою комнату.

Куратор протянул руку к другой кнопке. Где-то вдали послышалось гудение зуммера.

– Подумай о своем поведении, – сказал мужчина. – Ты можешь отлично справляться с заданиями. Но ты постоянно отвлекаешься. Это нехорошо. За это я буду тебя наказывать, хоть мне и не хочется этого делать. Поэтому все зависит от тебя.

Он слегка поморщился. Последняя фраза отдавала нравоучениями инспектора из детской комнаты милиции. А перед ним сидел ребенок, невинный, как только что вылупившийся птенец.

Впрочем, такой ли уж невинный?

Открылась дверь. Вошла рослая женщина в серой, тесноватой ей одежде, вперевалку шагнула к столу. На мужчину и оборудование она не смотрела, точно ничего этого не существовало. Она видела только конкретную цель и немедленно устремилась к ней, как пикирующий бомбардировщик.

– Идем, – сказала она мужским голосом, выбросив растопыренную пятерню.

Она была точной копией фрекен Бок. Ее звали Виолетта Викентьевна. Так мальчик обращался к ней, когда хотел пирожное или чтобы ему дали книжку с картинками. Про себя же он называл ее не иначе, как фрекен Бок.

Он боком слез со стула и сунул свою ручонку в пятерню. Та захлопнулась со скоростью капкана, и женщина потащила свою жертву к двери.

Но мужчина этого уже не видел. Он придвинул к себе раскрытую папку и принялся вписывать туда результаты эксперимента и сопутствующие ему замечания личного характера.

Тем временем в предбаннике, примыкавшем к его кабинету, произошло небольшое происшествие. В другом месте оно не имело бы ровно никакого значения, но, случившись здесь и сейчас, едва не вызвало самую настоящую панику.

Все дело в том, что у мальчика развязался шнурок на левом башмаке. Более того, влекомый к выходу своей могучей провожатой, он наступил второй ногой на волочащийся кончик шнурка, и башмак, который был рассчитан на вырост, дернулся и едва не слетел с ноги.

Мальчик споткнулся и наверняка бы упал, если бы его не удерживала за руку Виолетта Викентьевна.

– Что случилось? – сурово осведомилась она, нависнув над ним серой глыбой.

Но, как ни испуган был мальчик, он уловил в ее голосе нотки страха.

Несмотря на свой страх, он был поражен.

Она тоже боялась, эта огромная тетя, а ведь она, по представлениям мальчика, легко могла справиться с Карабасом-Барабасом или даже с Людоедом. Что же это такое, если оно было страшнее Карабаса-Барабаса и Людоеда?

– Пошли.

Виолетта Викентьевна дернула его за руку.

Башмак застрял на половине стопы, и мальчик неловко заковылял следом.

– Что у тебя там? – зашипела женщина.

Она склонилась набок, обнаружила причину задержки и так резко присела, что в нижней части ее гардероба что-то звучно лопнуло.

Женщина живо закинула руку за спину – и бурое, в тон стен, лицо ее налилось тяжелым румянцем.

– Зар-раза, – прошипела она.

Ухватив мальчика за ногу, она придвинула ее к себе, затолкала поглубже в башмак и принялась перевязывать шнурок. Из-за спешки пальцы ее путались, и она склонилась ниже. Мальчик вдруг увидел красные бугры у нее за ушами и опушенный тонкими кудряшками затылок. Нога его дергалась и даже приподымалась, но он так увлекся созерцанием того, что всегда было скрыто от его глаз, что ничего не чувствовал.

Особенно потрясали эти тонкие кудряшки, которые мальчик видел у девочек, когда еще жил в детском доме. Но то были девочки, а это взрослая тетя, у которой лицо, как мыльница, и ладони больше, чем у дворника дяди Коли.

Виолетта Викентьевна вдруг поднялась, вырастая почти до потолка.

– Идем, – выдохнула она.

Женщина открыла дверь, вывела мальчика и закрыла дверь, все время придерживая свободной рукой что-то пониже спины.

Пока она возилась с дверью и юбкой, мальчик повернул голову.

И вдруг увидел в самом конце коридора, бесконечного, как вокзал, видение. Тоненькая девочка в голубом платьице медленно летела навстречу.

Ее появление в неизменно пустынном коридоре было похоже на сон, и, наверное, от этого в первый момент ему показалось, что она плывет над землей, полупрозрачная и невесомая, как пушинка.

Но вслед за тем он обнаружил, что она все-таки идет, равномерно перебирая ножками в белых гольфах, и понял, что видит перед собой живое существо.

А поскольку это было живое существо и оно не могло пропасть в любую секунду, то стоило присмотреться к нему внимательнее.

