Мой саквояж

Саквояж (sac (de) voyage) – сумка для путешествий.

«Путешествующий живёт четыре жизни: в одной он планирует путешествие, в другой совершает его, в третьей – вспоминает, а в четвертой – живёт, как все остальные смертные».

Глава 1. Итальянская мозаика

Город, словно сошедший с холста – таинственный, окутанный дымкой акварельных туманов. Каналы, как шелковые ленты, обвивают почерневшие от времени палаццо. Ветра здесь нет – только дыхание Адриатики, смешанное с запахом старины, морской соли и отсыревшего дерева.

А дальше, за мостом через канал, взору открылась Базилика деи Фрари, неброская снаружи, зато внутри её стены, словно страницы дневника Тициана, хранят фрески, написанные его кистью – «Вознесение Пресвятой Богородицы» («Ассунта»). «Мадонна Пезаро».

На фоне суровой сдержанности готического интерьера, фрески излучают солнечный свет и тепло. Свет, пробивавшийся через витражи, танцевал на ликах святых, и я почувствовал, как время оборачивается вспять: вот он, мастер, стоит на лесах, и наносит мазки на сырую штукатурку, а за окнами плещутся воды лагуны.

Стоя на площади Сан-Марко, под взорами золотых мозаик, я понял, почему Тинторетто писал ангелов в вихре красок: небо здесь и вправду касается земли и растворяется в воде.

Из состояния ментального созерцания, к реальности, вернула крупная серебристая чайка, которая, с резким криком, выхватила из руки сэндвич вместе с бумажной упаковкой, и, хлопая серыми крыльями, унесла добычу.

Если Венеция – это поэма, то Флоренция – сонет, отточенный до совершенства. В длинных коридорах галереи Уффици я впитывал дух той эпохи. Из больших окон открывался вид на город, собор Санта-Мария-дель-Фьоре, реку Арно.

Вот Сандро Боттичелли – его «Весна» парила в воздухе, будто ветер, запутавшийся в шелках нимф. «Рождение Венеры» заставило сердце биться в ритме прибоя: казалось, раковина вот-вот коснется пальцев. Тициан, Веронезе, Микеланджело, Караваджо… Их имена и краски звучали хором, словно органная месса.

Здесь выставлена одна из немногих картин Микеланджело Буонарроти "Святое семейство по дороге в Египет". А на картине Вероккио «Крещение Христа» выделяется фигура одного из ангелов, которую написал молодой подмастерье Леонардо да Винчи. Когда учитель увидел, что ученик превзошёл мастера, он больше не притронулся к кисти.

А за поворотом, на площади Синьории, под открытым небом высится скульптура Давида с пращей (копия, оригинал выставлен в галерее Академии Флоренции).

Мраморный блок, который прозвали «гигант» за его размеры,, вырубили в каменоломнях Каррары. Больше 30 лет он лежал на деревянных подпорках во дворе собора Санта Мариа дель Фьоре. Когда Микеланджело узнал, что Совет попечителей кафедрального собора собирается передать гигантский кусок мрамора иногороднему скульптору, чтобы тот изваял скульптуру библейского героя Давида, он вернуться во Флоренцию и принялся за работу. На это у 28-летнего скульптора ушло три года. Всего-навсего, взял пятиметровый кусок мрамора и, при помощи молотка и стамесок, отсек от него все лишнее.

Узкие улочки, пахнущие кипарисом, привели к мосту Понте Веккьо. Ювелиры в его аркадах, потомки цеховых мастеров, напоминали алхимиков, колдующих над благородным металлом.

А на закате, когда солнце окрасило купол Брунеллески в багровые цвета, я зашел в базилику Санто-Спирито где, над полукругом главного алтаря, размещена одна из первых работ Микеланджело – деревянное Распятие, Свечи мерцали в полутьме собора бросая отблески на мягкие, сглаженные линии его творения.

На один из домов под номером 3082 по улице Калле Малипьеро в Венеции, прикреплена табличка, извещающая о том, что здесь, 4 апреля 1725 года, появился на свет Джакомо Казанова. Недалеко отсюда, в том месте, где Гранд-канал впадает в лагуну, находится Дворец Дожей, в котором расположена тюрьма Пьомби, самым известным узником которой был Казанова.

Венеция, 1755 год. Тюрьма Пьомби, названная так из-за свинцовой крыши, которая летом превращала камеру в духовку, а зимой – в холодильник, тридцатилетний Джакомо сидел на соломенном тюфяке и размышлял о жизни.

– Ну, конечно, арест и приговор за все мыслимые и немыслимые пороки – богохульство, масонство, владение книгами по магии… Как будто флирт с женой инквизитора (по правде говоря – горячая штучка, настоящий "светлячок") – это политическое преступление! – бормотал он, ковыряя стену.

В кованой железом камерной двери открылось смотровое окно и в нем показалась физиономия тюремщика Беппо, напоминающая печеное яблоко с обвисшими усами. Беппо, хмурясь, протянул две миски.

– Обед, синьор! Сегодня – чечевичная похлебка и тушеная треска. Видя, что Джакомо морщит нос от запаха рыбы, Беппо съехидничал: – Она так же свежа, как и ваша репутация, синьор.

– Беппо, дружище, вздохнул Казанова, взяв обед. – Скажите, вы когда-нибудь задумывались, что свобода – это всего лишь вопрос правильного выбора ключа?

– Задумывался, что, если вы еще раз заговорите эту тему, я доложу об этом куда следует – проворчал тюремщик.

Но Казанова уже строил план побега. За месяц он прикормил крысу кусочками хлеба, чтобы та прогрызла дыру в полу. Не получилось. «Дорогой дневник, сегодня крыса не захотела грызть пол и потребовала вина. Видимо, я попал в испорченное общество»

Во время прогулки по тюремному дворику он нашел обломок мрамора и длинный засов, из которого и сделал заточку. Познакомился с заключенным, соседом через стену, еретиком и отступником, и попросил его, среди прочего, соорудить два парика из пакли.

– Слушай, Бальбассаре, – шептал Джакомо через дыру в стене, – если я сбегу, вытащу и тебя. Но если мы провалимся, обещаю: в аду я буду хвастаться, что почти обвел вокруг пальца самого Люцифера.

– Лучше покрепче вяжи узлы на простынях, чтобы мы не разбились.

Побег назначили на ночь венецианского карнавала. «Идеальное время, – думал Казанова. – Все пьяны, включая стражников на площади у Дворца Дожей».

Перекрестившись и оставив в камере записку с цитатой из Псалма «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни», Джакомо полез на чердак через проделанную дыру в потолке, попутно размышляя: – Почему все гениальные планы требуют ползать по грязным чердакам? Видимо, так Вселенная испытывает моё обоняние.

На крыше его уже ждал Бальбассаре, дрожащий как желе при землетрясении. – Казанова, мы на высоте девяти метров! У меня от страха колени звонят, как соборные колокола!

– Прекрасно, – ухмыльнулся Джакомо, – народ подумает, что это ангелы зовут на мессу.

Они благополучно спустились по связанным простыням с крыши в одно из помещений Дворца и, стоя у окна, начали делать знаки прохожим на улице. Их увидели и сообщили ключнику, что он, растяпа, запер двух гостей карнавала. Сонный привратник, ворча открыл дверь и сообщники, сойдя вниз по лестнице, выбежали из Палаццо Дукале.

У пристани оказался гондольер, мирно справлявший малую нужду в канал. – О, синьоры! – сказал он поворачиваясь. – Вы… с небес?

– Из Пьомби, дружище. Но тебе туда не надо. Не рекомендую, – бросил Казанова, прыгая в лодку.

Через час они уже подплывали к материковой части. Бальбассаре молился, глядя на венецианские огни. – Думаешь, нас простят?

– Бальби, не переживай. Простит тот, кто сможет. Остальные просто позавидуют, – усмехнулся Джакомо, выбрасывая в воду парик из пакли. – Кстати, этот парик чесался еще хуже, чем совесть у инквизитора, заточившего меня в тюрьму.

За свою полную приключений жизнь Казанова успел побыть аббатом, алхимиком, секретным агентом инквизиции, финансистом, дипломатом. Его любовницами были служанки, монахини и высокопоставленные особы. Он устраивал финансовые аферы, лотереи, играл в азартные игры, расплачивался фальшивыми векселями. Из-за своих махинаций еще шесть раз попадал в тюрьмы, но ни разу не раскаялся.