Несмотря на расстояние, мальчик вмиг, точно был вооружен подзорной трубой, разглядел темные локоны, высокую челку, слегка раскосые глаза и вздернутый носик. От девочки исходило голубоватое сияние, и в этом сиянии он не сразу увидел высокую худую тетю, одетую в такую же серую пару, как Виолетта Викентьевна, которая шла рядом с девочкой и держала ее за руку. На миг задержав взгляд на скуластом лице худой тети, мальчик увидел на нем выражение растерянности и точно такого же страха, которое было у Виолетты Викентьевны, когда они застряли в предбаннике.

«Они все боятся», – сделал вывод мальчик.

Вслед за тем он перенес внимание на девочку в голубом платьице. Она уже подошла на несколько шагов, и мальчик ясно различил удивление и робкую радость в ее скошенных к вискам глазах. Похоже, она тоже не ожидала увидеть кого-то, кто мог бы представлять для нее интерес в этом коридоре, и теперь, сама не замечая того, вся устремилась навстречу мальчику.

Но худая тетя вдруг резко остановила ее, обняла за плечи и повернула назад, прикрыв собой для верности.

В тот же миг Виолетта Викентьевна, больно сжав руку мальчика, припустилась к двери, находящейся в другом конце коридора.

Девочка в голубом платье осталась позади.

На бегу мальчик попытался обернуться, но тщетно. Добежав до двери, Виолетта Викентьевна с разгону распахнула ее, втолкнула в нее мальчика и тут же заскочила следом, отрезая ему последнюю возможность еще раз взглянуть на чудесную девочку.

Стукнула дверь – и в коридоре воцарилась мертвая тишина.

Происшествие в Столярном переулке

Этот двухэтажный особнячок примостился под крылом громадного НИИ и был почти незаметен. То есть, если судить по справедливости, этот НИИ был построен рядом с особняком, поскольку тот был заложен еще в начале прошлого века, в то время как НИИ появился здесь лишь во второй его половине. Но как бы там ни было, особнячок, представлявший некогда предмет гордости богача из купеческой гильдии, был неприметен на фоне серых бетонных плит НИИ и казался небольшим придатком к нему, вроде склада или выносной лаборатории.

Однако это было не так.

Особнячок был сам по себе, и только знающие люди имели представление о том, кому принадлежит это чудом избежавшее чугунной бабы здание.

Впрочем, и обыкновенный человек, имеющий пяток минут свободного времени и внимательный взгляд, мог бы кое о чем догадаться. Так, например, его внимание наверняка привлекли бы окна, забранные изнутри прочной стальной решеткой, которая, правда, в глаза не бросалась, так как была искусно замаскирована оконной рамой. Но все же решетка была – во всех без исключения окнах на обоих этажах. Кроме того, виднелись квадратики сигнализации, что окончательно исключало возможность проникновения в дом через окна.

Входная дверь, несмотря на внешне неказистый вид, была обита сантиметровым железом с обеих сторон, а ее намертво вмонтированные косяки выдержали бы удары средневекового тарана. Мало того, над дверью виднелась пуговка камеры видеонаблюдения, поэтому случись что, сюда уже через минуту мчался бы отряд вооруженных до зубов спецагентов.

Дело в том, что неприметный особнячок в Столярном переулке был не чем иным, как архивом, что и смог бы установить каждый, кто хоть на пару минут вошел бы в обитую сантиметровым железом дверь. Комнаты обоих этажей, и даже подвал, были уставлены рядами шкафчиков и стеллажей, на которых размещались тысячи коробок с папками и вощеными конвертами, украшенными грифом особой секретности. Датирование на папках разнилось, но общий временной промежуток не составил бы и трех десятков лет. (Причем последние годы впритык достигали даты распада СССР.) Но в том-то и загвоздка, что путь посторонним намертво преграждала та самая дверь, а также круглосуточный пост охраны, размещавшийся в непосредственной близости от двери, через коридорчик, на отведенной для этой цели площади в десять квадратных метров. На них отлично разместились обитая износостойким дерматином кушетка, стол-поставец с электроплиткой на одну конфорку и новеньким электрочайником, портативный телевизор и рабочий стол, над которым мерцал монитор с видом прилегающего ко входу пятачка, а на самом столе отливал черным лаком телефон экстренной связи.

Несший в этот мартовский вечер дежурство Александр Михайлович Терехов считал, что не мешало бы установить несколько камер по всему периметру здания, включая и внутренние покои, и, само собой разумеется, подвал. Также в обязательном порядке требовались датчики движениЯ и в идеале датчики, реагирующие на изменение температурного режима. А пока объект оставался без оных, он представлял собой легкую добычу для всякого, кто надумал бы посягнуть на содержащиеся в коробках сокровища. (Александр Михайлович не сомневался, что в хранилище лежат документы необыкновенной важности, и это придавало его отношению к службе неутомимое и восторженное рвение, свойственное в первую очередь бывшим военным, из которых, собственно, Александр Михайлович и поступил в архивные сторожа.)