Последние годы жизни ловелас и авантюрист провел в должности библиотекаря Духцовского замка в Моравии (северная Чехия). Там он написал 12 томов воспоминаний. Девизом его жизни было изречение: «Я безумно любил женщин, но свою свободу я всегда любил больше».

Описывая побег из Пьомби Казанова добавил: «И если Беппо всё еще думает, что всему виной ключ от камеры, скажите ему, что свобода не в дверях, а в голове. Ну и в дыре в крыше, конечно»

А треску из Пьомби, говорят, до сих пор подают в местных тавернах. Под названием «Раскаяние по-венециански». Без вина.

Рим – это город, где кажется, что история смотрит на тебя из каждой трещины в стене, а местные жители давно научились пить эспрессо, не обращая внимания на то, что под их стульями, возможно, находится какой-нибудь объект археологического наследия.

Мое знакомство с городом началось у помпезной скульптурной композиции первому королю объединённой Италии Виктору Эммануилу II. «Свадебный пирог» – так римляне любовно называют монумент на склоне Капитолийского холма. «Почему пирог?» – спросил я у местного гида Антонио. «Потому что белый, пышный, а, если посмотреть на него после третьего апероля – начинает казаться съедобным», – ответил он, подмигнув.

Далее – Колизей, или амфитеатр Флавиев, который местные зовут «Il Colosseo». Строительство Колизея, началось в 72 году нашей эры при императоре Веспасиане, а закончил строительство уже его сын Тит. Построен в честь побед в Иудее, и, по большей части, за деньги и ценности, которые римляне оттуда вывезли. Строили амфитеатр всего 8 лет. Веспасиан хотел упрочить собственный культ, искоренив память о своём предшественнике Нероне. Как обычно и бывает в истории. Предшественника очернили, обвинив его в поджоге Рима. Оставалась нерешённой непростая проблема: что делать с дворцом Нерона, "Золотым домом", как его называли, который вместе с прилегающим парком и озером занимал в центре Рима площадь в 120 гектаров. Решили просто – дворец снести, озеро засыпать, а на их месте построить амфитеатр для развлечений.

На арене Колизея гиды рассказывают о гладиаторах так страстно и с придыханием, будто сами участвовали в боях. «Представьте: песок, кровь, крики… а потом перерыв на сиесту и селфи с поверженным львом!» – жестикулируя всем телом говорил один из них.

Римляне мастера сокращать дистанцию между святым и смешным. У Пантеона, который они называют «Кастрюлей богов» (из-за купола, напоминающего крышку), один из туристов, подняв голову, громко сказал:

– Смотрите, дырка в потолке! Сколько лет стоит и не заделали. Интересно, а дождь попадает?

Антонио повернулся к нему: – Это, не дырка, а специальное отверстие (окулюс). Его диаметр, в самом большом в мире неармированном куполе, 8 метров. Выполняет роль естественной вентиляции, освещения, а для отвода дождевой воды устроен дренаж. Раз в год, на праздник Пятидесятницы, присутствующих в храме, через него, осыпают лепестками красных роз. Некоторые специально приходят сюда в этот день.

На площади, рядом с Пантеоном, установлена скульптура слоника с египетским обелиском на спине. На пьедестале начертано: «Как знаки мудрого Египта поддерживает слон, сильнейший из всех зверей, так и мудрость должна поддерживать крепкий ум».

Гуляя по Пьяцца Навона, где фонтаны извергают струи воды, а художники рисуют портреты так, будто спасают мир от скуки, я понял главное: римлянин рождается с врожденным умением сидеть на мопеде, жуя пиццу аль тальйо и, при этом, философски рассуждать о том, что «жизнь – это как трафик на Via del Corso: хаос, но если не нервничать и молиться всем богам – пронесёт».

А еще они обожают фонтан Треви, но зовут его «Банкоматом желаний»: «Брось монетку – вернешься в Рим. Бросишь две – найдешь любовь. Бросишь три – купишь тут недвижимость». За год из фонтана выгребают больше миллиона евро мелочью.

– Неплохой "навар", – заметил я, бросив монетку в фонтан. – И на что тратится столь значительная сумма? На исполнение загаданных желаний простых смертных? Антонио улыбнулся и ответил: – Не совсем. Думаю, большая часть уходит на ремонт фонтана, чтобы фонтанировал и не протекал. А остальное – на прибавку к жалованию мэра и лиц, к нему приближенных. Шутка.

Римский форум местные именуют «Офисом древних менеджеров»: «Тут Цезарь подписывал контракты, Нерон устраивал корпоративы, а мы теперь ходим на экскурсии, смотрим и пытаемся понять, как все это изначально выглядело».

Некоторые, подмеченные, черты современных римлян (могу ошибаться):

– Неспешность. Они могут час обсуждать, как лучше проехать 500 метров, а, в итоге, пойти пешком, зайдя по пути в несколько баров.

– Страсть к жестам. Их руки двигаются так, будто дирижируют невидимым оркестром, даже когда они спрашивают: «Где тут туалет?»

– Философский подход к хаосу. Пробка? «Расслабься чужеземец, это Рим, успеешь выучить итальянский, пока в ней стоишь».

Рим учит: если жить 2000 лет среди руин, можно либо сойти с ума, либо начать шутить над всем. Местные выбрали второе. А еще –лучше не спрашивайте у римлянина, как пройти к достопримечательности. Он ответит примерно так: «Идите на запах кофе. Если упретесь в Колизей – вы уже дошли».

Окно номера, в отеле довоенной постройки у площади Термини, выходило во двор – колодец с покрытой ржавчиной пожарной лестницей. С раннего утра на ней собирались голуби, ворковали, царапали когтями подоконник, заглядывали в окно. Из окна хорошо просматривался шпиль базилики Са́нта-Мари́я-Маджо́ре – католической церкви на Эсквилинском холме, одной из четырёх папских базилик, имеющая титул Великой базилики, просторная и богато украшенная. Для отделки интерьеров, в частности, было использовано золото, вывезенное конкистадорами из Латинской Америки.

За стойкой ресепшн сидела фронт менеджер, загорелая до черноты итальянка. Из-за своего роста ее почти не было видно из-за стойки. Когда я проходил мимо она выглянула и громко проговорила: – Pre go! (пожалуйста). От неожиданности я вздрогнул. Вслед она сказала еще что-то, уже тише, скороговоркой. Надеюсь, это было пожелание приятного времяпровождения, а не что-то типа «понаехали тут».

В самом городе множество хорошо сохранившихся банных комплексов. Каждый император старался увековечить свое имя и строил так, чтобы не снесли после его кончины.

Недалеко от отеля высились циклопические сооружения терм императора Диоклетиана, В музее, открытом в банном комплексе, выставлены украшения и предметы быта той эпохи. Эти термы римляне прозвали «Джим для ленивых». Вместо беговых дорожек – бассейны, вместо гантелей – кувшины с маслом. Считалось, что если после купания не почувствовал себя помолодевшим – значит, тебя плохо чистили скребком и оттирали вулканической пемзой.

Еще с I века н. э. в городе установилась привычка ходить в баню ежедневно. Простые римляне, жившие в домах на несколько семей – инсулах, проводили целые дни в роскошных термах. Купание занимало определённое время между завершением дела и обедом с друзьями.

Термы – это места, где две тысячи лет назад люди мылись, сплетничали и философствовали, а сегодня туристы ходят и пытаются понять, где тут «кальдарий», а где "фригидарий". Если верить гидам, термы были «античным спа-салоном», но на деле напоминали скорее квест: «Найди холодную воду пока не поджарился на раскаленной мраморной скамье».

А самые знаменитые – термы Каракаллы, римляне зовут «Сауной Цезаря». «Почему?» – спросил я у гида. «Потому что после часа, проведенного здесь, у наших предков возникало желание завоевать Галлию, или Британию, чтобы охладиться», – ответил он.  – Представляете, – продолжал он, – здесь они отдыхали после сражений!

Римляне относились к термам и как к соцсетям древности. Там делились последними новостями: "Слышали, оказывается. это Нерон поджег Рим!", обсуждали условия сделки, типа: «Срочно продам виллу в Помпеях. Прямой вид на вулкан!» и даже назначали свидания. Последние, правда, иногда заканчивались фразой: «Извини, mia cara, сегодня не могу встретиться, у меня билет на бой гладиаторов». Там же, в глиняных горшочках с широким горлом, продавали оригинальный афродизиак под названием «Пот гладиатора».