Подполковник запаса Терехов нес свою нынешнюю службу исправно и с удовольствием. Исправно, потому что с юных лет привык к дисциплине и твердому распорядку. С удовольствием, потому что платили здесь вовремя и не жадничая. С учетом получаемой пенсии Александр Михайлович и в свои шестьдесят три мог причислить себя к завидным женихам, если бы не хранил верность покойной жене и не жертвовал всю до копейки зарплату единственной дочери, обремененной тремя детьми и их непутевым отцом.

Кроме того, сопричастность к важному делу давала ему устойчивое ощущение собственной полезности, а это здорово бодрило и помогало без всяких лекарств справляться с подступающими хворями.

Впрочем, до серьезных хворей было далеко. Александр Михайлович был статен и широкоплеч и голову держал молодцевато, как на параде. Тело с годами одрябло, но хватку подполковник запаса сохранил железную. Толстый резиновый эспандер он никогда не выпускал из рук, равномерно сжимая его и разжимая до онемения пальцев. Этот же эспандер он мог, поднатужившись, вывернуть в восьмерку, что было под силу разве что цирковому силачу. Словом, попадись кто ему в руки – целым бы не ушел, это точно.

Он сделал очередной доклад диспетчеру о том, что на посту номер тридцать два все в порядке, и собрался попить чаю. Не так давно он обнаружил магазин, где продавали бисквитные сандвичи – точь-в-точь такие, как раньше. Вот с ними-то он и намеревался сегодня попить чаю. Поставив кипятиться воду, Александр Михайлович начал выкладывать сандвичи на тарелку, и в этот момент в дверь позвонили. Странно. Вечером архив никто не тревожил. А если бы кто вознамерился нанести визит, обязательно предупредил бы по телефону.

Александр Михайлович нахмурился и, забыв о сандвичах, шагнул к монитору. Увидел на экране двух мужчин.

Первый плотный, стриженный под ежик, в черной кожаной куртке спокойно смотрел на дверь, в ожидании, когда ее откроют. Второй, повыше ростом и помоложе, стоял на шаг позади, левая рука висела вдоль бедра, правую держал в кармане. Но вряд ли он готовился выхватить пистолет. Скорее, поза у него равнодушно-выжидательная.

Александр Михайлович еще раз посмотрел на первого. Тот нетерпения не проявлял, видимо хорошо зная, что и первый звонок был отлично расслышан охранником.

Выглянув в окно, Александр Михайлович увидел приткнувшийся к бордюру джип, густо заляпанный чуть не до крыши бурым льдистым крошевом. Очевидно, эти двое приехали на нем, а до того целый день мотались по дорогам. По своей охоте так не ездят. Сразу видно, люди при исполнении.

Александр Михайлович нажал кнопку громкой связи, не отрывая взгляда от монитора.

– Вы кто?

Первый из мужчин пригнулся к микрофону.

– Майор Филин, – негромко представился он. – Девятое управление.

Девятое – это служба охраны президента, сообразил Александр Михайлович. Этих каким ветром сюда занесло?

Впрочем, если приехали, то, надо полагать, не развлечения ради. Парни из президентской охраны зря свой хлеб не едят, это всем известно.

– Сейчас, – сказал Александр Михайлович.

Он сунул пакет с сандвичами в стол и вышел в коридор. На секунду заколебался, подумав о том, что надо бы предварительно позвонить диспетчеру. Но затем решил, что сперва проверит удостоверения, а позвонить можно и после, и открыл маленькое окошко в двери.

– По какому вопросу? – спросил он, глядя в квадратик проема на хорошо вылепленное лицо майора.

– По служебному, отец, – усмехнулся тот.

Но усмехнулся необидно. Видно было, что устал за день, как собака, и кто знает, не придется ли ему колесить еще и всю ночь?

Александр Михайлович почувствовал расположение к майору. Сам служил, знает, что такое сутки на ногах.

– Ваше удостоверение, – потребовал он, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком грубо.

Майор просунул в окошко удостоверение.

Александр Михайлович отклонился в глубину коридора, ближе к свету, раскрыл документ.

Филин Сергей Алексеевич, майор, Девятое управление. Так, печать, голограмма, все как полагается. И еще один, особый, знак на месте. Хотя, при современном развитии печатной технологии, подделать можно все что угодно.

Александр Михайлович вернул удостоверение майору. И пока тот засовывал его во внутренний карман, глянул на него еще раз. Сорок едва стукнуло, а волосы уже седые. Мощная челюсть, низко посаженная голова. Взгляд прямой, умный, уверенный, но не чрезмерно, не до наглости, как это часто бывает у подобных молодцев. Безволосое запястье шириной в приклад. И плечи, как у борца. Силы, видно, хватает. «Хотя вряд ли, – с гордостью подумал Александр Михайлович – он сожмет мой эспандер больше раз, чем я».