Своеобразный экстрим в термах – пилинг бронзовым скребком. Современные спа-центры стыдливо называют это «эксфолиацией», но суть та же: вас чистят, как чугунную сковородку, после чего вы чувствуете себя новорожденным. Если, конечно, не сбежите после первого прикосновения скребка. Как говорится, чтобы дух боевым был!

Некоторые черты древних римлян, посещающих термы (могу ошибаться):

– Умение расслабляться с размахом. Зачем просто мыться, если можно устроить баню на 30 человек, пригласить музыкантов, танцовщиц и рабов с опахалами?

– Терпимость к соседям. В парилке могли сидеть плечом к плечу сенатор, раб и торговец рыбой – главное, чтобы никто не прихватил чужое мыло, сваренное из золы и козьего сала.

Покидая термы и, отвечая на вопрос о сувенирах, гид сказал:

– На выходе, между древним туалетом и современным автоматом с эспрессо есть киоск. Там можно приобрести сувениры, а также бронзовый скребок для пилинга.

Римские термы учат: если вы собираетесь мыться два тысячелетия, делайте это с шиком. И не забудьте оставить монетку для «духа печи».

Когда Папа Юлий II в 1508 году предложил Микеланджело расписать потолок Сикстинской капеллы, тот возмутился: «Я скульптор, а не маляр!». Но Папа, видимо, считал, что гений должен страдать и желательно под сводами храма. Так началась четырехлетняя сага о человеке, красках и гравитации, которая чуть не свела его в могилу, но подарила миру шедевр.

Микеланджело, привыкший ваять мраморных гигантов, вдруг оказался прикован к деревянным настилам. Для росписи потолка, он изобрел так называемые «летящие» леса – настил, опирающийся на крепления, вмонтированные в небольшие отверстия.

Работал лежа, с кистью в одной руке и свечой в другой, краска капала ему на лицо, словно слезы богов, которым не понравился эскиз. «Моя борода торчит в небо, а затылок прилип к спине», – жаловался он. Видимо, это и есть «божественное вдохновение». А трудности сыпались как сырая штукатурка с потолка:

Первое, особая техника фрески. Краски нужно наносить на влажную штукатурку, пока та не высохла. Ошибся? Соскобли и начни заново. Микеланджело, впервые взявшийся за фрески, рвал на себе волосы.

Папа-перфекционист Юлий II регулярно заглядывал с вопросом: «Когда закончишь?». Художник огрызался: «Когда смогу!». Говорят, однажды он сбросил доски с лесов, едва не угодив в понтифика – вот откуда в «Страшном суде» такая экспрессия.

Годы работы в неестественной позе превратили его в горбуна, а глаза воспалились от постоянной капели с потолка. Как он иронически описывал себя в сонетах «Фрагмент автопортрета»:

Но упрямство Микеланджело било рекорды: вместо помощников – лишь несколько подмастерий для растирания красок. 300 фигур, 500 квадратных метров – все это он выписывал сам, будто доказывая, что гений не делит славу. Когда открыли первую часть потолка, Рим ахнул: Адам на фреске «Сотворение» был так прекрасен, что ходили слухи, будто он лично позировал мастеру.

Но были и противники. Папский Церемониймейстер Бьяджо да Чезена раскритиковал фреску за излишнюю откровенность: «Полное бесстыдство… сколько голых людей, которые, не стыдясь, показывают свои срамные части. Такое произведение годится для бань и кабаков, а не для папской капеллы». За это Микеланджело отомстил ему, изобразив на фреске в образе бога подземного царства Плутона, которого змей кусает за "причинное место".

Церемониймейстер обратился к папе с просьбой повлиять на ситуацию. Тот ответил Бьяджо: «Я могу решать божественные вопросы на земле, но в аду я ничего не могу сделать».

В истории был темный период жёсткой Контрреформации, когда хотели уничтожить фрески. Тогда художник Даниеле да Вольтерра предложил её оставить, но прикрыть обнажённые места.

За это он получил ироническое прозвище «braghettone», т. е. "бельевщик". Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что задрапировал искусно и, тем самым, спас шедевр.

Сегодня, глядя вверх, трудно поверить, что это не магия, а труд смертного. Микеланджело, ненавидевший живопись, создал учебник по анатомии неба. А его жалобы стали поэмой упорства: «Искусство – это когда ты ненавидишь каждую минуту, но не можешь остановиться».

В Сикстинской капелле все ведут себя тихо и не кричат от восторга «Вау!». Можно шепнуть: «бедный Микеланджело» и, кажется, эхо ответит: «Спасибо, что пожалел».

В длинном коридоре картинной галереи Уффицы (переводится как «галерея канцелярий») во Флоренции, в верхнем ряду, прямо под потолком, расположены портреты представителей династии Медичи и других известных людей города. Там же находится и портрет императора Петра I-го кисти художника Ивана Никитина. Под портретом, на уровне пола, установлена скульптура обнаженного атлета. Экскурсовод рассказывает историю, как изображение Петра I-го попало в музей и то, что большинство искусствоведов не торопится признавать портрет работой Никитина, ссылаясь на его невысокий художественный уровень. Одна из туристок, которая не внимательно слушала экскурсовода, и, во время рассказа, рассматривала из окна галереи виды на город и реку Арно, поворачиваясь к гиду восклицает, показывая на скульптуру атлета:

– Что вы такое говорите? Никогда не поверю. Это не Пётр I-й!

Стоим возле входа в палаццо Веккьо на площади Синьории во Флоренции, ждем время для посещения галереи Уффицы. Моросит дождик. На портике над входом возятся голуби. Вдруг одна девушка из группы вскрикивает. Ее куртку густо пометил голубь. Стоит в расстроенных чувствах, чуть не плачет. Пытаясь ее успокоить, говорю:

– Не переживайте, считайте, что вам повезло.

– Вы издеваетесь? Как мне в этой куртке теперь ходить? А вы говорите повезло.

– Ну, во-первых, как говорил пролетарский писатель Максим Горький, хорошо, что коровы не летают. Во-вторых, есть примета, что это к деньгам. И, в-третьих, возможно, вас пометил потомок тех голубей, которые метили мастеров эпохи Возрождения. Не каждому так везет.

Улыбнулась, отлегло.

Туристы с круизного лайнера приехали на экскурсию во Флоренцию. В старой части города в стены домов со стороны улицы встроены кованые проржавевшие кольца. Гид спрашивает у путешественников:

– Как вы думаете, для чего были нужны эти кольца?

Слышит ответ:

– Наверное, чтобы лодки парковать.

– Лодки – это в Венеции. А во Флоренции нет каналов. К кольцам парковали гужевой транспорт, проще говоря, лошадей.

Ноябрь, курортный город Римини. Для полного представления об Италии, в заключительный день ознакомительного тура, несколько девушек из группы решили пойти в ночной клуб. Старшая группы, дама бальзаковского возраста, о таких говорят: "В сорок пять не вгонишь, из сорока пяти не выгонишь", предупредила:

– Девчонки, форма одежды парадно-выходная, низ и верх закрытый. И не расслабляться. Итальянцы они шустрые, опомниться не успеете. Завтра ранний вылет, где я вас потом искать буду?

Зашли в зал. Сдвинули столики и заказали по бокалу апельсинового сока.

– Маша, вынимай, – сказала старшая миниатюрной блондинке из группы. Та вытащила из сумки бутылку, заранее купленной в магазине граппы в бумажном пакете. Добавили в сок.

Старшая подняла бокал. – Ну, девицы-красавицы, есть тост: красивыми мы были и остались и дело не в изгибах наших тел, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сохнет тот, кто нас не захотел! Вздрогнули, и, тихонечко: – "Лашате ми кантаре, кон ла читарра ин мано, лашате ми кантаре, уна канцоне пьяно, пьяно".

Веселье было в разгаре. Через какое-то время, к Маше «подкатил» итальянец по имени Альфонсо. Отпускал комплименты, называл ее «piccola» (маленькая). Было заметно, что старшей он не нравится. Прислушиваясь к их разговору, она неодобрительно покачивала головой, делала знаки девушке, а после сказанного им слова «amore», не выдержала:

– Так, синьор, не особо тут. Vino, disko – si, amore – no. Так что, суши весла, гондольер.